Битва при Навпакте

Битва при Навпакте
Основной конфликт: Пелопоннесская война
Дата	лето 429 г. до н.э.
Место	Коринфский залив, Навпакт
Итог	Победа Афин
Противники
Афины Пелопоннесский союз
Командующие
Формион Кнем
Силы сторон
20 афинских триер 77 триер
Потери
1 триера 6 триер

Битва при Навпакте — морское сражение между флотами Афин и Пелопоннесского союза, произошедшее в 429 году до н. э. во время Пелопоннесской войны. Сражение произошло в Коринфском заливе близ города Навпакт и закончилось победой афинского флота.

Предыстория

Со времен Малой Пелопоннесской войны и переселения восставших илотов Мессении в Навпакт, этот город стал важным союзником Афин. Зимой 430/429 г. до н. э. афиняне послали стратега Формиона с флотом в 20 триер в Навпакт для того, чтобы заперев достигающий между отрогами Рионских гор и Антирионом всего несколько морских миль шириной вход из Патрасского в Коринфский залив, закрыть его для пелопоннесского судоходства (для Коринфа, Мегары и Сикиона) и защитить союзные с афинянами государства в Акарнании от набегов союзников пелопоннесцев.

Спартанцы и их союзники, понимая важность Навпакта, как стратегического пункта для перехода из Пелопоннеса в Центральную Грецию и для судоходства своего главного союзника Коринфа попытались овладеть им. Весной 429 года до н. э. с запада (из Киллены) в Амбракийский залив отправился спартанский отряд в 1000 гоплитов. Сильная эскадра с подкреплениями должна была немедленно выйти из Коринфа и Сикиона на о. Левкадию, причем все эти намерения были скрыты от Формиона. Однако Формион рагадал замысел противника и смог в сражении у мыса Рион разгромить эскадру пелопоннесцев, которая укрылась в гаване Каллена в Элиде. Туда же прибыл спартанский флот под командованием Кнема, перевозивший его войско в Амбракийский залив.

Объединенная эскадра пелопоннесцев после ремонта поврежденных судов насчитывала 77 кораблей. Эскадра же Формиона насчитывала лишь 20 кораблей. В Спарте посчитали, что противник очень слаб, и Кнем получил приказ атаковать афинский флот. Фукидид пишет о мотивах и действиях спартанцев::

По мнению лакедемонян, неудача была большою для них неожиданностью главным образом потому, что они впервые попытались дать морскую битву. Они объясняли причину неудачи не отсталостью их в морском деле, но некоторым недостатком энергии, не принимая при этом во внимание разницы между долговременною опытностью афинян в сравнении с кратковременностью их собственных занятий морским делом. Раздраженные неудачей, они и отправляли советников. (3) По прибытии на место советники, сообща с Кнемом, приказали отдельным городам снаряжать корабли, и те, что были у них ранее, приспособляли для морского сражения.

Формион послал в Афины просьбу о подкреплении, но эскадра из 20 кораблей, которую афиняне немедленно послали Формиону в помощь, необоснованно задержалась у берегов Крита. Пелопоннесцы выдвинулись к Навпакту, но не встали в пролив, а расположились у маленького городка Панорма. Формион же немедленно вышел из Навпакта против вражеских судов.

Альфред Штанцель в своей книге «История войн на море» объясняет такое поведение Формиона превосходством в опыте руководства и личного состава афинян:

Формион настолько владел своим маленьким флотом, настолько был уверен в своем личном составе, что чувствовал себя готовым сразиться с любым числом неприятельских кораблей. Он знал, что от каждого подчиненного можно потребовать полного напряжения и быть при этом уверенным, что все будет исполнено. Он не хотел драться в узком фарватере, неблагоприятном для его хорошо обученных команд и для употребления главного оружия — тарана; его отряду необходимо было свободное пространство для маневрирования, для разбега, необходимого для таранного удара, а также для прорезания неприятельского строя, порчи весел противника и нападения с тыла. При сражении в узком фарватере дело скоро дошло бы до абордажного боя, похожего на сухопутный, что было благоприятнее для спартанцев, у которых главную роль играла численность. Этого как раз хотел избежать Формион. Перед боем он еще раз внушил своим командирам, чтобы они сохраняли тишину и порядок.

Однако спартанцы вытащили свои корабли на сушу. Формион расположился в трех милях от них к востоку. Оба флота простояли друг против друга около недели, выжидая благоприятного момента для начала сражения. Однако Кнем понимал, что Формиону со дня на день должна подойти эскадра из Крита и решился дать сражение.

Сражение

Кнем захотел сражаться в узком месте, а не на открытой воде, а потому принял предложение своего помощника Брасида совершить дерзкий манёвр. Ночью он спустил корабли на воду и с рассветом проплыл вдоль афинских судов в сторону Навпакта, имитируя атаку на город. Навпакт был единственной базой Формиона, а потому он не мог позволить спартанцам атаковать город и двинулся параллельным курсом с пелопоннесским флотом. Берегом шли союзные Формиону мессенцы из Навпакта, готовые поддержать его в сражении.

Неожиданно спартанцы применили хитрый манёвр: они резко изменили направление части своих судов и прижали 9 кораблей афинян к берегу. 11 триер успели вырваться и ушли в сторону Навпакта. Одну афинскую триеру спартанцы смогли захватить, остальные 8 сели на мель близ берега. Команда этих судов, считая свои корабли погибшими, спаслась на берегу. На некоторые из этих судов спартанцы посадили свои команды и взяли их на буксир, чтобы увести подальше от берега, но на остальные подоспели вброд с берега мессенцы и, забравшись на их высокие носы, начали их оборонять.

Тем временем 11 остальных афинских судов Формиона продолжали движение к Навпакту. За ними погнались 20 элитных быстроходных спартанских кораблей. Формион с 10 из 11 ушедших кораблей добрался до Навпакта (преодолев расстояние в 3 мили). Там он повернул и перестроился в строй фронта, чтобы напасть на преследователей. Одиннадцатая трирема Формиона немного отстала и её настигла передняя из 20 спартанских трирем, вырвавшаяся далеко вперед. Командир афинской триремы предпринял дерзкий манёвр, воспользовавшись стоявшим на рейде на якоре торговым кораблем. Он обошёл его кругом, причем рассчитал манёвр таким образом, что, описав окружность, попал тараном в борт своего преследователя и одним ударом пустил его ко дну. Это так подействовало на остальные 19 спартанских кораблей, что передние из них остановились, некоторые сели на мель, тянувшуюся вдоль берега, весь порядок нарушился. Поэтому, когда Формион подал сигнал к наступлению и двинулся на них со своими кораблями, спартанцы обратились в бегство, во время которого потеряли 6 судов. Остальная часть спартанского флота, занятая сталкиванием судов с мели и нападением на приставшие к берегу афинские триремы, при известии о неожиданном исходе боя окончательно растерялась и не только не вступила в бой с приближавшимся правильным строем афинским флотом, но предпочла укрыться в Панорм, бросив захваченные афинские корабли.

Итоги сражения

Афиняне потеряли только одну свою триеру, которую пелопоннесцы смогли захватить только в самом начале сражения. Остальные суда афиняне отбили и захватили 6 вражеских судов. К Формиону подошла эскадра с Крита в составе 20 кораблей, и вместе с захваченными пелопоннесскими судами его эскадра достигла численности в 45 триер. Пелопоннесский флот, видя бесперспективность нападения на такую мощную эскадру, предпочел уйти в Коринф. Афиняне смогли удержать стратегически важный город Навпакт и через него серьёзно ограничили торговлю главных союзников Спарты — Коринфа и Мегары, а также, действуя с базы в Навпакте, могли опустошать западные берега Пелопоннесса.

Ссылки

• [historywars.ucoz.ru/index/0-59 Всемирная история войн. Архидамова война]
• [bibliotekar.ru/encW/n/4.htm Томас Харботл. Битвы мировой истории. Навпакт]
• [hronologia.narod.ru/fukidid_2_71-103.html Фукидид. История. Книга вторая. Третий год войны]
• [www.buildart.ru/enoth/Stenzel/Stenzel07.htm Альфред Штанцель. История войны на море в её важнейших проявлениях с точки зрения морской тактики. Том 1, глава VII Начало Пелопонесской войны Формион]

Отрывок, характеризующий Битва при Навпакте

Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.