Коринф
Город
|
Кори́нф[2], (др.-греч. Ϙόρινθος, греч. Κόρινθος, Коринтос[3]) — древнегреческий полис и современный город на Коринфском перешейке, соединяющем Среднюю Грецию и Пелопоннес, с запада перешеек омывается водами Коринфского залива, с востока — заливом Сароникос. Коринф находится в 78 километрах к юго-западу от Афин. Коринф является административным центром префектуры Коринфия.
Современный Коринф восстановлен после землетрясения 1858 года в трёх километрах к северо-востоку от разрушенного города; к северо-востоку от современного города проложен Коринфский канал (построен 1881-93; длина — 6,3 км, ширина — 22 м, глубина — 8 м), выходящий в залив Сароникос близ города Истмии.
Содержание
История
Доисторическая эпоха
Поселение появилось в неолите, около 6000 года до н. э. Согласно мифам, город основал Коринф, потомок солнечного бога Гелиоса, или Эфирa, дочь титана Океана, так как в древности город носил и её имя. Существуют археологические свидетельства разграбления находившегося здесь поселения на грани III—II тысячелетий до н. э.
Название города происходит из догреческого пеласгийского языка; вероятно, что в бронзовом веке здесь находился один из городов микенской цивилизации, подобный Микенам, Тиринфу или Пилосу. Мифическим основателем династии древних царей Коринфа (также иногда и города) считается Сизиф; здесь предводитель аргонавтов Ясон бросил Медею; коринфяне участвовали под предводительством Агамемнона в Троянской войне.
На закате микенской эпохи дорийцы пытались завладеть Коринфом, и со второй попытки им это удалось, когда перейдя Коринфский залив у Антириона лидер дорян, Алет, вошёл в город с юга.
Архаическая и Классическая эпохи
Позже, в классический период, город соперничал с Афинами и Фивами в торговле и контролем над перевозками через перешеек. Коринф оставался крупнейшим поставщиком чернофигурной керамики в другие города всего греческого мира до середины VI века до н. э., когда лидерство перешло к Афинам. На акрополе находился главный храм, посвящённый богине Афродите; по некоторым источникам, при храме состояло более тысячи проституток (жриц). Жрицы храма Афродиты всегда носили длинные волосы. И чем длиннее они были, тем лучше. Существовало поверье, что энергия волос помогает не опустошаться при физической близости с мужчиной и восстанавливать свой внутренний баланс, также они никогда не носили платки, покрывала или что нибудь ещё что закрывало их волосы, в то время как все женщины носили платья, которые покрывали их с головы до самых ног. В Коринфе проходили Истмийские игры.
В VII веке до н. э., во время правления тирана Кипсела (657—627 до н. э.) и его сына Периандра (627—585 до н. э.), Коринф основал колонии: Эпидамн (современный Дуррес в Албании), Сиракузы, Амбрасию (современный Левкас), Керкею (современный Корфу) и Анакторий (Акций). Периандр также заложил Аполлонию (современный Фиер в Албании) и Потидею на полуострове Халкидики. С целью увеличения объёма торговли с Египтом Коринф в числе девяти городов участвовал в создании колонии Навкратида в Египте в правление фараона XXVI династии Псамметиха I.
Периандра иногда относят к семи мудрецам. В его правление были отчеканены первые коринфские монеты, впервые была предпринята попытка создать канал через Истмийский перешеек, который позволил бы кораблям попадать напрямую из Коринфского в Саронический залив. Проект так и не был претворён в жизнь в связи с трудностями его технического осуществления, однако вместо канала был создан Диолк — волок через Коринфский перешеек. Золотым веком Коринфа была эпоха Кипселидов, закончившаяся с правлением племянника Периандра Псамметиха, названного в честь египетского фараона эллинофила Псамметиха I. Псамметих был убит в ходе заговора, на третьем году своего правления, и в Коринфе установился олигархический строй.
В этот период сложился коринфский ордер, третий ордер классической древнегреческой архитектуры после ионического и дорийского. Конструкция его капители была самой сложной и пышной из трёх, отражая богатство и расточительный образ жизни граждан полиса, в отличие от строгости и простоты дорийского ордера, соответствующей правилу жизни спартанцев (коринфяне как и спартанцы были дорянами), между тем как ионический ордер выражал равновесие между первыми двумя ордерами, воплощая идею меры у ионийцев.
Тогда же появилась поговорка: «οὐ παντὸς πλεῖν ἐς Κόρινθον» (ou pantos plein es Korinthon), что буквально переводится как «Не всякому плавать в Коринф» — жизнь в городе была очень дорогой. Город был знаменит храмом проституток, посвящённом богине любви Афродите; они обслуживали богатых торговцев и влиятельных государственных лиц в городе или путешествуя с ними за его пределы. Наиболее известная из них, Лаиса, имела славу одарённой выдающимися способностями в своём деле и взимающей наибольшую плату за свои услуги.
Городу принадлежали два порта, один на берегу Коринфского, другой — Саронического залива, открытые для торговых путей, соответственно, западного и восточного Средиземноморья. Через Лехайон, находившейся на берегу Коринфского залива, осуществлялась связь с западными колониями (ἀποικία — выселение) и Великой Грецией, а в Кенхреи приходили корабли из Афин, Ионии, Кипра, и областей Леванта. В обоих гаванях имелись доки для содержания большого флота города-государства.
Город принимал участие в греко-персидских войнах, 40 кораблей Коринфа сражались в битве при Саламине под командованием адмирала Адиманта; город выставил 5.000 гоплитов (носивших характерные коринфские шлемы) к последующей битве при Платеях. Однако затем город стал союзником Спарты по Пелопоннесскому союзу, направленному против Афин. Одним из поводов к Пелопоннесской войне, разразившейся в 431 году до н. э., был спор между Афинами и Коринфом за обладание колонией последнего Керкеей (Корфу), а спор, в свою очередь, явился результатом традиционного торгового соперничества двух городов.
После окончания Пелопонесской войны Коринф и Фивы, бывшие союзники Спарты по Пелопонесскому союзу, не желая гегемонии Спарты, начали против неё войну, получившую название Коринфской. В конфликте полисы Пелопоннеса ослабли настолько, что не смогли в дальнейшем противостоять ни установлении тирании (в Коринфе - тирания Тимофана), ни вторжению македонцев с севера, царь которых, Филипп II Македонский встал во главе созданного им Коринфского союза, объединившего под своей эгидой всю Грецию для предстоящей войны с Персией. Но только сын Филиппа, Александр, стал первым полководцем союза. В Коринфе располагался македонский гарнизон.
В 243 г. до н. э. Коринф вошёл в состав Ахейского союза, изгнав македонян, но в 223 г. до н. э. снова должен был принять македонский сторожевой отряд.
В IV веке до н. э. в Коринфе жил киник Диоген Синопский.
Римское время
Военачальник Римской республики Луций Муммий Ахейский уничтожил город после осады в 146 году до н. э.; войдя в Коринф, Муммий предал мечу мужчин, а женщин и детей продал в рабство и поджёг город. За победу над Ахейским союзом он и получил когномен Ахейский. Археологические свидетельства говорят о том, что и после опустошения здесь существовало небольшое поселение, до тех пор, пока в 44 году до н. э., незадолго до своей смерти, Юлий Цезарь не воссоздал город под именем Colonia laus Iulia Corinthiensis. Аппиан пишет о том, что новыми поселенцами были римские вольноотпущенники. Позже Коринф был местопребыванием правительства провинции Ахея (по Деяниям Апостолов 18:12-16). Город отличался богатством, а население — порочными нравами и любовью к роскоши. Население было смешанным и состояло из римлян, греков и иудеев.
Когда апостол Павел первый раз приехал в Коринф в 51 или 52 году, проконсулом Ахеи был Галлион, старший брат Луция Аннея Сенеки. Павел провёл в городе восемнадцать месяцев (см. Деяния Апостолов 18:1-18). Здесь он познакомился с Акилой и Прискиллой, вскоре после его отъезда в город прибыл Аполлос из Эфеса. Хотя Павел намеревался посетить Коринф во второй раз перед поездкой в Македонию, обстоятельства сложились так, что он поехал из Троады в Македонию, а затем уже прибыл в Коринф, чтобы коринфская христианская община «вторично получила благодать» (см. Второе послание к Коринфянам 1:15), на этот раз на три месяца (по Деяниям Апостолов 20:3). Во время этого визита весной 58 года, возможно, Павел написал Послание к Римлянам.
Павел также был автором двух посланий к христианской общине Коринфа; в первом послании отмечается сложность существования христианского сообщества в этом многонациональном городе.
Византийское время
Коринф был разрушен землетрясениями 375 и 551 годов. Аларих I во время вторжения в Грецию 395—396 разграбил город, а многих жителей продал в рабство. При Юстиниане I от Саронического к Коринфскому заливу протянулась каменная стена, защищающая город и весь Пелопоннес от вторжений с севера. Длина сооружения, названного Экзамилионом, была равна примерно десяти километрам. В то время в Коринфе находилась администрация фемы Эллада, примерно совпадавшей по территории с современной Грецией. В XII веке, при династии Комнинов город разбогател на торговле шёлком со странами западной Европы, богатство города привлекло сюда Рожера Сицилийского, разорившего Коринф в 1147 году.
Ахейское княжество
В 1204 году Жоффруа I Виллардуэн, племянник знаменитого историка Четвёртого Крестового похода, носившего то же имя, после падения Константинополя, получил титул князя Ахейского, и Коринф отошёл ему во владение. На протяжении 1205—1208 годов власти западноевропейских рыцарей противостояли коринфяне, засевшие в цитадели Акрокоринфа под командованием греческого военачальника Леона Сгуроса. Предводителем крестоносцев был француз Гийом Шамплитт. В 1208 году Леон Сгурос покончил с собой, сбросившись на лошади со стены Акрокоринфа, однако коринфяне продолжали борьбу до 1210 года.
После слома сопротивления Коринф вошёл в состав Ахейского княжества, которым правили Виллардуэны из своей столицы Андравиды, расположенной в области Элида. Коринф был ближайшим из значимых городов к границе с другим государством крестоносцев, Афинским княжеством.
В Османской империи
В 1458 году, пятью годами после падения Константинополя, город с его мощным замком был завоеван Османской империей. Во время Греческой войны за независимость (1821—1830) город полностью разрушили турецкие войска. В 1832 году город Коринф, согласно Лондонскому соглашению, вышел из состава Османской империи. В 1833 году город рассматривался как один из кандидатов на статус столицы Греческого королевства, чем был обязан своему историческому значению и выгодному стратегическому положению. Тем не менее, столицей стало незначительное в то время поселение — Афины.
Современный Коринф
В 1858 году старый город, расположенный на месте древнего Коринфа полностью разрушило землетрясение, теперь он известен как Αρχαία Κόρινθος — Древний Коринф. Новый город был основан в трёх километрах к северо-востоку, на побережье Коринфского залива.
Коринф второй по населённости город в периферии Пелопоннес после Каламаты, население которой — 53 659 человек (2001). По переписи 1991 года в городе проживало 28 071 человек, по переписи 2001 — 30 434 человек, то есть за десять лет прирост составил 8,4 %. В период с 1981 по 1991 годы прирост населения здесь был одним из самых высоких в стране.
Население муниципального округа Коринфа в 2001 году составляло 36 991 жителей. В округе находятся поселения: Древний Коринф, расположенный в трёх километрах от центра нового города, у подножья скалы Акрокоринф, на месте античного и средневекового Коринфа, с населением 1 770 человек, Экзамилия — 1 567 человек, Ксилокериза — 777 человек и Соломос — 686 человек.
Благодаря своему положению на перешейке, соединяющему Пелопоннес и остальную Грецию, Коринф — узловой транспортный центр. Коринфский канал, пересекая Истмийский перешеек, обеспечивает водное транспортное сообщение между западным Средиземноморьем и Эгейским морем. С севера к городу примыкает порт, обеспечивающий потребности местной промышленности и сельского хозяйства, в основном экспортирует товары.
Коринф является и крупным промышленным центром. Нефтеперерабатывающий комплекс, считающийся одним из крупнейших в восточном Средиземноморье, расположен в 12 километрах к северо-востоку от города. Среди продукции предприятий — медные кабели, продукция нефтеперерабатывающей промышленности, медицинское оборудование, мрамор, гипс, керамическая плитка, соль, минеральные воды и напитки, мясная продукция и камедь. К настоящему времени начался процесс деиндустриализации, своё производство свернули предприятия бумажного комплекса, текстильная фабрика и завод по упаковке мясных продуктов.
См. также
Напишите отзыв о статье "Коринф"
Примечания
- ↑ Словесное ударение на [gramota.ru/slovari/dic/?lop=x&bts=x&zar=x&ag=x&ab=x&sin=x&lv=x&az=x&pe=x&word=%EA%EE%F0%E8%ED%F4%FF%ED%E8%ED gramota.ru]
- ↑ Словарь географических названий зарубежных стран / отв. ред. А. М. Комков. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Недра, 1986. — С. 173.</span>
- ↑ Инструкция по передаче на картах географических названий Греции. — М., 1964. — С. 15.
</ol>
Литература
- Шаталов А. В. 2010: [elar.uniyar.ac.ru/jspui/handle/123456789/1733 Политическая история Коринфа, Мегар и Сикиона в классический период]: Авт. дисс… к.и.н. Ставрополь.
Ссылки
- [www.korinthos.gr/ Официальный сайт города (греч.)]
- [www.antica.lt/page-id-219.html Описание храма Аполлона в Коринфе]
| ||||||
Отрывок, характеризующий Коринф
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.
Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.
Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.
Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
