Коринфская война

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

О войне 146 года см. Ахейская война

Коринфская война

Гоплиты в бою
Дата

395—387 до н. э.

Место

Греция

Итог

Анталкидов мир

Изменения

к Персии перешла Иония

Противники
Спарта,
Пелопоннесский союз 		Афины,
Аргос,
Коринф,
Фивы,
Империя Ахеменидов
и другие
Командующие
Агесилай II,
Лисандр,
Анталкид 		Конон,
Фарнабаз,
Ификрат,
Хабрий
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно
 
Спартано-персидская война и Коринфская война
Сарды — Галиарт — Немея — Книд — Коронея — Лехей

Кори́нфская война́ (395—387 до н. э.) — военный конфликт в Древней Греции между Пелопоннесским союзом и коалицией четырёх союзных государств — Фив, Афин, Коринфа и Аргоса, которые первоначально были поддержаны Персией.

Причиной войны была враждебность ряда греческих полисов к Спарте, «вызванная экспансионизмом этого города в Малой Азии, центральной и северной Греции … и даже на западе»[1]. Боевые действия велись главным образом в районе Коринфа (отсюда и название войны) и в Эгейском море. На суше спартанцы на начальном этапе одержали несколько побед, но не смогли развить успех. На море спартанский флот был разбит персидским, в результате чего Спарта отказалась от попыток стать морской державой. Благодаря этому Афины отбили ряд островов, которыми владели в V в. до н. э.

Встревоженные успехами афинян, персы стали поддерживать Спарту, что вынудило союзников искать мир. Война закончилась в 387 до н. э. подписанием мирного договора, известного как Анталкидов мир. Война закрепила лидирующее положение Спарты в греческой политической системе и усилила влияние Персидской державы на греческие дела[2].





Источники

Основной источник о Коринфской войне — «Греческая история» Ксенофонта, охватывающая период с 411 по 362 г. до н. э. Эта работа, несмотря на ценность в качестве единственного современного этому периоду источника, подвергается обоснованной критике сегодняшними исследователями. Работа Ксенофонта — не «история» в традициях Фукидида, а, скорее, мемуары, рассчитанные на уже знакомых с событиями читателей[3]. Кроме того, Ксенофонт весьма пристрастен и часто просто опускает информацию, которую находит неприятной для Спарты[4][5]; в частности, практически не упоминает имён Пелопида и Эпаминонда, сыгравших огромную роль в истории Эллады[6]; историки используют его работу с осторожностью. Ксенофонт был другом спартанского царя Агесилая и участвовал в его походе в Малую Азию и в битве при Коронее. Также историк Феопомп описывает в своей «Греческой истории» начало Коринфской войны (до сражения при Книде), но его труд до нас дошёл в отрывках. Феопомп, как и Ксенофонт, писал со спартанофильских позиций[7].

В 1904—1905 и 1934 годах в Оксиринхе (Египет) при раскопках были найдены отрывки из исторического сочинения неизвестного автора, продолжающего «Историю» Фукидида. Сочинение известно как «Оксиринхская греческая история», его автор до сих пор неизвестен. Судя по его труду, он — противник радикальной демократии, но и не сторонник спартанских олигархических порядков[8]. Немецкий историк Ю. Белох считал автором Кратиппа, немецкие учёные Э. Мейер, Г. Бузольт, У. Вилькен — Феопомпа, итальянские учёные Де Санктис и Момильяно — Андротиона[9], некоторые учёные — Эфора, Ф. Якоби — Деймаха Платейского[10]. Оксиринхский историк описывал события объективно и непредвзято[8], чем снискал себе высокую оценку современных историков[10]. В найденных отрывках описываются события 409—407 до н. э. годов и 397—395 годов до н. э.[10]

Остальные античные работы о войне были написаны позже и дошли до нас во фрагментах. Диодор Сицилийский в своей «Исторической библиотеке», написанной в I веке до н. э., описывает всю войну[11]. Его работа по-разному оценивается историками, но её главная ценность заключается в том, что она единственная даёт отличное от Ксенофонта видение событий. Некоторые из «Жизнеописаний» Плутарха тесно связаны с войной (главным образом, жизнеописания Лисандра и Агесилая); хотя Плутарх был в первую очередь биографом и моралистом, современные историки черпают из его работ полезную информацию[12]. Важно отметить, что эти авторы пользовались как непосредственными источниками, так и обширной, хотя и не дошедшей до нас литературой.

Римский биограф I века до н. э. Корнелий Непот написал труд «О великих иноземных полководцах», в котором описываются биографии многих участников Коринфской войны (Лисандра, Фрасибула, Конона, Ификрата, Хабрия и Агесилая).

Предыстория

См. также: Спартанская гегемония, Спартано-персидская война

Во время Пелопоннесской войны, которая закончилась в 404 до н. э., Спарта заручилась поддержкой многих греческих государств на материке и Персидской империи, а после войны под её контролем оказались и островные государства Эгейского моря. Однако уже вскоре после войны союзники и сателлиты Спарты начали проявлять недовольство по отношению к ней. Несмотря на то, что победа была достигнута совместными усилиями членов Пелопоннесского союза, одна лишь Спарта получила контрибуцию от побеждённых государств и платежи дани от бывшей Афинской державы[13]. Союзники Спарты всё более отдалялись от неё. Когда в 402 до н. э. Спарта напала на Элиду, члена Пелопоннесского союза, который не выполнял союзнических обязательств в течение Пелопоннесской войны, Коринф и Фивы отказались послать войска на помощь Спарте[14].

Фивы, Коринф и Афины также отказались участвовать в экспедиции спартанцев в Ионию в 398 году до н. э. Фиванцы при этом ещё и помешали царю Агесилаю приносить жертву богам перед его отъездом[15]. Несмотря на отсутствие армий этих государств, Агесилай довольно успешно воевал против персов в Лидии, достигнув Сард. Сатрап Тиссаферн был казнён из-за его неспособности остановить армию Агесилая, а его преемник, Тифравст, подкупил спартанцев, чтобы те двинулись на север, в сатрапию Фарнабаза. Агесилай так и сделал, но одновременно начал готовить большой флот[16].

Неспособный победить армию Агесилая, Фарнабаз решил вынудить Агесилая уйти, вызвав нестабильную обстановку в Греции. Он послал родосца Тимократа, азиатского грека, чтобы тот принёс деньги в главные греческие города и стал подстрекать их действовать против Спарты[17]. Тимократ посетил Афины, Фивы, Коринф и Аргос и преуспел в том, чтобы убедить сильные фракции в каждом из этих государств преследовать антиспартанскую политику[18]. Фиванцы, которые и ранее демонстрировали свою антипатию по отношению к Спарте, обязались начать войну.

Ранние события (395 год до н. э.)

Начало военных действий

Фиванцы не хотели бросать вызов Спарте непосредственно и потому хотели ускорить войну, поощряя локрийцев взимать дань с территории, на которую претендовали и Локрида, и Фокида. В ответ фокидяне вторглись в Локриду и разорили её территорию. Локрийцы обратились к Фивам за помощью, и фиванцы вторглись в Фокиду; фокидяне, в свою очередь, обратились к своему союзнику, Спарте, а спартанцы, имея предлог, чтобы наказать фиванцев, объявили всеобщую мобилизацию[19]. Фиванское посольство было послано в Афины для того, чтобы просить поддержку афинян; афиняне проголосовали за то, чтобы помочь Фивам и заключили союз с Беотийским союзом, в котором главенствовали Фивы[20].

Согласно спартанскому плану войны, две армии — одна под командованием Лисандра, другая под командованием Павсания — должны были объединиться и напасть на члена Беотийского союза город Галиарт[21]. Лисандру, прибывшему раньше Павсания, удалось убедить власти города Орхомена выйти из Беотийского союза, и орхоменцы тоже пошли в атаку на Галиарт. Там Лисандр погиб в битве[22] после того, как его войска приблизились к стенам города. Итог битвы был неопределённый. Спартанцы понесли большие потери, но победили отряд фиванцев, преследовавший их до неудобной гористой местности, где фиванцы попали в невыгодное положение и потеряли около 200 человек. Павсаний, прибыв день спустя, забрал тела мёртвых спартанских воинов и возвратился в Спарту. Там он был подвергнут судебному преследованию за то, что был не в состоянии прибыть и поддержать Лисандра. Он сбежал в Тегею прежде, чем его бы признали виновным[23].

Расширение антиспартанской коалиции

После этих событий и спартанцы, и их противники стали готовиться к более серьёзным военным действиям. В конце 395 года до н. э. Коринф и Аргос вступили в войну на стороне Афин и Фив. Союзный совет был сформирован в Коринфе для того, чтобы управлять делами этого союза. Союзники тогда отправили послов в малые государства Греции и получили поддержку многих из них[24].

Встревоженные этими событиями, спартанцы начали готовить армию против этого нового союза и послали гонца к Агесилаю с приказом вернуться в Грецию. Агесилай был очень разочарован, когда узнал о приказе из Спарты, ведь он планировал и далее продвигаться вглубь Азии, но отправился домой со своей армией. Он перешёл Геллеспонт (современные Дарданеллы) и направился в Грецию через Фракию[25].

Война на суше и на море (394 год до н. э.)

Битва при Немее

Основная статья: Битва при Немее

После заключения перемирия между Фивами и Фокидой (Фокида признала себя побежденной) союзники собрали большую армию в Коринфе. Спартанцы собрали значительные силы против армии коалиции. Армии встретились возле высохшего русла реки Немея в Коринфии, где произошло сражение, в котором спартанцы одержали победу. Как часто случалось в сражениях гоплитов, правые фланги обеих армий побеждали. Так, спартанцы побеждали афинян, в то время как фиванцы, аргивяне и коринфяне побеждали пелопоннесцев. Спартанцы затем напали на фиванцев, аргивян и коринфян, когда те возвращались после преследования побеждённых пелопоннесцев. Потери армии коалиции составили 2800 человек, а спартанцы и их союзники потеряли 1100 человек[26].

Сражение при Книде

Основная статья: Сражение при Книде

Следующим очагом войны стало море, где персы и спартанцы собрали большие флоты во время кампании Агесилая в Азии. Включив корабли государств Эгейского моря, Агесилай собрал флот из 120 триер и назначил его командующим своего шурина Писандра, который никогда раньше не командовал судами[27]. Персы тем временем собрали объединённые финикийский, киликийский и киприотский флоты под командованием опытного афинского адмирала Конона, который захватил Родос в 396 году до н. э. Эти два флота встретились вблизи города Книда в 394 году до н. э. Спартанцы сражались отчаянно, особенно около корабля Писандра, но были, в конечном счете, побеждены, большинство их судов потонули или были захвачены[28]. После этой победы Конон и Фарнабаз проплыли вдоль побережья Ионии, высылая спартанских наместников и гарнизоны из городов. Однако они не сумели взять хорошо укреплённые города Сест и Абидос[29].

Битва при Коронее

Основная статья: Битва при Коронее (394 до н. э.)

К этому времени армия Агесилая, пройдя через Фессалию, где ей пришлось отбивать нападения фессалийцев, вступила в Беотию, где встретилась с армией антиспартанской коалиции. Армия Агесилая, состоявшая в основном из освобождённых илотов и наёмников из отряда Десяти тысяч, соединилась со спартанским отрядом, стоявшем в Орхомене, и с отрядом, переправленным через Коринфский залив. Две армии встретились друг с другом при Коронее. Как и при Немее, правые фланги двух армий побеждали левые. Фиванцы прорвали фронт, но остальные союзники были побеждены. Тогда фиванцы повернули назад, к лагерю, но тут их встретил Агесилай и наголову разгромил. Многие фиванцы были убиты при попытке прорваться к остальным союзникам. После этой победы Агесилай переплыл со своей армией на кораблях Коринфский залив и вернулся в Спарту[30].

Дальнейший ход войны (393—388 года до н. э.)

События 394 года до н. э. показали, что спартанцы сильны на суше, но слабы на море. Государства коалиции были неспособны победить спартанскую фалангу в открытой местности, но сохраняли свой союз сильным и препятствовали продвижению спартанцев в Центральную Грецию. Спартанцы в следующие несколько лет пытались принудить выйти из войны или Коринф, или Аргос. Союзники, тем временем, стремились сохранить свой объединённый фронт против Спарты, в то время как Афины и Фивы использовали в своих интересах занятость Спарты, чтобы увеличить своё влияние в областях, где они традиционно доминировали (то есть, Афины стремились увеличить своё влияние на Эгейском море, а Фивы — в Беотии).

Усиление Афин, партийная борьба в Коринфе

В 393 году до н. э. Конон и Фарнабаз приплыли в материковую Грецию, а затем совершили набег на побережье Лаконии и захватили остров Киферу, на котором оставили гарнизон и афинского наместника. После этого они приплыли в Коринф. Там они раздали деньги членам совета и убедили их показать персидскому царю, что они заслуживают его доверия. Фарнабаз тогда послал Конона с большой суммой денег и большей частью флота в Аттику, где флот участвовал в восстановлении Длинных стен от Афин до Пирея, проекте, который был начат Фрасибулом в 394 году до н. э. С помощью гребцов и рабочих, которым платили персидскими деньгами, постройка вскоре была закончена[31]. Афины быстро использовали в своих интересах наличие флота, чтобы захватить острова Скирос, Имброс и Лемнос, на которых они установили клерухии[32].

Приблизительно в это же время вспыхнула партийная борьба в Коринфе между демократической и олигархической партиями. Демократы, поддержанные аргивянами, атаковали своих противников, и олигархов изгнали из города. Эти изгнанники пришли к спартанцам, находящимся на своей базе в Сикионе, с просьбой о помощи, в то время как афиняне и беотийцы прибыли, чтобы поддержать демократов. В ночной атаке спартанцы и изгнанники захватили Лехей, порт Коринфа в Коринфском заливе, и на следующий день одержали победу над армией, посланной против них. Антиспартанские союзники тогда попытались осадить Лехей, но спартанцы атаковали и прогнали их[33].

Неудачные попытки заключить мир

В 392 году до н. э. спартанцы отправили посла, Анталкида, к сатрапу Тирибазу, надеясь склонить персов на свою сторону, сообщив им об использовании Кононом персидского флота для восстановления Афинской державы. Афиняне узнали об этом и послали Конона и нескольких других лиц, чтобы оправдаться перед персами; они также уведомили об этом своих союзников — Аргос, Коринф и Фивы, которые тоже послали делегации к Тирибазу. На конференции спартанцы предложили мир, основанный на независимости всех государств; это предложение было отклонено союзниками, поскольку Афины желали сохранить захваченные острова в Эгейском море, Фивы желали удержать контроль над Беотийским союзом, а у Аргоса уже были проекты по присоединению Коринфа. Конференция, таким образом, закончилась безрезультатно, но Тирибаз, встревоженный действиями Конона, арестовал его и тайно предоставил спартанцам деньги на восстановление их флота. Хотя Конон быстро сбежал, он умер уже вскоре после побега. Вторая мирная конференция была проведена в Спарте в том же самом году, но предложения, сделанные там, были снова отклонены союзниками из-за требования независимости всех греческих государств[34].

После неудачной конференции в Персии Тирибаз вернулся в Сузы, чтобы сообщить персидскому царю об этих событиях, а новый командующий, Струф, был отослан, чтобы принять командование. Струф преследовал антиспартанскую политику и побуждал их командующего в этой области, Фиброна, напасть на него. Фиброн какое-то время разорял персидскую территорию, но был убит наряду со многими его людьми, когда Струф заманил в засаду одну из его плохо организованных диверсионных групп[35]. Фиброн позже был заменён Дифридом, который воевал более удачно, побеждая в маленьких стычках, и даже пленил зятя Струфа, но и он не достиг крупных успехов[36].

Битва при Лехее и захват Коринфа

В Коринфе демократическая партия продолжала держать город в своих руках, в то время как изгнанники и спартанцы занимали город Лехей, из которого они совершили набег на сёла, расположенные рядом с Коринфом. В 391 году до н. э. Агесилай проводил кампанию в Коринфии, захватив несколько укреплённых пунктов и взяв большое количество пленных и добычи. В то время, как Агесилай находился в своём лагере, афинский полководец Ификрат с армией, почти полностью состоящей из легковооружённых войск и пелтастов (метателей копий), одержал решительную победу над спартанским отрядом, находящимся в Лехее. В битве Ификрат воспользовался нехваткой пелтастов в спартанском войске, чтобы неоднократно беспокоить нападениями их отряд, идущий по дороге, уничтожая спартанцев, пока те не запаниковали и не побежали[37]. Агесилай возвратился домой вскоре после этих событий, но Ификрат продолжил свой поход и захватил обратно многие города, которые ранее были взяты спартанцами, хотя он не смог отвоевать Лехей. После этого он двинулся во Флиунт и Аркадию, решительно побеждая флиунтийцев и грабя территорию аркадян, когда те не захотели вступить с ним в бой[38].

После этой победы аргосская армия вступила в Коринф и заняла акрополь[39]. Коринф был присоединён к Аргосскому государству.

Дальнейшие кампании на суше

После побед Ификрата близ Коринфа больше крупных кампаний на суше здесь не проводилось. Военные действия продолжались в Пелопоннесе и на северо-западе Греции. Агесилай успешно воевал в Арголиде в 391 году до н. э.[40], а затем спартанцы провели ещё две крупные экспедиции перед завершением войны.

В первой из них, в 389 году до н. э., спартанские экспедиционные силы переплыли Коринфский залив, чтобы напасть на Акарнанию, союзника антиспартанской коалиции. Поначалу акарнанцы избегали спартанских войск и прятались в горах, но Агесилай, в конце концов, заставил их принять бой, в котором акарнанцы были разбиты и понесли большие потери. После этого Агесилай приплыл домой через Коринфский залив[41]. В следующем году акарнанцы заключили мир со спартанцами, чтобы избежать дальнейших вторжений[42][43].

В 388 году до н. э. Агесиполид повёл спартанскую армию против Аргоса. Так как аргосская армия не вышла против него, он какое-то время грабил сёла, а затем, после получения неблагоприятных предзнаменований, возвратился домой[44].

Дальнейшие кампании на Эгейском море

После поражения при Книде спартанцы начали восстанавливать флот и, в борьбе с Коринфом, восстановили контроль над Коринфским заливом (392 год до н. э.)[45]. После отказа от мирных переговоров спартанцы в том же году послали небольшой флот под предводительством Экдика в Эгейское море для того, чтобы помочь олигархам, высланным с Родоса. Экдик приплыл в Книд и узнал, что демократы владеют гораздо большим количеством судов, чем он, и остался на Книде. Спартанцы тогда послали ему на помощь ещё один флот из Коринфского залива под командованием Телевтия. На Самосе Телевтий присоединил к своему флоту самосские корабли, отплыл в Книд и затем начал операцию против Родоса[46].

Встревоженные этими действиями спартанцев, афиняне послали флот из 40 трирем под командованием Фрасибула. Он, посчитав, что демократы на Родосе удержатся и без его помощи, поплыл в Геллеспонт. По пути он склонил несколько государств к дружбе с афинянами, затем в Византии сдал на откуп десятипроцентную пошлину с товаров, вывозимых с Чёрного моря, таким образом восстановив источник дохода, на который афиняне опирались в Пелопоннесской войне. После этого он приплыл на Лесбос, где при поддержке митиленцев победил спартанские войска, находившиеся на острове, и отвоевал много городов. Однако потом Фрасибул был убит жителями города Аспенда[47].

После этих событий спартанцы отправили нового командующего, Анаксибия, в Абидос. Какое-то время он успешно воевал с Фарнабазом и захватил много афинских торговых судов. Опасаясь потерять то, что им удалось приобрести на Геллеспонте, афиняне послали против Анаксибия Ификрата. Сначала военные действия заключались лишь в том, что две армии грабили территорию городов, ставших на сторону их противников, но затем Ификрат, угадав, где Анаксибий будет проходить, решил устроить ему засаду. Когда Анаксибий и его солдаты спускались с гор, где их ожидали Ификрат с его людьми, афиняне выскочили из засады и бросились на спартанцев, убив Анаксибия и многих других вражеских солдат[48].

Эгина и Пирей

В 389 году до н. э. афиняне напали на остров Эгину (недалеко от берега Аттики). Спартанцы вскоре отбили нападение афинского флота, но афиняне продолжали осаждать главный город острова с суши. Спартанский флот приплыл под командованием Анталкида к Родосу, но был блокирован в Абидосе. Афиняне, тем временем, неудачно осаждали Эгину и после нескольких месяцев были отозваны[49].

Вскоре после ухода афинян из Эгины спартанский флот во главе с Горгопом заманил в засаду афинский флот около Афин, захватив при этом несколько судов. Афиняне в ответ тоже решили сделать засаду; Хабрий на пути к Кипру высадился на Эгине и из засады напал на эгинцев и их союзников спартанцев, убив многих из них, включая Горгопа[50].

Спартанцы тогда послали Телевтия на Эгину, чтобы тот командовал тамошним флотом. Заметив, что охрана афинского лагеря после победы Хабрия расслабилась и потеряла бдительность, он совершил набег на Пирей, захватив множество торговых судов[51].

Анталкидов мир (387 год до н. э.)

Основная статья: Анталкидов мир

Анталкид, тем временем, вступил в переговоры с Тирибазом и заключил с ним соглашение, по которому персы вступят в войну на стороне Спарты, если союзники откажутся заключить мир. Персы были недовольны действиями Афин, в том числе поддержкой ими кипрского царя Эвагора и египетского царя Ахориса, воевавших с Персией, и решили, что их политика ослабления Спарты и поддержки её врагов стала бесполезной[52]. После побега из блокированного Абидоса Анталкид напал на маленький афинский отряд и победил его, а затем объединил свой флот с флотом из Сиракуз. С этим войском, которое ещё было увеличено судами, присланными сатрапами персидских областей, он приплыл в Геллеспонт, где заблокировал торговые маршруты, по которым в Афины поступало зерно. Афиняне, помнящие про их поражение из-за этого в Пелопоннесской войне двумя десятилетиями раньше, были вынуждены вступить в переговоры[53].

В этих условиях Тирибаз созывает в последних месяцах 387 года до н. э. мирную конференцию, на которой главные участники войны должны были обсудить условия мирного договора. В основу соглашения легло предложение персидского царя Артаксеркса II:

«Царь Артаксеркс считает справедливым, чтобы ему принадлежали все города Азии, а из островов — Клазомены и Кипр. Всем прочим же эллинским городам, большим и малым, — должна быть предоставлена автономия, кроме Лемноса, Имброса и Скироса, которые по-прежнему остаются во власти афинян. Той из воюющих сторон, которая не примет этих условий, я вместе с принявшими мир объявляю войну на суше и на море и воюющим с ними окажу поддержку кораблями и деньгами».[54]

На мирной конференции в Спарте спартанцы с их властью, увеличенной угрозой персидского вмешательства, сделали так, чтобы все основные государства Греции приняли эти условия. Соглашение, в конечном счёте, заключённое, стало известно как Царский мир, говоря о влиянии персов, которое те оказали на заключение этого соглашения. Это соглашение было первой попыткой Всеобщего мира в греческой истории; согласно договору, все города должны были быть независимыми, а все союзы, кроме Пелопоннесского, — распущены. Контроль над соблюдением условий был возложен на Спарту, которая воспользовалась привилегированным положением[55]. Под угрозой спартанской интервенции Фивы расформировали Беотийский союз, Аргосско-Коринфское государство распалось; Коринф, лишённый сильного союзника, был вновь принят в Пелопоннесский союз. После 8 лет борьбы Коринфская война была завершена[56].

Итоги войны

После подписания мира два государства, ответственные за выполнение пунктов договора, Персия и Спарта, стали ещё могущественнее, чем были до войны. Персия, в дела которой теперь не вмешивались ни Афины, ни Спарта, закрепила свой захват восточной Эгеиды (бассейн Эгейского моря) и в 380 году до н. э. захватила и Египет, и Кипр. Спарта, тем временем, в её недавно восстановленном положении в греческой политической системе использовала в своих интересах пункт мирного договора об автономии греческих государств, чтобы разгромить любую коалицию, которую они воспринимали как угрозу. Мир в Греции продлился недолго. В 378 году до н. э. началась Беотийская война. Спартанская гегемония над материковой Грецией продлилась ещё шестнадцать лет после Анталкидова мира (до битвы при Левктрах)[57].

Война также отметила начало подъёма Афин в греческом мире. Со стенами и восстановленным флотом афиняне теперь уже могли обратить внимание на другие государства. В состав Афинской державы вошли острова Лемнос, Имброс и Скирос, захваченные Кононом в ходе войны. Эти острова не имели большого политического значения, но использовались как важные стоянки судов на пути к Чёрному морю[58]. К середине IV в. до н. э. Афины собрали конфедерацию эгейских государств, обычно известную как Второй афинский морской союз, возвратив, по крайней мере, часть того, что они потеряли с их поражением в 404 году до н. э.

Ионийские греки вновь оказались под властью Персии. Но если раньше материковые государства предпринимали попытки освободить их, что они и сделали в ходе греко-персидских войн, то после Коринфской войны никакое из балканских государств не делало попыток вмешаться. После столетия борьбы Персия, наконец, управляла Ионией без чьего-либо вмешательства больше 50 лет, до эпохи Александра Македонского.

Напишите отзыв о статье "Коринфская война"

Примечания

  1. ↑ Хорнблауэр. Corinthian War. P. 391
  2. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 556—559
  3. ↑ Лурье С. Я. [www.sno.pro1.ru/lib/lurie/93.htm Кризис IV века (401—362). Источники] // [www.sno.pro1.ru/lib/lurie/index.htm История Греции].
  4. ↑ Сергеев, 2002, с. 39.
  5. ↑ Лурье С. Я. [www.sno.pro1.ru/lib/lurie/114.htm Ксенофонт] // [www.sno.pro1.ru/lib/lurie/index.htm История Греции].
  6. ↑ Сергеев, 2002, с. 40.
  7. ↑ [www.w-st.ru/gegrebcnjhbrb.html Историки IV в. | «Золотая Греция»]
  8. ↑ 1 2 Оксиринхский историк — статья из Большой советской энциклопедии.
  9. ↑ [dic.academic.ru/dic.nsf/sie/12527/%D0%9E%D0%9A%D0%A1%D0%98%D0%A0%D0%98%D0%9D%D0%A5%D0%A1%D0%9A%D0%98%D0%99 ОКСИРИНХСКИЙ ИСТОРИК]
  10. ↑ 1 2 3 [interpretive.ru/dictionary/947/word/%C0%ED%EE%ED%E8%EC+%CE%EA%F1%E8%F0%E8%ED%F5%F1%EA%E8%E9 Аноним Оксиринхский]
  11. ↑ Сергеев, 2002, с. 45.
  12. ↑ Сергеев, 2002, с. 46.
  13. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 547
  14. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 3.2.25
  15. ↑ Павсаний. Описание Греции. 3.9.2-4
  16. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 3.4.25-29
  17. ↑ Ксенофонт (3.5.1) утверждает, что Тифравст, а не Фарнабаз, послал Тимократа; в Оксиринхской истории говорится, что именно Фарнабаз послал его.
  18. ↑ Ксенофонт (3.5.2) утверждает, что деньги не были приняты в Афинах; в Оксиринхской истории говорится иначе. Джордж Кауквелл в примечаниях к переводу на английский язык Ксенофонта Рексом Уорнером пишет, что Ксенофонт может отрицать, что деньги были приняты в Афинах, из-за его симпатии к Фрасибулу.
  19. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 3.5.3-5
  20. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 548—549
  21. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 3.5.6-7
  22. ↑ Сергеев, 2002, с. 419.
  23. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 3.5.17-25
  24. ↑ Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. 14.82.1-3
  25. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.2.1-8
  26. ↑ Сражение описывается у Ксенофонта (Греческая история. 4.2.16-23) и у Диодора (Историческая библиотека. 14.83.1-2)
  27. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 3.4.27-29
  28. ↑ Сергеев, 2002, с. 420.
  29. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 546—547
  30. ↑ Сражение описывается у Ксенофонта (Греческая история. 4.3.15-20), Диодора (Историческая библиотека. 14.83.1-2) и Плутарха (Сравнительные жизнеописания. Агесилай. 18)
  31. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.7-10
  32. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 551.
  33. ↑ Эти события описываются у Ксенофонта (Греческая история. 4.4) и у Диодора (Историческая библиотека. 14.86)
  34. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 550
  35. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.17-19
  36. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.20-22
  37. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.5
  38. ↑ Эти события лучше описаны у Ксенофонта (4.4.15-16), но хронология, предлагаемая Диодором(14.91.3), более вероятна
  39. ↑ Диодор. Историческая библиотека. 14.92.1
  40. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.4.19
  41. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.6
  42. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.7.1
  43. ↑ Плутарх. Сравнительные жизнеописания. Агесилай. 22
  44. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.7
  45. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.10-11
  46. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.23-24
  47. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.25-31
  48. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 4.8.31-39
  49. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 5.1.1-7
  50. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 5.1.8-13
  51. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 5.1.13-24
  52. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 554—555
  53. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 5.1.24-29
  54. ↑ Ксенофонт. Греческая история. 5.1.31
  55. ↑ Сергеев, 2002, с. 421-422.
  56. ↑ Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 556—557
  57. ↑ Файн Дж. В. А. Древние греки: критическая история. С. 557—559
  58. ↑ История древнего мира / под ред. И. М. Дьяконова. — М.: Наука, 1982. — Т. 2. — С. 250. — 576 с.

См. также

Литература

Первоисточники

Историография

на русском языке
  • Ю. В. Андреев, Г. А. Кошеленко, В. И. Кузищин, Л. П. Маринович. История Древней Греции: Учеб. — М.: Высшая школа, 2001.
  • Вэрри Дж. Войны античности от греко-персидских войн до падения Рима. — М.: Эксмо, 2009. — ISBN 978-5-699-30727-2.
  • В. С. Сергеев. История Древней Греции. — СПб.: Полигон, 2002. — 704 с. — ISBN 5-89173-171-1.
  • Холмс Р., Эванс М. Поле битвы. Решающие сражения в истории. — СПб.: Питер, 2009. — ISBN 978-5-91180-800-6.
  • Шустов В. Е. Войны и сражения Древнего мира. — Ростов-на-Дону: Феникс, 2006. — 521 с. — ISBN 5-222-09075-2.
  • Энглим С. и др. Войны и сражения Древнего мира. 3000 год до н. э. - 500 год до н. э. — М.: Эксмо, 2007. — ISBN 5-699-15810-3.
на английском языке
  • Fine John V. A. The Ancient Greeks: A critical history. — Cambridge, MA: Harvard University Press, 1983. — ISBN 0-674-03314-0.
  • Hornblower Simon. Corinthian War // The Oxford Classical Dictionary. — 3-е. — Oxford: Oxford University Press, 2003. — С. 391. — ISBN ISBN 0-19-860641-9.
  • Perlman S. The Causes and the Outbreak of the Corinthian War // The Classical Quarterly 14. — Oxford: Oxford University Press, 1964. — С. 64-81.

Ссылки

  • [www.100velikih.com/view606.html Коринфская война (100 великих войн)]
  • [war1960.narod.ru/anc/lehei.html Битва при Лехее (Коринфская война) на сайте «Битвы»]

Отрывок, характеризующий Коринфская война


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
«Ах, да, ведь это я во сне, – качнувшись наперед, сказал себе Петя. – Это у меня в ушах. А может быть, это моя музыка. Ну, опять. Валяй моя музыка! Ну!..»
Он закрыл глаза. И с разных сторон, как будто издалека, затрепетали звуки, стали слаживаться, разбегаться, сливаться, и опять все соединилось в тот же сладкий и торжественный гимн. «Ах, это прелесть что такое! Сколько хочу и как хочу», – сказал себе Петя. Он попробовал руководить этим огромным хором инструментов.
«Ну, тише, тише, замирайте теперь. – И звуки слушались его. – Ну, теперь полнее, веселее. Еще, еще радостнее. – И из неизвестной глубины поднимались усиливающиеся, торжественные звуки. – Ну, голоса, приставайте!» – приказал Петя. И сначала издалека послышались голоса мужские, потом женские. Голоса росли, росли в равномерном торжественном усилии. Пете страшно и радостно было внимать их необычайной красоте.
С торжественным победным маршем сливалась песня, и капли капали, и вжиг, жиг, жиг… свистела сабля, и опять подрались и заржали лошади, не нарушая хора, а входя в него.
Петя не знал, как долго это продолжалось: он наслаждался, все время удивлялся своему наслаждению и жалел, что некому сообщить его. Его разбудил ласковый голос Лихачева.
– Готово, ваше благородие, надвое хранцуза распластаете.
Петя очнулся.
– Уж светает, право, светает! – вскрикнул он.
Невидные прежде лошади стали видны до хвостов, и сквозь оголенные ветки виднелся водянистый свет. Петя встряхнулся, вскочил, достал из кармана целковый и дал Лихачеву, махнув, попробовал шашку и положил ее в ножны. Казаки отвязывали лошадей и подтягивали подпруги.
– Вот и командир, – сказал Лихачев. Из караулки вышел Денисов и, окликнув Петю, приказал собираться.


Быстро в полутьме разобрали лошадей, подтянули подпруги и разобрались по командам. Денисов стоял у караулки, отдавая последние приказания. Пехота партии, шлепая сотней ног, прошла вперед по дороге и быстро скрылась между деревьев в предрассветном тумане. Эсаул что то приказывал казакам. Петя держал свою лошадь в поводу, с нетерпением ожидая приказания садиться. Обмытое холодной водой, лицо его, в особенности глаза горели огнем, озноб пробегал по спине, и во всем теле что то быстро и равномерно дрожало.
– Ну, готово у вас все? – сказал Денисов. – Давай лошадей.
Лошадей подали. Денисов рассердился на казака за то, что подпруги были слабы, и, разбранив его, сел. Петя взялся за стремя. Лошадь, по привычке, хотела куснуть его за ногу, но Петя, не чувствуя своей тяжести, быстро вскочил в седло и, оглядываясь на тронувшихся сзади в темноте гусар, подъехал к Денисову.
– Василий Федорович, вы мне поручите что нибудь? Пожалуйста… ради бога… – сказал он. Денисов, казалось, забыл про существование Пети. Он оглянулся на него.
– Об одном тебя пг'ошу, – сказал он строго, – слушаться меня и никуда не соваться.
Во все время переезда Денисов ни слова не говорил больше с Петей и ехал молча. Когда подъехали к опушке леса, в поле заметно уже стало светлеть. Денисов поговорил что то шепотом с эсаулом, и казаки стали проезжать мимо Пети и Денисова. Когда они все проехали, Денисов тронул свою лошадь и поехал под гору. Садясь на зады и скользя, лошади спускались с своими седоками в лощину. Петя ехал рядом с Денисовым. Дрожь во всем его теле все усиливалась. Становилось все светлее и светлее, только туман скрывал отдаленные предметы. Съехав вниз и оглянувшись назад, Денисов кивнул головой казаку, стоявшему подле него.
– Сигнал! – проговорил он.
Казак поднял руку, раздался выстрел. И в то же мгновение послышался топот впереди поскакавших лошадей, крики с разных сторон и еще выстрелы.
В то же мгновение, как раздались первые звуки топота и крика, Петя, ударив свою лошадь и выпустив поводья, не слушая Денисова, кричавшего на него, поскакал вперед. Пете показалось, что вдруг совершенно, как середь дня, ярко рассвело в ту минуту, как послышался выстрел. Он подскакал к мосту. Впереди по дороге скакали казаки. На мосту он столкнулся с отставшим казаком и поскакал дальше. Впереди какие то люди, – должно быть, это были французы, – бежали с правой стороны дороги на левую. Один упал в грязь под ногами Петиной лошади.
У одной избы столпились казаки, что то делая. Из середины толпы послышался страшный крик. Петя подскакал к этой толпе, и первое, что он увидал, было бледное, с трясущейся нижней челюстью лицо француза, державшегося за древко направленной на него пики.
– Ура!.. Ребята… наши… – прокричал Петя и, дав поводья разгорячившейся лошади, поскакал вперед по улице.
Впереди слышны были выстрелы. Казаки, гусары и русские оборванные пленные, бежавшие с обеих сторон дороги, все громко и нескладно кричали что то. Молодцеватый, без шапки, с красным нахмуренным лицом, француз в синей шинели отбивался штыком от гусаров. Когда Петя подскакал, француз уже упал. Опять опоздал, мелькнуло в голове Пети, и он поскакал туда, откуда слышались частые выстрелы. Выстрелы раздавались на дворе того барского дома, на котором он был вчера ночью с Долоховым. Французы засели там за плетнем в густом, заросшем кустами саду и стреляли по казакам, столпившимся у ворот. Подъезжая к воротам, Петя в пороховом дыму увидал Долохова с бледным, зеленоватым лицом, кричавшего что то людям. «В объезд! Пехоту подождать!» – кричал он, в то время как Петя подъехал к нему.
– Подождать?.. Ураааа!.. – закричал Петя и, не медля ни одной минуты, поскакал к тому месту, откуда слышались выстрелы и где гуще был пороховой дым. Послышался залп, провизжали пустые и во что то шлепнувшие пули. Казаки и Долохов вскакали вслед за Петей в ворота дома. Французы в колеблющемся густом дыме одни бросали оружие и выбегали из кустов навстречу казакам, другие бежали под гору к пруду. Петя скакал на своей лошади вдоль по барскому двору и, вместо того чтобы держать поводья, странно и быстро махал обеими руками и все дальше и дальше сбивался с седла на одну сторону. Лошадь, набежав на тлевший в утреннем свето костер, уперлась, и Петя тяжело упал на мокрую землю. Казаки видели, как быстро задергались его руки и ноги, несмотря на то, что голова его не шевелилась. Пуля пробила ему голову.
Переговоривши с старшим французским офицером, который вышел к нему из за дома с платком на шпаге и объявил, что они сдаются, Долохов слез с лошади и подошел к неподвижно, с раскинутыми руками, лежавшему Пете.
– Готов, – сказал он, нахмурившись, и пошел в ворота навстречу ехавшему к нему Денисову.
– Убит?! – вскрикнул Денисов, увидав еще издалека то знакомое ему, несомненно безжизненное положение, в котором лежало тело Пети.
– Готов, – повторил Долохов, как будто выговаривание этого слова доставляло ему удовольствие, и быстро пошел к пленным, которых окружили спешившиеся казаки. – Брать не будем! – крикнул он Денисову.
Денисов не отвечал; он подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное кровью и грязью, уже побледневшее лицо Пети.
«Я привык что нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему. И казаки с удивлением оглянулись на звуки, похожие на собачий лай, с которыми Денисов быстро отвернулся, подошел к плетню и схватился за него.
В числе отбитых Денисовым и Долоховым русских пленных был Пьер Безухов.


О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Коринфская_война&oldid=80716133»