Элида

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Элида
Ηλεία
Столица Пиргос
Население 193 288 (2005 г.)
Площадь 2 618 км²
Плотность населения 73,8 чел./км²
Количество димов 23
Количество сообществ
Почтовые индексы 27х хх
Телефонные коды
Автомобильный код ΗΑ
ISO 3166-2:GR GR-14
Сайт [www.nailias.gr www.nailias.gr]
Номы периферии Западная Греция

Эли́да[1] (др.-греч. Ήλεία, Илия[2], или др.-греч. Ήλις, Илис[2]; греч. Ηλεία) — древняя область на северо-западе Пелопоннеса (Греция), а также главный город области. На территории Элиды находилось общегреческое святилище в городе Олимпия, где проходили Олимпийские игры. В современной Греции Элида — ном (центр — город Пиргос).

В македонский и римский периоды Элида обнимала северо-западную часть Пелопоннеса, граничившую на юге с Мессенией по р. Неде, на востоке с Аркадией по р. Эриманту, на севере с Ахайей по р. Ларису и Скиллидскому хребту, на западе с Ионийским морем. Область распадалась, в силу природных условий, на четыре части или долины: глубокую Элиду (по-эолич. Валида — долина) — равнину по среднему течению Пенея, самую плодородную часть вообще плодородной области; Акрорею — северо-восточную горную полосу при истоках Пенея и Ладона; Писатиду — среднюю часть области, между Пенеем и Алфеем; Трифилию — низкую южную прибрежную часть, между Алфеем и Недой. В границах области пролегали горные хребты, служившие продолжением Аркадийской возвышенности. На севере тянулся Сколлидский хребет, отрог Аркадийского Эриманта; к юго-востоку от Сколлидского хребта, на границе с Аркадией — Фолоя; в Трифилии — Минфа; близ Олимпии возвышался Кроний, на границе с Аркадией — Лапиф. Из рек были известны Ларис, Селлеент, Пеней с притоком Ладоном, Алфей с притоками Левканием, Кладеем, Гарпиннатом, Энипеем, Селинунтом и Диагоном, Анигр и Неда. Жители Элиды занимались земледелием, чему способствовало обилие плодородных долин; в горной Акрорее, изобиловавшей лугами и дубовыми лесами, процветало скотоводство; Писатида была покрыта роскошными виноградниками. Береговая полоса Элиды, из-за аллювиальных наносов, не имела хороших гаваней и была усеяна широкими лагунами, в которых водилось много рыбы; лихорадки здесь были обычным явлением.





История

Традиционная история считает исконными жителями страны кавконов и эпейцев. Впоследствии, при переселении греческих племён в Пелопоннес, Элида была занята этолянами, которые составляли господствующий класс в стране. Будучи сперва незначительной по объёму, Элида в VI веке до н. э. увеличилась присоединением Писатиды, затем Акрореи и северной Трифилии, после чего элейцы отняли у пизатидов заведование Олимпийским празднеством. Олимпийская святыня долго обеспечивала Элиде мирное существование, устраняя возможность ведения войн, и была источником материального и политического процветания страны. С конца V века до н. э. последовательно афиняне, лакедемоняне, аркадяне и македоняне стали покушаться на свободу и неприкосновенность Элиды. Элидцы предпочитали жить посёлками; мирный характер страны избавлял их от необходимости строить укреплённые города, которых поэтому в Элиде было немного. Главным городом области была Элида на Пенее, возникшая в 471 году до н. э.. Здесь ок. 271 г. до н. э. известен тиран Аристоним. Из других городов более значительны были Бупрасий, Элейский Пилос, Пиза, Олимпия (на правом берегу Алфея, близ Пизы, собственно не город, а священный участок Зевса, застроенный храмами и множеством принадлежащих к ним зданий), Летрины, Скиллунт, Трифилийский Пилос, Лепрей. Несмотря на высокий престиж области, заключавшей в своём центре всеэллинскую святыню, элейцы пользовались дурной славой, вследствие наклонности к пьянству, лжи и педерастии и полного несоответствия идеалу воинственного и крепкого населения.

Уроженцы

Города

Напишите отзыв о статье "Элида"

Примечания

  1. Словарь географических названий зарубежных стран / отв. ред. А. М. Комков. — 3-е изд., перераб. и доп. — М. : Недра, 1986. — С. 443.</span>
  2. 1 2 Инструкция по передаче на картах географических названий Греции. — М., 1964. — С. 14.
  3. </ol>

Литература


При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Элида

Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.


В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.