Сирийская война
| Сирийская война | |||
 Греция и Македония в 200 до н. э. | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
поход Селевкидов в Грецию | ||
| Итог |
победа антисирийской коалиции, Апамейский мир | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Сири́йская война́ (192—188 годы до н. э.) велась между Римом и государством Селевкидов (Сирийским царством) за восстановление влияния первого в Восточном Средиземноморье. Начало военных действий ознаменовала высадка правителя Империи Селевкидов Антиоха III осенью на острове Эвбея. На сторону Антиоха перешли Этолийский и Беотийский союзы, Элея, Мессения, магнеты из южной Фессалии и афаманты восточного Эпира, остальные эпироты колебались. Римлян поддержали Ахейский союз, Македония, Афины и фессалийцы.
Содержание
Первый период
Зимой войска Антиоха заняли часть Фессалии. Римляне к весне следующего года перебросили в Грецию крупные силы и при поддержке македонян очистили оккупированный регион. После разгрома сирийцев и этолийцев консулом Манием Ацилием Глабрионом при Фермопилах Антиох отступил в Азию, большинство его европейских союзников сдалось римлянам, македонянам или ахейцам, продолжали сопротивляться только этолийцы.
Осенью 191 до н. э. Рим начал борьбу за господство на море и за приморские города Малой Азии. Антиоха поддержал каппадокийский царь Ариарат IV, на стороне Рима активно действовали Родос и Пергам, проримскую позицию стала занимать Вифиния на азиатской стороне проливов и Византий на европейском берегу Боспора. В сражении у Киссунта римляне и эритрейцы разбили царский флот, в результате чего к Риму перешли Самос, Хиос и ряд приморских городов на западе Малой Азии. Весной 190 года до н. э. римский адмирал Ливий начал операции по захвату побережья Геллеспонта, но в это время неожиданная атака царского адмирала Поликсенида погубила большую часть союзной родосской эскадры Павсистрата в Панорме, на северо-востоке Самоса, после чего на сторону Антиоха перешли Фокея, Кима и некоторые другие прибрежные города. Родосцы немедленно снарядили новую эскадру, которая соединилась у Самоса с Ливием и пергамцами и Поликсенид был заблокирован в гавани Эфеса.
Ливия сменил новый адмирал Л. Эмилий Регилл. Римляне и их союзники предпринимали рейды в Ликию и Карию, а царские корабли со своими союзниками охотились за транспортными судами в Эгейском море и у западного побережья Греции. На суше сын Антиоха Селевк помогал союзникам отражать набеги римлян и пергамцев, пустошил земли римских союзников и даже осадил Пергам, защищаемый сыном пергамского царя Эвмена Атталом.
Антиох зиму 191/190 годов до н. э. провёл в Великой Фригии, где энергично занимался сбором войск, стягиваемых со всего царства. Среди наёмников оказалось 4 тыс. галатов из центральной части Малой Азии. В рамках летней кампании Антиох с огромной армией выступил из Апамеи Фригийской и прибыл в Сарды, после чего спустился к морю и поддержал сына в операциях против приморских городов и Пергама. Адмиралу Эмилию было предложено начать переговоры, но они были отвергнуты так как полномочия для этого были только у консула.
Селевка успешные вылазки ахейского отряда Диофана заставили уйти от Пергама — в дальнейшем он вёл операции на побережье. Направленная к берегам Памфилии родосская эскадра сумела перехватить между Аспендом и Сидой царский флот, шедший из Сирии на соединение с эскадрой Поликсенида в Эфесе. Антиох сделал попытку переломить ситуацию на море, но решительное сражение у мыса Мионнес осенью 190 года закончилась полным поражением. Часть римской эскадры после починки кораблей направилась к Геллеспонту для обеспечения переправы консульской армии, другая часть принудила к капитуляции Фокею.
На Балканском полуострове активных военных действий в 190 году почти не велось. Весной проконсул Ацилий возобновил наступление против этолийцев, взял Ламию и осадил Амфиссу. Город был на грани падения, когда прибыл новый консул, Луций Корнелий Сципион, легатом при нём был Сципион Африканский. Сципионы не захотели тратить силы на борьбу с этолийцами и, заключив с ними 6-месячное перемирие, стали готовиться к азиатскому походу. Союз с Филиппом V позволил римлянам пройти через Македонию и снабдиться припасами, когда войска Селевка стояли под Пергамом, а Антиох продвинулся из Фригии на запад Малой Азии. Тем не менее в римской армии оказалось много больных, которых оставили во фракийских крепостях. Антиох пытался переманить на свою сторону царя Вифинии Прусия, но потерпел неудачу. После разгрома при Мионессе Антиох отказался от мысли защищать Лисимахию на Херсонесe Фракийском, хотя там имелись запасы продовольствия на несколько месяцев. Гарнизон покинул город, оставив все припасы римлянам. Сирийцы сняли осаду с Колофона и отступили в Сарды, за подкреплениями к Ариарату и в другие области были посланы гонцы. Отдохнув несколько дней в Лисимахии, куда постепенно подтягивались обозы и больные, римляне пересекли Херсонес Фракийский. Для обеспечения переправы в Азию на Геллеспонте находился Евмен Пергамский. Переправа прошла беспрепятственно под прикрытием боевых кораблей.
Наконец в римский лагерь на азиатском берегу Геллеспонта прибыл царский посол Гераклид, сообщивший о готовности уплатить половину военных расходов и отказе от Лисимахии, Смирны, Лампсака, Александрии Троадской и других союзных Риму городов Эолиды и Ионии. Однако переговоры ни к чему не привели, так как римляне потребовали отказа от всех малоазиатских владений к западу от хребта Тавр и уплаты всех военных расходов.
Второй период
По окончании празднеств в честь Марса римляне двинулись вдоль берега Геллеспонта на юго-запад, миновав Дардан и Ретей и вступили в Илион, где принесли жертву Минерве, после чего возобновили продолжавшийся 6 дней поход. Примерно когда римляне достигли устья реки Каика, пергамский флот, не сумевший из-за штормов добраться из Геллеспонта до Элеи, пристал к побережью Троады. Царь Евмен с небольшим отрядом сушей достиг консульского лагеря, оттуда направился в Пергам и направил римлянам продовольствие, а затем сам присоединился к армии Сципиона. Однако из-за болезни Сципиона Африканского руководство армией перешло к Гнею Домицию. Поражение Антиоха в решающей битве при Магнезии ознаменовало фактически завершение войны.
См. также
Источники
| ||||||||||||||
| ||||||
Напишите отзыв о статье "Сирийская война"
Отрывок, характеризующий Сирийская война
– Можно, он сказал, можно! – шепотом сказала Наташа.Офицер в кибиточке завернул во двор Ростовых, и десятки телег с ранеными стали, по приглашениям городских жителей, заворачивать в дворы и подъезжать к подъездам домов Поварской улицы. Наташе, видимо, поправились эти, вне обычных условий жизни, отношения с новыми людьми. Она вместе с Маврой Кузминишной старалась заворотить на свой двор как можно больше раненых.
– Надо все таки папаше доложить, – сказала Мавра Кузминишна.
– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.
M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
