Филипп V Македонский

Филипп V Македонский Φίλιππος Ε΄<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
царь Македонии
221 до н. э. — 179 до н. э.
Предшественник:	Антигон III Досон
Преемник:	Персей Македонский
Рождение:	238 до н. э.(-238)
Смерть:	179 до н. э.(-179) Пелла, Македония
Род:	Антигониды
Отец:	Деметрий II Этолийский
Мать:	Фтия или Хрисенда Македонская
Супруга:	Поликратия Аргосская

Филипп V (238—179 годы до н. э.) — сын Деметрия II, с 221 год до н. э. царь Македонии.

Филипп в Союзнической войне

В 220 г. македоняне были вовлечены в Союзническую войну (220—217 гг. до н. э.), которую совместно с ахейцами вели в Греции против этолийцев. Зимой 218 г. во главе 15-тысячной армии Филипп V вторгся на Пелопоннес и провёл ряд успешных операций против этолийцев, элейцев и спартанцев.

Летом того же года македоняне высадились в Этолии и разграбили центр Этолийского союза — город Ферм.

Первая Македонская война

Во время осады Фтиотидских Фив в 217 году до н. э. Филипп V получил известие о поражении римлян от Ганнибала у Тразименского озера. Он немедленно заключил мир с этолийцами, чтобы вмешаться в борьбу с римлянами за иллирийские владения. В 216 г. македонский флот попытался захватить Аполлонию. В следующем году Филипп V заключил антиримский договор с Ганнибалом. Летом 214 г. македонский флот из 120 кораблей снова появился у побережья Иллирии. Город Орик был захвачен, а Аполлония взята в осаду. Римский претор Марк Валерий Левин внезапным ударом освободил Орик и заставил Филиппа V спасаться бегством. Эти события стали началом I Македонской войны, в которой на стороне Рима против Филиппа V сражались Этолийский союз, Пергам, Спарта и Элида.

В 213 г. войска Филиппа V успешно действовали в Иллирии, в 209 г. он пришёл на помощь ахейцам на Пелопоннесе, а в 207 г. совершил поход в Этолию и снова разгромил Ферм. Покинутые римлянами этолийцы не могли долго сопротивляться и в 205 г. заключили мирный договор. Вскоре римляне последовали их примеру.

Экспансия в Эгейском море

В 202 г. Филипп V заключил договор с Антиохом III. Целью договора был раздел египетских владений. Филипп V захватил принадлежавшие Птолемею V Эпифану греческие города во Фракии и в районе Геллеспонта и Пропонтиды. Родосцы объявили ему войну; немного позже к ним присоединился пергамский царь Аттал I. В 201 г. македоняне разбили корабли союзников в битве при острове Лада. Филипп V ворвался в Пергам и опустошил его земли. Летом того же года родосцы разгромили его флот у Хиоса.

Вторая Македонская война

Оставив в Карии часть своей армии, Филипп V в 200 г. вернулся в Македонию. Здесь его ожидало римское посольство, объявившее ему войну. В сентябре 199 г. к антимакедонской коалиции присоединился Этолийский союз. В июне 198 г. консул Тит Фламинин прорвал оборону македонян на реке Аой и вступил в Фессалию. В октябре на сторону римлян стал Ахейский союз. Филипп V оказался в одиночестве. В июне 197 г. он потерпел поражение у Киноскефал и запросил у римлян мира. Римский сенат удовлетворил его просьбу. По условиям мирного договора Филипп V потерял владения в Греции, Карии и в зоне проливов; он должен был сдать свой флот и уплатить контрибуцию.

Союз с Римом

В 191 г. Филипп V содействовал римлянам в их войне с Антиохом III. В 185 г. он предпринял поход против одрисов и захватил Филиппополь во Фракии. Во время подготовки похода против дарданов в 179 г. Филипп V умер.

Личность Филиппа V

В древнегреческой и древнеримской литературе (Полибий, Тит Ливий) Филиппа V представляют как жестокого и вероломного человека, вызывавшего ненависть всей Эллады, а в конце жизни — снедаемым ненавистью, жестокостью и подозрительностью. Эту оценку следует воспринимать с осторожностью, так как она высказана писателями, изначально враждебно относившимся к Македонии и её царям в целом, и к Филиппу V в частности. Македония для Греции оставалась «империей зла», хотя Филипп V и предшествовавший ему Антигон III Досон придерживались качественно иной политики по отношению к Греции, уважавшей независимость её полисов и союзов.

Филипп V уже с первых лет царствования показал себя опытным дипломатом и умелым полководцем. Об этом свидетельствует его взвешенная политика в Союзническую войну, а также блестящие действия как военачальника во время походов в Этолию и Пелопоннес в 219—218 гг. до н. э. Филипп V аккуратно выполнял пункты договора Эллинского союза, уважал независимость государств Эллинского союза и, как его гегемон, старался поддерживать всеобщий мир. Даже в ходе войн Филипп V проявлял сдержанность и снисхождение к побеждённым. По своим талантам он встаёт в один ряд с такими выдающимися македонскими царями, как Филипп II и Александр Македонский, примеру которых он подражал.

Филипп V жил в эпоху, когда на смену стареющим эллинистическим государствам Восточного Средиземноморья пришёл агрессивный Рим. Македония была первым эллинистическим государством, столкнувшимся с Римом, и не имела примера борьбы с римлянами, а Филипп слишком поздно понял угрозу, исходившую от римлян, проиграл им дипломатическую войну, что и предопределило его военное поражение.

Литература

• Бенгтсон Г. Правители эпохи эллинизма / Пер. с нем. и вступит. статья Э. Д. Фролова. — М.: Наука (ГРВЛ), 1982. — 391 с. — 10 000 экз.
• [virtualreligion.net/iho/philip_5.html Филипп V Македонский]
• [www.nivestnik.ru/2008_1/03sivkina_3.shtml Н. Ю. Сивкина. «Западные планы» македонского царя Филиппа V]

Отрывок, характеризующий Филипп V Македонский

– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.