Римско-персидские войны

Римско-персидские войны
Дата	230 — 627 годы
Место	Месопотамия, Закавказье, Атропатена, Малая Азия, Сирия, Сирия Палестинская, Египет
Итог	сохранение статуса-кво; истощение ресурсов обеих сторон, приведшее к гибели державы Сасанидов и потере Византией ряда территорий в ходе арабских завоеваний
Противники
Римская империя Византийская империя  и их союзники держава Сасанидов  и её союзники
Командующие
неизвестно неизвестно
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Римско-персидские войны — обобщающее название серии военных конфликтов между Римской империей (позднее — Византией) и сасанидским Ираном (Персией), начавшейся после прихода к власти в Иране династии Сасанидов в 226 году и ставшей логическим продолжением сопоставимых по продолжительности римско-парфянских войн.

Хотя эти столкновения происходили на протяжении четырёх веков, значительных территориальных приобретений ни одна из сторон добиться не смогла, поскольку обе державы были вынуждены вести одновременно с рассматриваемыми конфликтами другие войны на своих границах, а также решать сложные внутренние проблемы. Основные операции происходили в приграничных областях — Армении и Месопотамии, — где города, укрепления, провинции часто захватывались, подвергались разграблению и переходили из рук в руки. После того как во II веке произошло смещение границы на востоке, когда она стала проходить по верхнему течению реки Тигр, а не реки Евфрат, было ещё несколько периодов, когда граница была локально стабильна достаточно продолжительное время в северной своей части, в Армении и на Кавказе.

Потери ресурсов, затраченных во время римско-персидских войн, в конечном счёте оказались катастрофическими для обеих империй. Конец этим войнам положила третья сторона — Арабский халифат. Арабские завоевания сокрушили Иран в середине VII века и переросли в арабо-византийские войны в VII—X веках.

Причины

См. также: Греко-персидские войны и Римско-парфянские войны

Борьба Рима с Парфией, а затем и с государством Сасанидов имела глубокие экономические причины. Торговля Римской империи с Индией и Китаем, важнейшее место в которой занимал шёлк, проходила через северную Месопотамию или юго-западную Армению, а затем через Иран или Среднюю Азию. Тем же путём товары шли в обратном направлении. Большое значение также имели пути из Месопотамии на север, в Армению и Грузию.

Стремясь упрочить контроль за торговыми путями, уменьшив при этом торговые издержки, Римская империя неуклонно продвигала свои границы на восток, тесня Парфию. В 115 году император Траян вторгся в Армению, где встретил упорное сопротивление. Это сопротивление, а также неудовольствие Парфии вынудили империю временно приостановить свою экспансию на этом направлении. Последующие военные действия (разорение Арташата в 163 году и парфянский поход Каракаллы в 216 году) также не привели к установлению римского контроля над Арменией.

Восстание Ардашира I (224—240) против Аршакидов, приведшее к падению Парфянского царства, восхождению к власти Сасанидской династии и основанию новой империи — всё это было не только переломным моментом в истории Ирана, но и новым испытанием его отношений с Римом. Хотя вначале враждебное отношение Ардашира к Риму было простым продолжением парфянских настроений, в течение первых нескольких лет своего правления шах упрочил свою власть в достаточной степени, чтобы его амбиции угрожали большей части территорий восточной Римской империи. Римляне знали, что претензии Ардашира выйдут за рамки границ Парфянского царства и что он будет претендовать на все территории, которые когда-то принадлежали его ахеменидским предкам. Поэтому Рим рассматривал Сасанидов как серьёзного противника с самого начала отношений с ними.

Подтверждений тому, что первые сасанидские правители разделяли римское убеждение об интересе новой династии к «ахеменидскому наследию», в персидских источниках нет. Датированное 358 годом письмо Шапура II Констанцию II, изложенное Аммианом Марцеллином, позволяет предположить, что в Персии знали об этой римской теории, но восприняли её только в IV веке.

Хронология

III век

Первые столкновения. Война 230—232 годов

Ещё не решив до конца внутренние проблемы, Ардашир начал предпринимать шаги по возвращению Малой Азии. Около 229 года он безуспешно пытался захватить важный торговый центр в верхней Месопотамии Хатру. В 230 или 231 году он почувствовал себя достаточно сильным, чтобы вступить в столкновение с Римской империей, и повёл свои войска в Месопотамию, Сирию, осадил Нисибис и даже достигал Каппадокии.

По свидетельству Диона Кассия, император Александр Север не был готов к такому развитию событий, и его армия в той части империи находилась в неудовлетворительном состоянии. Геродиан сообщает, что «царю царей» было направлено посольство с посланием от императора, в котором предлагалось придерживаться существующих границ и напоминалось о великих победах Августа, Траяна и Септимия Севера. Ардашир это предложение проигнорировал и продолжил разорять Месопотамию.

В 230 году Ардашир начал военные действия против Армении, Кавказской Албании и Лазики — не достигнув успеха в Хатре, он преуспел в других местах. Император Александр Север переместил свою резиденцию на восток в 231—232 годах, занимаясь реорганизацией системы укреплений на восточной границе. Ему удалось достигнуть соглашения с Хатрой о вводе в неё римских войск на правах союзника. Сообщения источников об этой кампании противоречивы. «История Августов» утверждает, что Александр Север победил Ардашира, после чего отпраздновал блестящий триумф, с другой стороны, Геродиан сообщает, что поход в целом завершился поражением Римской империи.

Свидетельств о том, был ли после данных военных действий подписан мирный договор, не сохранилось, равно как и о каких-либо территориальных изменениях.

Месопотамский поход Ардашира и Шапура. 237—240 годы

Волнения в Римской империи, начавшиеся после убийства в 235 году Александра Севера, спровоцировали Ардашира на новое вторжение на Запад. Хотя Армения всё ещё не была усмирена, Ардашир в 237 году начал новую военную экспедицию в римскую Месопотамию, захватив важные города Нисибис и Карры.

Важным достижением этой кампании для персов стал захват Хатры. Согласно эпиграфическим свидетельствам, в это время там было некоторое римское военное присутствие, а сам город был хорошо укреплён и мог выдержать долгую осаду. По крайней мере, император Траян безуспешно пытался захватить город в 117 году, а Септимий Север безуспешно осаждал город дважды. Не известно точно, когда Хатра стала частью Римской империи. Возможно, это произошло к 217 году или ещё в 198 году. Около 235 года в город была введена вспомогательная когорта IX Maurorum Gordiana. Как было сказано выше, первая попытка Ардашира взять город успехом не увенчалась. Какой-либо информации о том, как город, наконец, был захвачен, не сохранилось. Согласно арабской легенде, это произошло 12 апреля 240 года благодаря тому, что полюбившая Шапура дочь местного царя предала персам город.

Сложно объяснить, зачем персам понадобилось захватывать этот город. Его стратегическое значение в будущих войнах оказалось невелико. Расположенная в 100 километрах к юго-востоку от ближайшей римской военной базы, Сингары, которая, в свою очередь, считалась чрезвычайно удалённой, Хатра не могла стать опорным пунктом вторжения. В результате город был вскоре оставлен персами.

Важным последствием этих событий стало начало упадка торгового значения Хатры, Дура-Европоса, Пальмиры и других «караванных городов», процветавших, несмотря на римско-парфянские войны, — Сасаниды пытались сосредоточить торговлю в своих руках, однако они не были хорошими торговцами.

Война 243—244 годов

Только в 242 году римский император Гордиан III (238—244) отправился со своим войском из Рима, предварительно открыв ворота Януса. Столь длительная задержка — обычно на сборы армии для восточного похода хватало года — может быть объяснена внутренними проблемами, с которыми столкнулся молодой правитель. О хронологии начавшейся кампании не сохранилось достаточной информации. О пути следования военной экспедиции римлян и о городах, которые были отбиты у персов, сообщает «История Августов», а о датах этих событий можно судить только по косвенным признакам — в городах, которые посетил император, были выпущены памятные монеты, а в некоторых из отвоёванных городов, в которых были монетные дворы, возобновилась чеканка римских монет. Таким образом, удалось установить, что, пройдя через Малую Азию, армия Гордиана прибыла в Антиохию Сирийскую через Антиохию в Писидии. Весной 243 года армия пересекла Евфрат и отбила города Карры, Нисибис и Сингару.

О том, какие далее произошли сражения и с каким результатом, персидские и римские источники, следуя античной традиции рассказывать только об успехах, сообщают различную информацию. Согласно римским авторам, под командованием префекта гвардии Тимесифея римляне победили персов при Ресаене, а затем вторглись в сасанидскую провинцию Асорестан. Вероятно, они намеревались дойти до Ктесифона, однако, как сообщает надпись Шапура I «Res Gestae Divi Saporis» на «Каабе Зороастра» (ŠKZ), персы одержали решающую победу в битве при Массисе, в которой Гордиан III погиб.

Погиб ли действительно Гордиан III в битве, произошло ли это в результате предательства его будущего преемника Филиппа Араба, или, как рассказывает «История Августов», Гордиан успел вернуться в Рим и был предан Филиппом уже после войны, неизвестно. Возможно, распространяемая римскими историками версия о предательстве Филиппа Араба была призвана объяснить невыгодный мир, который он заключил с Шапуром. Согласно надписи Шапура, по мирному договору Рим заплатил 500 000 золотых динаров. Историк VI века Евагрий Схоластик сообщает также, что Рим обязался не помогать армянам против Шапура, передав ему Персоармению, а Зонара добавляет к списку уступок Месопотамию.

Вероятно, указанная сумма никогда не была выплачена, так как Филипп расторг договор сразу же по возвращении на римскую территорию. Вопрос о том, была ли в действительности уступлена Месопотамия, является дискуссионным. О событиях в Армении после похода Гордиана сообщают Мовсес Хоренаци и Агафангел, однако хронологические ошибки у них не позволяют произвести точную датировку событий. Когда после того, как армянский царь Хосров был убит, его сын Трдат бежал в Рим, Шапур воспользовался этим как поводом для возобновления военных действий. Точная дата его кампании против Армении неизвестна. Вероятно, между 252 и 256 годами Шапур сместил местную династию Аршакидов и превратил Армению в провинцию, управляемую своим сыном Ормиздом.

Первый сирийский поход Шапура I. 252—253 годы

Согласно периодизации следующей надписи ŠKZ, поход, начатый Шапуром I в 252 году, является вторым из трёх его походов против Римской империи. Часто он называется также его первым сирийским походом. Эта надпись, вместе с XIII книгой Сивилл, является практически единственным источником событий данного периода. Помимо этого, известны археологические свидетельства персидской осады Дура-Европоса. Обнаружен также военный архив этого города, проливающий свет на пребывание в этом регионе римского гарнизона в 220—240 годах. События, предшествовавшие этому вторжению, известны плохо. Часть из большого количества узурпаторов, активных в этот смутный период римской истории, действовала на востоке империи. Один из них, отнесённый «Историей Августов» к числу Тридцати тиранов, Кириад, бежал в Персию и с помощью своих сторонников предал Шапуру Антиохию. Другой, Ураний Антонин, наоборот, успешно с сражался с персами.

Время начала персидского вторжения является дискуссионным вопросом. Различные методы исследования (текстологические, нумизматические) относят его к 252—253 годам. По сообщению Мухаммада ат-Табари, на одиннадцатом году царствования Шапура был взят Нисибис. Надпись ŠKZ перечисляет 37 городов и территорий, захваченных Шапуром, однако неизвестно, были ли они захвачены в том порядке, в котором перечислены. Возможно, вторжение шло по двум направлениям, северному и южному, после того как персидская армия нанесла римлянам чувствительное поражение при Барбалиссе. Важнейшим событием кампании, о котором сохранилось большое количество позднейших свидетельств, стало падение Антиохии. Городу, третьему по значению в Римской империи и важнейшему на Ближнем Востоке, был нанесён серьёзный ущерб.

После захвата Антиохии персы через Каппадокию вернулись в свою страну, чтобы во второй половине 253 года начать вторую кампанию этой войны. На этот раз удача отвернулась от персов, и, после поражений от Урания Антонина (или от правителя Пальмиры Одената), Шапур прекратил войну.

Действия 254—260 годов и поход Валериана

Примерно в 253 году Шапур обратил своё внимание на Армению. Армянский царь Хосров был убит, а его сын Трдат бежал в Рим. Поскольку персы не ставили своей задачей колонизацию захваченных территорий, области в Месопотамии в этот период были ими оставлены. Примерно в 256 году был захвачен и разрушен важный торговый центр Дура-Европос. Тогда же снова была захвачена Антиохия, однако, поскольку чеканка римских монет в Каррах и Нисибисе не прерывалась, это не было широкомасштабным вторжением. В 254—260 годах основные проблемы Римской империи были связаны с отражением наступления готов, и защита восточных границ империи в это время, фактически, была возложена на правителя союзной Риму Пальмиры Одената.

В своих первоначальных восточных действиях Валериан достиг некоторых успехов, о чём свидетельствуют датированные 257 годом его монеты с титулом Parthicus. Примерно в 260 году, как сообщает надпись ŠKZ, Шапур двинул свои войска в Месопотамию, осадив Карры и Эдессу. Собранная со всей Римской империи 70-тысячная армия была разбита, а сам император был захвачен в плен. Дальнейшая его судьба неизвестна. Возможно, вместе с другими пленниками-христианами он был занят на строительстве плотины Банд-э Кайсар.

Это было беспрецедентное поражение, с которым, из более ранних, может быть сравнено только поражение Красса в 53 году до н. э. Увековеченное в монументальных рельефах Накше-Рустама, оно было воспето в X веке Фирдоуси (хотя и было ошибочно приписано Шапуру II) и вошло в европейскую культурную традицию.

После пленения Валериана Шапур продолжил воевать в Киликии, однако не так успешно. Воспользовавшись ослаблением империи, возобновили выступления узурпаторы, один из которых, Макриан Старший, вместе с Оденатом продолжил борьбу против персов. Успех их действий позволил сыну Макриана, Макриану Младшему, претендовать на римский престол, чему Галлиен, занятый многочисленными проблемами в других частях империи, не смог помешать.

Пальмира между Римом и Персией

В 260 году, после гибели отца, император Галлиен был вынужден прибегнуть к помощи Одената. Пальмира, зажатая между Римской империей и Персией, в той ситуации имела возможность выбирать себе союзников. В записях Петра Патрикия сохранилось упоминание о мирных переговорах, которые пытался вести Оденат с Шапуром. В результате Оденат принял от Галлиена титул dux Romanorum, давший ему законное право командования римскими войсками в Месопотамии.

В 262—264 годах Оденат провёл чрезвычайно успешную кампанию против Персии, отбросив Сасанидов на позиции двенадцатилетней давности. Ему удалось освободить Нисибис и даже достигнуть Ктесифона. Согласно средневековым еврейским источникам, в этот же поход Оденат разорил крупный иудейский центр Нехардею в персидской Вавилонии и вывел оттуда большое количество пленных. После этих успехов он принял титул царь царей, а Галлиен дал ему титулы Imperator и corrector totius Orientis («Корректор всего Востока»). Себе же римский император дал титул Parthicus Maximus. Зосим сообщает об ещё одном персидском походе Одената.

Возможно, убийство Одената в 266 или 267 году обозначило наступление момента, когда империи больше не требовалась дополнительная помощь на востоке. В результате римские провинции были воссоединены с остальной частью империи, однако окончательное подчинение Пальмиры потребовало от императора Аврелиана значительных усилий.

Сасаниды не приняли существенного участия в конфликте между Римом и Пальмирой, возможно потому, что краткость царствований Ормизда I (272—273) и Бахрама I не допускала никаких смелых инициатив в области внешней политики. Тем не менее, «История Августов» упоминает о вспомогательных персидских войсках, перехваченных Аврелианом, осадившим город в 272 году, о планах Зенобии бежать в Персию сообщает также Зосим. Об участии сасанидских войск в этом конфликте достоверных сведений нет. Принятые Аврелианом титулы Parthicus и Persicus maximus, а также надписи на монетах VICTORIA PARTHICA могут относиться к победам в мелких столкновениях на восточной границе либо к пальмирской кампании.

После смерти Шапура I. 272—296 годы

Смерть Шапура I в 272 году, короткое правление его старшего сына Ормизда I и внутренние проблемы царствования Бахрама I создали благоприятные условия для реванша Римской империи, решившей большинство своих проблем к концу царствования Аврелиана. Летом 275 года император начал готовиться к новому восточному походу. Собрав армию в Иллирии, он объявил войну Персии, однако был убит во Фракии в результате заговора. Император Проб (276—-282), как сообщает «История Августов», заключил с Персией мирный договор. В 279 году он впервые упоминается как Persicus Мaximus, однако о военных действиях против Персии в его правление ничего не известно. Как и Аврелиан, он планировал масштабный персидский поход и был убит восставшими солдатами.

Преемник Проба, Кар (282—283) провозгласил своей целью уничтожение персидской империи и реализовал давно запланированное вторжение, облегчённое внутренними беспорядками в правление Бахрама II. Римская армия вторглась в Месопотамию, достигла Ктесифона и захватила персидскую столицу. Бахрам II, чьё внимание в этот период было поглощено подавлением мятежа своего родственника Ормизда, прибегнувшего к помощи саков и кушанов для установления своей власти на востоке страны, не смог организовать сопротивления римлянам. Это единственное в своём роде достижение в некоторой степени компенсировало унижения 260 года. Не удивительно, что Кар также принял титулы Parthicus и Persicus maximus. Внезапная смерть Кара в 283 году (как сообщает История Августов, от удара молнии) помешала Риму развить этот успех. Возможно, испугавшись дурного предзнаменования, сын и преемник Кара, Нумериан, сразу же отвёл армию, даже не вступив в переговоры о мире. Таким образом, эта кампания не привела к каким-либо изменениям в сложившейся ситуации.

Бахрам, скованный мятежом на востоке, был вынужден добиваться заключения мира, направив посольство к Диоклетиану. Условия заключённого в 288 году мира, о котором говорит панегирик Мамертина, неизвестны, однако после его подписания Диоклетиан занялся укреплением восточной границы своей империи и поселений в Армении. В 290 году он восстановил на троне Западной Армении Трдата III, в то время как в Восточной продолжал править сын Шапура I Нарсе.

Война 296—298 года

См. также: Персидский поход Галерия

Пришедшему к власти в 293 году Нарсе пришлось приложить значительные усилия, чтобы консолидировать центральное правительство. При этом поддержка престарелого младшего сына Шапура I была неоднозначной, поэтому его религиозная политика была более терпимой, чем при его предшественниках, следовавших советам фанатичного зороастрийца Картира. В его правление существенно улучшилось положение манихеев, что стало фактором внешней политики после того, как в 297 году Диоклетиан издал «Эдикт против манихеев». Сформировавшаяся примерно в это время в Римской империи Тетрархия позволила организовать эффективные действия на границах империи и преодолеть последствия «кризиса III века».

В 296 году Нарсе вторгся в Армению и сместил Трдата. В это время Максимиан заменял в рейнских провинциях Констанция Хлора, занятого подготовкой к военной экспедиции в Британию против Караузия. Диоклетиан усмирял карпов на Дунае, а Галерий подавлял восстание Ахиллея в Египте. В результате против Нарсе был направлен Галерий, который был разбит при Каррах. Вероятно, Диоклетиан счёл Галерия персонально виновным в этом поражении и заставил полководца, одетого в пурпур, прошагать тысячу шагов впереди колесницы гневающегося на него Августа. Следующие два года Галерий собирал новую армию, в то время как Диоклетиан заменил его в Египте. За это время Нарсе не смог развить свой успех, позволив Галерию вторгнуться в северную Месопотамию через Армению, где каменистая местность не позволила персам в полной мере использовать преимущества своей кавалерии. В двух битвах персы были разбиты, а в последнем из столкновений Нарсе потерял свой гарем.

После победы при Сатале Галерий предполагал продолжить преследование противника вглубь его территории, тогда как Диоклетиан не хотел начинать новую кампанию, исход которой был не ясен. Нарсе также был настроен на скорейшее заключение мирного договора. В результате в 298 году в Нисибисе был заключён договор, согласно которому Риму была передана часть провинций Малой Армении, а Трдат был восстановлен на троне. Также была чётко определена граница между империями и установлены правила торговли, оказавшиеся выгодными Риму, так как вся торговля должна была идти через Нисибис.

IV век

Сорок лет мира. 298—330-е годы

Очень немного известно о преемниках Нарсе, Ормизде II (302—309) и Нарсе II (309) и их роли в римско-сасанидских отношениях. Похоже, что Ормизд II начал неудачную западную кампанию, возможно, для того, чтобы взять реванш за унизительное поражение своего отца Нарсе, которому он был свидетелем. Краткое упоминание об этом содержится в двух несторианских источниках — сирийской хронике Арбелы VI или VII века, подлинность и надёжность которой спорны, и арабской хронике Сеерта. Хроника Арбелы утверждает, что Ормизд инициировал этот поход, чтобы отомстить за римские гонения на христиан, которые имели место во время правления Диоклетиана и Галерия. Ормизд II действительно выказывал толерантность к христианам, которые были преследуемым меньшинством в обеих империях в начале IV века. Тем не менее, эти события не нарушили мир, заключённый в 298 году. Арабский историк X века Балами сообщает о походе Ормизда II в Сирию против гассанидов, в результате которого их армия была разбита, а царь убит. При этом гассаниды названы союзниками Рима, что является явным анахронизмом для начала IV века. Вероятно, это сообщение является интерполяцией историка, ошибочно идентифицировавшего арабские племена согласно различиям, характерным для конца IV века и более поздних периодов. Ещё одно сомнительное указание на имевшие место военные столкновения в этот период содержится в «Хронографии» Феофана Исповедника за 322/323 годы, согласно которой «Нарсис, сын царя Персидского, вторгнулся в Месопотамию и взял город Амиду», но был разбит Констанцием, сыном Константина Великого, занятого в это время борьбой с Лицинием.

Относительно предпринимаемых Римом военных мер против Персии также для данного периода нет достоверных свидетельств. О планах Константина Великого совершить поход против персов может свидетельствовать фраза из панегерика Публилия Оптатиана. Сомнительны рассказы Иоанна Малалы (VI век) и Георгия Кедрина (XI век) о победоносных походах, которые совершил этот император. О напряжённости в отношениях между державами может свидетельствовать также история о бегстве в Константинополь принца Гормизда, перешедшего на службу Римской империи.

Тем не менее, в целом в течение более тридцати лет после заключения мира в 298 году отношения между Римом и Персией были относительно мирными. Хотя условия этого договора не были выгодны персам, наследники Нарсе избегали открытого его нарушения. Как впоследствии об этом сказал Либаний, «то, что происходило у персов, не было миром, но отсрочкой войны и не для того, чтобы не воевать, предпочитали они мир, но дабы повести войну должным образом».

Обострение отношений в конце 330-х годов

Из многочисленных источников, преимущественно римских и армянских, известно, что к моменту своей смерти 22 мая 337 года Константин находился в разгаре подготовки к походу в Персию. Поскольку содержащаяся в этих источниках информация не даёт возможности произвести датировку событий и установить их точную последовательность, существуют различные интерпретации причин возобновления враждебности между Римской империей и Персией. Различные теории относят конец мирного периода ко времени от 332 года до смерти Константина. Недостаточная определённость источников, не позволяющая даже сделать однозначный вывод о том, были ли цели предполагаемого похода Константина только оборонительными или же они имели завоевательный характер, привела к тому, что существует значительное количество спекулятивных теорий, пытающихся реконструировать мотивы действий сторон конфликта. Хронологическая последовательность событий может быть приблизительно реконструирована следующим образом. После победы над Максенцием Константин Великий ускорил процесс христианизации своей империи. В последние годы жизни он стал рассматривать себя как борца за христианство и защитника христиан во всём мире. Вскоре после своего прибытия на Восток около 324 года он направил личное письмо Шапуру II (309—379), в котором выражал свою веру в христианского Бога, приписывал свои победы божественной силе и поручал защиту христиан Персии восточному монарху. Затем, после прибытия персидских послов и обмена подарками, между державами установились дружественные отношения, позволившие около десятилетия процветать христианству на Ближнем Востоке. С течением времени, вместе с военными успехами Константина, христианизацией Армении, ростом числа христианских подданных и сомнениями в их лояльности, нарастало недовольство шаха складывающейся ситуацией.

В правление Диоклетиана Малая Армения стала одной из семи провинций понтийского диоцеза, при этом территории, отошедшие по Нисибисскому договору, сохраняли формальную самостоятельность. Возможно, в правление Диоклетиана был построен крупный форт в Хизане для охраны дороги от озера Ван к Тигру. Поддерживаемый Римом, Трдат III «вёл жестокую войну против персидского царя во все дни своей жизни». Около 330 года Трдат был убит, а против его наследника Хосрова III вспыхнул мятеж, поддержанный персами.

Около 335 года Константин назначил своего племянника Ганнибалиана «царём царей» и правителем понтийских племён, а цезарь Констанций был назначен командовать войсками на восточной границе. Примерно к этому же времени относятся неудачное вторжение персов в Месопотамию и осада Амиды. В 336 году Шапур отправил посольство с предложением мира, однако Константин его не принял. Смерть Константина не дала реализоваться римским планам. После убийства Ганнибалиана в том же году мятеж в Армении постепенно прекратился, и Хосров с римской помощью восстановил свою власть.

В правление Констанция II. 337—361 годы

Хаос, возникший в Римской империи после смерти Константина, не остался не замеченным персами, однако только в 338 году они смогли организовать наступление. В то время как Констанций II был занят на Западе переговорами со своими братьями, в Армении враждебная Риму партия свергла царя и начала совершать набеги на приграничные области. Затем Шапур II вторгся в Месопотамию, опустошил эту область и осадил Нисибис, однако силами небольшого гарнизона и горожан удалось успешно выдержать 23-дневную осаду. Затем, когда в конце лета Констанций вернулся из Виминациума, он отправился в Арзанену, где восстановил изгнанного царя, а его противников вывез в качестве пленников в Антиохию. Хотя Констанций смог добиться заключения союза с сарацинами против Персии, сразу выступить против неё император не смог, так как дисциплина в армии после убийств в Константинополе существенно ослабла. К зиме 338/339 годов Констанций решил, что собранных сил достаточно, и начал поход в Месопотамию. Не встретив противника, он не решился углубляться на территорию противника.

Поскольку прямое управление Арменией персами оказалось неэффективным, и восстания теперь происходили уже против них, Шапур решил сменить политику и восстановил в 341 году на армянском престоле сына Тирана, Аршака II. Это позволило стабилизировать ситуацию и упрочить влияние Персии на Кавказе. В 346 году Шапур во второй раз, и вновь безрезультатно, осадил Нисибис. Произошедшее в 344 или 348 году единственное крупное прямое столкновение под Сингарой не принесло персам какого-либо стратегического преимущества. В 350 году состоялась третья осада Нисибиса, в результате которой персы потеряли около 20 000 человек и были вынуждены отступить ввиду вторжения массагетов. Рим не смог воспользоваться этой благоприятной возможностью, так как внимание Констанция в это же время отвлекли восстания Магненция и Ветраниона на Западе. Таким образом, занятые своими проблемами, Рим и Персия почти восемь лет находились в состоянии мира.

За время мира царь Аршак заключил союз с Римом, в то время как персы успешно договорились с хионитами. Аммиан Марцеллин сообщает, что римляне через посредство сатрапа Адиабены Тамсапора известили шаха о своём желании вступить в переговоры. Шапур предложил неприемлемые для Констанция условия заключения мирного договора, ультимативно потребовав Месопотамию и Армению. После отказа императора Шапур выполнил свою угрозу и в 359 году пересёк Тигр. Римляне, не вступая в бой, начали отступать, разоряя оставляемые территории. Констанций покинул Константинополь и прибыл в Каппадокию, чтобы обеспечить лояльность армянского царя, а затем проследовал в Эдессу, где занялся сбором армии. В это время Шапур, решив больше не тратить время на осаду Нисибиса, осадил и, после 73-дневной осады, захватил Амиду. Однако к тому времени Констанцию удалось собрать значительные силы, в связи с чем Шапуру пришлось отступить на зиму за Тигр.

В 361 году Констанций оказался в сложной ситуации — цезарь Юлиан, провозглашённый весной 360 года своей армией в Париже августом, угрожал империи на Западе, а Шапур вновь угрожал пересечь Тигр. Решив в первую очередь устранить внутреннюю угрозу, Констанций отправился на Запад, но, серьёзно заболев, умер по дороге в Киликии 3 ноября 361 года.

Поход Юлиана II. 363 год

У сменившего Констанция во главе Римской империи Юлиана II было много причин возобновить войну против Персии. Он мог предполагать, что успех в такой кампании повысит популярность его религиозных инициатив, либо ожидать, что это предприятие будет способствовать усилению единства между чиновниками и армией Западной и Восточной частей империи. По мнению Аммиана Марцеллина, причинами новой войны стали беспокойный склад характера нового императора и его желание получить титул Parthicus. Желание императора воевать было непреклонным, и ни стоимость войны, ни советы приближённых, ни просьба персидского царя принять его посольство и решить спорные вопросы миром не могли повлиять на его решение.

5 марта 363 года армия Юлиана выступила из сирийской Антиохии. После пересечения Евфрата у Каллиника армия продолжила движение по левому берегу реки вниз по течению по направлению к Ктесифону, захватывая по пути персидские крепости. В мае 363 года римская армия достигла персидской столицы. Однако одержанная под стенами города тактическая победа не позволила достичь целей похода, и Юлиан принял решение продолжить продвижение вглубь территории противника. В битве при Маранге император получил смертельное ранение, от которого он скончался 26 июня 363 года.

Новому императору Иовиану пришлось спешно вернуть римскую армию, заключив 30-летний мирный договор, по которому Нисибис, Сингара и пять областей в Верхней Месопотамии были возвращены Персии. Рим также обещал не оказывать помощь царю Армении, если тот обратится за ней.

В результате обе державы стали обладать примерно равными территориями в этом стратегическом регионе, и если сравнивать с ситуацией после договора 298 года, то положение стало более равным. Рим и Персия контролировали каждый по половине сатрапий Верхней Месопотамии и области Тигра. Хотя договорённости об Армении были полностью пересмотрены в 386 году, заключённый договор обеспечил стабильность границ до 502 года.

Армянский вопрос в 364—387 годах

Условия договора 363 года в той части, в которой они касались Армении, вероятно, не были достаточно конкретными. Первоначальное свидетельство Аммиана явно указывало, что Рим отказывался только от своего права защищать Аршака II, однако из дальнейшего повествования можно предположить, что это условие распространялось и на его преемника Папа. О том, что отказ Рима от участия в армянских делах имел более широкий характер, свидетельствуют также хроники Зосимы и Фауста Византийского.

Однако надежды на прочный мир не сбылись. Шапур II чувствовал себя связанным обязательствами по договору 363 года только при жизни Иовиана. Когда римский император умер в следующем году, он возобновил свою агрессивную политику. Основным источником о событиях в Армении в этот период является хроника Фауста. Согласно ей, между 364 и 369 годами произошло 27 персидских набегов в Армению. В большинстве случаев их возглавляли армянские перебежчики, в том числе принцы из рода Аршакидов и Мамиконянов. В результате столь масштабного предательства «началось разложение в лагере армянского царя». При этом Шапур настоятельно призывал Аршака к себе для ведения переговоров, от чего тот постоянно отказывался, несмотря на желание народа заключить мир. Наконец, на тридцатый год своего правления, получив клятвенное заверение в своей безопасности и ультимативное требование приехать, Аршак отправился в Персию, где был ослеплён и заключён до конца своих дней. Различными источниками дата этого события помещается между 364 и 369 годами.

Захватив Аршака, Шапур стал стремиться к полному подчинению Армении и введению в ней огнепоклонства. Он стал также вмешиваться в дела Иберии, изгнав поставленного Римом Саурмага II, передав управление этой страной Аспакуре, «предоставив ему право носить диадему, чтобы явно обозначить своё издевательство над нашим решением». В 370 году Пап, осаждённый вместе с матерью в крепости Артогерасса, смог бежать на римскую территорию, где император Валент встретил его с почётом и предоставил для проживания Неокесарию. Тем не менее, опасаясь нарушить договор, Валент решился только на оказание символической поддержки — с Папом в Армению был послан дукс Теренций, которому не было дано разрешения вступать в столкновение с персами. В результате, не дождавшись помощи, после 14 месяцев осады, Артогерасса пала, а царица Парандзем была захвачена в плен. Города Арташат, Вагаршапат и Зарехаван были также захвачены, разрушены, а их жители уведены в плен. Наконец, в 371 году Валент принял решение оказать военную поддержку Папу, отправив комита Аринфея с войском, «чтобы оказать помощь армянам в случае, если персы сделают попытку потревожить страну вторичным нападением». В результате Пап смог занять трон, захваченные персами крепости были возвращены, а римские гарнизоны разместились по всей Армении. Иберия была разделена на две части, одна из которых была отдана изгнанному ранее Саурмагу, вернувшемуся с двенадцатью легионами Теренция, а другая осталась у Аспакур. По поводу Армении Шапур заявил протест, утверждая, что оказанная армянам поддержка противоречила договору 363 года.

В 372 году армянский полководец Мушег напал на территорию Персии и захватил лагерь Шапура в Атропатене. И Фауст, и Аммиан согласны в том, что это была исключительно армянская победа, и римляне участвовали только в разделе добычи. Когда после своей победы Пап стал проводить слишком независимую политику, Валент оказал поддержку враждебной царю части знати и духовенства, вследствие чего Пап был предательски убит в 374 году. В 387 году Армения была разделена, и с 391 года правителей Западной Армении назначал император. В 373 году Валент отправил к границе римские войска, которым под Вагабантой пришлось выдержать сильный натиск персидской конницы. Армия Шапура во главе с шахом прибыла в Атропатену, в этой же области стали концентрироваться армянские и римские войска. В последовавших за этим столкновениях римско-армянские войска одержали ряд побед.

Во внутренних делах царь Пап стремился к большей самостоятельности. Поддержка царём арианства привела к конфликту с католикосом Нерсесом и смерти последнего. После того как Кесария отказалась утвердить кандидатуру, предложенную царём, он начал ограничивать права и привилегии церкви и склоняться к восстановлению язычества. Приглашённый Валентом в Тарс, Пап был заключён под стражу, но смог бежать. Император, утративший доверие к Папу, приказал убить его.

После этих событий Шапур решил прибегнуть к дипломатическому разрешению конфликта и предложил разделить Армению и Иберию. Переговоры проходили в 375 и 376 годах и не привели к заключению соглашения. В 377 году Валент собирался начать кампанию против Персии, однако вторжение готов заставило вывести легионы из Армении. Оставшийся без поддержки Вараздат был убит, а власть перешла в руки проперсидски настроенного Мануила Мамиконяна. Катастрофа под Адрианополем позволила ему на семь лет обеспечить мир своей стране.

После смерти Мануила воцарившийся Аршак III, сын Папа, демонстрировал верность христианской ортодоксии и императору Феодосию Великому. Однако, поскольку большая часть знати склонялась к авторитету Шапура III, поддерживаемый последним аршакидский принц Хосров IV воцарился в Армении, а Аршаку пришлось бежать под защиту Рима. Однако возникший конфликт удалось решить дипломатическими средствами. В 386 году посольство Шапура достигло Константинополя, а Флавий Стилихон прибыл в Ктесифон. Старый проект раздела Армении был реанимирован — и с 387 года Хосров стал править примерно 4/5 Армении, а Аршак оставшейся частью.

V век

Улучшение отношений в начале V века

К моменту смерти Шапура II в 379 году Персия была более мощной, чем когда-либо прежде. Несмотря на споры из-за Армении в последней четверти IV века, напряжённость в отношениях между двумя великими империями к концу IV века уменьшилась, а отношения перешли в более прагматическое русло на почве общей заинтересованности в охране кавказской границы и вопросе о стоимости этой услуги для Римской империи. В то время как большая часть IV века была занята долгим правлением Шапура II, чья агрессивная политика в отношении Запада привела к многочисленным вооружённым столкновениям между двумя державами, V век показал ослабление напряжённости между Западом и Востоком. Возможно, это было связано со слабостью его преемников, Арташира II (379—383) и Шапура III (383—388), о которых мало что известно. Правление последнего отмечено улучшением положения христиан и первыми признаками активности подвергающихся давлению гуннов кочевых народов в кавказском регионе и на востоке империи. Эта проблема стала острой при Бахраме IV (388—399), когда в 395 году гунны впервые вторглись через Кавказ на Ближний Восток.

В 409 году Йездигерд I (399—420) провозгласил свободу вероисповедания для христиан. Пользуясь поддержкой шаха, глава персидских христиан Исаак Селевкийский созвал собор в Селевкии. На этом соборе, открывшемся 1 февраля 410 года, была подтверждена приверженность канонам Никейского собора, тем самым был устранён раскол со своими западными единоверцами, а сам Исаак был утверждён в качестве главы Церкви Востока. Дальнейшее укрепление религиозного мира в Персии связано с активностью Маруфы, епископа Мартиропольского, выполнившего большое количество посреднических миссий между византийским императором и персидским шахом. Сократ Схоластик приписывает ему разоблачение обмана зороастрийских волхвов перед Йездигердом и намерение того обратиться в христианство, осуществить которое помешала смерть правителя.

О том, что в начале V века между двумя империями развивались взаимовыгодные торговые отношения, свидетельствует включённая в кодекс Юстиниана конституция лат. de commerciis et mercatoribus императоров Гонория и Феодосия II. Датированная 408/409 годами и адресованная префекту префектуры Востока Анфимию, она устанавливала места торговли — Нисибис и Артаксаты, расположенные на персидской стороне, и византийский Каллиник. В этом документе устанавливались также ответственность за шпионаж и правила проезда послов. Тот факт, что конституция относится к торговцам обеих стран, означает, что сасанидские интересы также были представлены, а для её исполнения требовалось согласие Йездигерда.

Источники сообщают различные факты, иллюстрирующие хорошие отношения между державами в начале V столетия. Например, восставший в правление Бахрама IV сатрап персидской части Армении Хосров искал, но не нашёл поддержки у Феодосия Великого. Романтическая история, рассказанная Прокопием Кесарийским, о том, как император Аркадий (383—408) попросил Йездигерда стать опекуном своего малолетнего сына Феодосия после своей смерти, при всей своей неправдоподобности также может служить подтверждением мирного характера отношений в эти два десятилетия.

Войны 420—422 и 440 годов

К 420 году как в Персии, так и в Византийской империи появились обстоятельства, делающие новую войну оптимальным средством разрешения внутриполитических проблем. В Персии религиозная терпимость Йездигерда, приведшая к стремительному распространению христианства после 410 года, стала вызывать неприязнь зороастрийских священников и аристократии. С другой стороны, принявшая в 414 году титул августы благочестивая сестра Феодосия II Пульхерия уделяла большое внимание борьбе с иноверцами и защите христианства. Поэтому, когда около 420 года христианский священник из города Хормиздардашир разрушил святилище огня, расположенное рядом с христианским храмом, и христианская община города отказалась оплатить его восстановление, последовавшие за этим казни виновников и преследования христиан по всей Персии стали поводом для войны. Сократ Схоластик называет и другие причины конфликта — невыдачу римлянами беглых персидских христиан, невозвращение персами арендованных золотокопателей и обиды, чинимые персами римским купцам.

Под командованием Флавия Ардавура римская армия осадила Нисибис, в то время как, согласно рассказу Мовсеса Хоренаци, персидская армия под личным руководством Бахрама V в течение тридцати дней осаждала Феодосиополь. Военный успех был скорее на стороне римлян, однако вторжение в 422 году гуннов во Фракию вынудило стороны искать мира. В результате заключённый в 422 году между империями мир не принёс каких-либо территориальных изменений. Условия мирного договора не сохранились, однако, вероятно, его условия гарантировали христианам не только возможность искать убежище в Римской империи, но и прекращение преследований. При этом в Римской империи гарантировались аналогичные условия для приверженцев зороастризма. Возможно также, что договор запрещал «переманивать» арабских союзников другой державы.

Следствием этих событий стало принятие в 424 году решения лидерами персидских христиан о независимости своей церкви от византийской церковной организации с целью избежать подозрений в симпатиях к врагам Персии. Вероятно, эта политика принесла свои плоды, и хотя акты мучеников, относящиеся к правлению Бахрама V и его сына Йездигерда II, многочисленны, интенсивность преследований была гораздо ниже, чем во времена Шапура II. Кратковременный конфликт в 440 или 441 году, когда, воспользовавшись тем, что Византийская империя подверглась одновременному вторжению гуннов Аттилы и вандалов Гейзериха, Йездигерд II вторгся в римскую Армению, не ухудшил положения христиан в Персии.

Следует также отметить, что подвергавшиеся значительному давлению Армения, Иберия и Кавказская Албания, в которых при Йездигерде II усилилось насаждение зороастризма, не нашли поддержки ни у Феодосия II, ни у его преемника Маркиана.

Положение дел во второй половине V века

Хотя между 440 и 502 годом между Византией и Персией не было военных столкновений, этот период был насыщен событиями, важными для обоих государств.

Трудности, которые испытывала Восточная Римская империя в начале 440-х годов, отражая агрессию сразу на нескольких фронтах, привели к существенной реформе управления границей. С 443 года магистр оффиций отвечал за то, чтобы лимитаны и союзные сарацины охраняли восточную границу империи, а XIV новелла Феодосия устанавливала правила оплаты их услуг. Вскоре после заключения мира в 442 году Йездигерд II перенёс свою столицу из Ктесифона в Нишапур для того, чтобы лучше действовать против «белых гуннов», борьба с которыми отнимала все силы сасанидской империи. Возможно, поэтому подозрения Приска Панийского о том, что в 447/448 годах персы замышляли враждебные действия против Византии, оказались беспочвенными. Тот же автор отмечал, что служба Флавия Ардавура Юниора в качестве magister militum per Orientem в 450-х годах была чрезвычайно необременительна. Период 450—470 годов отмечен борьбой Персии и Византии за влияние над арабскими племенами. В правление Пероза (457—484) Персия продолжала воевать с кочевниками, что требовало напряжения всех сил государства и приводило к истощению казны. Усиление налогового бремени, возложенного на кавказские провинции Персии, привело к восстаниям в 481—484 годах народов Закавказья. В то же время шах требовал от византийцев золота, «не требуя его как подати, но вызывая их усердие, будто бы он ради них вёл в ними <гуннами> войну, „чтобы они не перешли в вашу землю“». После гибели Пероза в 484 году его преемник Балаш (484—488), «муж смиренный и миролюбивый», принял страну в разорённом состоянии и пустой казной. Император Зенон, к которому он обратился за помощью, отказал ему, напомнив, что пришло время возвращать Нисибис, который был, якобы, передан по договору 363 года персам на 120 лет.

Ослабленная Персия была вынуждена заключить Нварсакский мир, восстановивший религиозный мир в Закавказье. Другие важные религиозные процессы были связаны с распространением несторианства в Персии. После соборов в Эфесе (431) и Халкидоне (451) многочисленные последователи доктрины Нестория бежали в Персию, где стали важнейшей опорой Балаша, не имевшего средств, чтобы получить поддержку армии. В отличие от православных, которые были прикреплены к антиохийскому диоцезу, несториане рассматривались не как потенциальные шпионы, а как союзники в борьбе против Византии. Одновременно с этим отвергалась претензия византийского императора на право быть единственным законным представителем христианской церкви. Как следствие, религиозные преследования в Персии прекратились. В 484 году Бар Саума, фанатичный последователь Нестория, использовал своё влияние для того, чтобы поддержанный шахом Перозом синод в Бет Лапате распространил несторианство на все христианские общины Персии. В течение короткого периода времени Ассирийская церковь Востока создала тесную сеть епархий по всей империи, и несторианство стало, фактически, второй после зороастризма «государственной церковью».

VI век

«Анастасиева война». 502—506 годы

Причины, по которым закончился самый длинный период мира в истории римско-персидских отношений, связаны со сложной внутренней обстановкой в Иране. Воцарившийся после ослепления Балаша Кавад I поддержал маздакитское движение, экономические требования которого состояли в установлении имущественного равенства. В результате, когда на требования шаха выплатить дань, выдвинутые в 491/492 и 495/496 годах, император Анастасий ответил отказом, Кавад не смог найти поддержку внутри своего государства и был вынужден бежать к эфталитам. Восстановившемуся на престоле с помощью кочевников Каваду пришлось не только кормить и содержать своих новых союзников, но и дать им возможность обогатиться. Пустая казна, внутренние волнения, неурожай и наводнение не оставляли другой возможности, кроме войны с Византией. Помимо гуннов, Кавад смог привлечь к своему походу мятежные арабские племена и армян. Византия в это время сама находилась в сложном положении, вынужденная вести войны с гепидами в Европе, блеммиями в Северной Африке и заниматься подавлением исаврийского мятежа и волнений в столице.

События персидского вторжения, начавшегося в августе 502 года, наиболее подробно изложены в современных событиям сирийских источниках, важнейшим из которых является хроника Иешу Стилита. Первый удар персидского войска пришёлся на византийскую Армению, в которой был опустошён и разрушен Феодосиополь, а затем и «все селения северной стороны». В августе и сентябре, не встречая организованного сопротивления, персидские и гуннские войска грабили провинции, лежащие на пути к Амиде и Эдессе — Агел, Суф, Армению и Ароб. Узнав о разграблении богатых торговых центров и не имея возможности оказать вооружённое сопротивление, Анастасий направил предложение Каваду взять золото и покинуть пределы Византии. Это предложение было отвергнуто, и 5 октября 502 года армия Кавада осадила Амиду. Когда стало ясно, что быстро город не взять, Кавад, не снимая осады, поручил другим частям своего войска начать операции на других направлениях. Один из отрядов, направленный к Телле, нанёс поражение дуксу Олимпию 2 ноября, а другой, под командованием лахмидского царя Наамана, 26 ноября захватил Харран, взяв в плен 18 500 человек. Дукс Мелитены Евгений, после поражения Олимпия, не считая возможным сопротивляться всему персидскому войску, направился к Феодосиополю и вновь овладел городом.

Важнейшим событием войны стала осада Амиды, начавшаяся 5 октября 502 года. Несмотря на все усилия, Кавад не смог взять город, используя все осадные технологии того времени. Его потери были настолько велики, что он даже рассматривал возможность снятия осады за небольшой выкуп серебром. Однако жители города отвергли это предложение, и, когда в результате предательства, 10 января 503 года город был взят, персами было перебито, как сообщают различные источники, 80 000 человек. Огромная добыча, большая часть которой досталась шаху, включала не только золото и украшения, но и произведения искусства и лучших ремесленников. Перезимовав в Амиде, Кавад двинулся на восток, к плоскогорью Синджар. Весной 503 года Анастасий отправил в Месопотамию войско под командованием Ареобинда, Патрикия и Ипатия. 15-тысячное войско Ареобинда встало на границе у Дары, которая в то время ещё не была укреплена, а 40-тысячное войско Патрикия и Ипатия осадило Амиду. Одержав ряд побед, византийцы, лишённые единого командования, не смогли развить успех. После неудачной осады Нисибиса Ареобинд был разгромлен у Теллы, а Патрикий и Ипатий — у Ападны. Отступивший в Эдессу Ареобинд был осаждён в сентябре Кавадом, перед этим безуспешно пытавшимся взять Теллу. Благодаря героизму местного населения осада была снята, и Кавад отступил к Евфрату.

В октябре 503 года Месопотамии достигло большое войско под командованием magister militum Келера, который должен был объединить командования над византийской армией. Зимой 503 года римляне продолжали беспокоить персидский гарнизон в Амиде, а в марте Келер отправился в поход по приграничным провинциям Персии, захватывая большое количество пленных. В это время Патрикий продолжал осаждать Амиду, в которой начался сильный голод. Эти обстоятельства, а также обострение положения на Кавказе, вынудили Кавада в конце 504 года начать переговоры о мире. В 505 году было заключено перемирие и была выкуплена у персов Амида, а осенью 506 года был заключён мир. Поскольку с наступлением зимы византийская армия начала разбегаться, достигнутые условия мира были выгоднее персам. За возвращение Амиды и прекращение войны было выплачено значительное количество золота. Согласно Прокопию Кесарийскому, мир заключался сроком на семь лет и потому носил характер перемирия.

Между войнами. 506—526 годы

Хотя в последующие годы не было вооружённых конфликтов, римляне в период мира занимались деятельностью, имевшей далеко идущие последствия. Учитывая опыт предыдущей войны, Анастасий понял, что римские укрепления вдоль границы несостоятельны и не смогут предотвратить персидское наступление, поэтому был построен ряд новых приграничных крепостей. На основании анализа ряда вариантов, в 505 году был сделан выбор в пользу расположенной в 80 километрах к северо-западу от Нисибиса и 5 километрах от границы Дары в качестве нового стратегического пункта на границе с Ираном. Работы начались ещё до подписания мирного договора и велись ускоренными темпами; всё строительство, по сообщению Захарии Митиленского, заняло 2—3 года. Строительство мощной крепости в такой близости от границы вызвало безрезультатные протесты Кавада, которые, как и попытки силой разогнать рабочих, не смогли помешать закончить строительство. Были также укреплены и другие города Месопотамии и Феодосиополь в Армении. Мирный характер отношений до начала 520-х годов был обусловлен внутренними проблемами обоих государств. До 513 года Кавад успешно вёл войну с «белыми гуннами», которая полностью отнимала его силы, а затем внимания вновь стало требовать маздакитское движение, участники которого были вовлечены в заговор против шаха в пользу его сына. После того как в 523 году лидеры движения были убиты, как политическая сила маздакизм в Персии был уничтожен.

В этот период сложная картина межрелигиозных отношений осложнилась тем, что с приходом к власти в Византийской империи сторонников Халкидонского собора в лице императора Юстина I и его племянника Юстиниана начались преследования монофизитов, часть из которых предпочла переселиться в Персию, где они были враждебно встречены несторианами. Поскольку часть арабов также являлась сторонниками монофизитства, это повлияло на то, что лахмидский царь Мундар отверг предложение химьяритского правителя Зу Нуваса уничтожить всех христиан на своей территории. Завоевание южного Йемена аксумским царём Калебом также произошло при участии лахмидских арабов, традиционных союзников Персии, с которыми Византия существенно улучшила отношения после переговоров в Рамле в 524 году.

В начале 520-х годов влияние Персии в Закавказье уменьшилось настолько, что новый царь лазов Цатэ предпочёл за подтверждением своего титула обратиться не к Каваду, от которого он ожидал требования принятия зороастризма, а к Юстину. Сохранились подробные рассказы о том, как Юстин тепло принял Цатэ в 522 году в Константинополе, признал его правителем Лазики, подарил ему богатую одежду, украшенную своим портретом, и женил на внучке патриция и куропалата Ониния. Сообщения источников о том, что Цатэ во время своего визита крестился, следует скорее понимать как указание на то, что он торжественным актом хотел подтвердить свою приверженность христианству, чем то, что принц был язычником в преимущественно христианской стране, крестившейся в правление императора Льва. На протест Кавада, посчитавшего произошедшее нарушением существующих соглашений и вмешательством в свою сферу влияния, Юстин ответил в том смысле, что невозможно помешать чьему-либо желанию стать христианином.

В поисках союзников в приближающейся войне обе державы обратились к гуннам, жившим за Кавказскими воротами. И Кавад, и Юстин вели переговоры с их предводителем Зилгиби, который принял богатые подарки у обеих сторон и обещал как персам, так и римлянам военную помощь. Узнав о таком вероломстве, Юстин решил повернуть ситуацию в свою пользу и сам сообщил о двуличном поведении вождя гуннов. Кавад вызвал Зилгиби к себе и, когда тот подтвердил выдвинутые против него обвинения, убил и его, и 20 000 не подозревавших об опасности сопровождавших своего вождя кочевников. Кавад был так впечатлён этим дружественным жестом Юстина, что предложил ему усыновить своего младшего сына Хосрова и тем самым обеспечить ему наследование престола. Подробности завершившихся ничем переговоров на эту тему, которые Кавад хотел совместить с заключением формального мира, рассказываются в труде Прокопия Кесарийского.

Иберийская война. 526—532 годы

Неудачное завершение переговоров привело к тому, что Кавад снова начал искать пути захвата Лазики. По мнению Прокопия Кесарийского, это стремление персов было частью далеко идущего стратегического плана, следующими целями которого были византийские провинции Галатия, Вифиния, а затем Константинополь. Таким образом, осуществляя этот план, Кавад усилил давление на соседнюю Иберию. Традиционно в качестве повода для войны на Кавказе было избрано насаждение зороастризма, в частности, иберийцам было предписано вместо погребения мёртвых оставлять их на съедение птицам и собакам. Иберийский царь Гурген обратился за помощью к Юстину, который отправил в Крым к гуннам племянника Анастасия Проба, с целью подкупить кочевников для помощи Иберии. Миссия Проба оказалась неуспешной из-за того, что гунны в это время находились в состоянии междоусобной борьбы, что, однако, позволило Юстиниану впоследствии подчинить Боспорское царство. В это же время по приказу Юстина военачальник Пётр собрал в Лазике войска для оказания поддержки Гургену против вторгшейся в страну армии Кавада, который, легко преодолев сопротивление противостоящих ему сил, захватил всю Иберию. Гурген с семьёй и свитой бежал в Константинополь, и с тех пор «персы не позволяли им <жителям Иберии> иметь своего царя, ивиры же подчинялись им против своей воли, и между теми и другими царило большое подозрение и недоверие».

Безрезультатный поход в 526 году молодых Велизария и Ситты в Персармению и неудачи в борьбе против подвластных Персии армянских князей показали слабость пограничной обороны в этой части границы империи. Дукс Армении и местные князья продемонстрировали неспособность удержать стремительный натиск персов на имперские владения, а нахарарские дружины в силу своей неоднородности не отвечали требованиям строевой дисциплины, и им было трудно действовать совместно с регулярными византийскими войсками. Примерно в 528 году Юстиниан упразднил должность комита Армении, установив вместо неё должность стратега, дав ему значительное количество войск, достаточное для отражения вражеских набегов. В дальнейшем ход войны переместился в Месопотамию, однако переговоры византийцев с гуннами продолжились, и, по сообщению греческих историков, в 528 году королева гуннов Боа нанесла поражение союзникам Персии.

Начав после захвата Иберии переговоры о заключении мира и продолжая требовать выплаты золота, которого персы не получали с окончания предыдущей войны, Кавад с помощью своих лахмидских вассалов разорял Месопотамию. После неудачной контроперации византийских войск, не сумевших в середине лета 527 года захватить Нисибис и Тебету, на посту дукса Месопотамии Либелариуса сменил Велизарий. В конце царствования Юстина были предприняты попытки укрепить некоторые приграничные города, однако эффективное противодействие арабских союзников Персии не позволило завершить эти работы, однако уже в начале царствования Юстиниана были укреплены оборонительные сооружения и усилен гарнизон Пальмиры. В 528 году основной проблемой оставалась слабо защищённая южная граница, и несмотря на все усилия Велизария защитить рабочих, крепость в Таннурисе появилась только к концу царствования Юстиниана. После суровой зимы 528—529 годов, когда Антиохия и Лаодикея были разрушены землетрясением, а в Самарии разгорался мятеж, Юстиниан отправил магистра оффиций Гермогена к персидскому двору с предложением начать мирные переговоры. Кавад традиционно выдвинул требование выплаты дани, на которое Юстиниан не ответил, и со следующего года война вступила в активную фазу.

В июне 530 года войска Кавада пересекли границу, что стало неожиданностью для византийских военачальников, ожидавших продолжения переговоров. Нанеся персам поражение при Даре в Месопотамии, а затем при Сатале в Армении, Юстиниан решил возобновить переговоры и даже был готов на однократную выплату Каваду, однако к весне 531 года оказалось, что шах решил отказаться от поисков мира. Возможно, на его решение повлияло отпадение Армении после чувствительных поражений или преувеличенные слухи об успехах восстания в Самарии. 19 апреля в битве при Каллинике обе стороны понесли тяжёлые потери. После года приграничных столкновений летом 532 года с преемником Кавада Хосровом был заключён «Вечный мир», по условиям которого Византия отдала Ирану золотые копи в Фарангии, крепость Болоно и обязалась выплатить Персии 11 000 фунтов золота, а также перенести резиденцию дукса Месопотамии из Дары в Константину.

В период «Вечного мира». 532—540 годы

Непродолжительный период мира обе империи посвятили решению важных задач. В Персии Хосров I Ануширван провёл серию реформ, начав с налоговой реформы, призванной упорядочить обложение земельной собственности, запутавшееся за время активности маздакитского движения. Реформа армии отменила существовавшую ранее систему, когда феодалы должны были обеспечивать предоставляемые ими войска снаряжением; теперь это стало функцией центрального правительства, что фактически означало создание профессиональной армии. Поскольку полностью оплатить услуги новообразованного сословия всадников государство не могло, им предоставлялись во владение земли, что привело к возникновению значительного класса мелких землевладельцев. Территория страны была разделена на четыре военных округа, возглавляемых спахбедом, отвечающим за оборону своей части границы. В продолжение политики своих предшественников при Хосрове строились новые приграничные крепости и дороги.

Устранив угрозу на Востоке, Юстиниан отправляет Велизария против королевства вандалов и аланов, покорение которого завершилось в 534 году, а затем против королевства остготов в Италии. Успехи византийцев в войне с остготами вынудили их короля Витигиса обратиться не только к своим германским союзникам, но и искать помощи у Персии. Понимая, что Византия не сможет вести войну и на Западе, и на Востоке, весной 539 года Витигис отправил к Хосрову послами двух лигурийских священников, которые объяснили шаху опасность успехов Византии на Западе и в Африке. Можно предполагать, что эти дипломатические усилия имели определённый успех, поскольку уже весной 540 года «Вечный мир» был нарушен.

В конце 530-х годов обострилась вражда между союзными Византии гассанидами, возглавляемыми Арефой, и лахмидами, поддерживаемыми Ираном. Обе стороны обвиняли друг друга в нарушении границ в районе страты Диоклетиана, а их сюзерены обменивались взаимными обвинениями в переманивании вассалов. До нашего времени дошла как византийская точка зрения, изложенная Прокопием Кесарийским, так и персидская в трудах Мухаммада ат-Табари. Вероятно, Юстиниан действительно пытался подружиться с Мундаром, который действительно нападал на территорию Византии. Эти обстоятельства вместе с сохранившейся необходимостью платить дань эфталитам стали причиной новой войны.

Война в Сирии и Месопотамии. 540—545 годы

Весной 540 года персидская армия, возглавляемая лично шахиншахом, вторглась в византийскую Месопотамию. Хосров захватил расположенную на берегу Евфрата Суру и угрожал Иераполю, который был покинут военачальником Вузой с лучшими воинами. Сирийские и греческие источники приводят список городов, захваченных персами либо спасшихся, заплатив выкуп, — помимо Суры, 20 000 жителей которых обязался выкупить за 2 кентинария епископ Сергиополя, это Халеб, захваченный после отказа заплатить четыре кентинария, Иераполь, откупившийся за 2000 либр серебра, и другие. Рассказ Прокопия Кесарийского не оставляет сомнений, что целью похода Хосрова было не завоевание этой, давно и глубоко эллинизированной территории, а захват населения и ценностей. Захват и разрушение отказавшейся выплатить 10 кентинариев Антиохии, одного из крупнейших городов империи, заставил Юстиниана срочно пытаться договориться, однако Хосров, обвиняя римлян в возникновении сложившейся ситуации, потребовал большую сумму денег, соглашаясь за 50 кентинариев единовременно и 5 кентинариев ежегодно взять на себя труды по защите Кавказских ворот. Ожидая ответа императора, Хосров направился к Селевкии, население которой разбежалось, затем к Апамее, Эдессе и Даре, везде предпочитая взятие выкупа трудностям ведения осады. По завершении лета, то есть сезона, когда обычно проводили походы, Хосров покинул «ромейские пределы».

В сезон 541 года войска Хосрова напали на Лазику, в то время как византийцы действовали в южной Месопотамии. Прибывший на Восток Велизарий, не имея достаточно сил для столкновения с основной персидской армией, предпочёл действовать на южном фронте. Из-за отказа военачальников подчиняться приказам попытка взять Нисибис оказалась безуспешной. В результате, единственным значимым достижением этой кампании стал захват небольшой крепости Сисавранон и рейд «ромейских арабов» Арефы по Ассирии, где они произвели значительные разрушения и захватили богатую добычу. Обеспокоенный известиями о действиях византийцев, Хосров покинул Лазику в том же году. Целью своего третьего похода, начавшегося весной 542 года, Хосров избрал Палестину, ранее не подвергавшуюся разграблению и потому обещавшую богатую добычу. Не сумев захватить Сергиополь, шах ограничился захватом и разрушением Каллиника, после чего покинул границы империи. Незначительный масштаб операций в этом году был связан с тем, что Велизарию к этому времени удалось собрать значительные силы в Дуре-Европосе; к этому же году относится начало юстиниановой чумы. В 543 году персы вновь действовали на Кавказе, добившись, несмотря на свирепствовавшую там чуму, успехов на территории Азербайджана. После осады в 544 году Эдессы, которая принесла персам 5 кентинариев золота, было заключено на 5 лет перемирие, по которому римляне выплатили 20 кентинариев и послали шаху врача Трибуна, у которого в Персии сложилась высокая репутация.

Перемирие не прекратило вражду гассанидов и лахмидов, и в 546 году во вспыхнувшей между ними войне победа была на стороне Арефы. Примерно к 547 году относится совершённый по просьбе Юстиниана поход химьяритского царя Абрахи на Персию. Однако все эти действия не привели к нарушению перемирия, которое продлялось ещё несколько раз до заключения мира в 562 году.

Лазская война. 541—562 годы

См. также: Первая Армения

Нарастающее недовольство византийским правлением в Закавказье, связанное с тяготами содержания пограничной армии и попытками византийских правителей нажиться на местном населении, привело к тому, что в начале 540-х годов лазский царь Губаз II обратился к Хосрову с просьбой принять Лазику в своё полное распоряжение. Шах принял это предложение и, захватив в 541 году ряд крепостей, включая недавно основанную Петру, установил свой контроль над регионом. Воспользовавшись тем, что основные силы персов в 542 году находились на южном театре военных действий, 30-тысячная византийская армия начала вторжение в Персармению и попыталась захватить столицу этой области, Двин. Из-за неорганизованности, возникшей вследствие большого количества командующих, и неспособности воевать в гористой местности, римляне потерпели сокрушительное поражение от существенно меньшей персидской армии у Англона.

Отпадение от Византии не принесло ожидаемого мира и процветания. Установив свой контроль над Лазикой, персы вновь занялись насаждением зороастризма и даже планировали выселить местное население, заселив страну персами. Опасаясь за свою жизнь, Губаз запросил помощи Юстиниана и вступил в союз с аланами и сабирами. В 549 году Юстиниан отправил войско в 7000 человек под командованием Дагисфея и 1000 цанов. Армия встала лагерем возле Петры и приступила к осаде. Проводимая неумело и нерешительно, осада завершилась полным провалом. Персидские войска под командованием Мермероя нанесли поражение небольшому византийскому отряду, охранявшему горные проходы, а затем сняли осаду с Петры. Оставив 3000 человек в Петре, Мермерой двинулся в Армению, оставив 5000 солдат на разграбление Лазики. Эти силы были разбиты Дагисфеем в битве у реки Фазис в том же 549 году. Следующее наступление персов было также неуспешным, а их военачальник Хориан был убит в решающей битве у реки Гиппис. Новый византийский полководец Бесс, сменивший Дагисфея, на которого лазы пожаловались Юстиниану, обвинив его в измене, подавил проперсидский мятеж абазгов, захватил Петру и нанёс Мермерою поражение у Археополя в 551 году. Тем не менее, последнему удалось захватить Кутаиси и крепость Ухимерион, блокировав важные горные дороги.

В 554 году Мермерой одержал победу у Телефиса, вынудив отступить византийско-лазские силы к Несосу. После смерти Мермероя в 555 году персидским главнокомандующим был назначен Нахораган. Он отразил византийское нападение на персидские позиции у Оногурис и вынудил противника отступить от Археополя, который дважды не удалось захватить Мермерою. Эти поражения обострили отношения между византийскими и лазскими полководцами, Губаз жаловался Юстиниану на генералов Весса, Марнина и Рустиция. Бесса был отозван, а Губаз был убит Рустицием и его братом Иоанном. После смерти Губаза сенатор Анастасий провёл расследование, и Рустиций с Иоанном были арестованы. В 556 году союзники захватили обратно Археополь и отразили нападение Нахогарана на Фасис. Осенью и зимой того же года византийцы подавили восстание, поднятое горным племенем мисимиян, и окончательно изгнали персов из страны.

В 557 году было заключено перемирие, а в 561/562 году был подписан «Пятидесятилетний мир», по которому Хосров признавал Лазику византийским владением за ежегодную выплату золотом. Одним из обсуждавшихся при заключении мира вопросов была принадлежность Сванетии, бывшей в то время частью Лазики, однако тут стороны к соглашению не пришли.

Недолговечный мир. 562—572 годы

Мирным договором 561 года граница была установлена достаточно точно, и хотя принадлежность Сванетии не была установлена, Юстиниан в отношениях с Персией смог сосредоточиться на религиозных вопросах, теме, всегда имевшей для него особенное значение. Ощущая себя, подобно Константину Великому, покровителем всех христиан, преследование которых традиционно началось и закончилось вместе с войной, Юстиниан предпринял попытку воссоединения православной и несторианской персидской церквей. Состоявшаяся в Константинополе через несколько лет после заключения мира международная теологическая конференция не дала каких-либо результатов, а один из её участников со стороны несториан, мар Бабай Великий, назвал впоследствии Юстиниана «клоакой всех ересей». Неуспех примирительной деятельности преемника Юстиниана, Юстина II, попытавшегося примирить православных с монофизитами, имел более серьёзные последствия, когда утратившие лояльность территории Ближнего Востока и Северной Африки были завоёваны персами в начале VII века.

Юстин II в 565 году унаследовал не только расстроенные финансы, угрожающие способности империи формировать боеспособную армию, но и обширные обязательства по выплатам соседним народам, которые приблизительно можно оценить в 3000 фунтов золота в год. Одним из первых решений нового императора был отказ в выплате аварам и лахмидским арабам. Новым фактором внешней политики стали тюрки, разгромившие эфталитов и желавшие заключить с Византией союз против Персии. Ободрённый этим, Юстин оказал решительную поддержку христианам персидской Армении, где Хосров возобновил строительство зороастрийских храмов. Со своей стороны, Хосров изменил сложившееся геополитическое состояние, оказав поддержку химьяритам против Эфиопии в Йемене.

По мнению Джона Бьюри, «заключённый в 562 году мир, хотя и имел фиксированную длительность в 50 лет, был обречён на недолговечность, потому что он основывался на выплате денег, и ни одна из сторон не питала иллюзий, что он будет долгим». Современник событий, монофизитский церковный деятель Иоанн Эфесский считал, что у начавшейся войны было две причины — «подчинение персидской Армении ромеями» и то, что «ромейский император отправил послов к варварским народам, называемым тюрками». Вторую из этих причин, имеющую отношению к важнейшему вопросу о торговле китайским шёлком, считал основной и Менандр Протектор, а Феофилакт Симокатта всё приписывает «великой глупости» Юстина.

Война 572—591 годов

Несмотря на то, что события в Персармении развивались тревожным образом, Хосров пытался сохранить мир и отправил в начале 572 года посольство с требованием обычных выплат и подтверждением договора. Однако Юстин, принявший решение отказать персам в этих требованиях, отправил в Осроену своего родственника Маркиана, который уже в конце лета того же года с 3-тысячным войском устроил набег на Арзанену, однако сил для полноценной кампании было ещё недостаточно. Весной Маркиан «прибыл в Месопотамию весьма с немногими, и притом безоружными воинами, ведя с собой также каких-то землекопов и погонщиков, которые набраны были в соседних странах», и осадил Нисибис. В ответ персы отправили против Византии две армии — одна под командованием Хосрова заставила отступить Маркиана от Нисибиса, а затем осадила Дару, в то время как армия полководца Адаармана пересекла Евфрат у Киркесия, захватила Апамею, а затем соединилась с основными силами. Объединённая персидская армия захватила Дару осенью 573 года, после и вследствие чего император окончательно лишился рассудка.

В 574 году возобновились мирные переговоры, и в конце года, уже при императоре Тиберии II, в Месопотамии было заключено перемирие на 5 лет с условием выплаты Византией 30 000 номисм ежегодно. Однако соглашение не относилось к Армении, а первоначальные успехи византийцев на северном фронте оказались недолговечными. Помощь от тюрков, на которых так рассчитывал Юстин, не пришла, в 576 году престарелый Хосров провёл успешную кампанию в Закавказье — сжёг Севастию, разорил Мелитену, а 15-тысячная армия во главе с Тамхосроем разгромила войска, собранные по всей империи Тиберием и отданные под командование Юстиниану, сыну Германа.

В дальнейшем война шла с переменным успехом и, хотя она велась на сравнительно небольшом пространстве, требовала от государств чрезвычайного напряжения их экономики. Жадность, ограниченность и отсутствие дипломатических дарований Маврикия были причиной не только военных неудач Византии, но и волнений в армии и ссоры с гассанидами. Сменивший Маврикия в качестве магистра армии Иоанн Мистакон потерпел поражение у реки Нимфия и был заменён зятем императора Филиппиком, который смог одержать важную победу при Солахе, позволившую византийцам вступить в Арзанену. К концу 580-х годов моральный дух в византийской армии существенно снизился, и в мае 589 года благодаря предательству персы смогли захватить Мартирополь, важный укреплённый пункт в византийской Армении.

Завершение войны произошло, с одной стороны, вследствие внутренней слабости правления Хормизда IV, наследовавшего Хосрову I в 579 году, и дипломатических успехов Византии, сумевшей к 589 году сформировать против Персии коалицию из тюрков, хазар и арабов, с другой. Наибольшую опасность представляли тюрки, 300-тысячная армия которых осенью 589 года вторглась в восточные пределы сасанидской империи. Успешно завершившаяся благодаря победам Бахрама Чубина война с тюрками перешла в гражданскую войну, в ходе которой Хормизд был свергнут и ослеплён, его сын Хосров бежал в Византию, а шахский трон узурпировал Бахрам Чубин. Оба претендента на иранский трон, наследник престола и узурпатор, обратились за поддержкой к Маврикию, и после долгих раздумий поддержка была оказана Хосрову. В мае 591 года соединённое византийско-армянско-персидское войско одержало решающую победу под Ганзаком, Чубин сумел увести своих сторонников в Среднюю Азию, а Хосров II Парвиз утвердился на престоле, и тогда же был заключён мирный договор. По этому договору Хосров II вернул Византии все захваченные у неё города, отдал области в Месопотамии, часть Иберии и большую часть Армении, отказался от денежных требований и разрешил постройку церквей.

Между войнами. 591—604 годы

После завершения войны Хосров II занялся укреплением своей власти. Первоочередной являлась задача обновить центральную и провинциальную администрацию, скомпрометировавшую себя сотрудничеством с узурпатором. Опираясь на военную поддержку Маврикия, оставившего шаху тысячу воинов для личной охраны, Хосров назначил на ключевые должности своих спутников по византийским скитаниям, особенно отметив своих родственников Бистама и Бистоя, своих ключевых сторонников. Через непродолжительное время был устранён нашедший убежище у тюрков Бахрам Чубин, до сих пор не оставлявший планов захвата власти в Персии, после чего дошла очередь и до получивших слишком большую власть Бистама и Бистоя.

Кабальные для Персии условия мирного договора неукоснительно выполнялись при жизни Маврикия. В этом отношении показателен рассказ о том, как Хосров, получив от императора почётное платье с вышитыми на нём крестами, появился в нём на пиру, чем вызвал смятение среди зороастрийцев, решивших, что их повелитель сменил веру. Поддержка, оказываемая шахом не только христианам своей страны, но и византийским монофизитам, преследования которых усилились в конце VI века, облегчила ему завоевание восточных областей империи в начавшейся после свержения Маврикия войне. Повод для войны долго искать не пришлось — Хосров II отказался признать в качестве императора свергнувшего в 602 году Маврикия Фоку и предпочёл считать, что сын свергнутого монарха Феодосий спасся и является законным императором. Однако уже в правление Маврикия правительство Хосрова пыталось прервать мирные отношения с Византией.

Важные процессы происходили в рассматриваемый период на границах империй. Испытывая трудности на северной границе своего государства, где усилилась активность аваров и славян, Маврикий рассматривал планы переселения значительной части армян на Балканы, что, разумеется, было самими армянами воспринято отрицательно. В Иберии, после назначения куропалатом Гурама, византийское влияние восстановилось, однако уже сын последнего, Стефаноз, предпочёл стать союзником Хосрова в войне с Византией. Внешнеполитическая деятельность Хосрова также не была полностью успешна — его разрыв с лахмидами, ставшими основной силой среди арабов после угасания рода правителей лахмидов, привёл к поражению персов в битве при Зу-Каре и, как следствие, к тому, что арабы осознали себя самостоятельной силой, способной противостоять великим империям.

VII век

Последняя война. 604—630 годы

Хотя мирные отношения между Византией и Ираном были прерваны в 602 году, военные действия начались лишь через полтора года после провозглашения Фоки императором в ноябре 602 года. Всё это время в империи было неспокойно — в столице волновались демы, в Сирии обострились религиозные и этнические конфликты, в Александрии происходили уличные стычки. В 604 году в Эдессе поднял восстание и обратился за помощью к Хосрову II один из самых авторитетных на тот момент полководцев византийской армии Нарсес. Хосров откликнулся на этот призыв, отправив войска к границе Византии, в связи с чем Фоке пришлось спешно заключать мир с аварами и перебрасывать армию с Балкан. Командующими с византийской стороны были Герман и евнух Леонтий, количество персидских военачальников точно не известно, в их числе называются Фаррухан Шахрвараз и Шахин. В битве у Арзамона византийцы потерпели первое поражение, затем были захвачены Дара и ряд других городов в последующие два года. В 607 году Византия потеряла Амиду и все территории до Евфрата. Дальнейшей целью Персии стали Сирия, Палестина и Финикия, операции в которых закончились к 609 году. В 610 году персы переправились через Евфрат и взяли такие крупные города, как Бероя и Антиохия. В этом и следующем годах персы также успешно действовали в Малой Азии, захватив Галатию и Пафлагонию, войска Хосрова дошли до Халкидона. При этом поменялся характер завоевательной политики Персии. Если раньше целью их походов было исключительно ограбление захваченных областей, и захваченные города после разграбления и разрушения оставлялись, теперь осуществлялся планомерный захват византийских областей.

Свержение Фоки в 610 году и воцарение Ираклия, сразу же по вступлении на трон отправившего посла к Хосрову с сообщением о том, «так как Фока убил Маврикия царя, твоего друга, я убил Фоку», не привели даже к заключению перемирия. В октябре 611 завоевание Сирии было продолжено, в следующем году пали Кесария Каппадокийская и Дамаск. В 614 году после 20-дневной осады персы смогли взять Иерусалим, где погибло от 60 000 до 90 000 человек. Оставшиеся в живых были угнаны в Иран. В числе вывезенных из города сокровищ был Животворящий Крест, в обладании которым Хосров, по словам Балами, видел большое символическое значение. В 615 году было начато, а к 618 году завершено завоевание Египта. К 622 году были захвачены Анкара и остров Родос; Сасанидская империя достигла предела своего территориального распространения. На захваченных территориях Хосров запретил «халкидонскую веру», предоставив христианам право перейти либо в монофизитство, либо несторианство. По свидетельству монофизитского историка Михаила Сирийца, городские центры Месопотамии, подчинившиеся шаху, «находились в мире и процветании». Также поддержку захватчикам оказали иудеи, поднявшие мятеж в 613 году. Начиная с 619 года Ираклий начал серию реформ, в числе которых были военная реформа и создание фемной системы, приведших к росту боеспособности армии. С другой стороны, ведение боевых действий на широком фронте от Чёрного моря до Египта требовало от Ирана содержания огромной армии, что вызывало недовольство населения завоёванных областей. Разгромленные в 616 году Смбатом Багратуни эфталиты вступили в союз с тюрками и нанесли поражение Ирану, достигнув Рея и Исфахана. В 622 году император Ираклий лично принял на себя обязанности главнокомандующего и 5 апреля выступил в поход в Малую Азию. В течение всего этого года он занимался формированием и обучением своей армии, не вступая в крупные сражения, а весной 623 года внезапно двинулся через Армению в Атропатену, захватив и разрушив по дороге Двин, Нахичевань и Урмию, войско Ираклия перешло реку Аракс и направилось к столице области, Гандзаку. Стремительным штурмом город, в котором находились резиденция Хосрова и храм огня, был захвачен и разрушен, а вся область разорена. Зиму византийское войско провело в Албании, в то время как персы туда перебрасывали из Сирии армию Шахрбараза. Этот регион и стал ареной боевых действий кампании 624—625 годов, прошедшей для Византии успешно. Теодор Нёльдеке даёт следующую оценку действиям Ираклия: «Его почти авантюрные передвижения с места на место, во время которых он обычно не имел тыловой связи и должен был встречать большие затруднения при снабжении своих войск продовольствием, характеризуют Ираклия как великого полководца и крупного политика».

В 626 году персы смогли перейти в наступление, однако запланированное совместно с аварами взятие Константинополя осуществить не удалось. Поражение армии Шахина в этом году нанёс также брат императора, Феодор, в то время как сам император был занят подготовкой второго персидского похода и формированием союза с хазарами. Последние в следующем, 627 году, огромной армией пройдя через Дербентский проход, осадили Тбилиси, однако взять город смогли только через год. Осенью 627 года Ираклий начал новый поход, выступив от Тбилиси и двигаясь на юг, в Ассирию. 12 декабря состоялась битва при Ниневии, в которой персы потерпели сокрушительное поражение, а их полководец Рахзад и большая часть военачальников погибли. Персы не смогли организовать сопротивление на пути к Ктесифону, и в начале января 628 года Ираклий занял несколько шахских резиденций, однако, продвинувшись дальше к югу, он обнаружил, что мосты у персидской столицы разрушены, и переправа невозможна. Поэтому он повернул обратно и, разоряя всё на своём пути, в марте достиг Гандзака, где его настигло известие о свержении и казни Хосрова II Парвиза.

Несмотря на то, что после смерти Хосрова в Иране началась борьба за власть и возможность вести войну существенно уменьшилась, восстановление византийского контроля над Ближним Востоком заняло ещё почти год. Сын Хосрова, Кавад II Шируйе, царствовавший насколько месяцев в 628 году, предпринял попытку заключить мирный договор, пообещав оставить захваченные провинции, отпустить всех захваченных пленных и вернуть древо распятия, однако окончательно война была прекращена при царствовавшем 40 дней Шахрбаразе.

Эпилог

К 628 году мусульманская община достигла значительных успехов, был одержан ряд важных побед и заключён Договор в Худайбии, поэтому могут быть достоверными свидетельства о том, что Мухаммед отправил послания с требованием принять ислам правителям соседних государств, в том числе Ираклию и Хосрову II. По преданию, получив письмо, Хосров разорвал его и приказал своему наместнику в Йемене, чтобы тот доставил ему «раба». О реакции Ираклия ничего не известно.

Хронология первых византийско-арабских столкновений известна не точно. После того как ислам принял сасанидский губернатор Йемена и вся южная Аравия покорилась Мухаммеду, последний переключил своё внимание на север. В 629 году он направил отряд из 3000 всадников для карательной экспедиции против гассанидов, которые обратились за помощью к Ираклию. В результате большая (200-тысячная, как сообщают средневековые мусульманские источники) арабо-византийская армия одержала победу при Муте, однако это не обескуражило мусульман. Завоевание Сирии началось в конце 633 или начале 634 года, в 635 году арабы взяли Дамаск, однако через год были вынуждены его оставить ввиду византийского контрнаступления, после чего окончательно захватили его в конце 636 года, в 637 году пал Иерусалим. Египет смог купить перемирие на 3 года за крупный выкуп, после чего был завоёван в 640 году. В 640 году завоевание Палестины было завершено взятием Кесарии, тогда же началось вторжение в Армению и Малую Азию.

Арабское завоевание Ирана началось с похода Халида ибн Валида на территорию современного Ирака в 633 году. Однако затем Халид был направлен на войну с Византией, и персы смогли перейти в контрнаступление, отвоевав утраченные позиции. Следующее арабское вторжение возглавил в 636 году Саад ибн Абу Ваккас, победивший в решающей битве при Кадисии, давшей арабам контроль над западной Персией. Некоторое время горы Загрос оставались границей между Халифатом и остатками Сасанидской империи. В 642 году халиф Умар начал и в 644 году завершил завоевание Ирана.

См. также

• Отношения Византии с государством Сасанидов

Литература

Источники

• Агатангелос. [vehi.net/istoriya/armenia/agathangelos/ru/index.html История Армении] / пер. с древнеарм. К. С. Тер-Давтяна и С. С. Аревшатяна. — Ереван: Наири, 2004. — 336 с.
• Агафий Миринейский. О царствовании Юстиниана / Пер. Левченко М. В. — М.: Арктос - Вика-пресс, 1996.
• Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонни под ред. Л. Ю. Лукомского. — СПб.: Алетейя, 1994. — 558 с. — (Серия «Античная библиотека». Раздел «Античная история»). — 5000 экз.
• Геродиан. История императорской власти после Марка. / Пер. А. И. Доватура (кн. 1, 2), Н. М. Ботвинника (кн. 3), А. К. Гаврилова (кн. 4), В. С. Дурова (кн. 5), Ю. К. Поплинского (кн. 6), М. В. Скржинской (кн. 7), Н. В. Шебалина (кн. 8) под ред. А. И. Доватура. Статья А. И. Доватура. // Вестник древней истории. 1972. № 1 — 1973. № 1.
  • Переиздание: Комм. М. Ф. Высокого. Отв. ред. Л. П. Маринович. (Серия «Классики античности и средневековья»). М., Росспэн. 1996. 272 стр. 3000 экз.
• Евагрий Схоластик. [myriobiblion.byzantion.ru/evagr.htm Церковная история] / Перев. СПб. Духовной Академии, пересмотрен и исправлен Серповой В.В.; примеч.: Калинин А. — М.: Экономическое образование, 1997.
• Иоанн Эфесский. Церковная история / Перевод Н. В. Пигулевской. — Сирийские источники по истории народов СССР. — Москва-Ленинград: Издательство Академии наук СССР, 1941. — С. 109—147.
• Либаний. Речи / С. Шестаков. — Казань, 1914. — Т. I. — 522 с.
• Прокопий Кесарийский. Тайная история // Прокопий Кесарийский. Война с персами. Война с вандалами. Тайная история / Пер., ст., комм. А. А. Чекаловой. Отв. ред. Г. Г. Литаврин. — М.: Наука, 1993. — 570 с. — (Памятники исторической мысли). — ISBN 5-02-009494-3.
• Сократ Схоластик. Церковная история / Пер. СПбДА под ред. И. В. Кривушина. — М.: Росспэн, 1996. — 368 с. — (Классики античности и средневековья). — 2000 экз.
• Степанос Таронаци. [books.google.com/books?id=RyE_AAAAcAAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_atb#v=onepage&q&f=false Всеобщая история Степаноса Таронского, Асохика по прозванию, писателя XI столетия] / Перевод Н.Эмина. — М., 1864. — 335 с.
• Фавстос Бузанд. [www.vehi.net/istoriya/armenia/buzand/index.html История Армении] / Пер. с др.-арм. и коммент. М. А. Геворгяна. Под ред. С. Т. Еремяна. Вступит, ст. Л. С. Хачикяна. — Ереван, 1953.
• Феофилакт Симокатта. История / Вступ. ст. Н. В. Пигулевской. Перевод С. П. Кондратьева. — М.: Издательство Академии наук СССР, 1957. — (Памятники средневековой истории народов Центральной и Восточной Европы).
• Julian. [www.archive.org/details/workswithenglish01juliuoft Works] / Wright, W. C. — Harvard University Press, 1913. — (Loeb Classical Library).
• [books.google.com/books?id=njwgd7YZHi8C The Roman Eastern Frontier and the Persian Wars (AD 226-363). A Documentary History] / Compiled and edited by Michael H. Dodgeon and Samuel N. C. Lieu. — 1991. — 376 p. — ISBN 0-203-73358-4.
• [books.google.com/books?id=zoZIxpQ8A2IC The Roman Eastern Frontier and the Persian Wars AD 363-628] / Compiled and edited by Michael H. Dodgeon, Samuel N. C. Lieu. — Routledge, 2002. — 408 p. — ISBN 0-203-99454-X.

Исследования

на английском языке

• Baynes N. H. Rome and Armenia in the fourth century (англ.) // The English Historical Review. — New York-Bombay-Calcutta, 1910. — Vol. XXV. — P. 625—643.
• Bivar A. D. H. [books.google.ru/books?id=Ko_RafMSGLkC The political history of Iran under the Arsacids] // Cambridge History of Iran. — Cambridge University Press, 1993. — Т. 3(1). — P. 21—99. — ISBN 0-521-20092-X.
• Blois L. de. [books.google.ru/books?id=7-jUAMmMS5cC The policy of the emperor Gallienus]. — BRILL, 1976. — 242 p. — ISBN 90 04 04508 2.
• Bury J. B. [socserv2.mcmaster.ca/~econ/ugcm/3ll3/bury/LateRomanEmpire01.pdf History of the Later Roman Empire from Arcadius to Irene]. — London, 1889. — Т. I. — 482 p.
• Bury J. B. [socserv2.mcmaster.ca/~econ/ugcm/3ll3/bury/LateRomanEmpire02.pdf History of the Later Roman Empire from Arcadius to Irene]. — London, 1889. — Т. II. — 579 p.
• Bury J. B. The date of the battle of Singara (англ.) // Byzantinische Zeitschrift. — Leipzig, 1896. — P. 302—306.
• Butler A. [www.archive.org/details/arabconquestofeg029678mbp The Arab Conquest of Egypt – And the Last Thirty Years of the Roman Dominion]. — Oxford: Clarendon Press, 1902. — 563 p.
• Canepa M. P. [books.google.ru/books?id=57szORf0_B0C The two eyes of the Earth: art and ritual of kingship between Rome]. — Univercity of California Press, 2009. — 425 p. — ISBN 978-0-520-25727-6.
• Croke B., Crow J. Procopius and Dara (англ.) // The Journal of Roman Studies. — 1983. — Vol. 73. — P. 143—159.
• Dignas B., Winter E. [books.google.ru/books?id=MG2hqcRDvJgC Rome and Persia in late antiquity: neighbours and rivals]. — Cambridge University Press, 2007. — 347 p. — ISBN 978-0-511-34248-6.
• Edwell P., Edwell P. M. [books.google.ru/books?id=m93EXbjVDGwC Between Rome and Persia: the middle Euphrates, Mesopotamia and Palmyra under Roman control]. — Routledge, 2008. — 289 p. — ISBN 0-203-93833-X.
• Frye R. N. The History of Ancient Iran. — München, 1984. — ISBN 3 406 09397 3.
• Frye R. N. [books.google.ru/books?id=Ko_RafMSGLkC The political history of Iran under the Sasanians] // Cambridge History of Iran. — Cambridge University Press, 1993. — Т. 3(1). — P. 116—180. — ISBN 0-521-20092-X.
• Gawlikowski M. [docs.google.com/viewer?a=v&q=cache:Gi0QEPplzwYJ:www.centrumarcheologii.uw.edu.pl/fileadmin/pam/PAM_1990_II/473.pdf The first season of excavations in Hatra, Iraq] (англ.) // PAM. — 1990. — Vol. II. — P. 119—121.
• Gibbon E. [www.archive.org/details/historydeclinea02burygoog The History of the Decline and Fall of the Roman Empire] / J. B. Bury. — London, 1901. — Т. III.
• Greatrex G. [books.google.com/?id=9AvjaThtrKYC Byzantium and the East in the Sixth Century] (англ.) // M. Maas The Cambridge companion to the Age of Justinian. — 2005. — P. 477—509.
• Greatrex G., Bardill J. [www.jstor.org/stable/1291743 Antiochus the "Praepositus": A Persian Eunuch at the Court of Theodosius II] (англ.) // Dumbarton Oaks Papers. — 1996. — Vol. 50. — P. 171—197.
• Hollum K. G., Vikan G. [www.jstor.org/stable/1291435 The Trier Ivory, "Adventus" Ceremonial, and the Relics of St. Stephen] (англ.) // Dumbarton Oaks Papers,. — 1979. — Vol. 33. — P. 113—133.
• Hollum K. G. [books.google.ru/books?id=oq1ntYVZnt4C Theodosian empresses: women and imperial dominion in late antiquity]. — University of California Press, 1989. — 258 p. — ISBN 0-520-06801-7.
• Isaac B. The Eastern Frontier // A. Cameron, P. Garnsey The Cambridge Ancient History. — Cambridge, 1998. — Т. XIII (The Late Empire, AD 337–425). — P. 437—460. — ISBN 978-0-521-30200-5.
• Kaegi W. E. [books.google.com/books?id=IvPVEb17uzkC Byzantium and the early Islamic conquests]. — Cambridge University Press, 1995. — 313 p. — ISBN 0 551 41172 6.
• Lenski N. E. [books.google.ru/books?id=uvXo39xOV8kC Failure of empire: Valens and the Roman state in the fourth century A.D]. — University of California Press, 2002. — 454 p. — ISBN 0-520-23332-8.
• Morony M. Sasanids (англ.) // Encyclopaedia of Islam. — Leiden: BRILL, 1997. — Vol. IX. — P. 70—83. — ISBN 90 04 10422 4.
• Naroll R., Bullough V. L., Naroll F. [books.google.ru/books?id=afZnn1NRxIAC Military deterrence in history: a pilot cross-historical survey]. — SUNY Press, 1974. — 416 p. — ISBN 0-87395-047-X.
• Nixon C. E. V., Rodgers B. S. [books.google.ru/books?id=0WlC_UtU8M4C In praise of later Roman emperors: the Panegyrici Latini : introduction, translation, and historical commentary, with the Latin text of R.A.B. Mynors]. — University of California Press, 1994. — 735 p. — ISBN 0-520-08326-1.
• Odahl C. M. [books.google.com/books?id=PN8TMJPugsIC Constantine and the Christian empire]. — Routledge, 2004. — 400 p. — ISBN 0-203-55269-5.
• Pollard N. [books.google.ru/books?id=2ijMkjyG3cQC Soldiers, cities, and civilians in Roman Syria]. — University of Michigan Press, 2000. — 349 p. — ISBN 0-472-11155-8.
• Potter D. S. [books.google.ru/books?id=Da6U4NaBMZAC The Roman Empire at bay, AD 180-395]. — Routledge, 2004. — 762 p. — ISBN 0-203-40117-4.
• A.E. Redgate. [books.google.ru/books?id=e3nef10a3UcC The Armenians]. — Oxford: Blackwell, 1998. — 332 с. — ISBN 0-631-14372-6.
• The Roman Imperial Coinage / H. Mattingly. — London: Sink & Son Ltd, 1927. — Т. V.I. — 500 p.
• Shahîd I. [www.jstor.org/stable/543677 Byzantino-Arabica: The Conference of Ramla, A. D. 524] (англ.) // Journal of Near Eastern Studies. — The University of Chicago Press, 1964. — Vol. 23, fasc. 2. — P. 115—131.
• Shahîd I. [books.google.com/books?id=6oYCfWor5AIC Byzantium and the Arabs in the fifth century]. — Dumbarton Oaks, 1989. — 592 p. — ISBN 0-88402-152-1.
• Shahîd I. [books.google.com/books?id=js30HODt2aYC Byzantium and the Arabs in the Sixth Century]. — Harvard University Press, 2009. — 391 p. — ISBN 978-0-88402-347-0.
• Sicker M. [books.google.ru/books?id=5MYFOWRZ8Z4C The pre-Islamic Middle East]. — Greenwood Publishing Group, 2000. — 231 p. — ISBN 0-275-96890-1.
• Southern P. [books.google.com/books?id=DWiyzw91atgC The Roman Empire from Severus to Constantine]. — London, New York: Routledge, 2001. — 416 p. — ISBN 0-203-45159-7.
• Sundermann W. [books.google.ru/books?id=OQvt90f4IkAC What has come down to us from Manicheism?] / Armin Lange, Eric M. Meyers, Benno Peters. — Light Against Darkness: Dualism in Ancient Mediterranean Religion and the Contemporary World. — Vandenhoeck & Ruprecht, 2011. — 368 p.
• Sykes P. [www.archive.org/details/historyofpersia01sykeuoft A history of Persia]. — London: Macmillan, 1915. — Т. I. — 544 p.
• Vasiliev A. A. [books.google.ru/books?id=Hi9pAAAAMAAJ The Goths in the Crimea]. — The Mediaeval academy of America, 1936. — 292 p.
• Vasiliev A. A. Justin the First. An introduction to the Epoch of Justinian the Great. — Harvard Univercity Press, 1950. — 439 p.
• Wiesehöfer J. [books.google.ru/books?id=yFocMaM49SgC Ancient Persia]. — I.B.Tauris, 2001. — 332 p. — ISBN 1 86064 675 1.
• Williams S. [books.google.ca/books?id=9il6P3TPj-AC Diocletian and the Roman recovery]. — Routledge, 1997. — 264 p. — ISBN 0-415-91827-8.
• Zarrinkūb, Abd Al-Husain. The Arab Conquest of Iran and its Aftermath // The Cambridge History of Iran. — Cambridge University Press, 1975. — Т. 4. — P. 1—56. — DOI:10.1017/CHOL9780521200936.002.

на немецком языке

• Güldenpenning A. [www.archive.org/details/geschichtedesos00glgoog Geschichte des oströmischen Reiches unter den Kaisern Arcadius und Theodosius II]. — Halle, 1885. — 425 p.
• Güterbock K. [www.archive.org/details/festgabederjuris00schi Romisch-Armenien und die römischen satrapieen im vierten bis sechsten jahrhundert] (нем.) // Festgabe der Juristischen Fakultät zu Königsberg für ihren Senior Johann Theodor Schirmer zum 1. August 1900. — Königsberg, 1900. — P. 1—58.
• Hartmann U. [books.google.ru/books?id=BdcHK8Ll1jMC Das palmyrenische Teilreich]. — Berlin: Franz Steiner Verlag, 2001. — 532 p. — ISBN 3-515-07800-2.
• Kreucher G. [books.google.ru/books?id=_x-uCipS6vYC Der Kaiser Marcus Aurelius Probus und seine Zeit]. — Berlin: Franz Steiner Verlag, 2003. — Т. 174. — 298 p. — (Historia Einzelschriften). — ISBN 3-515-08382-0.
• Mosig-Walburg K. [books.google.ru/books?id=5z2iGJFs0g0C Römer und Perser: vom 3. Jahrhundert bis zum Jahr 363 n. Chr]. — Computus Druck Satz Verlag, 2009. — 383 p. — ISBN 978-3-940598-02-8.
• Reiche F. [www.archive.org/details/chronologiederl00reicgoog Chronologie der letzten 6 Bücher des Ammianus Marcellinus]. — Liegnitz: Drück von Adolf Niegisch, 1889. — 74 p.
• Seeck O. Geschichte des Untergangs der antiken Welt. — Stuttgart, 1911. — Т. IV.
• Stein E. [www.archive.org/details/studienzurgeschi00steiuoft Studien zur Geschichte des Byzantinischen Reiches, vornehmlich unter den Kaisern Justinus 2 u. Tiberius Constantinus]. — Stuttgart, 1919. — 199 p.

на русском языке

• Адонц Н. Г. Армения в эпоху Юстиниана. — 2 изд. — Ереван: Изд-во Ереванского Университета, 1971. — 526 с.
• Колесников А. И. Две редакции письма Мухаммеда сасанидскому шаху Хосрову II Парвизу // Палестинский сборник. — 1967. — Вып. 17(80). — С. 74—83.
• Колесников А. И. Иран в начале VII века. — Л.: Наука. Ленингр. отд-ние, 1970. — Т. 22 (85). — 144 с. — (Палестинский сборник).
• Луконин В. Г. Культура сасанидского Ирана в III—V вв. Очерки по истории культуры. — М.: Наука, 1969. — 242 с.
• Манандян Я. А. Маршруты персидских походов императора Ираклия // Византийский временник. — 1950. — Т. 3. — С. 133—153.
• Мнацаканян С. [hpj.asj-oa.am/2316/1/1975%2D4(234).pdf Сооружение о 4-х колоннах в Ани] (рус.) // Պատմաբանասիրական հանդես. — 1975. — Вып. 4. — С. 234-240.
• Пигулевская Н. В. Месопотамия на рубеже V—VI вв. н. э. Сирийская хроника Иешу Стилита как исторический источник / Отв. редактор акад. И.Ю. Крачковский. — Труды института востоковедения. — М.‒ Л.: Издательство Академии наук СССР, 1940. — Т. XXXI. — 176 с.
• Пигулевская Н. В. Византия и Иран на рубеже VI-VII вв. / Отв. редактор акад. В. В. Струве. — Труды института востоковедения. — М.‒ Л.: Издательство Академии наук СССР, 1946. — Т. XLVI. — 291 с.
• Пигулевская Н. В. и др. История Ирана с древнейших времен до конца XVIII века. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1958. — 390 с.
• Пигулевская Н. В. Арабы у границ Византии и Ирана в IV-VI вв. — М.‒ Л.: Наука, 1964.
• Серов В. В. [new.hist.asu.ru/biblio/V2/29-44.pdf Персидские войны Юстиниана I: финансовый аспект] // Алтайский государственный университет. Востоковедные исследования на Алтае: сборник статей. — Барнаул, 2000. — Вып. 2. — С. 29—44.
• Тревер К. В. Очерки по истории и культуре кавказской Албании IV в. до н. э. — VII в. н.э. — М.-Л.: Издательство АН СССР, 1959.
• Фрай Р. Наследие Ирана. — 2 изд. — М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 2002. — 463 с. — ISBN 5-02-018306-7.

на французском языке

• Chaumont M. L. [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/rhr_0035-1423_1964_num_165_2_8015 Les Sassanides et la christianisation de l'Empire iranien au IIIe siècle de notre ère] (фр.) // Revue de l'histoire des religions. — 1964. — Vol. 165, livr. 2. — P. 165—202. — DOI:10.3406/rhr.1964.8015.
• Gagé J. [www.persee.fr/web/revues/home/prescript/article/syria_0039-7946_1965_num_42_3_5816 Comment Sapor a-t-il "triomphé" de Valérien?] (фр.) // Syria. — 1965. — Vol. 42, livr. 3-4. — P. 343—388. — DOI:10.3406/syria.1965.5816.
• Guillaumont A. [www.jstor.org/stable/1291290 Justinien et L'église de Perse] (фр.) // Dumbarton Oaks Papers. — 1970. — Vol. 23. — P. 39—66.
• Labourt J. [www.archive.org/details/lechristianisme01labogoog Le christianisme dans l'empire Perse]. — Paris, 1904. — 358 p.

Древний Рим   Иран

Отрывок, характеризующий Римско-персидские войны

– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
Сзади его стоял адъютант, доктора и мужская прислуга; как бы в церкви, мужчины и женщины разделились. Всё молчало, крестилось, только слышны были церковное чтение, сдержанное, густое басовое пение и в минуты молчания перестановка ног и вздохи. Анна Михайловна, с тем значительным видом, который показывал, что она знает, что делает, перешла через всю комнату к Пьеру и подала ему свечу. Он зажег ее и, развлеченный наблюдениями над окружающими, стал креститься тою же рукой, в которой была свеча.
Младшая, румяная и смешливая княжна Софи, с родинкою, смотрела на него. Она улыбнулась, спрятала свое лицо в платок и долго не открывала его; но, посмотрев на Пьера, опять засмеялась. Она, видимо, чувствовала себя не в силах глядеть на него без смеха, но не могла удержаться, чтобы не смотреть на него, и во избежание искушений тихо перешла за колонну. В середине службы голоса духовенства вдруг замолкли; духовные лица шопотом сказали что то друг другу; старый слуга, державший руку графа, поднялся и обратился к дамам. Анна Михайловна выступила вперед и, нагнувшись над больным, из за спины пальцем поманила к себе Лоррена. Француз доктор, – стоявший без зажженной свечи, прислонившись к колонне, в той почтительной позе иностранца, которая показывает, что, несмотря на различие веры, он понимает всю важность совершающегося обряда и даже одобряет его, – неслышными шагами человека во всей силе возраста подошел к больному, взял своими белыми тонкими пальцами его свободную руку с зеленого одеяла и, отвернувшись, стал щупать пульс и задумался. Больному дали чего то выпить, зашевелились около него, потом опять расступились по местам, и богослужение возобновилось. Во время этого перерыва Пьер заметил, что князь Василий вышел из за своей спинки стула и, с тем же видом, который показывал, что он знает, что делает, и что тем хуже для других, ежели они не понимают его, не подошел к больному, а, пройдя мимо его, присоединился к старшей княжне и с нею вместе направился в глубь спальни, к высокой кровати под шелковыми занавесами. От кровати и князь и княжна оба скрылись в заднюю дверь, но перед концом службы один за другим возвратились на свои места. Пьер обратил на это обстоятельство не более внимания, как и на все другие, раз навсегда решив в своем уме, что всё, что совершалось перед ним нынешний вечер, было так необходимо нужно.
Звуки церковного пения прекратились, и послышался голос духовного лица, которое почтительно поздравляло больного с принятием таинства. Больной лежал всё так же безжизненно и неподвижно. Вокруг него всё зашевелилось, послышались шаги и шопоты, из которых шопот Анны Михайловны выдавался резче всех.
Пьер слышал, как она сказала:
– Непременно надо перенести на кровать, здесь никак нельзя будет…
Больного так обступили доктора, княжны и слуги, что Пьер уже не видал той красно желтой головы с седою гривой, которая, несмотря на то, что он видел и другие лица, ни на мгновение не выходила у него из вида во всё время службы. Пьер догадался по осторожному движению людей, обступивших кресло, что умирающего поднимали и переносили.
– За мою руку держись, уронишь так, – послышался ему испуганный шопот одного из слуг, – снизу… еще один, – говорили голоса, и тяжелые дыхания и переступанья ногами людей стали торопливее, как будто тяжесть, которую они несли, была сверх сил их.
Несущие, в числе которых была и Анна Михайловна, поровнялись с молодым человеком, и ему на мгновение из за спин и затылков людей показалась высокая, жирная, открытая грудь, тучные плечи больного, приподнятые кверху людьми, державшими его под мышки, и седая курчавая, львиная голова. Голова эта, с необычайно широким лбом и скулами, красивым чувственным ртом и величественным холодным взглядом, была не обезображена близостью смерти. Она была такая же, какою знал ее Пьер назад тому три месяца, когда граф отпускал его в Петербург. Но голова эта беспомощно покачивалась от неровных шагов несущих, и холодный, безучастный взгляд не знал, на чем остановиться.
Прошло несколько минут суетни около высокой кровати; люди, несшие больного, разошлись. Анна Михайловна дотронулась до руки Пьера и сказала ему: «Venez». [Идите.] Пьер вместе с нею подошел к кровати, на которой, в праздничной позе, видимо, имевшей отношение к только что совершенному таинству, был положен больной. Он лежал, высоко опираясь головой на подушки. Руки его были симметрично выложены на зеленом шелковом одеяле ладонями вниз. Когда Пьер подошел, граф глядел прямо на него, но глядел тем взглядом, которого смысл и значение нельзя понять человеку. Или этот взгляд ровно ничего не говорил, как только то, что, покуда есть глаза, надо же глядеть куда нибудь, или он говорил слишком многое. Пьер остановился, не зная, что ему делать, и вопросительно оглянулся на свою руководительницу Анну Михайловну. Анна Михайловна сделала ему торопливый жест глазами, указывая на руку больного и губами посылая ей воздушный поцелуй. Пьер, старательно вытягивая шею, чтоб не зацепить за одеяло, исполнил ее совет и приложился к ширококостной и мясистой руке. Ни рука, ни один мускул лица графа не дрогнули. Пьер опять вопросительно посмотрел на Анну Михайловну, спрашивая теперь, что ему делать. Анна Михайловна глазами указала ему на кресло, стоявшее подле кровати. Пьер покорно стал садиться на кресло, глазами продолжая спрашивать, то ли он сделал, что нужно. Анна Михайловна одобрительно кивнула головой. Пьер принял опять симметрично наивное положение египетской статуи, видимо, соболезнуя о том, что неуклюжее и толстое тело его занимало такое большое пространство, и употребляя все душевные силы, чтобы казаться как можно меньше. Он смотрел на графа. Граф смотрел на то место, где находилось лицо Пьера, в то время как он стоял. Анна Михайловна являла в своем положении сознание трогательной важности этой последней минуты свидания отца с сыном. Это продолжалось две минуты, которые показались Пьеру часом. Вдруг в крупных мускулах и морщинах лица графа появилось содрогание. Содрогание усиливалось, красивый рот покривился (тут только Пьер понял, до какой степени отец его был близок к смерти), из перекривленного рта послышался неясный хриплый звук. Анна Михайловна старательно смотрела в глаза больному и, стараясь угадать, чего было нужно ему, указывала то на Пьера, то на питье, то шопотом вопросительно называла князя Василия, то указывала на одеяло. Глаза и лицо больного выказывали нетерпение. Он сделал усилие, чтобы взглянуть на слугу, который безотходно стоял у изголовья постели.
– На другой бочок перевернуться хотят, – прошептал слуга и поднялся, чтобы переворотить лицом к стене тяжелое тело графа.
Пьер встал, чтобы помочь слуге.
В то время как графа переворачивали, одна рука его беспомощно завалилась назад, и он сделал напрасное усилие, чтобы перетащить ее. Заметил ли граф тот взгляд ужаса, с которым Пьер смотрел на эту безжизненную руку, или какая другая мысль промелькнула в его умирающей голове в эту минуту, но он посмотрел на непослушную руку, на выражение ужаса в лице Пьера, опять на руку, и на лице его явилась так не шедшая к его чертам слабая, страдальческая улыбка, выражавшая как бы насмешку над своим собственным бессилием. Неожиданно, при виде этой улыбки, Пьер почувствовал содрогание в груди, щипанье в носу, и слезы затуманили его зрение. Больного перевернули на бок к стене. Он вздохнул.
– Il est assoupi, [Он задремал,] – сказала Анна Михайловна, заметив приходившую на смену княжну. – Аllons. [Пойдем.]
Пьер вышел.


В приемной никого уже не было, кроме князя Василия и старшей княжны, которые, сидя под портретом Екатерины, о чем то оживленно говорили. Как только они увидали Пьера с его руководительницей, они замолчали. Княжна что то спрятала, как показалось Пьеру, и прошептала:
– Не могу видеть эту женщину.
– Catiche a fait donner du the dans le petit salon, – сказал князь Василий Анне Михайловне. – Allez, ma pauvre Анна Михайловна, prenez quelque сhose, autrement vous ne suffirez pas. [Катишь велела подать чаю в маленькой гостиной. Вы бы пошли, бедная Анна Михайловна, подкрепили себя, а то вас не хватит.]
Пьеру он ничего не сказал, только пожал с чувством его руку пониже плеча. Пьер с Анной Михайловной прошли в petit salon. [маленькую гостиную.]
– II n'y a rien qui restaure, comme une tasse de cet excellent the russe apres une nuit blanche, [Ничто так не восстановляет после бессонной ночи, как чашка этого превосходного русского чаю.] – говорил Лоррен с выражением сдержанной оживленности, отхлебывая из тонкой, без ручки, китайской чашки, стоя в маленькой круглой гостиной перед столом, на котором стоял чайный прибор и холодный ужин. Около стола собрались, чтобы подкрепить свои силы, все бывшие в эту ночь в доме графа Безухого. Пьер хорошо помнил эту маленькую круглую гостиную, с зеркалами и маленькими столиками. Во время балов в доме графа, Пьер, не умевший танцовать, любил сидеть в этой маленькой зеркальной и наблюдать, как дамы в бальных туалетах, брильянтах и жемчугах на голых плечах, проходя через эту комнату, оглядывали себя в ярко освещенные зеркала, несколько раз повторявшие их отражения. Теперь та же комната была едва освещена двумя свечами, и среди ночи на одном маленьком столике беспорядочно стояли чайный прибор и блюда, и разнообразные, непраздничные люди, шопотом переговариваясь, сидели в ней, каждым движением, каждым словом показывая, что никто не забывает и того, что делается теперь и имеет еще совершиться в спальне. Пьер не стал есть, хотя ему и очень хотелось. Он оглянулся вопросительно на свою руководительницу и увидел, что она на цыпочках выходила опять в приемную, где остался князь Василий с старшею княжной. Пьер полагал, что и это было так нужно, и, помедлив немного, пошел за ней. Анна Михайловна стояла подле княжны, и обе они в одно время говорили взволнованным шопотом:
– Позвольте мне, княгиня, знать, что нужно и что ненужно, – говорила княжна, видимо, находясь в том же взволнованном состоянии, в каком она была в то время, как захлопывала дверь своей комнаты.
– Но, милая княжна, – кротко и убедительно говорила Анна Михайловна, заступая дорогу от спальни и не пуская княжну, – не будет ли это слишком тяжело для бедного дядюшки в такие минуты, когда ему нужен отдых? В такие минуты разговор о мирском, когда его душа уже приготовлена…
Князь Василий сидел на кресле, в своей фамильярной позе, высоко заложив ногу на ногу. Щеки его сильно перепрыгивали и, опустившись, казались толще внизу; но он имел вид человека, мало занятого разговором двух дам.
– Voyons, ma bonne Анна Михайловна, laissez faire Catiche. [Оставьте Катю делать, что она знает.] Вы знаете, как граф ее любит.
– Я и не знаю, что в этой бумаге, – говорила княжна, обращаясь к князю Василью и указывая на мозаиковый портфель, который она держала в руках. – Я знаю только, что настоящее завещание у него в бюро, а это забытая бумага…
Она хотела обойти Анну Михайловну, но Анна Михайловна, подпрыгнув, опять загородила ей дорогу.
– Я знаю, милая, добрая княжна, – сказала Анна Михайловна, хватаясь рукой за портфель и так крепко, что видно было, она не скоро его пустит. – Милая княжна, я вас прошу, я вас умоляю, пожалейте его. Je vous en conjure… [Умоляю вас…]
Княжна молчала. Слышны были только звуки усилий борьбы зa портфель. Видно было, что ежели она заговорит, то заговорит не лестно для Анны Михайловны. Анна Михайловна держала крепко, но, несмотря на то, голос ее удерживал всю свою сладкую тягучесть и мягкость.
– Пьер, подойдите сюда, мой друг. Я думаю, что он не лишний в родственном совете: не правда ли, князь?
– Что же вы молчите, mon cousin? – вдруг вскрикнула княжна так громко, что в гостиной услыхали и испугались ее голоса. – Что вы молчите, когда здесь Бог знает кто позволяет себе вмешиваться и делать сцены на пороге комнаты умирающего. Интриганка! – прошептала она злобно и дернула портфель изо всей силы.
Но Анна Михайловна сделала несколько шагов, чтобы не отстать от портфеля, и перехватила руку.
– Oh! – сказал князь Василий укоризненно и удивленно. Он встал. – C'est ridicule. Voyons, [Это смешно. Ну, же,] пустите. Я вам говорю.
Княжна пустила.
– И вы!
Анна Михайловна не послушалась его.
– Пустите, я вам говорю. Я беру всё на себя. Я пойду и спрошу его. Я… довольно вам этого.
– Mais, mon prince, [Но, князь,] – говорила Анна Михайловна, – после такого великого таинства дайте ему минуту покоя. Вот, Пьер, скажите ваше мнение, – обратилась она к молодому человеку, который, вплоть подойдя к ним, удивленно смотрел на озлобленное, потерявшее всё приличие лицо княжны и на перепрыгивающие щеки князя Василья.
– Помните, что вы будете отвечать за все последствия, – строго сказал князь Василий, – вы не знаете, что вы делаете.
– Мерзкая женщина! – вскрикнула княжна, неожиданно бросаясь на Анну Михайловну и вырывая портфель.
Князь Василий опустил голову и развел руками.
В эту минуту дверь, та страшная дверь, на которую так долго смотрел Пьер и которая так тихо отворялась, быстро, с шумом откинулась, стукнув об стену, и средняя княжна выбежала оттуда и всплеснула руками.
– Что вы делаете! – отчаянно проговорила она. – II s'en va et vous me laissez seule. [Он умирает, а вы меня оставляете одну.]
Старшая княжна выронила портфель. Анна Михайловна быстро нагнулась и, подхватив спорную вещь, побежала в спальню. Старшая княжна и князь Василий, опомнившись, пошли за ней. Через несколько минут первая вышла оттуда старшая княжна с бледным и сухим лицом и прикушенною нижнею губой. При виде Пьера лицо ее выразило неудержимую злобу.
– Да, радуйтесь теперь, – сказала она, – вы этого ждали.
И, зарыдав, она закрыла лицо платком и выбежала из комнаты.
За княжной вышел князь Василий. Он, шатаясь, дошел до дивана, на котором сидел Пьер, и упал на него, закрыв глаза рукой. Пьер заметил, что он был бледен и что нижняя челюсть его прыгала и тряслась, как в лихорадочной дрожи.
– Ах, мой друг! – сказал он, взяв Пьера за локоть; и в голосе его была искренность и слабость, которых Пьер никогда прежде не замечал в нем. – Сколько мы грешим, сколько мы обманываем, и всё для чего? Мне шестой десяток, мой друг… Ведь мне… Всё кончится смертью, всё. Смерть ужасна. – Он заплакал.
Анна Михайловна вышла последняя. Она подошла к Пьеру тихими, медленными шагами.
– Пьер!… – сказала она.
Пьер вопросительно смотрел на нее. Она поцеловала в лоб молодого человека, увлажая его слезами. Она помолчала.
– II n'est plus… [Его не стало…]
Пьер смотрел на нее через очки.
– Allons, je vous reconduirai. Tachez de pleurer. Rien ne soulage, comme les larmes. [Пойдемте, я вас провожу. Старайтесь плакать: ничто так не облегчает, как слезы.]
Она провела его в темную гостиную и Пьер рад был, что никто там не видел его лица. Анна Михайловна ушла от него, и когда она вернулась, он, подложив под голову руку, спал крепким сном.
На другое утро Анна Михайловна говорила Пьеру:
– Oui, mon cher, c'est une grande perte pour nous tous. Je ne parle pas de vous. Mais Dieu vous soutndra, vous etes jeune et vous voila a la tete d'une immense fortune, je l'espere. Le testament n'a pas ete encore ouvert. Je vous connais assez pour savoir que cela ne vous tourienera pas la tete, mais cela vous impose des devoirs, et il faut etre homme. [Да, мой друг, это великая потеря для всех нас, не говоря о вас. Но Бог вас поддержит, вы молоды, и вот вы теперь, надеюсь, обладатель огромного богатства. Завещание еще не вскрыто. Я довольно вас знаю и уверена, что это не вскружит вам голову; но это налагает на вас обязанности; и надо быть мужчиной.]
Пьер молчал.
– Peut etre plus tard je vous dirai, mon cher, que si je n'avais pas ete la, Dieu sait ce qui serait arrive. Vous savez, mon oncle avant hier encore me promettait de ne pas oublier Boris. Mais il n'a pas eu le temps. J'espere, mon cher ami, que vous remplirez le desir de votre pere. [После я, может быть, расскажу вам, что если б я не была там, то Бог знает, что бы случилось. Вы знаете, что дядюшка третьего дня обещал мне не забыть Бориса, но не успел. Надеюсь, мой друг, вы исполните желание отца.]
Пьер, ничего не понимая и молча, застенчиво краснея, смотрел на княгиню Анну Михайловну. Переговорив с Пьером, Анна Михайловна уехала к Ростовым и легла спать. Проснувшись утром, она рассказывала Ростовым и всем знакомым подробности смерти графа Безухого. Она говорила, что граф умер так, как и она желала бы умереть, что конец его был не только трогателен, но и назидателен; последнее же свидание отца с сыном было до того трогательно, что она не могла вспомнить его без слез, и что она не знает, – кто лучше вел себя в эти страшные минуты: отец ли, который так всё и всех вспомнил в последние минуты и такие трогательные слова сказал сыну, или Пьер, на которого жалко было смотреть, как он был убит и как, несмотря на это, старался скрыть свою печаль, чтобы не огорчить умирающего отца. «C'est penible, mais cela fait du bien; ca eleve l'ame de voir des hommes, comme le vieux comte et son digne fils», [Это тяжело, но это спасительно; душа возвышается, когда видишь таких людей, как старый граф и его достойный сын,] говорила она. О поступках княжны и князя Василья она, не одобряя их, тоже рассказывала, но под большим секретом и шопотом.


В Лысых Горах, имении князя Николая Андреевича Болконского, ожидали с каждым днем приезда молодого князя Андрея с княгиней; но ожидание не нарушало стройного порядка, по которому шла жизнь в доме старого князя. Генерал аншеф князь Николай Андреевич, по прозванию в обществе le roi de Prusse, [король прусский,] с того времени, как при Павле был сослан в деревню, жил безвыездно в своих Лысых Горах с дочерью, княжною Марьей, и при ней компаньонкой, m lle Bourienne. [мадмуазель Бурьен.] И в новое царствование, хотя ему и был разрешен въезд в столицы, он также продолжал безвыездно жить в деревне, говоря, что ежели кому его нужно, то тот и от Москвы полтораста верст доедет до Лысых Гор, а что ему никого и ничего не нужно. Он говорил, что есть только два источника людских пороков: праздность и суеверие, и что есть только две добродетели: деятельность и ум. Он сам занимался воспитанием своей дочери и, чтобы развивать в ней обе главные добродетели, до двадцати лет давал ей уроки алгебры и геометрии и распределял всю ее жизнь в беспрерывных занятиях. Сам он постоянно был занят то писанием своих мемуаров, то выкладками из высшей математики, то точением табакерок на станке, то работой в саду и наблюдением над постройками, которые не прекращались в его имении. Так как главное условие для деятельности есть порядок, то и порядок в его образе жизни был доведен до последней степени точности. Его выходы к столу совершались при одних и тех же неизменных условиях, и не только в один и тот же час, но и минуту. С людьми, окружавшими его, от дочери до слуг, князь был резок и неизменно требователен, и потому, не быв жестоким, он возбуждал к себе страх и почтительность, каких не легко мог бы добиться самый жестокий человек. Несмотря на то, что он был в отставке и не имел теперь никакого значения в государственных делах, каждый начальник той губернии, где было имение князя, считал своим долгом являться к нему и точно так же, как архитектор, садовник или княжна Марья, дожидался назначенного часа выхода князя в высокой официантской. И каждый в этой официантской испытывал то же чувство почтительности и даже страха, в то время как отворялась громадно высокая дверь кабинета и показывалась в напудренном парике невысокая фигурка старика, с маленькими сухими ручками и серыми висячими бровями, иногда, как он насупливался, застилавшими блеск умных и точно молодых блестящих глаз.
В день приезда молодых, утром, по обыкновению, княжна Марья в урочный час входила для утреннего приветствия в официантскую и со страхом крестилась и читала внутренно молитву. Каждый день она входила и каждый день молилась о том, чтобы это ежедневное свидание сошло благополучно.
Сидевший в официантской пудреный старик слуга тихим движением встал и шопотом доложил: «Пожалуйте».
Из за двери слышались равномерные звуки станка. Княжна робко потянула за легко и плавно отворяющуюся дверь и остановилась у входа. Князь работал за станком и, оглянувшись, продолжал свое дело.
Огромный кабинет был наполнен вещами, очевидно, беспрестанно употребляемыми. Большой стол, на котором лежали книги и планы, высокие стеклянные шкафы библиотеки с ключами в дверцах, высокий стол для писания в стоячем положении, на котором лежала открытая тетрадь, токарный станок, с разложенными инструментами и с рассыпанными кругом стружками, – всё выказывало постоянную, разнообразную и порядочную деятельность. По движениям небольшой ноги, обутой в татарский, шитый серебром, сапожок, по твердому налеганию жилистой, сухощавой руки видна была в князе еще упорная и много выдерживающая сила свежей старости. Сделав несколько кругов, он снял ногу с педали станка, обтер стамеску, кинул ее в кожаный карман, приделанный к станку, и, подойдя к столу, подозвал дочь. Он никогда не благословлял своих детей и только, подставив ей щетинистую, еще небритую нынче щеку, сказал, строго и вместе с тем внимательно нежно оглядев ее:
– Здорова?… ну, так садись!
Он взял тетрадь геометрии, писанную его рукой, и подвинул ногой свое кресло.
– На завтра! – сказал он, быстро отыскивая страницу и от параграфа до другого отмечая жестким ногтем.
Княжна пригнулась к столу над тетрадью.
– Постой, письмо тебе, – вдруг сказал старик, доставая из приделанного над столом кармана конверт, надписанный женскою рукой, и кидая его на стол.
Лицо княжны покрылось красными пятнами при виде письма. Она торопливо взяла его и пригнулась к нему.
– От Элоизы? – спросил князь, холодною улыбкой выказывая еще крепкие и желтоватые зубы.
– Да, от Жюли, – сказала княжна, робко взглядывая и робко улыбаясь.
– Еще два письма пропущу, а третье прочту, – строго сказал князь, – боюсь, много вздору пишете. Третье прочту.
– Прочтите хоть это, mon pere, [батюшка,] – отвечала княжна, краснея еще более и подавая ему письмо.
– Третье, я сказал, третье, – коротко крикнул князь, отталкивая письмо, и, облокотившись на стол, пододвинул тетрадь с чертежами геометрии.
– Ну, сударыня, – начал старик, пригнувшись близко к дочери над тетрадью и положив одну руку на спинку кресла, на котором сидела княжна, так что княжна чувствовала себя со всех сторон окруженною тем табачным и старчески едким запахом отца, который она так давно знала. – Ну, сударыня, треугольники эти подобны; изволишь видеть, угол abc…
Княжна испуганно взглядывала на близко от нее блестящие глаза отца; красные пятна переливались по ее лицу, и видно было, что она ничего не понимает и так боится, что страх помешает ей понять все дальнейшие толкования отца, как бы ясны они ни были. Виноват ли был учитель или виновата была ученица, но каждый день повторялось одно и то же: у княжны мутилось в глазах, она ничего не видела, не слышала, только чувствовала близко подле себя сухое лицо строгого отца, чувствовала его дыхание и запах и только думала о том, как бы ей уйти поскорее из кабинета и у себя на просторе понять задачу.
Старик выходил из себя: с грохотом отодвигал и придвигал кресло, на котором сам сидел, делал усилия над собой, чтобы не разгорячиться, и почти всякий раз горячился, бранился, а иногда швырял тетрадью.
Княжна ошиблась ответом.
– Ну, как же не дура! – крикнул князь, оттолкнув тетрадь и быстро отвернувшись, но тотчас же встал, прошелся, дотронулся руками до волос княжны и снова сел.
Он придвинулся и продолжал толкование.
– Нельзя, княжна, нельзя, – сказал он, когда княжна, взяв и закрыв тетрадь с заданными уроками, уже готовилась уходить, – математика великое дело, моя сударыня. А чтобы ты была похожа на наших глупых барынь, я не хочу. Стерпится слюбится. – Он потрепал ее рукой по щеке. – Дурь из головы выскочит.
Она хотела выйти, он остановил ее жестом и достал с высокого стола новую неразрезанную книгу.
– Вот еще какой то Ключ таинства тебе твоя Элоиза посылает. Религиозная. А я ни в чью веру не вмешиваюсь… Просмотрел. Возьми. Ну, ступай, ступай!
Он потрепал ее по плечу и сам запер за нею дверь.
Княжна Марья возвратилась в свою комнату с грустным, испуганным выражением, которое редко покидало ее и делало ее некрасивое, болезненное лицо еще более некрасивым, села за свой письменный стол, уставленный миниатюрными портретами и заваленный тетрадями и книгами. Княжна была столь же беспорядочная, как отец ее порядочен. Она положила тетрадь геометрии и нетерпеливо распечатала письмо. Письмо было от ближайшего с детства друга княжны; друг этот была та самая Жюли Карагина, которая была на именинах у Ростовых:
Жюли писала:
«Chere et excellente amie, quelle chose terrible et effrayante que l'absence! J'ai beau me dire que la moitie de mon existence et de mon bonheur est en vous, que malgre la distance qui nous separe, nos coeurs sont unis par des liens indissolubles; le mien se revolte contre la destinee, et je ne puis, malgre les plaisirs et les distractions qui m'entourent, vaincre une certaine tristesse cachee que je ressens au fond du coeur depuis notre separation. Pourquoi ne sommes nous pas reunies, comme cet ete dans votre grand cabinet sur le canape bleu, le canape a confidences? Pourquoi ne puis je, comme il y a trois mois, puiser de nouvelles forces morales dans votre regard si doux, si calme et si penetrant, regard que j'aimais tant et que je crois voir devant moi, quand je vous ecris».
[Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько ни твержу себе, что половина моего существования и моего счастия в вас, что, несмотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы, и, несмотря на удовольствия и рассеяния, которые меня окружают, я не могу подавить некоторую скрытую грусть, которую испытываю в глубине сердца со времени нашей разлуки. Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване «признаний»? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде, кротком, спокойном и проницательном, который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?]
Прочтя до этого места, княжна Марья вздохнула и оглянулась в трюмо, которое стояло направо от нее. Зеркало отразило некрасивое слабое тело и худое лицо. Глаза, всегда грустные, теперь особенно безнадежно смотрели на себя в зеркало. «Она мне льстит», подумала княжна, отвернулась и продолжала читать. Жюли, однако, не льстила своему другу: действительно, и глаза княжны, большие, глубокие и лучистые (как будто лучи теплого света иногда снопами выходили из них), были так хороши, что очень часто, несмотря на некрасивость всего лица, глаза эти делались привлекательнее красоты. Но княжна никогда не видала хорошего выражения своих глаз, того выражения, которое они принимали в те минуты, когда она не думала о себе. Как и у всех людей, лицо ее принимало натянуто неестественное, дурное выражение, как скоро она смотрелась в зеркало. Она продолжала читать: 211
«Tout Moscou ne parle que guerre. L'un de mes deux freres est deja a l'etranger, l'autre est avec la garde, qui se met en Marieche vers la frontiere. Notre cher еmpereur a quitte Petersbourg et, a ce qu'on pretend, compte lui meme exposer sa precieuse existence aux chances de la guerre. Du veuille que le monstre corsicain, qui detruit le repos de l'Europe, soit terrasse par l'ange que le Tout Рuissant, dans Sa misericorde, nous a donnee pour souverain. Sans parler de mes freres, cette guerre m'a privee d'une relation des plus cheres a mon coeur. Je parle du jeune Nicolas Rostoff, qui avec son enthousiasme n'a pu supporter l'inaction et a quitte l'universite pour aller s'enroler dans l'armee. Eh bien, chere Marieie, je vous avouerai, que, malgre son extreme jeunesse, son depart pour l'armee a ete un grand chagrin pour moi. Le jeune homme, dont je vous parlais cet ete, a tant de noblesse, de veritable jeunesse qu'on rencontre si rarement dans le siecle оu nous vivons parmi nos villards de vingt ans. Il a surtout tant de franchise et de coeur. Il est tellement pur et poetique, que mes relations avec lui, quelque passageres qu'elles fussent, ont ete l'une des plus douees jouissances de mon pauvre coeur, qui a deja tant souffert. Je vous raconterai un jour nos adieux et tout ce qui s'est dit en partant. Tout cela est encore trop frais. Ah! chere amie, vous etes heureuse de ne pas connaitre ces jouissances et ces peines si poignantes. Vous etes heureuse, puisque les derienieres sont ordinairement les plus fortes! Je sais fort bien, que le comte Nicolas est trop jeune pour pouvoir jamais devenir pour moi quelque chose de plus qu'un ami, mais cette douee amitie, ces relations si poetiques et si pures ont ete un besoin pour mon coeur. Mais n'en parlons plus. La grande nouvelle du jour qui occupe tout Moscou est la mort du vieux comte Безухой et son heritage. Figurez vous que les trois princesses n'ont recu que tres peu de chose, le prince Basile rien, est que c'est M. Pierre qui a tout herite, et qui par dessus le Marieche a ete reconnu pour fils legitime, par consequent comte Безухой est possesseur de la plus belle fortune de la Russie. On pretend que le prince Basile a joue un tres vilain role dans toute cette histoire et qu'il est reparti tout penaud pour Petersbourg.
«Je vous avoue, que je comprends tres peu toutes ces affaires de legs et de testament; ce que je sais, c'est que depuis que le jeune homme que nous connaissions tous sous le nom de M. Pierre les tout court est devenu comte Безухой et possesseur de l'une des plus grandes fortunes de la Russie, je m'amuse fort a observer les changements de ton et des manieres des mamans accablees de filles a Marieier et des demoiselles elles memes a l'egard de cet individu, qui, par parenthese, m'a paru toujours etre un pauvre, sire. Comme on s'amuse depuis deux ans a me donner des promis que je ne connais pas le plus souvent, la chronique matrimoniale de Moscou me fait comtesse Безухой. Mais vous sentez bien que je ne me souc nullement de le devenir. A propos de Marieiage, savez vous que tout derienierement la tante en general Анна Михайловна, m'a confie sous le sceau du plus grand secret un projet de Marieiage pour vous. Ce n'est ni plus, ni moins, que le fils du prince Basile, Anatole, qu'on voudrait ranger en le Marieiant a une personne riche et distinguee, et c'est sur vous qu'est tombe le choix des parents. Je ne sais comment vous envisagerez la chose, mais j'ai cru de mon devoir de vous en avertir. On le dit tres beau et tres mauvais sujet; c'est tout ce que j'ai pu savoir sur son compte.
«Mais assez de bavardage comme cela. Je finis mon second feuillet, et maman me fait chercher pour aller diner chez les Apraksines. Lisez le livre mystique que je vous envoie et qui fait fureur chez nous. Quoiqu'il y ait des choses dans ce livre difficiles a atteindre avec la faible conception humaine, c'est un livre admirable dont la lecture calme et eleve l'ame. Adieu. Mes respects a monsieur votre pere et mes compliments a m elle Bourienne. Je vous embrasse comme je vous aime. Julie».
«P.S.Donnez moi des nouvelles de votre frere et de sa charmante petite femme».
[Вся Москва только и говорит что о войне. Один из моих двух братьев уже за границей, другой с гвардией, которая выступает в поход к границе. Наш милый государь оставляет Петербург и, как предполагают, намерен сам подвергнуть свое драгоценное существование случайностям войны. Дай Бог, чтобы корсиканское чудовище, которое возмущает спокойствие Европы, было низвергнуто ангелом, которого Всемогущий в Своей благости поставил над нами повелителем. Не говоря уже о моих братьях, эта война лишила меня одного из отношений самых близких моему сердцу. Я говорю о молодом Николае Ростове; который, при своем энтузиазме, не мог переносить бездействия и оставил университет, чтобы поступить в армию. Признаюсь вам, милая Мари, что, несмотря на его чрезвычайную молодость, отъезд его в армию был для меня большим горем. В молодом человеке, о котором я говорила вам прошлым летом, столько благородства, истинной молодости, которую встречаешь так редко в наш век между двадцатилетними стариками! У него особенно так много откровенности и сердца. Он так чист и полон поэзии, что мои отношения к нему, при всей мимолетности своей, были одною из самых сладостных отрад моего бедного сердца, которое уже так много страдало. Я вам расскажу когда нибудь наше прощанье и всё, что говорилось при прощании. Всё это еще слишком свежо… Ах! милый друг, вы счастливы, что не знаете этих жгучих наслаждений, этих жгучих горестей. Вы счастливы, потому что последние обыкновенно сильнее первых. Я очень хорошо знаю, что граф Николай слишком молод для того, чтобы сделаться для меня чем нибудь кроме как другом. Но эта сладкая дружба, эти столь поэтические и столь чистые отношения были потребностью моего сердца. Но довольно об этом.
«Главная новость, занимающая всю Москву, – смерть старого графа Безухого и его наследство. Представьте себе, три княжны получили какую то малость, князь Василий ничего, а Пьер – наследник всего и, сверх того, признан законным сыном и потому графом Безухим и владельцем самого огромного состояния в России. Говорят, что князь Василий играл очень гадкую роль во всей этой истории, и что он уехал в Петербург очень сконфуженный. Признаюсь вам, я очень плохо понимаю все эти дела по духовным завещаниям; знаю только, что с тех пор как молодой человек, которого мы все знали под именем просто Пьера, сделался графом Безухим и владельцем одного из лучших состояний России, – я забавляюсь наблюдениями над переменой тона маменек, у которых есть дочери невесты, и самих барышень в отношении к этому господину, который (в скобках будь сказано) всегда казался мне очень ничтожным. Так как уже два года все забавляются тем, чтобы приискивать мне женихов, которых я большею частью не знаю, то брачная хроника Москвы делает меня графинею Безуховой. Но вы понимаете, что я нисколько этого не желаю. Кстати о браках. Знаете ли вы, что недавно всеобщая тетушка Анна Михайловна доверила мне, под величайшим секретом, замысел устроить ваше супружество. Это ни более ни менее как сын князя Василья, Анатоль, которого хотят пристроить, женив его на богатой и знатной девице, и на вас пал выбор родителей. Я не знаю, как вы посмотрите на это дело, но я сочла своим долгом предуведомить вас. Он, говорят, очень хорош и большой повеса. Вот всё, что я могла узнать о нем.
Но будет болтать. Кончаю мой второй листок, а маменька прислала за мной, чтобы ехать обедать к Апраксиным.
Прочитайте мистическую книгу, которую я вам посылаю; она имеет у нас огромный успех. Хотя в ней есть вещи, которые трудно понять слабому уму человеческому, но это превосходная книга; чтение ее успокоивает и возвышает душу. Прощайте. Мое почтение вашему батюшке и мои приветствия m lle Бурьен. Обнимаю вас от всего сердца. Юлия.
PS. Известите меня о вашем брате и о его прелестной жене.]
Княжна подумала, задумчиво улыбаясь (при чем лицо ее, освещенное ее лучистыми глазами, совершенно преобразилось), и, вдруг поднявшись, тяжело ступая, перешла к столу. Она достала бумагу, и рука ее быстро начала ходить по ней. Так писала она в ответ:
«Chere et excellente ami. Votre lettre du 13 m'a cause une grande joie. Vous m'aimez donc toujours, ma poetique Julie.
L'absence, dont vous dites tant de mal, n'a donc pas eu son influenсе habituelle sur vous. Vous vous plaignez de l'absence – que devrai je dire moi, si j'osais me plaindre, privee de tous ceux qui me sont chers? Ah l si nous n'avions pas la religion pour nous consoler, la vie serait bien triste. Pourquoi me supposez vous un regard severe, quand vous me parlez de votre affection pour le jeune homme? Sous ce rapport je ne suis rigide que pour moi. Je comprends ces sentiments chez les autres et si je ne puis approuver ne les ayant jamais ressentis, je ne les condamiene pas. Me parait seulement que l'amour chretien, l'amour du prochain, l'amour pour ses ennemis est plus meritoire, plus doux et plus beau, que ne le sont les sentiments que peuvent inspire les beaux yeux d'un jeune homme a une jeune fille poetique et aimante comme vous.
«La nouvelle de la mort du comte Безухой nous est parvenue avant votre lettre, et mon pere en a ete tres affecte. Il dit que c'etait avant derienier representant du grand siecle, et qu'a present c'est son tour; mais qu'il fera son possible pour que son tour vienne le plus tard possible. Que Dieu nous garde de ce terrible malheur! Je ne puis partager votre opinion sur Pierre que j'ai connu enfant. Il me paraissait toujours avoir un coeur excellent, et c'est la qualite que j'estime le plus dans les gens. Quant a son heritage et au role qu'y a joue le prince Basile, c'est bien triste pour tous les deux. Ah! chere amie, la parole de notre divin Sauveur qu'il est plus aise a un hameau de passer par le trou d'une aiguille, qu'il ne l'est a un riche d'entrer dans le royaume de Dieu, cette parole est terriblement vraie; je plains le prince Basile et je regrette encore davantage Pierre. Si jeune et accable de cette richesse, que de tentations n'aura t il pas a subir! Si on me demandait ce que je desirerais le plus au monde, ce serait d'etre plus pauvre que le plus pauvre des mendiants. Mille graces, chere amie, pour l'ouvrage que vous m'envoyez, et qui fait si grande fureur chez vous. Cependant, puisque vous me dites qu'au milieu de plusurs bonnes choses il y en a d'autres que la faible conception humaine ne peut atteindre, il me parait assez inutile de s'occuper d'une lecture inintelligible, qui par la meme ne pourrait etre d'aucun fruit. Je n'ai jamais pu comprendre la passion qu'ont certaines personnes de s'embrouiller l'entendement, en s'attachant a des livres mystiques, qui n'elevent que des doutes dans leurs esprits, exaltant leur imagination et leur donnent un caractere d'exageration tout a fait contraire a la simplicite chretnne. Lisons les Apotres et l'Evangile. Ne cherchons pas a penetrer ce que ceux la renferment de mysterux, car, comment oserions nous, miserables pecheurs que nous sommes, pretendre a nous initier dans les secrets terribles et sacres de la Providence, tant que nous portons cette depouille charienelle, qui eleve entre nous et l'Eterienel un voile impenetrable? Borienons nous donc a etudr les principes sublimes que notre divin Sauveur nous a laisse pour notre conduite ici bas; cherchons a nous y conformer et a les suivre, persuadons nous que moins nous donnons d'essor a notre faible esprit humain et plus il est agreable a Dieu, Qui rejette toute science ne venant pas de Lui;que moins nous cherchons a approfondir ce qu'il Lui a plu de derober a notre connaissance,et plutot II nous en accordera la decouverte par Son divin esprit.
«Mon pere ne m'a pas parle du pretendant, mais il m'a dit seulement qu'il a recu une lettre et attendait une visite du prince Basile. Pour ce qui est du projet de Marieiage qui me regarde, je vous dirai, chere et excellente amie, que le Marieiage, selon moi,est une institution divine a laquelle il faut se conformer. Quelque penible que cela soit pour moi, si le Tout Puissant m'impose jamais les devoirs d'epouse et de mere, je tacherai de les remplir aussi fidelement que je le pourrai, sans m'inquieter de l'examen de mes sentiments a l'egard de celui qu'il me donnera pour epoux. J'ai recu une lettre de mon frere, qui m'annonce son arrivee a Лысые Горы avec sa femme. Ce sera une joie de courte duree, puisqu'il nous quitte pour prendre part a cette malheureuse guerre, a laquelle nous sommes entraines Dieu sait, comment et pourquoi. Non seulement chez vous au centre des affaires et du monde on ne parle que de guerre, mais ici, au milieu de ces travaux champetres et de ce calme de la nature, que les citadins se representent ordinairement a la campagne, les bruits de la guerre se font entendre et sentir peniblement. Mon pere ne parle que Marieche et contreMarieche, choses auxquelles je ne comprends rien; et avant hier en faisant ma promenade habituelle dans la rue du village, je fus temoin d'une scene dechirante… C'etait un convoi des recrues enroles chez nous et expedies pour l'armee… Il fallait voir l'etat dans lequel se trouvant les meres, les femmes, les enfants des hommes qui partaient et entendre les sanglots des uns et des autres!
On dirait que l'humanite a oublie les lois de son divin Sauveur, Qui prechait l'amour et le pardon des offenses, et qu'elle fait consister son plus grand merite dans l'art de s'entretuer.
«Adieu, chere et bonne amie, que notre divin Sauveur et Sa tres Sainte Mere vous aient en Leur sainte et puissante garde. Marieie».
[Милый и бесценный друг. Ваше письмо от 13 го доставило мне большую радость. Вы всё еще меня любите, моя поэтическая Юлия. Разлука, о которой вы говорите так много дурного, видно, не имела на вас своего обычного влияния. Вы жалуетесь на разлуку, что же я должна была бы сказать, если бы смела, – я, лишенная всех тех, кто мне дорог? Ах, ежели бы не было у нас религии для утешения, жизнь была бы очень печальна. Почему приписываете вы мне строгий взгляд, когда говорите о вашей склонности к молодому человеку? В этом отношении я строга только к себе. Я понимаю эти чувства у других, и если не могу одобрять их, никогда не испытавши, то и не осуждаю их. Мне кажется только, что христианская любовь, любовь к ближнему, любовь к врагам, достойнее, слаще и лучше, чем те чувства, которые могут внушить прекрасные глаза молодого человека молодой девушке, поэтической и любящей, как вы.
Известие о смерти графа Безухова дошло до нас прежде вашего письма, и мой отец был очень тронут им. Он говорит, что это был предпоследний представитель великого века, и что теперь черед за ним, но что он сделает все, зависящее от него, чтобы черед этот пришел как можно позже. Избави нас Боже от этого несчастия.
Я не могу разделять вашего мнения о Пьере, которого знала еще ребенком. Мне казалось, что у него было всегда прекрасное сердце, а это то качество, которое я более всего ценю в людях. Что касается до его наследства и до роли, которую играл в этом князь Василий, то это очень печально для обоих. Ах, милый друг, слова нашего Божественного Спасителя, что легче верблюду пройти в иглиное ухо, чем богатому войти в царствие Божие, – эти слова страшно справедливы. Я жалею князя Василия и еще более Пьера. Такому молодому быть отягощенным таким огромным состоянием, – через сколько искушений надо будет пройти ему! Если б у меня спросили, чего я желаю более всего на свете, – я желаю быть беднее самого бедного из нищих. Благодарю вас тысячу раз, милый друг, за книгу, которую вы мне посылаете и которая делает столько шуму у вас. Впрочем, так как вы мне говорите, что в ней между многими хорошими вещами есть такие, которых не может постигнуть слабый ум человеческий, то мне кажется излишним заниматься непонятным чтением, которое по этому самому не могло бы принести никакой пользы. Я никогда не могла понять страсть, которую имеют некоторые особы, путать себе мысли, пристращаясь к мистическим книгам, которые возбуждают только сомнения в их умах, раздражают их воображение и дают им характер преувеличения, совершенно противный простоте христианской.
Будем читать лучше Апостолов и Евангелие. Не будем пытаться проникнуть то, что в этих книгах есть таинственного, ибо как можем мы, жалкие грешники, познать страшные и священные тайны Провидения до тех пор, пока носим на себе ту плотскую оболочку, которая воздвигает между нами и Вечным непроницаемую завесу? Ограничимся лучше изучением великих правил, которые наш Божественный Спаситель оставил нам для нашего руководства здесь, на земле; будем стараться следовать им и постараемся убедиться в том, что чем меньше мы будем давать разгула нашему уму, тем мы будем приятнее Богу, Который отвергает всякое знание, исходящее не от Него, и что чем меньше мы углубляемся в то, что Ему угодно было скрыть от нас, тем скорее даст Он нам это открытие Своим божественным разумом.
Отец мне ничего не говорил о женихе, но сказал только, что получил письмо и ждет посещения князя Василия; что касается до плана супружества относительно меня, я вам скажу, милый и бесценный друг, что брак, по моему, есть божественное установление, которому нужно подчиняться. Как бы то ни было тяжело для меня, но если Всемогущему угодно будет наложить на меня обязанности супруги и матери, я буду стараться исполнять их так верно, как могу, не заботясь об изучении своих чувств в отношении того, кого Он мне даст супругом.
Я получила письмо от брата, который мне объявляет о своем приезде с женой в Лысые Горы. Радость эта будет непродолжительна, так как он оставляет нас для того, чтобы принять участие в этой войне, в которую мы втянуты Бог знает как и зачем. Не только у вас, в центре дел и света, но и здесь, среди этих полевых работ и этой тишины, какую горожане обыкновенно представляют себе в деревне, отголоски войны слышны и дают себя тяжело чувствовать. Отец мой только и говорит, что о походах и переходах, в чем я ничего не понимаю, и третьего дня, делая мою обычную прогулку по улице деревни, я видела раздирающую душу сцену.
Это была партия рекрут, набранных у нас и посылаемых в армию. Надо было видеть состояние, в котором находились матери, жены и дети тех, которые уходили, и слышать рыдания тех и других. Подумаешь, что человечество забыло законы своего Божественного Спасителя, учившего нас любви и прощению обид, и что оно полагает главное достоинство свое в искусстве убивать друг друга.
Прощайте, милый и добрый друг. Да сохранит вас наш Божественный Спаситель и его Пресвятая Матерь под Своим святым и могущественным покровом. Мария.]
– Ah, vous expediez le courier, princesse, moi j'ai deja expedie le mien. J'ai ecris а ma pauvre mere, [А, вы отправляете письмо, я уж отправила свое. Я писала моей бедной матери,] – заговорила быстро приятным, сочным голоском улыбающаяся m lle Bourienne, картавя на р и внося с собой в сосредоточенную, грустную и пасмурную атмосферу княжны Марьи совсем другой, легкомысленно веселый и самодовольный мир.
– Princesse, il faut que je vous previenne, – прибавила она, понижая голос, – le prince a eu une altercation, – altercation, – сказала она, особенно грассируя и с удовольствием слушая себя, – une altercation avec Michel Ivanoff. Il est de tres mauvaise humeur, tres morose. Soyez prevenue, vous savez… [Надо предупредить вас, княжна, что князь разбранился с Михайлом Иванычем. Он очень не в духе, такой угрюмый. Предупреждаю вас, знаете…]
– Ah l chere amie, – отвечала княжна Марья, – je vous ai prie de ne jamais me prevenir de l'humeur dans laquelle se trouve mon pere. Je ne me permets pas de le juger, et je ne voudrais pas que les autres le fassent. [Ах, милый друг мой! Я просила вас никогда не говорить мне, в каком расположении духа батюшка. Я не позволю себе судить его и не желала бы, чтоб и другие судили.]
Княжна взглянула на часы и, заметив, что она уже пять минут пропустила то время, которое должна была употреблять для игры на клавикордах, с испуганным видом пошла в диванную. Между 12 и 2 часами, сообразно с заведенным порядком дня, князь отдыхал, а княжна играла на клавикордах.


Седой камердинер сидел, дремля и прислушиваясь к храпению князя в огромном кабинете. Из дальней стороны дома, из за затворенных дверей, слышались по двадцати раз повторяемые трудные пассажи Дюссековой сонаты.
В это время подъехала к крыльцу карета и бричка, и из кареты вышел князь Андрей, высадил свою маленькую жену и пропустил ее вперед. Седой Тихон, в парике, высунувшись из двери официантской, шопотом доложил, что князь почивают, и торопливо затворил дверь. Тихон знал, что ни приезд сына и никакие необыкновенные события не должны были нарушать порядка дня. Князь Андрей, видимо, знал это так же хорошо, как и Тихон; он посмотрел на часы, как будто для того, чтобы поверить, не изменились ли привычки отца за то время, в которое он не видал его, и, убедившись, что они не изменились, обратился к жене:
– Через двадцать минут он встанет. Пройдем к княжне Марье, – сказал он.
Маленькая княгиня потолстела за это время, но глаза и короткая губка с усиками и улыбкой поднимались так же весело и мило, когда она заговорила.
– Mais c'est un palais, – сказала она мужу, оглядываясь кругом, с тем выражением, с каким говорят похвалы хозяину бала. – Allons, vite, vite!… [Да это дворец! – Пойдем скорее, скорее!…] – Она, оглядываясь, улыбалась и Тихону, и мужу, и официанту, провожавшему их.
– C'est Marieie qui s'exerce? Allons doucement, il faut la surprendre. [Это Мари упражняется? Тише, застанем ее врасплох.]
Князь Андрей шел за ней с учтивым и грустным выражением.
– Ты постарел, Тихон, – сказал он, проходя, старику, целовавшему его руку.
Перед комнатою, в которой слышны были клавикорды, из боковой двери выскочила хорошенькая белокурая француженка.
M lle Bourienne казалась обезумевшею от восторга.
– Ah! quel bonheur pour la princesse, – заговорила она. – Enfin! Il faut que je la previenne. [Ах, какая радость для княжны! Наконец! Надо ее предупредить.]
– Non, non, de grace… Vous etes m lle Bourienne, je vous connais deja par l'amitie que vous рorte ma belle soeur, – говорила княгиня, целуясь с француженкой. – Elle ne nous attend рas? [Нет, нет, пожалуйста… Вы мамзель Бурьен; я уже знакома с вами по той дружбе, какую имеет к вам моя невестка. Она не ожидает нас?]
Они подошли к двери диванной, из которой слышался опять и опять повторяемый пассаж. Князь Андрей остановился и поморщился, как будто ожидая чего то неприятного.
Княгиня вошла. Пассаж оборвался на середине; послышался крик, тяжелые ступни княжны Марьи и звуки поцелуев. Когда князь Андрей вошел, княжна и княгиня, только раз на короткое время видевшиеся во время свадьбы князя Андрея, обхватившись руками, крепко прижимались губами к тем местам, на которые попали в первую минуту. M lle Bourienne стояла около них, прижав руки к сердцу и набожно улыбаясь, очевидно столько же готовая заплакать, сколько и засмеяться.
Князь Андрей пожал плечами и поморщился, как морщатся любители музыки, услышав фальшивую ноту. Обе женщины отпустили друг друга; потом опять, как будто боясь опоздать, схватили друг друга за руки, стали целовать и отрывать руки и потом опять стали целовать друг друга в лицо, и совершенно неожиданно для князя Андрея обе заплакали и опять стали целоваться. M lle Bourienne тоже заплакала. Князю Андрею было, очевидно, неловко; но для двух женщин казалось так естественно, что они плакали; казалось, они и не предполагали, чтобы могло иначе совершиться это свидание.
– Ah! chere!…Ah! Marieie!… – вдруг заговорили обе женщины и засмеялись. – J'ai reve сette nuit … – Vous ne nous attendez donc pas?… Ah! Marieie,vous avez maigri… – Et vous avez repris… [Ах, милая!… Ах, Мари!… – А я видела во сне. – Так вы нас не ожидали?… Ах, Мари, вы так похудели. – А вы так пополнели…]
– J'ai tout de suite reconnu madame la princesse, [Я тотчас узнала княгиню,] – вставила m lle Бурьен.
– Et moi qui ne me doutais pas!… – восклицала княжна Марья. – Ah! Andre, je ne vous voyais pas. [А я не подозревала!… Ах, Andre, я и не видела тебя.]
Князь Андрей поцеловался с сестрою рука в руку и сказал ей, что она такая же pleurienicheuse, [плакса,] как всегда была. Княжна Марья повернулась к брату, и сквозь слезы любовный, теплый и кроткий взгляд ее прекрасных в ту минуту, больших лучистых глаз остановился на лице князя Андрея.
Княгиня говорила без умолку. Короткая верхняя губка с усиками то и дело на мгновение слетала вниз, притрогивалась, где нужно было, к румяной нижней губке, и вновь открывалась блестевшая зубами и глазами улыбка. Княгиня рассказывала случай, который был с ними на Спасской горе, грозивший ей опасностию в ее положении, и сейчас же после этого сообщила, что она все платья свои оставила в Петербурге и здесь будет ходить Бог знает в чем, и что Андрей совсем переменился, и что Китти Одынцова вышла замуж за старика, и что есть жених для княжны Марьи pour tout de bon, [вполне серьезный,] но что об этом поговорим после. Княжна Марья все еще молча смотрела на брата, и в прекрасных глазах ее была и любовь и грусть. Видно было, что в ней установился теперь свой ход мысли, независимый от речей невестки. Она в середине ее рассказа о последнем празднике в Петербурге обратилась к брату:
– И ты решительно едешь на войну, Andre? – сказала oia, вздохнув.
Lise вздрогнула тоже.
– Даже завтра, – отвечал брат.
– II m'abandonne ici,et Du sait pourquoi, quand il aur pu avoir de l'avancement… [Он покидает меня здесь, и Бог знает зачем, тогда как он мог бы получить повышение…]
Княжна Марья не дослушала и, продолжая нить своих мыслей, обратилась к невестке, ласковыми глазами указывая на ее живот:
– Наверное? – сказала она.
Лицо княгини изменилось. Она вздохнула.
– Да, наверное, – сказала она. – Ах! Это очень страшно…
Губка Лизы опустилась. Она приблизила свое лицо к лицу золовки и опять неожиданно заплакала.
– Ей надо отдохнуть, – сказал князь Андрей, морщась. – Не правда ли, Лиза? Сведи ее к себе, а я пойду к батюшке. Что он, всё то же?
– То же, то же самое; не знаю, как на твои глаза, – отвечала радостно княжна.
– И те же часы, и по аллеям прогулки? Станок? – спрашивал князь Андрей с чуть заметною улыбкой, показывавшею, что несмотря на всю свою любовь и уважение к отцу, он понимал его слабости.
– Те же часы и станок, еще математика и мои уроки геометрии, – радостно отвечала княжна Марья, как будто ее уроки из геометрии были одним из самых радостных впечатлений ее жизни.
Когда прошли те двадцать минут, которые нужны были для срока вставанья старого князя, Тихон пришел звать молодого князя к отцу. Старик сделал исключение в своем образе жизни в честь приезда сына: он велел впустить его в свою половину во время одевания перед обедом. Князь ходил по старинному, в кафтане и пудре. И в то время как князь Андрей (не с тем брюзгливым выражением лица и манерами, которые он напускал на себя в гостиных, а с тем оживленным лицом, которое у него было, когда он разговаривал с Пьером) входил к отцу, старик сидел в уборной на широком, сафьяном обитом, кресле, в пудроманте, предоставляя свою голову рукам Тихона.
– А! Воин! Бонапарта завоевать хочешь? – сказал старик и тряхнул напудренною головой, сколько позволяла это заплетаемая коса, находившаяся в руках Тихона. – Примись хоть ты за него хорошенько, а то он эдак скоро и нас своими подданными запишет. – Здорово! – И он выставил свою щеку.
Старик находился в хорошем расположении духа после дообеденного сна. (Он говорил, что после обеда серебряный сон, а до обеда золотой.) Он радостно из под своих густых нависших бровей косился на сына. Князь Андрей подошел и поцеловал отца в указанное им место. Он не отвечал на любимую тему разговора отца – подтруниванье над теперешними военными людьми, а особенно над Бонапартом.
– Да, приехал к вам, батюшка, и с беременною женой, – сказал князь Андрей, следя оживленными и почтительными глазами за движением каждой черты отцовского лица. – Как здоровье ваше?
– Нездоровы, брат, бывают только дураки да развратники, а ты меня знаешь: с утра до вечера занят, воздержен, ну и здоров.
– Слава Богу, – сказал сын, улыбаясь.
– Бог тут не при чем. Ну, рассказывай, – продолжал он, возвращаясь к своему любимому коньку, – как вас немцы с Бонапартом сражаться по вашей новой науке, стратегией называемой, научили.
Князь Андрей улыбнулся.
– Дайте опомниться, батюшка, – сказал он с улыбкою, показывавшею, что слабости отца не мешают ему уважать и любить его. – Ведь я еще и не разместился.
– Врешь, врешь, – закричал старик, встряхивая косичкою, чтобы попробовать, крепко ли она была заплетена, и хватая сына за руку. – Дом для твоей жены готов. Княжна Марья сведет ее и покажет и с три короба наболтает. Это их бабье дело. Я ей рад. Сиди, рассказывай. Михельсона армию я понимаю, Толстого тоже… высадка единовременная… Южная армия что будет делать? Пруссия, нейтралитет… это я знаю. Австрия что? – говорил он, встав с кресла и ходя по комнате с бегавшим и подававшим части одежды Тихоном. – Швеция что? Как Померанию перейдут?
Князь Андрей, видя настоятельность требования отца, сначала неохотно, но потом все более и более оживляясь и невольно, посреди рассказа, по привычке, перейдя с русского на французский язык, начал излагать операционный план предполагаемой кампании. Он рассказал, как девяностотысячная армия должна была угрожать Пруссии, чтобы вывести ее из нейтралитета и втянуть в войну, как часть этих войск должна была в Штральзунде соединиться с шведскими войсками, как двести двадцать тысяч австрийцев, в соединении со ста тысячами русских, должны были действовать в Италии и на Рейне, и как пятьдесят тысяч русских и пятьдесят тысяч англичан высадятся в Неаполе, и как в итоге пятисоттысячная армия должна была с разных сторон сделать нападение на французов. Старый князь не выказал ни малейшего интереса при рассказе, как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, три раза неожиданно перервал его. Один раз он остановил его и закричал:
– Белый! белый!
Это значило, что Тихон подавал ему не тот жилет, который он хотел. Другой раз он остановился, спросил:
– И скоро она родит? – и, с упреком покачав головой, сказал: – Нехорошо! Продолжай, продолжай.
В третий раз, когда князь Андрей оканчивал описание, старик запел фальшивым и старческим голосом: «Malbroug s'en va t en guerre. Dieu sait guand reviendra». [Мальбрук в поход собрался. Бог знает вернется когда.]
Сын только улыбнулся.
– Я не говорю, чтоб это был план, который я одобряю, – сказал сын, – я вам только рассказал, что есть. Наполеон уже составил свой план не хуже этого.
– Ну, новенького ты мне ничего не сказал. – И старик задумчиво проговорил про себя скороговоркой: – Dieu sait quand reviendra. – Иди в cтоловую.


В назначенный час, напудренный и выбритый, князь вышел в столовую, где ожидала его невестка, княжна Марья, m lle Бурьен и архитектор князя, по странной прихоти его допускаемый к столу, хотя по своему положению незначительный человек этот никак не мог рассчитывать на такую честь. Князь, твердо державшийся в жизни различия состояний и редко допускавший к столу даже важных губернских чиновников, вдруг на архитекторе Михайле Ивановиче, сморкавшемся в углу в клетчатый платок, доказывал, что все люди равны, и не раз внушал своей дочери, что Михайла Иванович ничем не хуже нас с тобой. За столом князь чаще всего обращался к бессловесному Михайле Ивановичу.
В столовой, громадно высокой, как и все комнаты в доме, ожидали выхода князя домашние и официанты, стоявшие за каждым стулом; дворецкий, с салфеткой на руке, оглядывал сервировку, мигая лакеям и постоянно перебегая беспокойным взглядом от стенных часов к двери, из которой должен был появиться князь. Князь Андрей глядел на огромную, новую для него, золотую раму с изображением генеалогического дерева князей Болконских, висевшую напротив такой же громадной рамы с дурно сделанным (видимо, рукою домашнего живописца) изображением владетельного князя в короне, который должен был происходить от Рюрика и быть родоначальником рода Болконских. Князь Андрей смотрел на это генеалогическое дерево, покачивая головой, и посмеивался с тем видом, с каким смотрят на похожий до смешного портрет.
– Как я узнаю его всего тут! – сказал он княжне Марье, подошедшей к нему.
Княжна Марья с удивлением посмотрела на брата. Она не понимала, чему он улыбался. Всё сделанное ее отцом возбуждало в ней благоговение, которое не подлежало обсуждению.
– У каждого своя Ахиллесова пятка, – продолжал князь Андрей. – С его огромным умом donner dans ce ridicule! [поддаваться этой мелочности!]
Княжна Марья не могла понять смелости суждений своего брата и готовилась возражать ему, как послышались из кабинета ожидаемые шаги: князь входил быстро, весело, как он и всегда ходил, как будто умышленно своими торопливыми манерами представляя противоположность строгому порядку дома.
В то же мгновение большие часы пробили два, и тонким голоском отозвались в гостиной другие. Князь остановился; из под висячих густых бровей оживленные, блестящие, строгие глаза оглядели всех и остановились на молодой княгине. Молодая княгиня испытывала в то время то чувство, какое испытывают придворные на царском выходе, то чувство страха и почтения, которое возбуждал этот старик во всех приближенных. Он погладил княгиню по голове и потом неловким движением потрепал ее по затылку.
– Я рад, я рад, – проговорил он и, пристально еще взглянув ей в глаза, быстро отошел и сел на свое место. – Садитесь, садитесь! Михаил Иванович, садитесь.
Он указал невестке место подле себя. Официант отодвинул для нее стул.
– Го, го! – сказал старик, оглядывая ее округленную талию. – Поторопилась, нехорошо!
Он засмеялся сухо, холодно, неприятно, как он всегда смеялся, одним ртом, а не глазами.
– Ходить надо, ходить, как можно больше, как можно больше, – сказал он.
Маленькая княгиня не слыхала или не хотела слышать его слов. Она молчала и казалась смущенною. Князь спросил ее об отце, и княгиня заговорила и улыбнулась. Он спросил ее об общих знакомых: княгиня еще более оживилась и стала рассказывать, передавая князю поклоны и городские сплетни.
– La comtesse Apraksine, la pauvre, a perdu son Mariei, et elle a pleure les larmes de ses yeux, [Княгиня Апраксина, бедняжка, потеряла своего мужа и выплакала все глаза свои,] – говорила она, всё более и более оживляясь.
По мере того как она оживлялась, князь всё строже и строже смотрел на нее и вдруг, как будто достаточно изучив ее и составив себе ясное о ней понятие, отвернулся от нее и обратился к Михайлу Ивановичу.
– Ну, что, Михайла Иванович, Буонапарте то нашему плохо приходится. Как мне князь Андрей (он всегда так называл сына в третьем лице) порассказал, какие на него силы собираются! А мы с вами всё его пустым человеком считали.
Михаил Иванович, решительно не знавший, когда это мы с вами говорили такие слова о Бонапарте, но понимавший, что он был нужен для вступления в любимый разговор, удивленно взглянул на молодого князя, сам не зная, что из этого выйдет.
– Он у меня тактик великий! – сказал князь сыну, указывая на архитектора.
И разговор зашел опять о войне, о Бонапарте и нынешних генералах и государственных людях. Старый князь, казалось, был убежден не только в том, что все теперешние деятели были мальчишки, не смыслившие и азбуки военного и государственного дела, и что Бонапарте был ничтожный французишка, имевший успех только потому, что уже не было Потемкиных и Суворовых противопоставить ему; но он был убежден даже, что никаких политических затруднений не было в Европе, не было и войны, а была какая то кукольная комедия, в которую играли нынешние люди, притворяясь, что делают дело. Князь Андрей весело выдерживал насмешки отца над новыми людьми и с видимою радостью вызывал отца на разговор и слушал его.
– Всё кажется хорошим, что было прежде, – сказал он, – а разве тот же Суворов не попался в ловушку, которую ему поставил Моро, и не умел из нее выпутаться?
– Это кто тебе сказал? Кто сказал? – крикнул князь. – Суворов! – И он отбросил тарелку, которую живо подхватил Тихон. – Суворов!… Подумавши, князь Андрей. Два: Фридрих и Суворов… Моро! Моро был бы в плену, коли бы у Суворова руки свободны были; а у него на руках сидели хофс кригс вурст шнапс рат. Ему чорт не рад. Вот пойдете, эти хофс кригс вурст раты узнаете! Суворов с ними не сладил, так уж где ж Михайле Кутузову сладить? Нет, дружок, – продолжал он, – вам с своими генералами против Бонапарте не обойтись; надо французов взять, чтобы своя своих не познаша и своя своих побиваша. Немца Палена в Новый Йорк, в Америку, за французом Моро послали, – сказал он, намекая на приглашение, которое в этом году было сделано Моро вступить в русскую службу. – Чудеса!… Что Потемкины, Суворовы, Орловы разве немцы были? Нет, брат, либо там вы все с ума сошли, либо я из ума выжил. Дай вам Бог, а мы посмотрим. Бонапарте у них стал полководец великий! Гм!…
– Я ничего не говорю, чтобы все распоряжения были хороши, – сказал князь Андрей, – только я не могу понять, как вы можете так судить о Бонапарте. Смейтесь, как хотите, а Бонапарте всё таки великий полководец!
– Михайла Иванович! – закричал старый князь архитектору, который, занявшись жарким, надеялся, что про него забыли. – Я вам говорил, что Бонапарте великий тактик? Вон и он говорит.
– Как же, ваше сиятельство, – отвечал архитектор.
Князь опять засмеялся своим холодным смехом.
– Бонапарте в рубашке родился. Солдаты у него прекрасные. Да и на первых он на немцев напал. А немцев только ленивый не бил. С тех пор как мир стоит, немцев все били. А они никого. Только друг друга. Он на них свою славу сделал.
И князь начал разбирать все ошибки, которые, по его понятиям, делал Бонапарте во всех своих войнах и даже в государственных делах. Сын не возражал, но видно было, что какие бы доводы ему ни представляли, он так же мало способен был изменить свое мнение, как и старый князь. Князь Андрей слушал, удерживаясь от возражений и невольно удивляясь, как мог этот старый человек, сидя столько лет один безвыездно в деревне, в таких подробностях и с такою тонкостью знать и обсуживать все военные и политические обстоятельства Европы последних годов.
– Ты думаешь, я, старик, не понимаю настоящего положения дел? – заключил он. – А мне оно вот где! Я ночи не сплю. Ну, где же этот великий полководец твой то, где он показал себя?
– Это длинно было бы, – отвечал сын.
– Ступай же ты к Буонапарте своему. M lle Bourienne, voila encore un admirateur de votre goujat d'empereur! [вот еще поклонник вашего холопского императора…] – закричал он отличным французским языком.
– Vous savez, que je ne suis pas bonapartiste, mon prince. [Вы знаете, князь, что я не бонапартистка.]
– «Dieu sait quand reviendra»… [Бог знает, вернется когда!] – пропел князь фальшиво, еще фальшивее засмеялся и вышел из за стола.
Маленькая княгиня во всё время спора и остального обеда молчала и испуганно поглядывала то на княжну Марью, то на свекра. Когда они вышли из за стола, она взяла за руку золовку и отозвала ее в другую комнату.
– Сomme c'est un homme d'esprit votre pere, – сказала она, – c'est a cause de cela peut etre qu'il me fait peur. [Какой умный человек ваш батюшка. Может быть, от этого то я и боюсь его.]
– Ax, он так добр! – сказала княжна.


Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.