Арташат

Город Арташат Արտաշատ Страна АрменияАрмения Марз АраратАрарат Координаты 39°56′00″ с. ш. 44°34′00″ в. д.39.93333° с. ш. 44.56667° в. д. / 39.93333; 44.56667    Мэр Аргам Абраамян Основан 176 до н. э. Прежние названия Камарлу (до 1920) Камарлю (до 1945) Город с 1962 Площадь 10 км² Население 25 400 человек (2010) Национальный состав армяне Конфессиональный состав христиане Названия жителей арташатцы Часовой пояс UTC+4 Телефонный код +374 (235) Почтовые индексы 0701-0706 Автомобильный код 25

К:Населённые пункты, основанные в 176 году до н. э.

Арташа́т (арм. Արտաշատ, др. греч. Ἀρτάξατα — «Арта́ксата», лат. Neronia) — город в Армении, административный центр Араратской области. Четвёртая столица Великой Армении. Находится в 28-30 км к юго-востоку от Еревана.

История

Предыстория и основание

Поселение на территории древнего Арташата существовало ещё во времена Урарту.

В 200 году до н. э. Армения была завоёвана царём Империи Селевкидов Антиохом III Великим. Наиболее крупными городами Армении в то время были: Армавир, Аршамашат, Аркатиакерт, Камах, Ервандашат, Ервандакерт.

В 190—189 гг. до н. э. была провозглашена независимость Великой Армении от Селевкидов, первым её царём стал Арташес I, основавший династию Арташесидов (хотя сам именовал себя продолжителем династии Ервандидов).

Царь Арташес основал в Араратской долине город, назвав его своим именем. Название Арташат означает «радость Арташеса» (вторая часть слова — «шат» названия происходит из древнеперсидского языка и означает радость) или «город Арташеса».

Дата основания античного Арташата (эллины называли его Артаксата) указывается разная — от 190 до 170 до н. э. Согласно основной версии, это — 176 год до н. э. Город стал столицей и таковым был долгое время, исключая краткий период, когда столицей стал Тигранакерт (с 77 по 69 годы до н. э). После поражения Тиграна II в битве с Лукуллом под Тигранакертом, столица была вновь возвращена в Арташат. Римляне считали Арташат армянским Карфагеном, а его основателем считали Ганнибала.

Арташат стоял на более удобном месте, чем прежняя столица (Армавир) — на перекрёстке торговых путей на холмах гавара (уезда) Востан Хайоц, что позволило ему стать быстро цветущим городом. Арташат находился у подножья горы Арарат на левом берегу реки Аракс в районе устья реки Мецамор (позже Мецамор поменял своё русло, его устье сдвинулось на северо-запад от Арташата). Цитадель и центральные кварталы города находились на девяти холмах, носящих ныне название Хор Вирап.

Древние историки об Арташате

Плутарх писал:

Рассказывают, что карфагенянин Ганнибал, после того как Антиох окончательно проиграл войну с римлянами, перешёл ко двору Артакса Армянского, которому дал множество полезных советов и наставлений. Между прочим он приметил местность, чрезвычайно удачно расположенную и красивую, но лежавшую в запустении, и, сделав предварительные намётки для будущего города, позвал Артакса, показал ему эту местность и убедил застроить её. Царь остался доволен и попросил Ганнибала, чтобы тот сам взял на себя надзор над строительством. Возник большой и очень красивый город, которому царь дал своё имя и провозгласил его столицей Армении.

Плутарх тут имел в виду победу римлян над Селевкидским царём Антиохом. О городе Арташат упоминал не только Плутарх. Так, Страбон писал:

Артаксата недалеко от равнины Араксены — это благоустроенный город и столица страны. Она расположена на схожем с полуостровом выступе, а перед её стенами кругом проходит река за исключением пространства на перешейке, которое огорожено рвом и частоколом

Он также считал, что непосредственное участие в строительстве Арташата принял Ганнибал. Сегодня армянские историки считают, что это мнение основывалось лишь на сравнительном величии Арташата и сходством его с Карфагеном.

В «Истории Армении» Мовсеса Хоренаци строительство Арташата описано более подробно. Кроме того, Хоренаци упоминает интересную деталь: первыми жителями города были иудеи из Ервандашата. Также, Мовсес Хоренаци говорит о самом Арташесе I:

Говорят, что при Арташесе не было ни клочка невозделанной земли в Армении, ни на горах, ни на долинах. Таково было благоденствие земли нашей.

Город Арташат: население и территория

Одним из выдающихся исследователей Арташата был Ж. Д. Хачатрян, который был главой экспедиции археологов, совершавшей исследование в 1970-х годах. Ему также принадлежит книга «Арташат, Античные некрополи». По его данным, территория Арташата составляла 400 гектар, длина стен-фортификаций (укреплений) — 10 тыс. метров, а население — 150 тыс. человек в период максимального расцвета.

В I веке до н. э. — I веке н. э. население Армении колебалось в пределах 3.5—5 млн чел. Исходя из этого, столица могла иметь население в 150 тыс. чел.

Военная, экономическая и политическая история города Арташат

Арташат был столицей и объединяющим центром страны на протяжении около 500 лет. Сразу после постройки он обрёл огромное экономическое значение, стал одним из важнейших транзитных центров международной торговли (в том числе, Великого Шёлкового Пути). В результате этого армянские купцы стали импортировать из Китая: шёлк-сырец (коконы или снятое с них необработанное сырье) и шёлковые ткани, а экспортировать медь, свинец, шитые золотом ткани, стеклянные изделия и сосуды из Александрии и Месопотамии.

По сообщению Мовсеса Хоренаци, в Арташат была переведена часть населения Ервандашата, прежней столицы Армении. Здесь, следовательно, состоялся синойкизм — формирование населения новооснованного города путём передачи ему части населения старых городов, обычный способ заселения новых городов в эллинистическом мире. В Армении, однако, этот способ был недостаточен из-за малочисленности городского населения. Здесь применяли и переселение чужестранцев — как при Арташесе I, так и, особенно, при Тигране II.

В первой половине II века до н. э. в Армении, помимо Арташата, был основан целый ряд других городов. Они носили имя отца Арташеса — Зареха и протянулись цепочкой по территории Армении с юго-востока на северо-запад. Сохранились сведения о городах Зарехаван в Ноширакане, Зарехаван в Багреванде, Заришат в Вананде и т. д. В Софене в этот же период был основан город Аркатиокерт.

Как и все города античной истории, Арташат неоднократно подвергался разрушениям. Предположительно, впервые это произошло на стыке II—I веков до н. э., когда в Армению вторглись парфяне и отняли у неё «семьдесят долин», уведя в качестве заложника царевича Армении (будущего Тиграна II).

Впоследствии Тигран II совершил обширные завоевания и перенёс столицу. Арташат остался на севере, новая столица, — Антиохия — находилась вне Великой Армении. Возникла необходимость создать столицу в таком месте, чтобы она находилась в одной из областей Армении и одновременно могла служить центром державы. В 77 году до н. э. на берегу одного из северных притоков верхнего течения Тигра, в армянской области Алдзник был основан город Тигранакерт.

Армения и Рим

В 69 году до н. э., когда римские легионы ограбили и разрушили Тигранакерт, городу Арташат тоже угрожала подобная участь, но по пути к Арташату войска Лукулла были разгромлены Тиграном II. Спустя некоторое время Тигран потерпел поражение от Помпея, но римский полководец вступил на Арташатскую землю в 66 году до н. э. не в целях её захвата, а для переговоров. Тиграну был поставлен ультиматум, согласно которому он должен был отказаться от всех завоеванных им стран, взамен римляне оставляли Армению в её границах, какими они были до завоеваний, на что Тигран II согласился. В 50-х годах до н. э., в начале правления сына Тиграна, Артавазда II, консул Сирии Марк Лициний Красс собирался покорить восток вплоть до Бактрии. Согласно договору Тиграна II с Помпеем, Артавазд должен был оказать Крассу помощь войсками. Артавазд, сознавая последствия возможной победы Рима для Армении, заключил договор с парфянским царём Ородом II, закрепив его брачными узами своей сестры с парфянским царевичем. К тому времени римская армия потерпела сокрушительное поражение в битве у месопотамского города Карры. Погибло 20 тысяч римских воинов, в том числе, и сам Красс. В Арташате продолжались торжества, когда сюда была доставлена отрубленная голова Красса. Плутарх описывает это, а также цитирует фрагмент пьесы:

Только что срезанный плющ -

Нашей охоты добычу счастливую -

С гор несём мы в чертог.

Артавазд погиб в 34 году до н. э., став жертвой вероломного пленения со стороны Марка Антония. Столица Армении, как и вся страна, подверглась ограблению. Особенно пострадали храмы: римляне разрезали на части и унесли золотую статую из храма богини Анаит. Через год сын Артавазда, Арташес II (33-20 гг. до н. э.) провозгласил себя царём и отстоял независимость страны, перебив римских воинов, оставленных Антонием.

В середине I века римляне вновь вторглись в Армению под предводительством Домиция Корбулона. Они прошли с огнём и мечом через всю страну и осенью 58 г н. э. подошли к Арташату. Царь Трдат (Тиридат) сбежал в Атропатену, оказав римлянам слабое сопротивление, вследствие чего они заняли столицу. Весной следующего года под натиском армянских и союзных парфянских войск они отступили, но перед отступлением сожгли город. Об этом рассказывал Корнелий Тацит:

Что же касается Артаксаты, то, подожжённая нами, она была разрушена до основания и сравнена с землёй, ибо из-за протяжённости городских укреплений удержать её за собою без сильного гарнизона мы не могли, а малочисленность нашего войска не позволяла выделить такой гарнизон и вместе с тем продолжать войну; покинуть же её целою и невредимою безо всякой охраны означало бы, что мы не сумели извлечь для себя из овладения ею ни пользы, ни славы.

Римляне отступили к реке Арацани, где потерпели поражение от армянских и парфянских войск. Согласно заключённому миру в Армении установилась династия Аршакидов, первым царём стал Тиридат I, который отстроил столицу заново в 60—70-х гг. В 66 году Трдат с огромной свитой вернулся из Рима. Нерон, как передают римские источники, в качестве компенсации за разрушение Арташата передал Трдату огромную сумму денег и прислал ремесленников для восстановления города. Восстановленный Арташат после этого назывался Неронией. Таким образом, Римская империя считала себя обязанной восстановить Арташат и выполнила это.

В 163 году римские войска вновь оказались у стен Арташата. Осаждённый ими город был взят, но вновь вспыхнуло восстание, в центре которого была как раз столица. Римляне ушли, частично разрушив город.

В 164 году столицей Армении был объявлен Вагаршапат, который тогда имел второе название Кайнеполис. После этого Арташат опустел.

Христианизация и язычество

В конце III века в Армению из Каппадокии вернулся Григорий Парфянин (Просветитель). На арташатском холме, где возвышались дворцы, находился также Хор Вирап (глубокая яма), куда бросали смертников. С этой ямой связано предание о христианизации Армении. Царь Трдат III бросил в Хор Вирап Григория за то, что тот являлся сыном Анака, убившего царя Хосрова, отца Трдата, а также за то, что тот отказался исповедовать языческую веру. Там же, в городе Арташате его подвергли пыткам.

Впоследствии, после христианизации Трдата и принятия официальной религией в Армении христианства, Григорий вместе с армянским регулярным войском, которое вверил ему Трдат, вступил в Арташат дабы разрушить храмы верховной богини армянского пантеона Анаит и бога книжности, наук, искусства, торговли, толкователя снов Тира. Известно, что храм Анаит находился в самом Арташате, а храм Тира — в селе Еразмуйн. Там состоялось сражение армян-язычников с армией Григория — в результате побеждённые язычники были вынуждены бежать на север, на Кавказ:

«Горе нам, горе нам, горе нам, ибо со всех мест изгнал нас Иисус, сын Марии, дочери человека. И отсюда тоже мы вынуждены бежать из-за этого распятого и умершего человека. Куда же нам теперь идти? Ведь его слава наполнила землю. Отправимся к жителям Кавказских гор, на север. Может быть, там мы получим возможность жить, и с их помощью исполним наше желание. Ибо он, не давая нам покоя и лишая воздуха, изгнал нас с мест обитания человека»

Сказать как выглядел разрушенный храм Анаит, сложно. Известно, как выглядели различные храмы Артемиды (которая отождествлялась с Анаит) и как выглядит единственный армянский языческий храм, доживший до наших дней — Гарни.

IV век

В 332—338 годах царём Армении был Хосров Котак. Ввиду изменения русла Аракса и ухудшившейся экологической обстановки, царь построил город Двин и переселил жителей туда. Мовсес Хоренаци говорит об этом следующим образом:

Ибо в то время Арес сопутствовал солнцу, и дули знойные, заражённые зловонием ветры. Не будучи в состоянии вынести это, жители Арташата добровольно согласились на переселение.

Однако даже после этого Арташат оставался крупнейшим городом.

Уже в третьем веке расстановка сил в регионе изменилась: в 226—227 пало союзное армянам Парфянское царство под натиском персидских Сасанидов, которые усилились и стали проводить агрессивную политику. В 360-х годах Армения вела ожесточенную борьбу против Персии. Персы вторглись в Армению, взяли и разрушили Тигранакерт, а затем, перейдя реку Арацани и продвигаясь по течению Евфрата, заняли Ани-Камах. Но в решительном сражении на Араратской равнине армянские войска, руководимые Васаком Мамиконяном, наголову разбили врага. В войне наступил перелом, и все попытки персов продвинуться вглубь страны были отбиты. Однако распри между царём и нахарарами, утихшие было на время, вспыхнули с новой силой. Ввиду тяжёлого положения внутри страны, Аршак принуждён был искать мира. В 367 г. Шапур пригласил армянского царя и Васака Мамиконяна в Ктесифон, якобы для заключения мирного договора. Здесь обоих вероломно схватили. Васак был казнён, а Аршак II заключён в темницу.

Армянское царство оказалось в чрезвычайно затруднительном положении: Аршак имел сына Папа, но тот был ещё очень мал, а царица Парандзем не пользовалась достаточным авторитетом, в стране наступило безвластие. Пользуясь этим, персы разрушили до основания все крупные армянские города: Арташат, Вагаршапат, Ервандашат, Нахчаван, Заришат, Ван и Тигранакерт, перебили в них всех взрослых мужчин, а детей и женщин угнали в Иран. Переселили почти всех городских жителей, переселяли в первую очередь, евреев, но много переселили и армян:

«После этого они пришли к большому городу Арташату, взяли его, разрушили стены, забрали хранившиеся там сокровища, и всех жителей города увели в плен. Из города Арташата увели в плен девять тысяч семейств евреев, которых привёл в плен из Палестинской страны царь Тигран Аршакуни, и сорок тысяч семейств армян, которых увели (в плен) из города Арташата. Из городских строений деревянные подожгли и сожгли, каменные срыли, так и стену; все здания города разрушили до основания, камня на камне не оставили, город, лишив всех жителей, превратили в безлюдную пустыню. … А всё множество пленных они увели и поселили частью в Асорестане и частью в стране Хужастан».

К 368 году практически последним бастионом, сохранившимся у Армении, оставалась крепость Артагерс, где укрывались царица Парандзем с царевичем Папом. Папу вскоре удалось бежать к римлянам, а царица с оставшимися ей верными нахарарами и 11-тысячным гарнизоном больше года, несмотря на жестокий голод и болезни, выдерживала осаду персов. В 369 г. осаждавшим всё же удалось взять Артагерс и овладеть всеми царскими сокровищами. Парандзем вместе с другими пленными угнали в Иран. Для её поругания шах Шапур велел построить на площади своей столицы специальный дом, в котором каждый желающий мог совокупиться с низложенной царицей. Таким образом она была замучена до смерти. А в завоёванной Армении начались разрушение церквей и гонения на христиан.

Но в то время, когда Армянское царство казалось уже окончательно сокрушённым, прибыл Пап с большим римским войском. Вокруг него стали объединяться разрозненные отряды патриотов, и вскоре ожесточенная война возобновилась. Потерпев несколько поражений, персы отступили. В 369 г. вместе с Мушегом Мамиконяном (сыном казненного персами Васака) царь вошёл в Арташат. В 371 г. Шапур опять напал на Армению. Решительное сражение произошло у подножия горы Нпат на Дзиравской равнине. Армянская армия, которую поддерживал большой римский отряд, присланный императором Валентом, сражалась с большим мужеством и одержала победу. Шапур вынужден был признать Папа царём Армении. Несмотря на юный возраст, тот проявил себя незаурядным государственным деятелем. В течение всего своего царствования ему удавалось поддерживать мир с Ираном и тем дать стране хотя и короткую, но очень нужную ей передышку.

Независимая и самостоятельная политика Папа (в особенности его частые сношения с шахом) не понравились римлянам. В 374 г. римский полководец Теренций пригласил Папа к себе на пир. Здесь прямо за столом армянский царь был зарублен римскими легионерами.

В 387 году Армения была разделена между Ираном и Византией. Однако город продолжил существование и после разорения Шапуром II. В кодексе Юстиниана в императорском эдикте 408—409 гг. Арташат, наряду с Низибином в Северной Месопотамии и Калиником на Евфрате числится одним из пунктов международной торговли, но вероятно, значение он сохранил лишь благодаря тому, что находился на перекрёстке дорог.

Дальнейшая история города

В VII веке на месте некогда большого и цветущего города сохранилась крепость и небольшое поселение, жители которого занимались изготовлением армянской пурпурной краски — кошенили. Арабский историк Баладзори в связи с событиями VII веке называет Арташат «селением ал кирмиз» — красной кошенили. В дальнейшем Арташат исчезает с исторической арены.

Сохранился комплекс монастырей X—XIII вв. В XIII веке на месте ямы Хор Вирап возник одноимённый монастырский комплекс с высшей школой, руководимой одним из крупнейших учёных средневековой Армении — Варданом Аравелци. Современное здание церкви относится главным образом XVII веку, она состоит из главной церкви Богородицы, церкви Св. Григория на яме Хор Вирап и жилых хозяйственных помещений, примыкающих к ограде комплекса с её внутренней стороны.

В средние века известно как селение Камарлу.

На момент вхождения в состав России территория Арташата была заброшена и практически безлюдна. К концу XIX века — крупное село. В селе было развито садоводство, выращивание хлопка, виноделие, действовал небольшой винный завод.

С 1920 года — посёлок Камарлю. В 1920—1930-х годах Камарлю входил в состав Эриванского уезда. С 1930 году после упразднения уездов Камарлю становится районным центром, 4 сентября 1945 года вновь получает название Арташат. В 1946 году получает статус посёлка городского типа, в 1962 году — статус города.

Население

По статистическим данным 1893 года, в Камарлу жило 2084 человека, из которых 1413 — армяне, 668 — азербайджанцы.

Население Арташата (Гамарлу) в 1897 году составляло 833 человека, в 1926 году — 2505, в 1939 году — 4148, в 1959 году — 7277, в 1974 году — 14905, в 1976 году — 16774 человека, согласно переписи 1989 года оно составляло порядка 32 000 чел., в 2001 году — 22 600, по подсчётам на начало 2008 года составляет 20 900 человек.

География и транспорт

Арташат расположен к юго-востоку от Еревана на Араратской равнине на левом берегу реки Азат. Город окружён плодовыми садами, виноградниками.

Расстояние до границы с Турцией — около 4 км. Площадь города около 10 км², протяжённость с юга на север 5,5 км, с востока на запад 3 км. Через город проходят железнодорожные ветки Ереван—Ерасх) и Ереван—Ехегнадзор—Капан. Из Арташата выходят 10 автодорог, ведущие в окрестные сёла. В 3 км к юго-востоку от Арташата находятся залежи известняка.

Экономика

В городе функционируют винно-коньячный и консервный заводы. В советское время в Арташате также действовали предприятия лёгкой и пищевой промышленности, машиностроительный, керамический заводы и другие, об их деятельности в данный момент данных нет.

Арташат и его окрестности — один из самых крупных по объёму производства сельскохозяйственных районов Армении. Здесь сильно развита оросительная сеть, использующая воды Арташатского канала и реки Азат. Основой сельского хозяйства являются виноградарство, плодоводство, овощеводство и молочное животноводство.

Архитектура

Архитектура древнего Арташата

Все Хорвирапские холмы были огорожены крепостными стенами. Каждый холм имел свои стены, однако они не являлись отдельными укреплениями, а соединялись друг с другом, образовывая единую систему укреплений. Между холмами возводились двойные параллельные линии стен, образующие узкие проходы, которые, соединяясь, образовывали весьма обширную и мощную оборонительную систему. Вероятно, именно потому Тацит и говорит о необходимости многочисленного и сильного гарнизона для укрепления города. Следы крепостных стен видны на всех холмах, хотя местами они не сохранились, выветрились и разрушились.

При раскопках одной из крепостных стен были обнаружены фрагменты карасов, глиняных светильников и других видов керамики, относящихся к Араратскому царству (Урарту), это всё было известно археологам по находкам из Эребуни и Тейшебаини, Аргиштихинили. На первом холме под вымощенным камнями полом II века до н. э. была найдена урартская печать с сильно стёртыми изображениями жрецов или богов.

Вокруг крепостных стен располагался сам город. Дома традиционного местного облика, построенные из красноватого рваного камня, а также белокаменные монументальные здания, украшенные колоннами и перекрытые черепичными кровлями, представляли собой яркую и красочную картину под солнцем. Интерьеры зданий были украшены архитектурным убранством и стенной росписью. Единая планировка, искусное сочетание кварталов, улиц, площадей и строений с рельефом холмов и равнины, наличие коммунальных удобств (акведук/водопровод, бани и прочее) — по всей видимости это всё и являлось основой для столь высокого отзыва о градостроительных достоинствах столицы древней Армении.

Так как город находился у слияния рек Аракс и Мецамор, Арташат был защищён и водными рубежами. Через Аракс был перекинут мост Таперакан, он находился перед городом и, вероятно, на него выходили одни из главных ворот города. Через этот мост шла магистральная дорога на юго-запад, соединявшая Арташат с Тигранакертом. У мецаморского моста дорога разветвлялась — в северо-западном направлении она вела к Вагаршапату, а в юго-восточном — в Иран. Эти дороги имели как военно-стратегическое, так и торгово-экономическое значение.

Город имел обширную и мощную оборонительную систему, состоявшую из крепостных стен, валов и рва, заполнявшихся водой. Защитники города пользовались в те времена луками, дротиками, катапультами, пращами и горючей смесью. Так, при раскопках на первом холме, у стен, как снаружи, так и с внутренней стороны, было найдено множество каменных ядер от катапульт.

В сентябре 2007 года в Арташате был обнаружен языческий храм, посвящённый древнеармянскому богу солнца — Михру. Была также найдена публичная баня, состоящая из 7 комнат с мозаичным полом площадью по 75 м² каждая.

Архитектура современного Арташата

Арташат имеет генеральный план, впервые разработанный и утверждённый в 1948 году. В 1968 году генеральный план был пересмотрен. Большая часть зданий в городе 3—5-этажные.

В 2002—2015 годах в городе была построена церковь Святого Иоанна Богослова.

Климат

Климат резко континентальный. Средняя температура июля-августа — 20-26 °C, января −6 °C, наибольшая температура воздуха около 42 °C, наименьшая −32 °C. Среднегодовое количество осадков 200—235 мм.

См. также

• Список столиц армянских государств
• Список городов Армении

Города-побратимы

• Франция Франция, Кламар

Ссылки

• Ардашар // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Артаксата // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.armenica.org Armenica.org армянская история]
• Разделы «История» и «Архитектура» основаны на материалах, [athanatoi.livejournal.com/41516.html опубликованных под лицензией GFDL] в журнале [athanatoi.livejournal.com/30361.html Athanatoi].

Отрывок, характеризующий Арташат

– Дай бог только, чтобы князь Кутузов, – сказала Анпа Павловна, – взял действительную власть и не позволял бы никому вставлять себе палки в колеса – des batons dans les roues.
Князь Василий тотчас понял, кто был этот никому. Он шепотом сказал:
– Я верно знаю, что Кутузов, как непременное условие, выговорил, чтобы наследник цесаревич не был при армии: Vous savez ce qu'il a dit a l'Empereur? [Вы знаете, что он сказал государю?] – И князь Василий повторил слова, будто бы сказанные Кутузовым государю: «Я не могу наказать его, ежели он сделает дурно, и наградить, ежели он сделает хорошо». О! это умнейший человек, князь Кутузов, et quel caractere. Oh je le connais de longue date. [и какой характер. О, я его давно знаю.]
– Говорят даже, – сказал l'homme de beaucoup de merite, не имевший еще придворного такта, – что светлейший непременным условием поставил, чтобы сам государь не приезжал к армии.
Как только он сказал это, в одно мгновение князь Василий и Анна Павловна отвернулись от него и грустно, со вздохом о его наивности, посмотрели друг на друга.


В то время как это происходило в Петербурге, французы уже прошли Смоленск и все ближе и ближе подвигались к Москве. Историк Наполеона Тьер, так же, как и другие историки Наполеона, говорит, стараясь оправдать своего героя, что Наполеон был привлечен к стенам Москвы невольно. Он прав, как и правы все историки, ищущие объяснения событий исторических в воле одного человека; он прав так же, как и русские историки, утверждающие, что Наполеон был привлечен к Москве искусством русских полководцев. Здесь, кроме закона ретроспективности (возвратности), представляющего все прошедшее приготовлением к совершившемуся факту, есть еще взаимность, путающая все дело. Хороший игрок, проигравший в шахматы, искренно убежден, что его проигрыш произошел от его ошибки, и он отыскивает эту ошибку в начале своей игры, но забывает, что в каждом его шаге, в продолжение всей игры, были такие же ошибки, что ни один его ход не был совершенен. Ошибка, на которую он обращает внимание, заметна ему только потому, что противник воспользовался ею. Насколько же сложнее этого игра войны, происходящая в известных условиях времени, и где не одна воля руководит безжизненными машинами, а где все вытекает из бесчисленного столкновения различных произволов?
После Смоленска Наполеон искал сражения за Дорогобужем у Вязьмы, потом у Царева Займища; но выходило, что по бесчисленному столкновению обстоятельств до Бородина, в ста двадцати верстах от Москвы, русские не могли принять сражения. От Вязьмы было сделано распоряжение Наполеоном для движения прямо на Москву.
Moscou, la capitale asiatique de ce grand empire, la ville sacree des peuples d'Alexandre, Moscou avec ses innombrables eglises en forme de pagodes chinoises! [Москва, азиатская столица этой великой империи, священный город народов Александра, Москва с своими бесчисленными церквами, в форме китайских пагод!] Эта Moscou не давала покоя воображению Наполеона. На переходе из Вязьмы к Цареву Займищу Наполеон верхом ехал на своем соловом энглизированном иноходчике, сопутствуемый гвардией, караулом, пажами и адъютантами. Начальник штаба Бертье отстал для того, чтобы допросить взятого кавалерией русского пленного. Он галопом, сопутствуемый переводчиком Lelorgne d'Ideville, догнал Наполеона и с веселым лицом остановил лошадь.
– Eh bien? [Ну?] – сказал Наполеон.
– Un cosaque de Platow [Платовский казак.] говорит, что корпус Платова соединяется с большой армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Tres intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Наполеон улыбнулся, велел дать этому казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле, с плутовским и пьяным, веселым лицом подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом с собой и начал спрашивать:
– Вы казак?
– Казак с, ваше благородие.
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicite de Napoleon n'avait rien qui put reveler a une imagination orientale la presence d'un souverain, s'entretint avec la plus extreme familiarite des affaires de la guerre actuelle», [Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал с чрезвычайной фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны.] – говорит Тьер, рассказывая этот эпизод. Действительно, Лаврушка, напившийся пьяным и оставивший барина без обеда, был высечен накануне и отправлен в деревню за курами, где он увлекся мародерством и был взят в плен французами. Лаврушка был один из тех грубых, наглых лакеев, видавших всякие виды, которые считают долгом все делать с подлостью и хитростью, которые готовы сослужить всякую службу своему барину и которые хитро угадывают барские дурные мысли, в особенности тщеславие и мелочность.
Попав в общество Наполеона, которого личность он очень хорошо и легко признал. Лаврушка нисколько не смутился и только старался от всей души заслужить новым господам.
Он очень хорошо знал, что это сам Наполеон, и присутствие Наполеона не могло смутить его больше, чем присутствие Ростова или вахмистра с розгами, потому что не было ничего у него, чего бы не мог лишить его ни вахмистр, ни Наполеон.
Он врал все, что толковалось между денщиками. Многое из этого была правда. Но когда Наполеон спросил его, как же думают русские, победят они Бонапарта или нет, Лаврушка прищурился и задумался.
Он увидал тут тонкую хитрость, как всегда во всем видят хитрость люди, подобные Лаврушке, насупился и помолчал.
– Оно значит: коли быть сраженью, – сказал он задумчиво, – и в скорости, так это так точно. Ну, а коли пройдет три дня апосля того самого числа, тогда, значит, это самое сражение в оттяжку пойдет.
Наполеону перевели это так: «Si la bataille est donnee avant trois jours, les Francais la gagneraient, mais que si elle serait donnee plus tard, Dieu seul sait ce qui en arrivrait», [«Ежели сражение произойдет прежде трех дней, то французы выиграют его, но ежели после трех дней, то бог знает что случится».] – улыбаясь передал Lelorgne d'Ideville. Наполеон не улыбнулся, хотя он, видимо, был в самом веселом расположении духа, и велел повторить себе эти слова.
Лаврушка заметил это и, чтобы развеселить его, сказал, притворяясь, что не знает, кто он.
– Знаем, у вас есть Бонапарт, он всех в мире побил, ну да об нас другая статья… – сказал он, сам не зная, как и отчего под конец проскочил в его словах хвастливый патриотизм. Переводчик передал эти слова Наполеону без окончания, и Бонапарт улыбнулся. «Le jeune Cosaque fit sourire son puissant interlocuteur», [Молодой казак заставил улыбнуться своего могущественного собеседника.] – говорит Тьер. Проехав несколько шагов молча, Наполеон обратился к Бертье и сказал, что он хочет испытать действие, которое произведет sur cet enfant du Don [на это дитя Дона] известие о том, что тот человек, с которым говорит этот enfant du Don, есть сам император, тот самый император, который написал на пирамидах бессмертно победоносное имя.
Известие было передано.
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]
Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.


Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.