Хайаса

Хайаса
XVI век до н. э. — XIII век до н. э.
Расположение Хайасы
Столица	Куммаха
Форма правления	Монархия

Хайаса (арм. Հայասա) или Хайаса-Аззи (арм. Հայասա-Ազզի)  — государство, упоминающееся в хеттских клинописных текстах в период с XVI по XIII вв. до н. э. Большинство хеттологов помещают Хайасу в верховья реки Чорох и Евфрат, на территории Армянского нагорья. В течение этого периода Хайаса иногда заключала с Хеттским царством мир и выплачивала хеттам дань, иногда вступала с ним в военные конфликты. К XIII веку до н. э., вероятно, Хайаса распалась, и её территория была захвачена хурритами. В этот период территория Хайасы могла относиться к хурритскому царству Дайэани.

Согласно некоторым исследователям, столицей Хайасы был город Куммаха, который соответствует более позднему армянскому Кеммаху, находившемуся в верховьях реки Евфрат, близ современного города Эрзинджан.

История

До Тудхалия III (1500—1340 г. до н. э.)

До правления Тудхалия III сведения о Хайасе, получаемые из хеттских источников, очень скудны. Известно, что в XIV веке до н. э. хайасцы вторглись в хеттские территории и сожгли их новую столицу — Сапинува, после чего сделали своей границей город Самуха. Из клинописных табличек известны имена нескольких хайасских царей — Марийа, Каранни, Хуккана, Ананиа. Имена индоевропейского происхождения. Имеются также коневодческие индоевропейские термины.

Тудхалия III и Суппилулиума I (1340—1320 гг. до н. э.)

После вступления на трон Тудхалия III послал своего военачальника и преемника (который впоследствии стал царем Хеттского государства) Суппилулиуму покорить хайасцев, которые укрывали беглецов с хеттской территории, и вернуть город Самуха. С правителем Хайасы Хукканой Суппилулиума заключил мирный договор. Согласно этому договору, Хуккана принес присягу верности Суппилулиуме, обязался оказывать ему военную помощь и соблюдать сделавшиеся ему известными хеттские государственные тайны, а кроме того, выдать и впредь выдавать лиц, бежавших из Хеттского царства в Хайасу. Суппилулиума отдал за Хуккану свою сестру, но при этом сделал любопытную оговорку, запрещавшую царю Хайасы претендовать на других женщин хеттского царского дома, что показывает наличие в Хайасе пережитков весьма древних брачных отношений — права на сожительство с сёстрами и кузинами жены.

Мурсили II (1320—1290 гг. до н. э.)

Хайаса-Ацци некоторое время не упоминается в хеттских источниках, до начала правления Мурсили II. Во время войны хеттов с каска хайасцы снова стали укрывать беглецов с хеттской территории, а вождь Ацци Анния, сын Мария, напал на одну из хеттских областей и угнал оттуда скот и пленных. На требование Мурсили вернуть их Анния ответил отказом, вследствие чего хетты начали войну и осадили неприступную аццийскую крепость Ура. Однако основные действия против Ацци-Хайасы развернулись в последующие годы, так как Мурсили имел перед собой более важных противников в лице ассирийцев, продолжавших наращивать военную мощь.

На десятом году своего правления Мурсили во главе основных сил выступил против хайасцев. Те укрылись в горных крепостях, рассчитывая нападать по ночам на проходящие хеттские войска. Однако Мурсили, оставляя большинство горных крепостей в тылу, по-видимому, перевалил через Понтийские горы, вышел к г. Арипсе на Чёрном море и взял её, а оттуда двинулся на Туккаму — видимо, центр Ацци. Жители Туккамы сдались на милость победителя, и Мурсили зачислил 3 тыс. аццийцев в своё войско в качестве колесничих. Переговоры на этот раз велись не с царём, а с советом старейшин Ацци. Страна была включена в Хеттское царство, но в дальнейшем хеттам не удалось её удержать.

Хайаса и Армения

В первой половине XX века некоторыми исследователями высказывалось предположение что в слове «Хайаса» основным является корень «hайа» (hayа), что соответствует самоназванию армян — «hай» (hay), упомянутое же в конце слово «(а)са» ((а)sa) всего-то является хеттским суффиксом, которое означает «страна». Ситуация в самом общем плане соответствует английскому «land» и образованных с её помощью например таких слов, как Scotland и Ireland. Эту схему одним из первых ввел в оборот Е. Форрер и оно особенно было развито немецким исследователем Паулем Кречмером, согласно которому: «„s(a)“ в слове „hayasa“ есть малоазиатский суффикс, а слово hayasa означает „страна хаев“ (hайев, армян)». Кречмер посвятил много времени изучению вопроса о стране Хайаса. В опубликованной в 1933 году Венской академией наук работе Кречмера «Национальное имя армян Хайк» (нем. «Der nationale Name der Armenier Haik») он приходит к выводу, что "употреблённое в Богазкёских надписях имя Хайаса означает «Армения». В качестве примеров были представлены такие малоазиатские слова, как «Turhunt» и «Datta», которые, с применением суффикса «(a)са» ((a)sa) приобрели значение топонимов (стран) «Turhuntasa» и «Dattasa». Позже в Армении эту точку зрения поддерживали Николай Адонц, Григорий Капанцян и другие историки. Геворк Джаукян, развивая эту схему, в качестве доказательств предложил также и слова «Harsankila», «Parminaija», «Hiwaswanta» и тд, которые, получая значения топонимов, соответственно получили вид «Harsanasa», «Parminasa», «Hiwasasa». По этому поводу он писал: «Основным языком Хайасы был армянский и… армянский элемент имел главенствующую роль в хайаском государстве». Рафаэл Ишханян полагает, что в говоре армян Вана и некоторых других районов Армении (например, армяне из западного берега оз. Севан) хетт. Ḫ заменяется именно грабар Խ-, что означает возможность трансформации хетт. Ḫajasa в грабар Հայք (hay-kʿ). Согласно Дьяконову нет никаких причин предполагать связь между Хайасой и Арменией и что такая трансформация лингвистически невероятна: хетт. Ḫ- должно было бы перейти в грабар Խ-. Распространенную в науке точку зрения относительно происхождения антонима hay и тождественность Хайасы и Армении поддержал Вячеслав Иванов, решительно отвергнув и показав ошибочность построений И. М. Дьяконовa и в других вопросах этногенеза армян. Тем не менее Иванов считал, что для каких-либо умозаключений о Хайасе в качестве армянской прародины недостаточно данных.

Французский учёный Франсуа Кавеньяк (François Cavaignac) в опубликованной в 1934 году своей статье «Первое царство Армении» в журнале «Revue hittite et asianique» называет Хайасу большой монархией, охватывавшей в XIV веке до н. э. всю Западную Армению.

Согласно историку Армену Айвазяну, отрицание связи армян с Хайасой политически мотивировано и имеет цель лишить армян права автохтонности на Армянском нагорье. Однако, как отмечает сочувствующая Айвазяну пресса, в Армении его взгляды разделяют «малое исключение» историков. Существует противоположное мнение, что версия о Хайасе как о прародине армянского народа политически мотивирована для того, чтобы дополнительно утвердить автохтонность армянского этноса на Армянском нагорье. В связи с этим сторонниками данного мнения было высказано предположение, что самоназвание армян грабар Հայք (hay-kʿ), вероятно, происходит от урартского названия Мелитены, урартск. Ḫāti.

См. также

• Арманум
• Хеттское царство
• Этногенез армян

Литература

• Капанцян Г.А. Хайаса - колыбель армян. Этногенез армян и их начальная история / А.С. Гарибян. — Ереван: Издательство Академии Наук Армянской ССР, 1947. — 3000 экз.
• Дьяконов И.М. [annales.info/other/djakonov/index.htm#pian Предыстория армянского народа. История Армянского нагорья с 1500 по 500 г. до н.э. Хурриты, лувийцы, протоармяне] / Еремян С. Т. — Ереван: Издательство АН Армянской ССР, 1968. — 266 с. — 1000 экз.
• A.E. Redgate. [books.google.ru/books?id=e3nef10a3UcC The Armenians]. — Oxford: Blackwell, 1998. — 332 с. — ISBN 0-631-14372-6.
• Шнирельман В. А. Войны памяти: мифы, идентичность и политика в Закавказье / Рецензент: Л. Б. Алаев. — М.: Академкнига, 2003. — 592 с. — 2000 экз. — ISBN 5-94628-118-6.
• Vahan M. Kurkjian, History of Armenia.
• Гамкрелидзе Т.В., Иванов Вяч.Вс. [ielang.narod.ru/ Индоевропейский язык и индоевропейцы. Реконструкция и историко-типологический анализ праязыка и протокультуры]. — Тбилиси: Издательство Тбилисского университета, 1984. — 1328 с.
• [un.cti.depaul.edu/Countries/Armenia/1133483520.pdf History of Armenia]

Отрывок, характеризующий Хайаса

– А, вот она! – смеясь закричал он. – Именинница! Ma chere, именинница!
– Ma chere, il y a un temps pour tout, [Милая, на все есть время,] – сказала графиня, притворяясь строгою. – Ты ее все балуешь, Elie, – прибавила она мужу.
– Bonjour, ma chere, je vous felicite, [Здравствуйте, моя милая, поздравляю вас,] – сказала гостья. – Quelle delicuse enfant! [Какое прелестное дитя!] – прибавила она, обращаясь к матери.
Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка, с своими детскими открытыми плечиками, которые, сжимаясь, двигались в своем корсаже от быстрого бега, с своими сбившимися назад черными кудрями, тоненькими оголенными руками и маленькими ножками в кружевных панталончиках и открытых башмачках, была в том милом возрасте, когда девочка уже не ребенок, а ребенок еще не девушка. Вывернувшись от отца, она подбежала к матери и, не обращая никакого внимания на ее строгое замечание, спрятала свое раскрасневшееся лицо в кружевах материной мантильи и засмеялась. Она смеялась чему то, толкуя отрывисто про куклу, которую вынула из под юбочки.
– Видите?… Кукла… Мими… Видите.
И Наташа не могла больше говорить (ей всё смешно казалось). Она упала на мать и расхохоталась так громко и звонко, что все, даже чопорная гостья, против воли засмеялись.
– Ну, поди, поди с своим уродом! – сказала мать, притворно сердито отталкивая дочь. – Это моя меньшая, – обратилась она к гостье.
Наташа, оторвав на минуту лицо от кружевной косынки матери, взглянула на нее снизу сквозь слезы смеха и опять спрятала лицо.
Гостья, принужденная любоваться семейною сценой, сочла нужным принять в ней какое нибудь участие.
– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.
– Да, меня совсем иначе воспитывали, – сказала старшая, красивая графиня Вера, улыбаясь.
Но улыбка не украсила лица Веры, как это обыкновенно бывает; напротив, лицо ее стало неестественно и оттого неприятно.
Старшая, Вера, была хороша, была неглупа, училась прекрасно, была хорошо воспитана, голос у нее был приятный, то, что она сказала, было справедливо и уместно; но, странное дело, все, и гостья и графиня, оглянулись на нее, как будто удивились, зачем она это сказала, и почувствовали неловкость.
– Всегда с старшими детьми мудрят, хотят сделать что нибудь необыкновенное, – сказала гостья.
– Что греха таить, ma chere! Графинюшка мудрила с Верой, – сказал граф. – Ну, да что ж! всё таки славная вышла, – прибавил он, одобрительно подмигивая Вере.
Гостьи встали и уехали, обещаясь приехать к обеду.
– Что за манера! Уж сидели, сидели! – сказала графиня, проводя гостей.


Когда Наташа вышла из гостиной и побежала, она добежала только до цветочной. В этой комнате она остановилась, прислушиваясь к говору в гостиной и ожидая выхода Бориса. Она уже начинала приходить в нетерпение и, топнув ножкой, сбиралась было заплакать оттого, что он не сейчас шел, когда заслышались не тихие, не быстрые, приличные шаги молодого человека.
Наташа быстро бросилась между кадок цветов и спряталась.
Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.