Ошаканская битва

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ошаканская битва
Основной конфликт: Русско-персидская война 1826—1828
Дата

17 (29) августа 1827 год

Место

Эриванское ханство
(Восточная Армения)
ныне Армавирская область

Итог

Снятие осады Эчмиадзинского монастыря,
предотвращение вторжения персидской армии в Грузинскую губернию

Противники
Российская империя Российская империя Персидская империя
Эриванское ханство
Командующие
А. И. Красовский Аббас-Мирза
Хусейн-хан
Силы сторон
2300—3000
12 орудий 		30 000
22—24 орудия
Потери
24 офицера
1130 нижних чинов
весь провиант
имеются и другие данные 		3000—3500
по персидским данным:
1000
   Русско-персидская война (1826—1828)

Ошака́нская битва (арм. Օշականի ճակատամարտ), известная также как Аштара́кская битва[1], — сражение, произошедшее 17 (29) августа 1827 года в ходе Русско-персидской войны 1826—1828 годов между армией наследника персидского престола Аббас-Мирзы и русским отрядом генерал-лейтенанта Афанасия Красовского.

В начале августа 1827 года персидская армия вторглась в Восточную Армению и, соединившись с войсками эриванского сердара Хусейн-хана Каджара, осадила Эчмиадзинский монастырь. Находившийся в 35 верстах от Эчмиадзина русский войсковой отряд генерала Красовского вместе с присоединившимися к нему армянскими и грузинскими добровольцами выступил на помощь к осаждённому монастырю и, несмотря на десятикратное численное превосходство персидской армии[2], сумел пробиться сквозь заградительные кордоны противника, после чего в ту же ночь осада была снята[3]. Во время битвы русский отряд понёс тяжёлые потери. Это был самый большой урон русской армии за все войны с Персией[4][5].

Наиболее ценные сведения о битве оставлены непосредственными её участниками: командиром отряда А. Красовским[6][7], капитаном М. Соболевым[8] и декабристом Е. Лачиновым[Комм. 1][с 1][9].

На ход битвы в огромной степени повлияли стоявшая в тот день изнурительная жара[10] и отсутствие водных источников на пути следования русского отряда. В значительной степени действия отряда сковывал обоз с провиантом[11]. Колонны двигались под плотным артиллерийским и ружейным огнём неприятеля. Пока русский авангард «прокладывал себе путь штыками», арьергард отбивал неистовые атаки иранцев с тыла. Противник, заняв выгодное расположение, наносил по русскому отряду фланговые удары. Следует также отметить, что успешному проходу отряда Красовского способствовали грамотные действия русской артиллерии, которая занимала наиболее выгодные высоты, и орудия под прикрытием стрелков насколько могли сдерживали атаки неприятеля. Ожесточение иранцев доходило до того, что, несмотря на тяжёлые потери от картечного и ружейного огня, они врезались в ряды русской пехоты, которая штыками отбрасывала неприятеля назад[12][13][14].

В 1833—1834 годах по инициативе католикоса Епрема I Зорагехци и архиепископа Нерсеса Аштаракеци на средства монастыря и местных жителей в честь битвы был установлен памятный обелиск[15][16].

19 апреля 2011 года состоялось торжественное открытие Ошаканского памятного комплекса «русским воинам-спасителям Первопрестольного Эчмиадзина, павшим в Ошаканской битве 1827 года»[с 2].





Содержание

Предпосылки

Снятие осады Эривани Красовским

15 (27) июня для осады Эривани прибыла 20-я пехотная дивизия под командованием генерала Красовского. Лето 1827 года было чрезвычайно жарким и засушливым[17]. Температура доходила до 43 °R (53.7 °C) жары на солнце и 33 °R (41.2 °C) в тени[18]. Местный климат способствовал распространению массовых болезней среди солдат, недавно прибывших из России[19][20]. Лихорадки и вспыхнувшая эпидемия дизентерии оставили в 20-й дивизии боеспособными не более 4000 бойцов[21]. Так, в августе командующий Кавказским корпусом генерал-адъютант И. Ф. Паскевич, описывая общее положение дел в русской армии на Кавказе, рапортовал Николаю I, что жара продолжалась, подножного корма не было, лошади были изнурены, а ⅓ войск находилась в госпиталях. В полках из 1800 человек в строю оставалось около 1000[22] (за исключением гвардии, в которой число больных составляло не более 200 человек, а 900 оставалось под ружьём)[23]. Ввиду сложившейся обстановки, было принято решение — снять осаду Эривани и до наступления осени отойти в горы.

Причиной снятия осады также было и то, что транспорт с провиантом и осадными орудиями ожидался не раньше августа[17].

В ночь на 21 июня (3) июля дивизия снялась с осадных позиций и отступила к Эчмиадзинскому монастырю. В обители был устроен госпиталь для больных солдат. На трёх монастырских башнях установили по одному полевому орудию. 24 июня (6) июля до 2000 солдат приступили к заготовке провианта[Комм. 2].

Снабдив монастырь достаточным количеством провианта, Красовский 30 июня (12) июля со своим корпусом направился к Баш-Абаранской возвышенности и стал лагерем при урочище Дженгули. В монастыре оставались батальон севастопольского пехотного полка (до 500 штыков), 5 орудий, конная сотня из армянской добровольческой дружины[25], испросившая у Красовского разрешение остаться для защиты монастыря[26], и 700 больных солдат[27].

Осада Эчмиадзинского монастыря Хусейн-ханом

Эриванский сердар Хусейн-хан, узнав, что в Эчмиадзинском монастыре находился всего один батальон севастопольского полка, предпринял попытку захватить монастырь, и 3 (15) июля 4000 кавалерии (по другим данным, 500[28]) и два батальона сарбазов (2000 чел.) с двумя[29] (по другим данным, с тремя[30]) орудиями вышли из Эривани и на следующий день осадили монастырь. На отлогостях горы Арагаца (тюркский: Алагёз), напротив русского лагеря, расположился отряд карапапахской конницы в 1000 человек под предводительством Наги-хана для слежения за действиями корпуса Красовского[31].

Комендантом эчмиадзинского гарнизона на тот момент был пожилой штаб-офицер 20-й Артиллерийской бригады — подполковник Линденфельд. Сердар послал ему письмо, в котором уверял коменданта, что Паскевич с главными силами отступил от Нахичевани в Грузию и помощи эчмиадзинскому гарнизону ждать неоткуда, предлагая последнему покинуть монастырь. Со своей стороны, Хусейн-хан гарантировал свободный проход гарнизона в любую сторону, ручаясь за его безопасность. В противном случае — монастырь будет взят силой, и тогда никому не будет пощады[29].

Ответом на письмо был орудийный выстрел с монастырской башни. Хусейн-хан вынужден был отодвинуть войска на безопасное расстояние и, окружив монастырь, блокировал все пути сообщения. Однако 5 (17) июля нескольким местным армянам всё-таки удалось добраться до русского лагеря при Дженгули и сообщить Красовскому об осадном положении монастыря. Красовский тут же, снарядив два батальона с четырьмя орудиями, выдвинулся к Эчмиадзину[32]. Карапапахский отряд известил Хусейн-хана о движении русских, и сердар, сняв блокаду, отступил к Сардар-Абаду и далее ушёл в Эривань[29].

Вторжение Персидской армии Аббас-Мирзы

Разведка

Персидское командование широко использовало шпионов и лазутчиков, в основном среди местного населения — армян, татар (имеются в виду азербайджанцы), персов. Обычно это были маркитанты, торговавшие в русском лагере[33]. Красовскому же, для получения сведений о противнике, чаще приходилось проводить рекогносцировки и кавалерийские разведки.

Причиной более слабой агентуры у русского командования были казни и жестокие пытки иранцами русских шпионов или лазутчиков[Комм. 3], в то время как выявленных иранских шпионов — высекали и, продержав некоторое время под стражей, выпускали, после чего последние могли продолжить заниматься своим ремеслом[33].

В Эчмиадзине Нерсесом Аштаракеци была налажена система сбора информации о неприятеле. От него посылались лазутчики в Эривань и Сардар-Абад. Донесения главнокомандующему дублировались. Разведкой вражеских передвижений занимался Казиар Арутюнов[34]. Красовскому передавал ценные сведения племянник архиепископа Аштаракеци — Педрос Маркаров[35]. Последний сообщил 6 (18) августа о вторжении персидских войск. То же известие было подтверждено прибывшим на следующий день из персидского лагеря армянским старшиной меликом Сааком Агамаляном, командовавшим армянской пехотой эриванского сердара Хусейн-хана[36][37].

Сведения о противнике носили в русских штабах порой противоречивый характер. В случае, когда Красовский послал в главный лагерь у Кара-Бабы Паскевичу донесение о концентрации крупных сил персов вблизи своего лагеря, Паскевич отвечал, что по имевшимся у него сведениям в персидской армии произошёл бунт, а сам Аббас-Мирза был арестован и находился в Чорсе под стражей[38]. Красовский в дальнейшем писал:

Таковое сведение, во всех отношениях противное истине, служило ясным доказательством, что в корпусной квартире вовсе не знают, что Аббас-мирза с главными своими силами находится против меня в Эриванской провинции, почему я должен был убедиться, что ни в каком случае не могу ожидать подкрепления.
— из «Дневника генерала Красовского 1826—1828 гг.» от 13-го августа [39]

Вторжение

Собрав все необходимые сведения о русских, Хусейн-хан послал письмо Аббас-Мирзе, в котором писал, что Эривань освобождена от блокады; русские, оставив в монастыре Эчмиадзин множество больных и небольшой гарнизон, отступили в горы; отряд Красовского малочислен и состоит из молодых и неопытных солдат[Комм. 4]; нет ничего легче, как овладеть теперь Эчмиадзином, отбить осадную артиллерию, двигающуюся ещё в Безобдальских горах, и, истребив Красовского, открыть дорогу в Грузию[31][40].

4 (16) августа армия Аббас-Мирзы (15 000 кавалерии и 10 000 пехоты при 22 орудиях)[41], перейдя Аракс близ Сардар-Абада, вторглась в Эриванское ханство, а 8 (20) августа заняла селенье Аштарак, находившееся между Эчмиадзином и русским лагерем при Дженгулях[42]. Убедившись в неприступности русских позиций на Баш-Абаранской возвышенности, Аббас-Мирза отвёл свои войска к Ошакану и стал лагерем.

Цель вторжения

Предполагалось захватить Эчмиадзинский монастырь, затем обходным маршем через Гюмри вторгнуться в Грузию и разрушить до основания Тифлис[17], после чего — через Елизаветполь и Карабахскую провинцию по Худаферинскому мосту или через Асландузский брод перейти Аракс и вернуться в Азербайджан[43].

При появлении персидской армии в тылу главных сил русских Паскевич был бы вынужден отказаться от похода на Тавриз. Красовский так оценивал действия Аббас-Мирзы:

…он [Аббас-Мирза] весьма легко мог исполнить [свои планы], не встретивши нигде более одного батальона для защиты, в течение 10-15 дней, и тогда все войска наши, находившиеся в главных силах при Кара-бабе, в Джингили и вообще в Эриванской и Нахичеванской провинциях, должны были бы необходимо, претерпевши бедствие без продовольствия, возвратиться в Грузию и там искать оного для своего спасения.
— из «Дневника генерала Красовского 1826–1828 гг.» [44]

Однако планы Аббас-Мирзы стали известны тифлисскому военному губернатору генерал-адъютанту Н. М. Сипягину, который тут же перебросил две роты 41-го Егерского полка из Цалки в Башкичет, а в Гюмри были переведены рота тифлисского пехотного полка с двумя орудиями и батальон севастопольского пехотного полка из корпуса ген. Красовского[45].

Первые столкновения

Утром 10 (22) августа со стороны р. Абарани перед русским лагерем появились 2000 персидской кавалерии[46]. Казачьи пикеты, маневрируя, сгруппировались до пятидесяти человек и отстреливались до подхода подкрепления. На помощь были высланы две казачьи сотни и два батальона пехоты с двумя орудиями. С прибытием подкрепления казаки, при поддержке пехоты, контратакой отбросили персидскую конницу. В бою был ранен саблей в ногу хорунжий (подпоручик) Крюков[47].

В ночь на 13 (25) августа[46] персидская кавалерия скрытыми ущельями подошла с нескольких сторон к русскому лагерю и с рассветом внезапно атаковала казачьи аванпосты. Однако казаки сумели продержаться до прибытия пехоты, после чего иранцы были отбиты со всех направлений. В то время Красовский с генералом П. Х. Трузсоном и 50-ю казаками проводил рекогносцировку по Эчмиадзинской дороге. Опасаясь за командующего отрядом, из лагеря в его сторону выдвинулся пехотный батальон с одним орудием. В ущелье горы Карны-Ярых Трузсон с пятью казаками, шедшие впереди разведотряда, издали заметили засаду и остановились. В то место ежедневно ходил казачий разъезд для получения информации путём телеграфа об обстановке в Эчмиадзинском монастыре[48]. Около 500 персидских всадников, поняв, что их обнаружили, кинулись в погоню за отрядом, но через несколько вёрст увидели приближение батальона русской пехоты и повернули назад.

В тот же день из лагеря Красовского заметили движение крупных сил иранцев в сторону Судагента, откуда в то самое время должен был прибыть из главного лагеря в Кара-Бабе от Паскевича тифлисский военный губернатор Сипягин. Красовский тут же выступил в данном направлении с двумя батальонами пехоты и четырьмя орудиями на помощь Сипягину. На Судагентской дороге последний действительно был атакован персидской кавалерией, но высланный за день до того батальон севастопольского полка, для встречи губернатора, сумел отбить все атаки неприятеля[49].

Между горой Арагац и русским лагерем появились до 4000 персидской кавалерии. Красовский выступил против них с двумя батальонами пехоты, до 50-ти человек борчалинской (азербайджанской) конницы[50], двумя орудиями при казаках и отделением конгревовых ракет. В своей реляции Красовский отмечал удачное действие последних. Было выпущено до 20-ти ракет Конгрива, «которые разгоняли толпы неприятельские». Батальон 40-го Егерского полка, подкреплённый севастопольцами, «теснил оного до самой ночи»[27][49].

Осада Эчмиадзинского монастыря

15 (27) августа часть персидской армии — под командованием Юсуф-хана (Юсуп-хана)[51], Зограб-хана и Топчибы[27] — осадила Эчмиадзин.

На предложение Юсуф-хана сдать монастырь комендант ответил лаконично: «Не сдам»[52]. Тогда Юсуф-хан попытался склонить Линденфельда на шахскую службу, обещая всевозможные привилегии[Комм. 5]. Персидские сановники не скупились на посулы. Линденфельд отвечал:

«Русские собой не торгуют, а если монастырь персиянам нужен, то пусть они войдут в него как честные воины, с оружием в руках»[52].

Юсуф-хан отправил архиепископу Нерсесу письмо следующего содержания:

«Если ты добровольно не отворишь ворота, то я окружу монастырь всей артиллерией, пушками, мортирами — и разорю его до основания. Тогда, Нерсес, грех будет лежать уже на твоей душе»[52].

Нерсес дал ответ:

«Обитель сильна защитой Бога, попытайся взять её…»[52].

Утром 16 (28) августа персидская артиллерия начала интенсивный обстрел монастыря. Орудийная канонада была слышна в русском лагере при Дженгули[53], что в огромной степени беспокоило Красовского[54]. Связь с русским лагерем была прервана. Несколько армян и татар, пытавшихся пробраться из лагеря в Эчмиадзин и из Эчмиадзина в лагерь, были схвачены персами. Двум из них выкололи глаза, двум отрезали носы и уши, а несколько человек из них пропали без вести. Однако некоторые сведения Красовский получил от четырёх перебежчиков из персидского стана. Беглые сарбазы сообщили, что эриванский сердар дал слово Аббас-Мирзе поднести ему через два дня ключи Эчмиадзина, а Аббас, со своей стороны, обещал сердару подарить для Эриванской крепости всю русскую осадную артиллерию[55]. Эти известия вскоре подтвердил и мелик Саак Агамалян, подробно описавший план действий персидской армии.

Адъютант предоставил Красовскому провиантскую ведомость, согласно которой продовольствие в монастыре было на исходе[56]. Последний тут же приказал сформировать на воловьих арбах транспорт с десятидневным провиантом[Комм. 6][57].

Выступление отряда Красовского к Эчмиадзину

Приказ генерала Красовского № 40 от 16 августа 1827 года.

Ребята! Я уверен в вашей храбрости, знаю готовность вашу бить неприятеля. В каких бы силах он с нами ни встретился, мы не будем считать его. Мы сильны перед ним единством нашего чувства: любовью к отечеству, верностью присяге, исполнением священной воли нашего государя. Помните, что строгий порядок и устройство всегда приведут вас к победе. Побежит неприятель — преследуйте его быстро, решительно, но не расстраивайте рядов ваших, не увлекайтесь запальчивостью. У персиян много конницы; потому стрелкам не отходить на большие дистанции и, в опасных случаях, быстро собираться в кучки. Вас, господа офицеры, прошу иметь за этим строжайшее наблюдение. Надеюсь, ребята, что мои желания исполнятся в точности, что порядок, тишина и безусловное повиновение будет для каждого из вас святой и главной обязанностью[58].

16 (28) августа в пять часов пополудни отряд был построен перед своими палатками. Красовский, объехав ряды, огласил приказ:

Солдаты, сняв головные уборы, коленопреклонно произвели напутственное молебствие. Офицеры, приложившись к кресту, встали на свои места. Священник Севастопольского пехотного полка протоиерей отец Тимофей Мокрицкий, окропив знамёна и отряд святой водой, громогласно обратился к солдатам[45]:

Братцы! Не устрашитесь многочисленности врагов ваших. Многочисленность их прославит только мужество ваше, доставит вам ещё большие лавры и почести. Всемогущий Бог, сильный и в малом числе своих избранных, истребит многолюдные полчища врагов, не ведающих святого имени Его. Вооружите же, православные воины, крепкие мышцы ваши победоносным русским мечом, дух — храбростью, сердце — верой и упованием на Бога, помощника вашего и Той сохранит и прославит вас!
— из «Дневника генерала Красовского 1826—1828 гг.» [58]

В лагере при Дженгули оставались батальон Крымского пехотного полка, полроты пионер и 10 орудий под командованием генерал-майора А. П. Берхмана[55].

Силы сторон

Русский отряд

Сводный походный отряд составляли[46][56]:

Пехота:
  • Батальон Крымского пехотного полка;
  • Батальон 39-го Егерского полка;
  • Сводный батальон составляли:
    • две роты 40-го Егерского полка;
    • рота пионер;
    • 80 человек севастопольского батальона;
    • 60 человек пешего грузино-армянского ополчения;
  • 40-й Егерский полк (имел в каждом батальоне по 3 роты).
Кавалерия:
  • Донской казачий Андреева полк;
  • Донской казачий Сергеева полк (Общая численность двух казачьих полков составляла до 500 чел.[59], по другим данным не превышала 300[56]);
  • 1-я Конная сотня армянской добровольческой дружины[20] (пополнила казачьи полки).
Артиллерия:
  • 4 батарейных орудия;
  • 6 лёгких орудий 20-й артиллерийской бригады;
  • 2 конно-казачьих орудия.

Общая численность русского отряда по разным данным составляла от 2300 до 3000 человек.

Нетрадиционную версию, противоречащую вышеприведённым источникам, в 1969 году выдвинул военный историк Хаджимурад Ибрагимбейли (азерб.)русск.. По его сообщению, в отряде Красовского, кроме уже упомянутых сил, находились ещё 5000 азербайджанской иррегулярной конницы. Обосновывая данное утверждение, Ибрагимбейли писал, что «отряд в 2800 человек при всех условиях, не в состоянии был бы одолеть 30-тысячный вражеский корпус, усиленный 22 орудиями», а «дворянско-буржуазная историография царской России не упомянула об участии в составе русских войск азербайджанской конницы, грузинской и армянской пеших дружин»[73]. Однако, вопреки данному мнению, документы указывают на присутствие в походном отряде Красовского к Эчмиадзину двух последних, а борчалинская (азербайджанская) конница упоминается в Алагёзском сражении 13 (25) августа того же года. Кроме этого, последующие обвинения Паскевичем Красовского, по поводу выступления последнего «не более как с 4-мя батальонами к Эчмиадзинскому монастырю», не имели бы под собой почвы.

Персидские источники сообщают, что Аббас-Мирза получил сведения, что русские силы в лагере при Дженгулях, защищённом рельефом местности, насчитывают 5000 пехоты и 1000 кавалерии, и то же число относят к принимавшим участие в битве[с 3]. Ту же численность приводит и Перси Сайкс[74].

Персидская армия

По сведениям английских[75][62], российских[21][5][25][65] и армянских[с 2][76][77][32] (или советских)[78][70] источников, общая численность войск Аббас-Мирзы и сердара Хусейн-хана составляла — 30 000 человек при 24 орудиях[Комм. 7][46][60][79][71].

  • Численность персидской армии, вторгшейся в Восточную Армению, была — 25 000 человек (15 000 кавалерии и 10 000 пехоты при 22 орудиях)[41][42]. В неё входили: армия самого Аббас-Мирзы — 20 000 (13 000 кавалерии и 7 000 пехоты), в число которой входил и русский батальон Самсон-хана (С. Я. Макинцева), сформированный из русских пленных и дезертиров[Комм. 8], а также, присоединившиеся к основным силам, группировки сына Фетх-Али-шаха — Али-Нага-Мирзы Казбинского — и сына царя Кахетии Ираклия II — царевича Александра[37]. Известно, что артиллерией тогда командовал Юсуф-хан (Ц. Майинян)[81], а всеми сарбазами — сартиб (генерал) Магмет-хан[82].
  • О численности войск эриванского сердара Хусейн-хана, принимавших участие в битве, источники ничего не сообщают, однако, если взять во внимание общее число противостоящих русскому отряду сил (30 000), то вполне обоснованно можно полагать, что силы сердара состояли из 5000 пехоты и кавалерии. Примерно то же количество упоминается и при осаде Хусейн-ханом Эчмиадзинского монастыря в июле того же года (4000 кавалерии и 2000 пехоты при 2 или 3 орудиях). Также известно, что эриванской пехотой, главным образом состоящей из армян-сарбазов, руководил — мелик Саак Агамалян[83], тесно сотрудничавший с русским командованием.

Ход битвы

Из дневника Е. Е. Лачинова:

«…Сильно действовала артиллерия неприятельская, но битва сия и по всем отношениям может быть причислена к битвам жестоким, особенно взявши во внимание несоразмерность сражающихся сил и положение наше. В один этот день мне удалось видеть все ужасы браней: огнестрельные орудия всякого рода, даже неупотребляемые в Европе, были обращены на нас, но истребление, ими производимое, не могло сравняться с тем, когда на изнурённых воинов наших бросились свежие толпы наездников, когда в ручной вступили бой и засверкали в глазах наших кинжалы их и засвистали над головами сабли»[78].

К вечеру 16 (28) августа отряд Красовского поднялся на одну из возвышенностей и увидел вдали персидское войско, которое при виде русского отряда пришло в движение. Конные разъезды спешили в главный лагерь, чтобы сообщить о появлении русских. Тем временем отряд Красовского спустился в долину и к 9 часам вечера в боевом порядке стал на ночлег близ селения Сагну-Саванга[84].

Ранним утром 17 (29) августа русский отряд двинулся по горной дороге, представлявшей собой каменистую, с крутыми спусками, безводную местность. Несмотря на раннее утро, уже стояла знойная жара. Во время движения стали ломаться повозки, и солдатам часто самим приходилось помогать тащить гружёные арбы. К 7 часам утра казачьи сотни и первая колонна с двумя конными орудиями поднялись на скалистую возвышенность между селениями Ушаган (Ошакан) и Аштараком и остановились на привал в ожидании арьергарда с провиантским обозом. С возвышенности Красовский, в окружении штабных офицеров, в подзорную трубу осмотрел местность. Со стороны Аштарака персидские силы форсировали речку Абарань (Касах). До 10 000 пехоты[85], выстроившись в три линии, преграждали эчмиадзинскую дорогу, примыкая левым флангом к Абарани. Конница и артиллерия занимали все близлежащие высоты. Главные батареи были установлены на Ошаканской возвышенности противоположного берега, откуда простреливались длительный участок пути, ведущего к Эчмиадзину, и подступы к реке — единственному водному источнику[86].

На каменистом холме, прилегавшем к дороге, появилось до трёхсот персидских всадников. Спешившись, они укрылись за камнями и открыли ружейный огонь по отстающей колонне с обозом. Взвод егерских стрелков тут же атаковал неприятеля, и последний покинул позиции прежде, чем егеря взобрались на холм[86][87].

Тем временем до 5000 персидской кавалерии двумя колоннами вышли из глубокой рытвины и стали на дороге перед русским отрядом, но после орудийного выстрела отступили к высотам по левой стороне от дороги[88][87].

Отряд Красовского продолжал стоять на месте в ожидании отстающих колонн. Аббас-Мирза расценивал медлительность русского отряда как нерешимость идти вперёд и для того, чтобы выманить его спуститься с горы, инсценировал отступление, отведя пехоту к реке и спрятав её в глубокой балке. Красовский разгадал цель данного манёвра, сказав офицерам: «Каков Аббас-Мирза!»[87]. От возвышенности, на которой находился русский отряд, дорога к Эчмиадзину проходила по ущелью меж двух невысоких возвышенностей, в котором Аббас-Мирза планировал запереть отряд Красовского и истребить его перекрёстным огнём. Отступление влекло за собой потерю Эчмиадзина. В данной обстановке Красовскому пришлось принять сложное решение, и он приказал идти вперёд[89].

Не имея возможности пройти ущелье через дефиле развёрнутым фронтом, Красовский выдвинул отряд в следующем порядке[61][90][91]:

  • В авангарде по обе стороны дороги шли по две роты батальона 39-го Егерского полка при четырёх орудиях (с правой стороны — два батарейных, с левой — два лёгких орудия) — под командованием полковника Я. Г. Раенко.
  • Далее в том же порядке по обе стороны дороги следовал Крымский батальон, по два лёгких орудия с каждой стороны.
  • В центре тянулся обоз, прикрываемый справа — сводным батальоном, слева — казачьими сотнями, — под командованием генерал-майора Л. А. Тухолки.
  • В арьергарде шёл 40-й Егерский полк при двух батарейных и двух лёгких орудиях — под командованием генерал-майора П. Х. Трузсона.

Бой в ущелье

После непродолжительного отдыха отряд спустился в ущелье. Иранцы, пропустив мимо себя колонны, атаковали русский арьергард.

Как только передовые колонны русского отряда поравнялись с Ошаканской возвышенностью, с неё по русскому отряду был открыт огонь из четырёх 12-фунтовых орудий[90]. В то же время крупные силы иранцев начали наседать на левый фланг русского отряда, чтобы не дать последнему возможности уклониться от огня батарей с правого берега Абарани. Русские орудия вели ответный огонь, прикрывая колонны, которые «безмолвствуя» двигались вперёд.

К тому времени, когда отряд Красовского вышел из-под огня главных батарей, обстреливавших его на протяжении 17 вёрст[92], иранцы успели вброд через Абарань перетащить шесть орудий и установить их на скатах между рекой и дорогой на Эчмиадзин. При появлении русского отряда по нему из тех орудий был открыт частый огонь, однако в том месте, где дорога проходила выше расположения персидских орудий, ядра последних перелетали русский отряд и наносили урон своей кавалерии, расположенной на левосторонних высотах. По словам участника того сражения, находившегося в арьергарде, капитана Соболева: «…Казалось, что сии орудия защищали левый фланг наших колонн»[93].

В то же время 8 персидских орудий стали наносить артудары с тыла и с левого фланга, акцентируя удары по русской артиллерии и обозу[93][91].

Выход из ущелья

Укрывавшиеся в балке до 10 000 персидской пехоты выдвинулись в сторону высоты, находившейся перед выходом из ущелья. К той же высоте по левой стороне от ущелья, чтобы замкнуть кольцо окружения, устремились на соединение с пехотой и 5000 персидской кавалерии[90]. Чтобы не допустить соединения неприятеля, две головные колонны 39-го Егерского полка с шестью орудиями устремились на командную высоту и сумели взбежать на неё раньше неприятеля. Орудийным и ружейным огнём егеря рассеяли ряды персидской кавалерии, которая вынуждена была отступить назад. Пехота остановилась сама, однако через некоторое время возобновила атаку на русские колонны[91].

Бои иранцев с русским арьергардом

Между тем крупные силы иранцев усилили натиск на русский арьергард. С возвышенностей, занятых неприятелем по обеим сторонам от ущелья, по русским частям вёлся постоянный огонь. Из Аштарака по каменному мосту через Абарань перешёл трёхтысячный кавалерийский отряд персов и поддержал атаку пехоты на русский арьергард[94]. Два лёгких русских орудия, двигавшихся между замыкающими колоннами 40-го Егерского полка, картечным огнём наносили неприятелю ощутимый урон, однако иранцы раз за разом продолжали производить яростные атаки. Егеря беспрерывно вели ружейный огонь, а при приближении противника вплотную вступали с ним в рукопашную схватку. По словам В. А. Потто: «Мужество солдат сорокового полка превосходило всякое представление», а остававшиеся четыре версты до Эчмиадзинской равнины для 40-го полка и артиллерии, действовавшей с ним, «были поистине ужасны»[91]. Участник того сражения М. Соболев писал, что: «40-й Егерский полк превосходил всякую меру храбрости»[95]. Красовский, предполагая, что основные силы Аббас-Мирзы должны будут встретить его отряд перед монастырём, не мог выделить арьергарду подкрепления из передовых колонн[96].

В 1-й батарейной роте, находившейся в арьергарде, был тяжело ранен фейерверкер Осипов. Неприятельское ядро перебило ему левую руку выше локтя и нанесло тяжёлую контузию в бок. Когда товарищи подняли Осипова, чтобы положить его на повозку, то последний, придя в сознание, отказался от данной услуги, заявив:

«Лучше желаю умереть подле своего орудия»[97].

Держа правой рукой висевшую на одной коже левую, Осипов продолжал идти до самого Эчмиадзина[Комм. 9][98].

К 12 часам, после пятичасового сражения без воды под палящим солнцем, солдаты начинали обессилевать и изнемогать от жажды. Егеря «сбивались в кучки» и, отстреливаясь, погибали под перекрёстным огнём неприятеля. При этом потери 40-го полка с каждым шагом становились всё значительнее[91][96].

Видя бедственное положение 40-го Егерского полка, Красовский всё-таки решил подкрепить арьергард Крымским батальоном и сам, вместе с генерал-майором инженерных войск Трузсоном, повёл его в штыковую атаку, чтобы дать время остальным уйти за обозами. Под последним была убита лошадь[99]. Тем временем орудия брались «полумёртвой прислугой» за передки и отступали до следующей позиции.

До Эчмиадзинской равнины

Порядок передвижения русского отряда

Заняв командную высоту, при выходе из ущелья русские передовые колонны вели огонь по неприятелю, прикрывая подход следующей колонны, которая, взойдя на высоту и сменив на орудиях первую, продолжала вести огонь, прикрывая подход следующей и движение вперёд первой. В дальнейшем орудия закатывались на скалистые пригорки по сторонам от дороги и, произведя два-три выстрела, выдвигались дальше[95]. В данном порядке отряд Красовского преодолевал и последующие высоты.

Остававшиеся четыре версты до подножия горы, за которой начиналась Эчмиадзинская равнина, были более каменистыми и овражистыми. Артиллерия, прыгая по камням, передвигалась с трудом. От лошадей шёл густой пар. У гужевых повозок трещали оси и ломались колёса. Солдатам приходилось одновременно вести бой и зачищать пути от подбитых и развалившихся повозок с провиантом. Усталость солдат доходила до буквального изнеможения. Орудийные расчёты, вследствие потерь, были недостаточно укомплектованы для полноценных действий артиллерией[91]. Многие канониры с артиллерийским инвентарём в руках падали под собственные орудия или, облокотясь на камень, равнодушно отдыхали под артиллерийским и ружейным огнём неприятеля[100].

Действие двух орудий Соболева (1)

На одном из тяжёлых спусков в опасном положении оказались два орудия 3-й лёгкой артиллерийской роты под командованием командира батареи капитана Соболева, которые прикрывали движение колонн. Орудия находились под плотным картечным и ружейным огнём с разных сторон. Опасаясь тяжёлых последствий, Красовский направился к тем орудиям, чтобы своим присутствием ободрить артиллеристов, но был удивлён, когда его встретил в полном присутствии духа «весёлый и сияющий» капитан Соболев. На приказание — «Не отступать ни в коем случае» — Соболев отвечал:

«Будьте спокойны, ваше превосходительство! И двадцать персидских орудий меня не собьют!»[101]

После чего последний продолжал вести картечный огонь, нанося атакующим иранцам ощутимый урон, и, потеряв большую часть своих людей, отступил от позиции только после прохода замыкающих колонн и получения на то приказа[102]. В дальнейшем Красовский писал:

…Капитан Соболев, прикрывая с двумя орудиями трудный спуск, явил знаки мужества и неустрашимости, достойные удивления.
— из «Подробной реляции о сражении 17 августа 1827 года, бывшем при селении Ушагане» [99]

Бой за подбитое батарейное орудие

На одном из бугров, по левую сторону от дороги, у русского батарейного орудия, прикрывавшего движение арьергарда, ядром была раздроблена ось. Заметив это, иранцы крупными силами устремились к подбитому и бездействующему орудию, открыв шквальный картечный и ружейный огонь, чтобы отогнать прикрытие и захватить ценный трофей. Русская стрелковая цепь не выдержала напора атакующих масс неприятеля и была опрокинута. Иранцы уже занимали вершину в 50 шагах от орудия[103]. Красовский, заметив смятение утомлённых егерей, сам бросился к орудию, чтобы вдохновить «оробевших» солдат. Находившийся при том орудийном расчёте командующий артиллерией гвардии полковник Я. Я. Гилленшмидт обратился к Красовскому:

«Ваше превосходительство! Я вас прошу, оставьте меня с орудием на жертву, но не подвергайтесь сами столь очевидной опасности. Будьте уверены, что мы сделаем всё возможное, чтобы спасти орудие»[104].

Красовский ответил, что останется с ними, и, приказав двум ротам 40-го Егерского полка под командованием майора Щеголева: «Не уступать ни шагу», скомандовал резерву: «Ребята! Спасайте пушку! За мной! Вперёд!»[100]. С криками: «Ура!» солдаты устремились вслед за Красовским в штыковую атаку на превосходящие силы неприятеля и после кровопролитного боя сумели остановить атаку иранцев. В той битве едва не погиб сам Красовский. Под ним была убита лошадь, и когда генерал пересел на другую, осколком неприятельской гранаты ему раздробило правую ключицу, и почти в тот же момент под Красовским была убита вторая лошадь. Адъютант Красовского штаб-ротмистр Врангель тут же предложил генералу свою лошадь, но так как адъютанту она была необходима для исполнения его обязанностей, Красовский отказался и принял лошадь, предложенную находившимся при 40-м полку поручиком Пожидаевым[105]. За то время, пока шла рукопашная битва, солдаты успели переставить орудие на запасной лафет. Из-за полученной раны Красовский уже не мог самостоятельно залезть на лошадь, и ему помогли это сделать егеря. В дальнейшем Красовский писал:

Я старался скрыть положение моей руки, должен был показывать совершенное спокойствие и ободрять личным присутствием везде, где угрожала нам большая опасность.
— из «Подробной реляции о сражении 17 августа 1827 года, бывшем при селении Ушагане» [103]

Бой 1-го батальона 40-го Егерского полка

Тем временем у орудия 3-й лёгкой роты, находившегося при 1-м батальоне 40-го Егерского полка, подошли к исходу боеприпасы, и иранцы усилили натиск. Командир батальона майор Щеголев получил пулевые ранения в голову и ногу[99]. О данной ситуации Красовскому вскоре доложил батальонный адъютант поручик Симановский. Красовский тут же направился к батальону и обнаружил солдат, оборонявшихся под перекрёстным ружейным и орудийным огнём неприятеля. Иранцы уже находились в ста шагах. Красовский прокричал: «Отчего не стреляют? Стрелять картечью!»[104]</div></blockquote> Но находившийся при том орудии фейерверкер Коврыгин со спокойствием в голосе ответил:

«Ваше превосходительство! У меня осталось только два картечных заряда, и я храню их на „крайний случай“ [самоподрыв]»[104].

Красовский в дальнейшем писал:

Я готов был в ту же минуту обнять и расцеловать этого старого служаку.
— из «Дневника генерала Красовского 1826–1828 гг.» [104]

К орудию сразу был подвезён ящик с боеприпасами, и картечным огнём иранцы были отброшены за высоты. Орудийный расчёт покинул позицию после получения на то приказа[99].

Действие двух орудий Соболева (2)

Тем временем капитан Соболев с двумя лёгкими орудиями занял по левую сторону от дороги удобную позицию и открыл огонь по неприятелю, пытавшемуся сбить левую стрелковую цепь, прикрывавшую идущие колонны.

Красовский заметил, как часть персидской кавалерии с правой стороны пересекла дорогу и скрылась за гребнем по левой стороне от дороги. Генерал внимательно осмотрел поле боя и обнаружил, что в том направлении, куда устремилась персидская кавалерия, два лёгких русских орудия сильно выдавались вперёд и с небольшим прикрытием в 35 человек[104] сдерживали атаки иранцев. Красовский с 30 егерями устремился к тем орудиям и, прибыв на место, приказал сделать ещё по одному выстрелу и отступить, но к тому времени персидская кавалерия уже появилась в непосредственной близости от русской позиции. Значительно опередив свою кавалерию, на холме приостановился некий персидский военачальник с красным знаменем, одетый в красный плащ. Спешившись, Красовский повёл егерей к тому холму в штыковую атаку. Персы, произведя несколько выстрелов по атакующим, повернули лошадей и поскакали по холмистому хребту, расположенному вдоль левого фланга русских колонн. Орудия Соболева произвели вслед уходившей кавалерии картечный залп, после чего их откатили на следующую возвышенность[106].

Персидское орудие Акопа Арутюнова

Рапортъ ген.-м. кн. Чавчавадзе гр. Паскевичу, отъ 21-го мая 1828 года, № 539.

Эриванской провинцiи дер. Нурни житель aрмянинъ Акопъ Арютиновъ, служившiй топчiемъ (артиллеристомъ) въ войскѣ Аббаса-мирзы, во время сраженiя 17-го августа, замѣченъ былъ въ фальшивомъ направленiи пушечныхъ выстрѣловъ, такъ что оныя ударяли не въ Россiйское, а въ Персидское войско.
Помянутый Арютиновъ узнавъ, что дѣйствiе его замѣчено, въ тоже самое время ушелъ съ поля сраженiя, но имѣлъ несчастiе быть пойманнымъ недалеко отъ Эчмiадзинскаго монастыря, и сардарь Эриванскiй Хусейн-ханъ выкололъ ему глаза и отрѣзалъ носъ, губы и пятки.
Варварство сiе, сдѣлавъ Арютинова на всю жизнь жалкимъ страдальцемъ, заставило и все его семейство терпѣть крайнiй недостатокъ въ пропитанiи. Положенiе Арютинова и поступокъ, за который онъ столько пострадалъ, въ особенности достойны милосердiя правительства, и я осмѣливаюсь предстательствовать у в. с. о назначенiи ему содержанiя, которое могло-бы предохранить семейство его отъ нищеты, имъ незаслуженной[107].

В самый разгар битвы один армянин, житель д. Нурни Эриванской провинции, находившийся на персидской службе топчием (артиллеристом — бомбардиром), — Акоп Арутюнов (Арютинов или Яков Арутюнянц) — повернул ствол своего орудия (английского производства) и открыл огонь по атаковавшим русские колонны иранцам[108], дав таким образом возможность одному из русских подразделений избежать грозившего ему истребления иранцами. Действия Арутюнова вскоре были раскрыты, и, заметив это, последний бежал с поля боя, но был пойман недалеко от монастыря. Эриванский сердар Хусейн-хан приказал выколоть Арутюнову глаза и отрезать нос, губы, уши и пятки, после чего последний был брошен перед монастырём среди погибших. Однако он всё-таки остался жив[Комм. 10][109][97].

Последняя возвышенность

Подойдя к последней возвышенности, за которой начиналась Эчмиадзинская равнина, Красовский приказал передовым колоннам занять позиции по флангам и пропустить вперёд колонны с обозом. Центральным колоннам также было приказано, заняв фланговые позиции, дождаться подхода с трудом действующего арьергарда и вместе с последним подняться в гору. С возвышенности перед отрядом открывалась эчмиадзинская равнина, на которой ожидалось столкновение с основными силами неприятеля. Равнина служила отличным плацдармом для развёрнутых действий персидской кавалерии[110]. Дождавшись подхода замыкающих колонн, Красовский приказал разместить орудия в центре, а ещё уцелевший к тому времени обоз оставлял под прикрытием арьергарда. Впереди всего отряда в епитрахили и с крестом в руках пошёл священник крымского полка отец Федотов[67]. С правой стороны из-за скалистого бугра выбежала персидская пехота. Одно конно-казацкое и два лёгких орудия тут же были сняты с передков и открыли картечный огонь по неприятелю, после чего последний отступил обратно за высоты[111].

Персидская артиллерия, взойдя на последнюю возвышенность, остановилась. Усталость стала сказываться и в персидском войске. Пехота и артиллерия передвигалась уже с трудом. Кавалерийские лошади были загнаны[112].

Но, несмотря на это, персидская кавалерия усиливала натиск на левый фланг и тыл русского арьергарда, который своим расположением прикрывал неприятеля от русских батарей[111]. По словам капитана Соболева:

Наши солдаты от совершенного изнеможения сил, одни стреляли изредка, другие едва могли нести ружья, а третьи падали без чувств на землю[112].

Оценив данную ситуацию, персидские всадники врезались в русские ряды, но, несмотря на утомлённое состояние последних, иранцы, неся тяжёлые потери, отступали обратно и через небольшой промежуток времени продолжали производить новые атаки[113].

В Эчмиадзинском монастыре

На протяжении всей битвы находившиеся в монастыре переживали страшные минуты сомнения. С колокольни монастырский инок отец Иосиф «с ужасом следил за тем, как две тысячи русских воинов бились, окружённые тридцатитысячной армией самого Аббас-Мирзы»[97].

Во время битвы эчмиадзинский архиепископ Нерсес Аштаракеци (будущий Католикос всех армян), вздымая вверх монастырскую реликвию — «Римское копьё, обагрённое кровью Христа», вместе со всей паствой коленопреклонно молился за победу «Русского воинства»[75][109][114].

По словам одного из очевидцев:

Умилительно было это зрелище, не только весь народ и солдаты, но и больные и раненые подползали к монастырскому храму и молились[114].

На Эчмиадзинской равнине

Засада

В долине перед монастырём, для орошения лугов, пролегали каналы, питаемые из реки Абарани[112]. Зная, что после 12-часового марша (из них 9 часов с боями) под палящим солнцем и без капли воды русский отряд испытывает неутолимую жажду, персидская конница устроила засаду напротив одного из каналов, пролегающего недалеко от дороги[10].

У водного канала

Отряд Красовского спустился в долину и стал в боевом порядке, дожидаясь стягивания арьергарда. Находившиеся на флангах стрелки и казаки получили приказ присоединиться к колоннам, однако большая часть первых, невзирая на опасность, бросилась к канаве с водой. Солдаты, откинув ружья, бросались в воду. Персидская конница тут же хлынула из засады на отделившихся от колонны солдат и принялась их рубить[64]. По словам капитана Соболева:

Солдаты охотнее расставались с жизнью, чем с глотком тёплой и мутной воды[115].

Казаки, ввиду своей малочисленности, не смогли пробиться на помощь стрелкам. Иранцы пленных не брали. Их всадники по три — четыре человека окружали русского солдата и отрубали ему голову. Обезглавливали живых и мёртвых, после чего вязали головы в торока и «с теми трофеями» возвращались, чтобы получить полагающиеся за русскую голову 10 червонцев[Комм. 11][79]. Английский историк П. М. Сайкс отмечает, что именно тогда, когда персы «отрубали головы своих врагов», было утрачено драгоценное время, для полного истребления русского отряда[74]. После обезглавливания русского солдата, споры, сопровождавшиеся драками, за его голову происходили между самими иранцами[115].

Красовский попытался прорваться к гибнущим стрелкам, но, отделившись далеко от колонн, сам попал в окружение. Многие находившиеся возле генерала стрелки были изрублены. Сам Красовский с трудом отбивался тонкой офицерской шпагой. Находившийся при нём обер-аудитор Белов, «человек замечательной силы и храбрости»[97], сумел прорваться сквозь ряды атакующих иранцев и сообщить находившемуся недалеко войсковому старшине Донского Сергеева полка Шурупову о критическом положении отрядного командира. Шурупов вместе с Беловым и 30 донскими казаками[12] (по другим данным — с 50[116]) стремительной атакой пиками и шашками пробил кольцо окружения извне, истребив при этом многих куртинцев, чем спас Красовского и бывших при нём нескольких офицеров и солдат, «не бывших в состоянии защищаться, по неимению патронов и по совершенному изнурению сил своих»[12].

Окружение русского отряда

Меж тем Аббас-Мирза приказал окружить отряд Красовского на открытой местности и, преградив дорогу, атаковать его всеми силами[12]. Положение русского отряда становилось критическим. Картечные заряды к тому времени были все израсходованы, а утомлённые солдаты с трудом отбивали производимые со всех сторон яростные атаки персидской пехоты и кавалерии. Но неожиданно на помощь отряду Красовского из монастыря вышли батальон севастопольцев и конная армянская сотня[10]. Иранцы, опасаясь оказаться зажатыми с двух сторон, отхлынули в стороны.

Расстроение русского отряда

В тот момент, когда дорога была очищена от неприятеля, отряд Красовского в панике бросился к монастырским воротам. Артиллерия, не надеясь на прикрытие, поскакала к монастырю. За ней, в полном беспорядке, бросились все остальные. Арьергард смешался с другими частями[116]. С монастырских башен по неприятелю, преследовавшему бегущих, был открыт орудийный огонь.

При попытке восстановить порядок погиб «молодой, даровитый» командир Крымского пехотного полка подполковник Головин. Он получил три пулевых ранения и скончался на месте[117].

В начавшейся катастрофе погиб командир Севастопольского пехотного полка майор Белозор. По отзыву участника того сражения Соболева: штаб-офицер погиб от «своего человеколюбия»[115]. Последний, ещё в предшествующих боях, отдал свою лошадь тяжелораненому офицеру, который впоследствии остался жив, а сам, «будучи слабого здоровья», изнемог, и ему пришлось помогать идти двум карабинёрам. Последние также начали терять силы и значительно отстали от своих. Белозор сел на камень, достал кошелёк с деньгами и, протягивая его солдатам, сказал:

«Спасибо вам, братцы, за службу. А теперь спасайтесь, иначе вы все погибнете вместе со мной совершенно напрасно»[97].

Иранцы налетели на сидящего на камне русского офицера и, сорвав эполеты, обезглавили его[116].

Командир 40-го Егерского полка подполковник Шуйский получил пулевое ранение в руку навылет, но, несмотря на полученную рану, до конца пытался удержать строй[98].

Под стенами монастыря

Добравшись до стен монастыря, солдаты падали в тень. Когда к воротам подтянулись все оставшиеся колонны и был отдан приказ войти в монастырь, то пять егерей, обняв ружья, оставались лежать. Не имея ранений и контузий, солдаты умерли от истощения сил. В их подсумках не оставалось ни одного патрона[97][115].

Остатки русского отряда вошли в монастырь под колокольный звон и молебные песнопения. Эчмиадзинский архиепископ Нерсес Аштаракеци обратился ко всем с приветственной речью:

Горсть русских братьев пробилась к нам сквозь тридцатитысячную армию разъярённых врагов. Эта горсть стяжала себе бессмертную славу, и имя генерала Красовского останется навсегда незабвенным в летописях Эчмиадзина[118].

Соединение Красовского с Лаптевым и Швецовым

После занятия Эчмиадзинского монастыря Красовский тут же отправил в лагерь при Дженгули в разное время шесть местных армян с указанием, чтобы по прибытии осадной артиллерии генерал-майор Лаптев вместе с 80-м Кабардинским пехотным полком полковника Швецова и четырьмя батарейными орудиями выдвигался к Эчмиадзину. Условлено было — не доходя до Ошакана, остановиться на возвышенностях и произвести по два выстрела из каждого орудия. В ответ должны были прозвучать выстрелы из монастыря. Данные действия должны были служить сигналом к выступлению Красовского, чтобы нанести поражение оказавшейся между двух огней персидской армии или принудить её к отступлению[119].

Двое из шести посланных Красовским лазутчиков были пойманы, и Аббас-Мирза, узнав о намерениях неприятеля, 19 (31) августа отвёл свои войска за р. Зангу и расположился лагерем на неприступной от природы позиции в 20 верстах от Эривани и 15 верстах от русского лагеря при Дженгули, обнеся притом свой лагерь ретраншементом[120].

18 (30) августа в лагерь при Дженгули прибыла осадная артиллерия с провиантским транспортом, состоящим почти из 2000 арб и повозок. Лаптев в точности выполнил указание Красовского и в ночь на 20 августа (1) сентября, взойдя на назначенную возвышенность, орудийными выстрелами подал сигнал. Однако в монастыре не знали, что Аббас-Мирза отвёл свои войска за р. Зангу, и были удивлены, что Лаптев дошёл до назначенного места без перестрелок, посчитав за возможное, что все посланные Красовским лазутчики были перехвачены и иранцы устроили засаду. В свою очередь Лаптев, не услышав ответных орудийных выстрелов, предположил, что монастырь взят иранцами, а отряд Красовского истреблён. Находясь в затруднительном состоянии, Лаптев через 10 минут решил произвести повторные выстрелы. На этот раз из монастыря всё-таки ответили тем же, и Красовский, оставив в монастыре весь 40-й Егерский полк, вышел на встречу с Лаптевым и, соединившись с последним, утром направился в лагерь при Дженгули[119].

Последствия

После прошедших боёв, в попытках остановить и уничтожить отряд Красовского, войска Аббас-Мирзы были в определённой степени деморализованы[121]. Под предлогом перевоза в крепости и по деревням раненых и погребения погибших Аббас-Мирза недосчитывался большей части своей армии.

Вторжение персидской армии заставило Паскевича изменить дальнейший план действий персидской кампании. Во второй половине августа Паскевич с главными силами планировал вторгнуться в Азербайджан и идти на Тавриз. Получив известия о вторжении персидской армии в Эриванское ханство, Паскевич посчитал, что туда вторглась только часть персидских сил и что войсковой отряд генерала Красовского в силах и сам справиться с неприятелем[122], но 27 августа (8) сентября поступило подробное донесение об Аштаракской (Ошаканской) битве, и Паскевич тут же приказал Лейб-Гвардии Сводному, Грузинскому гренадёрскому, Ширванскому пехотному, 7-му карабинёрному, Чугуевскому уланскому, Нижегородскому драгунскому, Донским казачьим Иловайского, Шамшева и Карпова полкам с 30 орудиями соединиться в Нахичевани[123] и под своим началом общими силами выдвигаться на помощь отряду Красовского[120]. Аббас-Мирза, не приняв боя, отошёл за Аракс и стал лагерем в 45 верстах от Сардар-Абада при укреплении Кара-Кала. 5 сентября Паскевич прибыл в Эчмиадзин[124], а 7 (19) сентября потребовал от Красовского подробного разъяснения по поводу произошедшего[125]. На следующий день Красовский предоставил отчёт.

14 (26) сентября русские войска осадили Сардар-Абад, а через два дня к нему подошла осадная артиллерия. 18 (30) сентября началась бомбардировка, и в ночь на 20 сентября (2) октября персидский гарнизон покинул цитадель[59]. 24 сентября (6) октября, после проведённой рекогносцировки, на военном совете был разработан план по захвату Эривани. Выступая на Эривань, Паскевич поручил командование войсками в Нахичевани генерал-лейтенанту князю Г. Е. Эристову. Помощником последнего был назначен полковник Н. Н. Муравьёв. Аббас-Мирза решил воспользоваться малочисленностью оставшейся группировки русских сил и захватить Нахичевань. Но к тому времени, когда персидский авангард уже находился в 7 верстах от Нахичеванской области, к Эристову подошло пополнение — до 4000 пехоты и 2000 кавалерии, после чего войска Аббас-Мирзы были отброшены за Аракс[126].

Между тем в ночь на 26 сентября (8) октября под Эриванской крепостью начались осадные работы, а 28 сентября (10) октября по ней был открыт огонь из 14 осадных орудий. 1 (13) октября Эривань капитулировала[59].

В то время Аббас-Мирза со всеми силами находился под Хоем. После известия о взятии русскими войсками Эривани персидская армия практически была деморализована. Отряд Эристова находился в то время в Чорсе. Недостаток продовольствия вынуждал Эристова вернуться в Нахичевань, но Муравьёв убедил князя идти на Тавриз. 30 сентября (12) октября русский отряд перешёл Аракс и вторгся в Азербайджан. Не встречая на своём пути сопротивления, отряд занял г. Маранд. 13 (15) октября русский авангард под командованием Муравьёва без боя вошёл в Тавриз[127], а 19 (31) октября туда прибыл и сам Паскевич[128].

10 (22) февраля 1828 года последовал Туркманчайский мирный договор, по результатам которого Восточная Армения (Эриванское и Нахичеванское ханства) была присоединена к России[59][129].

Оценки битвы

Потери

Русская сторона

Потери с русской стороны были значительны как среди солдат, так и среди офицеров, которые в той битве сражались наравне с рядовыми.
Погибло 6 офицеров[130][131]:

  • командир Севастопольского пехотного полка — майор Белозор
  • командир Крымского пехотного полка — подполковник Головин
  • того же полка — подпоручик Апостолов
  • 40-го Егерского полка — поручик Чугаевич
  • того же полка — подпоручик Силин
  • того же полка — прапорщик Бояринцев

В своей реляции Красовский, перечисляя отличившихся в битве офицеров[Комм. 12], упоминает о 20 (не считая себя), получивших ранения различной тяжести[82].

Общее число погибших и раненных в той битве, Красовский в своей реляции выводит — 1131 человек[82]. Число погибших (6 чел.) из офицерского состава, подтверждается и другими источниками, что же касается, как числа раненных офицеров[Комм. 13], так и числа общих потерь, то в других источниках имеются иные данные. Согласно традиционной версии, общие потери русского отряда убитыми, раненными и пропавшими без вести, составляли — 24 офицера и 1130 нижних чинов[21][5][46][67][97][116][122]. Ту же версию подтверждает и Джон Баддели[68]. И. Г. Гурьянов (1831)[60] и П. П. Зубов (1837)[132], перечисляя потери более подробно[Комм. 14], относительно последнего числа, то есть нижних чинов, указывают на одного человека больше. Разница, относительно всех вышеприведённых данных, обнаруживается и в «Сборнике сведений о потерях Кавказских войск» А. Л. Гизетти (1901)[130]. В. Г. Тунян (2007)[10], ссылаясь на «Известия из отдельного Кавказского корпуса», так же указывает на другое число потерь.

Уильям Монтейт (англ.)русск. сообщает, что потери русских составляли — 1200 человек[62].

По персидским данным русские потери доходили до 3200 человек и 6 орудий[с 3][Комм. 15]. П. М. Сайкс сообщает, что в той битве погиб и генерал Красовский[74][Комм. 16].

Кроме того, иранцами был частью уничтожен, а частью захвачен[62] весь провиант[68].

Персидская сторона

Данные о потерях персидской стороны в различных источниках носят противоречивый характер. Иранские источники сообщают, что персидская армия в той битве потеряла около 400 убитыми и 600 раненными[с 3][133]. Английские источники, основываясь на предоставленных персидской стороной данных, также указывают на весьма заниженные потери. Так У. Монтейт сообщает, что потери персов, «после ожесточённой битвы», не превышали 300—400 человек[62]. Джон Баддели указывает на последнее число[68].

В своей реляции Красовский сообщает, что «Неприятельская потеря простирается до 3000 человек, что подтвердилось и впоследствии самыми верными доказательствами»[82]. На данное число, c отдельными нюансами (до 3-х тыс. или больше), указывают и ряд других российских и армянских источников.

З. Т. Григорян, ссылаясь на архив Католикосата[134], сообщает, что потери персов только убитыми составляли более — 3500 человек[16].

Также известно, что командующий всеми сарбазами сартиб Магмет-хан получил в той битве два пулевых ранения[82].

Осуждение действий Красовского

Действия Красовского по спасению Эчмиадзина были высоко оценены как верховными деятелями Закавказья, так и местным населением, солдатами и офицерами русской армии на Кавказе. Однако некоторые реакционные генералы не одобряли действий Красовского[136]. Так, к примеру, командующий Кавказским корпусом генерал-адъютант Паскевич, испытывавший к тому же личную неприязнь к генералу Красовскому[137], писал графу И. И. Дибичу:

Я был поставлен в недоумение — в каком виде я должен представить реляцию генерала Красовского. Препроводив её без всяких суждений своих, я дал бы повод думать, что оправдываю действия Красовского и признав изложение их в полной мере справедливыми; присовокупив же замечания свои, я боялся упрёка, что строго разбираю поступки моего подчинённого, и без того обвиняемого самими обстоятельствами.
— из рапорта графа Паскевича начальнику Генштаба графу Дибичу от 1827 года [137]

В своём рапорте от августа 1827 года Николаю I Паскевич обвинял Красовского в том, что последний, не дождавшись осадной артиллерии, конвоированной достаточным количеством сил, «с какою-то неизвинительною торопливостью» выступил к Эчмиадзину не более как с 4 батальонами против целой армии неприятеля[92]. Однако выдвинутые Паскевичем обвинения оставались несостоятельными перед тем фактом, что Кабардинский полк, шедший с осадной артиллерией, прибыл к Дженгулям только 18 (30) августа, и, следовательно, битва могла бы произойти только двумя-тремя днями позже. А в это время Эчмиадзинский монастырь мог быть взят приступом, что повлекло бы за собой тяжёлые последствия относительно всей кампании и непоправимый урон, «как материальный, так и нравственный». С полной вероятностью допускалась возможность проникновения армии Аббас-Мирзы в Грузию[137].

В заключение своего рапорта Николаю I, Паскевич всё-таки писал:

…Почитаю долгом повергнуть всемилостивейшему воззрению В. И. В. подвиги храбрости, оказанные войском под командою ген. Красовского. Ту же неустрашимость он и сам с ними разделял в полной мере, ранен в плечо с повреждением кости и хотя не доказал в себе способностей к отдельному командованию, но сражение 17-го есть новый опыт Русской смелости в опасностях неизбежных.
— из Всеподданнейшего рапорта ген. Паскевича от августа 1827 года [138]

На военном совете, проведённом 8 (20) сентября, о ходе кампании Паскевич выдвинул на рассмотрение рапорты Красовского об Ошаканском сражении для сбора голосов против последнего. На том совете присутствовал архиепископ Нерсес Аштаракеци, который не замедлил вступиться за героя Ошаканского сражения. Выступая, Нерсес говорил:

Я буду жаловаться императору и как верный ученик святого Евангелия доведу всю справедливость. Согласно моей обязанности, я ранее дал совет Вам осадить Эриванскую крепость и если бы Бог помог, то затем Нахичеван, Аббас-Абад и Сардар-Абад сдались бы без боя, поскольку Эриванская крепость является ключом ко всем крепостям области. Вы не пожелали меня слушать…
Генерал Красовский пришёл не только для защиты монастыря, хотя Эчмиадзин немало услуг оказал императорскому войску. Когда войско имело большую потребность в хлебе, Эчмиадзин из потайного амбара выделил 20 тысяч пудов зерна. Наше братство не пожалело последней копейки, чтобы по-христиански и по-братски предоставить всё, что могло…
300 солдат могли бы противостоять 60-тысячной [30 тыс.] армии Аббаса-Мирзы?..[139]

Мнение Аштаракеци было поддержано начальником штаба генералом Павлом Сухтеленом и графом Александром Бенкендорфом[140]. Ни один из участников той битвы не дал свой голос против Красовского[141]. Отношение подчинённых к последнему можно судить по письму, которое они написали вскоре после отъезда Красовского в Тифлис для лечения ран:

Письмо генерал-лейтенанту Красовскому в Тифлис от штаб и обер-офицеров 20-й Пехотной дивизии от 19 февраля 1828 года:
Битва при Ушагане никогда не изгладится из памяти участвовавших в ней, а воспоминание о том неразлучны с воспоминаниями о подвигах Вашего Превосходительства. Мужеству Вашему отряд обязан своим спасением; решительности Вашей обязано правительство сохранением артиллерии со множеством военных запасов; твёрдости Вашей обязана Грузия своею защитою от истребления хищного неприятеля; Россия преумножением славы своего оружия.
Проницательный взор мудрого Монарха оценил уже заслуги Ваши: сражение это причислено к достопамятнейшим делам храброго русского войска.
Признательные армяне, видя, что бой этот, поколебавши дух персидской армии, был одной из главнейших причин блистательного окончания войны, воздвигают памятник на месте кровавой битвы, да передаст он потомству подвиг русских и имя мужественного вождя их.
Церковь армянская установила ежегодно праздновать день этот, как день освобождения первопрестольного монастыря Эчмиадзина от грозившей ему гибели.
Что же мы принесём в дар В. П., мы, осчастливленные отеческим вниманием Вашим и Вами Спасённые в день Аштаракской битвы? Каждый из нас желает иметь изображение любимого нами начальника, равно как изображение той минуты, когда содрогнулись мы при виде опасности, в которой Вы находились, присутствуя везде, где сильнее была сеча. И мы подносим В. П. портрет Ваш и картину, прося Вас убедительно испросить Высочайшего соизволения на гравирование их. Не столь долговечно слабое приношение, но, по крайней мере, пусть покажет оно общее желание излить перед Вами и доказать перед светом чувство живейшей признательности, искренней привязанности и глубочайшего уважения нашего. В. П. с достоинством воина — соединяете достоинство человека. Вам справедливо принадлежат и души, и сердца наши.
— из «Дневника генерала Красовского 1826—1828 гг.» (приложение) [142]

В декабре Николай I просил Красовского дать подробное описание битвы, произошедшей 17 августа, с отдельным описанием подвигов каждого отличившегося. Также царь потребовал сведения о семьях всех чиновников, убитых и тяжелораненых в той битве[143].

Прочитав реляцию об Ошаканском сражении, Николай I собственноручно написал:

«Столь смѣлое и удачное предпрiятiе заслуживаетъ быть причислено къ достопамятнѣйшимъ подвигамъ храбраго русскаго воинства. Дать Красовскому орденъ Св. Владимiра 2-й степени, а это событiе занести въ календарь»[144].

Победа или поражение

Иранская сторона расценивала итог Ошаканского (Аштаракского) сражения, как победу персидской армии[с 3]. Что касается британских исследователей, то того же мнения придерживался и П. Сайкс[74]. У. Монтейт (англ.)русск. и Дж. Баддели воздержались от определения конечного результата битвы.

В России в то время вопрос о том, было ли то сражение победой русского войска или поражением, — оставался дискуссионным[145].

В своих «Воспоминаниях» бывший офицер Отдельного Кавказского корпуса (1816—1836) В. А. Андреев писал:

…Вместо Тавриза, он [Паскевич] должен был неожиданно идти поспешно с главными силами своего корпуса обратно к Эривани на выручку отряда генерал-лейтенанта Красовского, разбитого на Аштараке войсками Аббас-Мирзы.
— из «Воспоминаний из кавказской старины». В. А. Андреев [146]

Подытоживая, там же Андреев писал, что за всю войну русские потерпели всего две неудачи — в Герюсах и под Аштараком[147].

С. Минасян, повествуя о роли армян, служивших в персидской армии, писал, что: «не в меньшей степени персы обязаны своей победой умелому руководству Зограб-хана и Юсуф-хана Амир-топхане…»[148].

Однако, беря во внимание тот факт, что ни одного знамени не было потеряно и все орудия были спасены[141], а также и то, что задача была выполнена и Аббас-Мирза снял осаду монастыря, — большинство российских и армянских исследователей не допускают возможности оценивать битву как поражение русского войска.

В. Потто, затрудняясь дать определённый результат битвы, считал, что всё движение Красовского представляло собой скорее удачно выполненное наступление на неприятеля, осаждавшего Эчмиадзин, чем отступление от него, хотя и сопровождавшееся большими потерями для русских. Относительно персидской армии Потто писал, что «персияне должны были чувствовать себя потерпевшими если не поражение, невозможное при их превосходстве сил, то несомненную неудачу… они сами отступили от Эчмиадзина, отчаявшись в успехе предпринятого плана войны»[118].

М. Нерсисян отмечает, что «несмотря на все усилия Аббаса-Мирзы, русский отряд не был побеждён»[78].

Декабрист и писатель Александр Бестужев в своём письме братьям в Дербент писал:

…видел горестную дорогу, по которой шёл к Эчмядзину Красовский, где легло столько русских, не побеждённых, но утомлённых.
— из письма братьям Николаю и Михаилу в Дербент от 20 августа 1830 года. А. А. Бестужев [149]

Память

Установление памятника (1833—1834)

Внешние изображения
[dagestan.rubrikator.info/images/thumb/d/df/Обелиск_в_честь_Ошаканской_битвы.JPG/180px-Обелиск_в_честь_Ошаканской_битвы.JPG Обелиск в честь Ошаканской битвы]

Вскоре после Ошаканского сражения по инициативе Нерсеса Аштаракеци и генерала Красовского было задумано возвести памятник «Русским воинам-спасителям Первопрестольного Эчмиадзина», однако из-за трений с графом Паскевичем оба вынуждены были на время покинуть Восточную Армению[15].

В 1831 году престарелый Католикос всех армян Епрем I Зорагехци, «выражая желания, чувства и думы армянской общественности», поднял вопрос о возведении памятника[15]. По этому поводу он обратился к генерал-лейтенанту Н. П. Панкратьеву. Последний, в свою очередь, направил князю А. И. Чернышёву письмо следующего содержания:

Письмо ген.-лейтенанта Панкратьева графу Чернышёву, в С.-Петербург от 6 августа 1831 г., № 905:
Патриарх Ефрем, желая сохранить в памяти доблесть воинов российских, павших за спасение Эчмиадзина 17 августа 1827 года, просит моего предстательства об исходатайствовании ему разрешения соорудить иждивением монастыря памятник сим воинам в 4-х верстах от Эчмиадзина, между монастырём и дер. Ушаганом. На медных досках, врезанных в пьедестал, патриарх желает означить имена главного и прочих частей начальников, равно и названия полков и артиллерии, кои находились в составе войска, сражавшихся 17-го августа 1827 года для спасения монастыря Эчмиадзинского.
Имея честь представить при этом на благоусмотрение рисунок сему предполагаемому памятнику, прошу В. С. на сооружение онаго испросить Величайшее Г. И. соизволение[150].

1 (13) сентября 1831 года вышло «Высочайшее утверждение» о возведении памятника[118].

В 1833 году по проекту инженер-поручика Компанейского в 4-х километрах от Эчмиадзина на пути к Ошакану начали воздвигать памятный обелиск. Памятник был установлен 9 (21) мая 1834 года[151][152].

Памятник был построен из местного красного туфа и имеет высоту 25 метров. В пьедестал были врезаны медные доски, на которых начертаны имена начальников войсковых частей, названия полков и артиллерии, «которые сражались в день 17 августа для спасения Эчмиадзинской святыни»[118].

«17 августа» патриархом было утверждено празднование освобождения монастыря. Ежегодно в этот день всё эчмиадзинское духовенство совершало крестный ход к памятнику и служило там панихиду «по убиенным в сражении воинам»[118][15].

Открытие Памятного комплекса (2011)

В 2009 году, по инициативе посла России в Армении В. Е. Коваленко, начал обустраиваться Ошаканский мемориал. Работы производила Российско-армянская благотворительная организация «Дело чести» при сопредседательстве руководителя представительства «Россотрудничества» в Армении В. В. Кривопускова и президента международного молодёжного центра А. О. Никогосяна[с 4].

19 апреля 2011 года прошла торжественная церемония открытия Ошаканского памятного комплекса. В церемонии принимали участие находившийся с визитом в Армении руководитель Администрации президента России Сергей Нарышкин и руководитель Аппарата Президента Армении Карен Карапетян[с 2].

На открытии также присутствовали министры и главы администраций России и Армении, участвовавшие в «Первом российско-армянском межрегиональном форуме», происходившем в Ереване 18—20 апреля[с 2].

С утра сотни жителей с окрестных сёл и г. Эчмиадзина приходили с живыми цветами, чтобы возложить их к мемориалу павшим воинам[с 5].

Сергей Нарышкин, поблагодарив от имени русского народа руководство и народ Армении за бережное отношение к памяти русских воинов-освободителей, сказал:

«Искренне рад присутствовать на открытии этого величественного монумента русским воинам, отдавшим жизни за освобождение Армении»[с 6].
  • Открытие Ошаканского памятного комплекса 1.jpg
  • Открытие Ошаканского памятного комплекса 2.jpg
  • Открытие Ошаканского памятного комплекса 3.jpg
  • Открытие Ошаканского памятного комплекса 4.jpg
  • Фрагмент плиты с надписью.jpg

Напишите отзыв о статье "Ошаканская битва"

Примечания

Комментарии
  1. ↑ Евдоким Емельянович Лачинов — после восстания декабристов был разжалован из офицеров Генштаба в рядовые и, после восьмимесячного заключения в Тираспольской крепости, сослан на Кавказ, где проходил службу в составе 39-го Егерского полка.
  2. ↑ Непосредственный участник тех событий капитан Соболев писал:
    «…Взяв мирные орудия: косы, серпы и топоры… одни, длинными рядами, косили траву, жали пшеницу, ячмень; другие, в ближайших деревнях искали дров. Везде раздавались громкие русские песни; слышны были весёлые рассказы, шутки. Казалось, что солдаты, припомнив себе тихую жизнь деревенскую, знакомые поля и резвую молодость, забыли о перенесённых, и не думали о предстоящих трудах».
    — «Несколько дней из моего Журнала во время Персидской кампании» М. Соболев[24].
  3. ↑ Выявленным шпионам, работавшим на русских, отрезали нос, уши; выкалывали глаза, сдирали с лица кожу, отрубали пятки[33].
  4. ↑ 20-я пехотная дивизия на тот момент состояла из новобранцев, не имевших боевого опыта. Боевое крещение им предстояло пройти в боях с превосходящими силами персидской армии.
  5. ↑ Юсуф-хан — Цатур (Минас) Майинян (армянин по происхождению) — сам находился на шахской службе и, пройдя курс обучения европейским методам ведения боевых действий, достиг высших командных постов в персидской армии и был назначен правителем провинции Арагистан.
  6. ↑ Впоследствии оказалось, что в провиантской ведомости была допущена ошибка адъютанта, который принял графу, показывающую крупу, за графу, в которой значились сухари или мука. В действительности же продовольствия в Эчмиадзине было в достатке.
  7. ↑ Некоторые отечественные источники, не беря в расчёт силы эриванского сердара, указывают на численность противника в 25 тыс. чел. при 22 орудиях.
  8. ↑ Какую роль играл русский батальон в битве, неизвестно. Ещё в начале войны Самсон-хан заявил Аббас-Мирзе, что «Мы клялись на Св. Евангелии не стрелять против своих единоверцев и клятве нашей не изменим». Тогда Аббас-Мирза назначил его своим советником, а русский батальон обещал держать в резерве[80].
  9. ↑ В монастыре Осипову была сделана операция, и в дальнейшем он находился под особым попечением Красовского.
  10. ↑ Русское правительство единовременно выплатило Акопу Арутюнову 10 «золотых» (31 руб. 50 коп.) и назначило пожизненную пенсию в 100 рублей.
  11. ↑ Перед боем Аббас-Мирза обещал за каждую русскую голову вознаграждение в 10 червонцев. Впоследствии большинство тел русских солдат были собраны обезглавленными[116].
  12. ↑ К реляции прилагался именной список о нижних чинах, особо отличившихся в той битве, с рекомендацией Красовского о присвоении им офицерских званий и награждении орденами, однако в архивном деле данный список отсутствует.
  13. ↑ Очевидно причина разницы в числе раненных офицеров в том, что те, которые получили ранения лёгкой степени и оставались боеспособными, официально не считались раненными.
  14. ↑ Согласно сведениям Гурьянова и Зубова потери русского отряда составляли: убитыми — 2 штаб-офицера, 4 обер-офицера и 679 нижних чинов; раненными — Комотряда (Красовский), 1 комполка, 3 штаб-офицера, 13 обер-офицеров и 318 нижних чинов; пропало без вести — 134 нижних чинов
  15. ↑ Число русских потерь, предоставленных персидской стороной, явно превышает численность всего русского отряда (до 3000), на которое указывают российские, английские и армянские источники. Сообщение о потери 6 орудий, также не может соответствовать действительности, так как одна из причин дальнейших поощрений Красовского, была — сохранение всей артиллерии.
  16. ↑ А. И. Красовский умер — 18 мая 1843 года.
Использованная литература и источники
  1. ↑ Потто, 1888, с. 463 / Т. 3.
  2. ↑ Соболев, 1828, с. 25.
  3. ↑ 1 2 Хачикян, 2009, с. Гл. 13, § 2.
  4. ↑ Керсновский, 1993 [1910], с. 100 / Т. 2.
  5. ↑ 1 2 3 Широкорад, 2009, с. 30.
  6. ↑ Нерсисян, 1978, с. 244—257, «Реляция».
  7. ↑ Красовский, 1901.
  8. ↑ Соболев, 1828, с. 4—46.
  9. ↑ Лачинов, 1985.
  10. ↑ 1 2 3 4 5 Тунян, 2007, с. 41.
  11. ↑ Зубов, 1837, с. 152—153.
  12. ↑ 1 2 3 4 Нерсисян, 1978, с. 251, «Реляция».
  13. ↑ Зубов, 1837, с. 153.
  14. ↑ Тунян, 2007, с. 40—41.
  15. ↑ 1 2 3 4 Нерсисян, 1978, с. 242.
  16. ↑ 1 2 3 Григорян, 1959, с. 112.
  17. ↑ 1 2 3 Baddeley, 2011 [1908], с. 166 (en).
  18. ↑ Бобровский, 1895, с. 102 / Ч. 4.
  19. ↑ УРВК, 1906, с. 274 / Т. 4, Ч. 1.
  20. ↑ 1 2 3 Нерсисян, 1975, с. 41.
  21. ↑ 1 2 3 Керсновский, 1993 [1910], с. 100 / Т. 2.
  22. ↑ Бобровский, 1895, с. 105 / Ч. 4.
  23. ↑ АКАК, 1878, с. 560, № 517, «Рапорт ген. Паскевича» / Т. 7.
  24. ↑ Соболев, 1828, с. 8.
  25. ↑ 1 2 Шишкевич, 1911, с. 66 / Т. 6.
  26. ↑ Потто, 1888, с. 452—453 / Т. 3.
  27. ↑ 1 2 3 4 Тунян, 2007, с. 40.
  28. ↑ Тунян, 2007, с. 37.
  29. ↑ 1 2 3 Потто, 1888, с. 454—455 / Т. 3.
  30. ↑ Соболев, 1828, с. 10.
  31. ↑ 1 2 УРВК, 1906, с. 275 / Т. 4, Ч. 1.
  32. ↑ 1 2 Алавердянц, 1912, с. 13.
  33. ↑ 1 2 3 Соболев, 1828, с. 12.
  34. ↑ Тунян, 2007, с. 38.
  35. ↑ Дорожные записки, 1828, с. 562.
  36. ↑ Нерсисян, 1978, с. 244 «Реляция».
  37. ↑ 1 2 Тунян, 2007, с. 39.
  38. ↑ Потто, 1888, с. 456—458 / Т. 3.
  39. ↑ Красовский, 1901, с. 11.
  40. ↑ Соболев, 1828, с. 14.
  41. ↑ 1 2 Шишов, 2007, с. 264.
  42. ↑ 1 2 Зубов, 1837, с. 147.
  43. ↑ УРВК, 1906, с. 276 / Т. 4, Ч. 1.
  44. ↑ Красовский, 1901, с. 14.
  45. ↑ 1 2 УРВК, 1906, с. 276—277 / Т. 4, Ч. 1.
  46. ↑ 1 2 3 4 5 6 ХУВД, 1911, с. 59 / Т. 3.
  47. ↑ Нерсисян, 1978, с. 244, «Реляция».
  48. ↑ Соболев, 1828, с. 18.
  49. ↑ 1 2 Нерсисян, 1978, с. 245, «Реляция».
  50. ↑ Зубов, 1837, с. 149.
  51. ↑ Минасян, 2003, с. 234.
  52. ↑ 1 2 3 4 Потто, 1888, с. 464 / Т. 3.
  53. ↑ Зубов, 1837, с. 150.
  54. ↑ Соболев, 1828, с. 24.
  55. ↑ 1 2 Нерсисян, 1978, с. 246, «Реляция».
  56. ↑ 1 2 3 УРВК, 1906, с. 278—279 / Т. 4, Ч. 1.
  57. ↑ Андреев, 1876, с. 31.
  58. ↑ 1 2 Красовский, 1901, с. 15—17.
  59. ↑ 1 2 3 4 5 6 Лацинский, 1891, с. 163 / Т. 3.
  60. ↑ 1 2 3 Гурьянов, 1831, с. 79—80 / Ч. 1.
  61. ↑ 1 2 Зубов, 1837, с. 151.
  62. ↑ 1 2 3 4 5 6 Monteith, 1856, с. 135.
  63. ↑ Казбек, 1865, с. 103.
  64. ↑ 1 2 Андреев, 1876, с. 30.
  65. ↑ 1 2 Потто, 1888, с. 466 / Т. 3.
  66. ↑ Бобровский, 1895, с. 107 / Ч. 4.
  67. ↑ 1 2 3 Ракович, 1900, с. 118.
  68. ↑ 1 2 3 4 5 Baddeley, 2011 [1908], с. 168 (en).
  69. ↑ Алавердянц, 1912, с. 15.
  70. ↑ 1 2 Григорян, 1959, с. 111.
  71. ↑ 1 2 3 Бескровный, 1974, с. 171.
  72. ↑ Шишов, 2007, с. 265.
  73. ↑ Ибрагимбейли, 1969, с. 203—204.
  74. ↑ 1 2 3 4 Sykes, 1915, с. 419.
  75. ↑ 1 2 Baddeley, 2011 [1908], с. 167 (en).
  76. ↑ РАУ, 2009, с. 232.
  77. ↑ Ерицян, 1894, с. 289 / Ч. 1.
  78. ↑ 1 2 3 4 Нерсисян, 1975, с. 41—42.
  79. ↑ 1 2 Зубов, 1837, с. 152.
  80. ↑ Берже, 1876, с. 775 / № 4 (апрель), Т. 15.
  81. ↑ Минасян, 2003, с. 235.
  82. ↑ 1 2 3 4 5 Нерсисян, 1978, с. 255, «Реляция».
  83. ↑ Минасян, 2003, с. 232.
  84. ↑ УРВК, 1906, с. 280 / Т. 4, Ч. 1.
  85. ↑ Соболев, 1828, с. 26.
  86. ↑ 1 2 Потто, 1888, с. 469 / Т. 3.
  87. ↑ 1 2 3 Соболев, 1828, с. 27—28.
  88. ↑ Потто, 1888, с. 234 / Т. 3.
  89. ↑ Потто, 1888, с. 470 / Т. 3.
  90. ↑ 1 2 3 Соболев, 1828, с. 29—30.
  91. ↑ 1 2 3 4 5 6 Потто, 1888, с. 471—472 / Т. 3.
  92. ↑ 1 2 АКАК, 1878, с. 560, № 517 / Т. 7, «Рапорт ген. Паскевича».
  93. ↑ 1 2 Соболев, 1828, с. 31.
  94. ↑ Соболев, 1828, с. 30.
  95. ↑ 1 2 Соболев, 1828, с. 33.
  96. ↑ 1 2 Соболев, 1828, с. 32.
  97. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Потто, 1888, с. 477—478 / Т. 3.
  98. ↑ 1 2 Нерсисян, 1978, с. 252, «Реляция».
  99. ↑ 1 2 3 4 Нерсисян, 1978, с. 250, «Реляция».
  100. ↑ 1 2 Соболев, 1828, с. 34.
  101. ↑ Красовский, 1901, с. 22.
  102. ↑ УРВК, 1906, с. 283 / Т. 4., Ч. 1.
  103. ↑ 1 2 Нерсисян, 1978, с. 249, «Реляция».
  104. ↑ 1 2 3 4 5 Потто, 1888, с. 473—475 / Т. 3.
  105. ↑ Нерсисян, 1978, с. 249, 252, «Реляция».
  106. ↑ Соболев, 1828, с. 35.
  107. ↑ АКАК, 1878, с. 492, № 443 / Т. 7.
  108. ↑ Минасян, 2003, с. 478.
  109. ↑ 1 2 Алавердянц, 1912, с. 16.
  110. ↑ УРВК, 1906, с. 284 / Т. 4, Ч. 1.
  111. ↑ 1 2 Соболев, 1828, с. 36.
  112. ↑ 1 2 3 Соболев, 1828, с. 37.
  113. ↑ Соболев, 1828, с. 36—37.
  114. ↑ 1 2 Потто, 1888, с. 478—479 / Т. 3.
  115. ↑ 1 2 3 4 Соболев, 1828, с. 38—39.
  116. ↑ 1 2 3 4 5 УРВК, 1906, с. 285—286 / Т. 4, Ч. 1.
  117. ↑ Потто, 1888, с. 476 / Т. 3.
  118. ↑ 1 2 3 4 5 Потто, 1888, с. 479 / Т. 3.
  119. ↑ 1 2 Потто, 1888, с. 482—483 / Т. 3.
  120. ↑ 1 2 Зубов, 1837, с. 155.
  121. ↑ Тунян, 2007, с. 42.
  122. ↑ 1 2 Шишкевич, 1911, с. 67 / Т. 6.
  123. ↑ ХУВД, 1911, с. 60 / Т. 3.
  124. ↑ Зубов, 1837, с. 156.
  125. ↑ Тунян, 2007, с. 43.
  126. ↑ Шишкевич, 1911, с. 68 / Т. 6.
  127. ↑ Зубов, 1837, с. 183—191.
  128. ↑ Шишкевич, 1911, с. 69 / Т. 6.
  129. ↑ Керсновский, 1993 [1910], с. 101 / Т. 2.
  130. ↑ 1 2 Гизетти, 1901, с. 146.
  131. ↑ Нерсисян, 1978, с. 253—254, «Реляция».
  132. ↑ 1 2 Зубов, 1837, с. 154.
  133. ↑ 1 2 Hedāyat, 1855, с. 669—671.
  134. ↑ Матенадаран, ф. Архив Католикосата, папка 55, док. № 150.
  135. ↑ Гурьянов, 1831, с. 81—82 / Ч. 1.
  136. ↑ Нерсисян, 1978, с. 241.
  137. ↑ 1 2 3 Потто, 1888, с. 480—481 / Т. 3.
  138. ↑ АКАК, 1878, с. 561, № 517, «Рапорт ген. Паскевича» / Т. 7.
  139. ↑ ПВА, 1978, с. 320, № 194 / Т. 2.
  140. ↑ Тунян, 2007, с. 44.
  141. ↑ 1 2 УРВК, 1906, с. 288 / Т. 4, Ч. 1.
  142. ↑ Красовский, 1901, с. (прилож. 1).
  143. ↑ Красовский, 1901, с. 51.
  144. ↑ Алавердянц, 1912, с. 17.
  145. ↑ УРВК, 1906, с. 287 / Т. 4, Ч. 1.
  146. ↑ Андреев, 1876, с. 28.
  147. ↑ Андреев, 1876, с. 29.
  148. ↑ Минасян, 2003, с. 238.
  149. ↑ Бестужев, 1870, с. 500.
  150. ↑ АКАК, 1878, с. 958, № 932 / Т. 7.
  151. ↑ Ерицян, 1894, с. 295 / Ч. 1.
  152. ↑ Кочарян, 2012, с. 2.

Источники

Литература
  • Baddeley J. F. [cerkesarastirmalari.org/pdf/ruscakitaplar/istoriya/Baddeli_Zavoevanie_Kavkaza_russkimi._1720-1860.pdf Завоевание Кавказа русскими. 1720—1860] = [dlib.rsl.ru/viewer/01004424984#?page=1&view=list The Russian conquest of the Caucasus] (англ.) / Пер. с англ. Л. А. Калашниковой. — М. [L.]: Центрполиграф (Longmans), 2011 [1908]. — 352 с. — ISBN 978-5-227-02749-8.
  • Hedāyat R. Q. (англ.)русск. (перс. رضاقلیخانهدایت‎). Tarikh-e Rozata-os-Safā-ye Nāseri // продолж. соч. Мирхонда и Хондемира Сад Чистоты (англ.)русск. = روضةالصفا. (перс.). — Teh., 1855. — Vol. 9.
  • Monteith W. (англ.)русск. [books.google.ru/books?id=sVgs_z-lHowC&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false Kars and Erzeroum: With the Campaigns of Prince Paskiewitch, in 1828 and 1829; and an Account of the Conquests of Russia Beyond the Caucasus from the time of Peter the Great to the treaty of Turcoman Chie and Adrianople (англ.)]. — L.: Printed by Spottiswoode & Co., 1856. — 360 p. — ISBN 978-5-8740-8746-3.
  • Sykes P. M. The disastrous campaign with Russia (Ch. 76) // [ru.scribd.com/doc/53640300/Sir-Percy-Molesworth-Sykes-A-History-of-Persia-Vol-II-1915 A history of Persia]. — L.: Macmillan & Co., 1915. — Vol. 2.
  • Акты, собранные Кавказской археографической комиссией / Под ред. А. П. Берже. — Тф.: Тип. Глав. управ. наместника кавказского, 1878. — Т. 7.
  • Алавердянц М. Я. [www.prlib.ru/Lib/pages/item.aspx?itemid=75173 Граф И. Ф. Паскевич-Эриванский и его деятельность на Кавказе в очерках армянского историка 1782–1912] / (пер. с арм.). — СПб.: Худ.-граф. ателье и печ. М. Пивоварского и А. Типографа, 1912. — 27 с.
  • Андреев В. А. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1800-1820/Andreev_V/text1.htm Воспоминания из кавказской старины] // Кавказский сборник. — Тф.: ВИОШКВО, 1876. — Т. 1.
  • Берже А. П. [www.runivers.ru/bookreader/book57348/#page/810/mode/1up Самсон-хан Макинцев и русские беглецы в Персии 1806—1853 гг.] // Русская старина. — СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1876. — Т. 15, № 1—4.
  • Бескровный Л. Г. Русское военное искусство XIX в. — М.: Наука, 1974. — 360 с. — ISBN 978-5-458-46019-4.
  • Бестужев А. А. [cfrl.ru/prose/best-marl/texts/pisma.txt Неизданные письма его к матери, сёстрам и братьям] // М. Н. Катков. Русский вестник. — М.: Унив. тип. (Катков и К°), 1870. — Т. 87.
  • Бобровский П. О. [www.runivers.ru/lib/book4723/ История 13-го Лейб-гренадерского Эриванского Его Величества полка за 250 лет (1642—1892): в 5 частях]. — СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1895. — Т. 4.
  • Гизетти А. Л. [www.runivers.ru/lib/book7591/391753/ Сборник сведений о потерях Кавказских войск во время войн Кавказско-горской, персидских, турецких и в Закаспийском крае. 1801—1885 гг] / Под ред. В. А. Потто. — Тф.: Тип. Я. И. Либермана, 1901. — 222 с.
  • Григорян З. Т. [books.google.ru/books/about/Присоединение_Восточ.html?id=WIoMAAAAIAAJ&redir_esc=y Присоединение Восточной Армении к России в начале XIX века] / Под ред. Л. Лазаревича. — М.: Соцэкгиз, 1959. — 187 с.
  • Гурьянов И. Г. [www.runivers.ru/lib/book7855/ Знаменитые черты из жизни и военные подвиги фельдмаршала графа Ивана Фёдоровича Паскевича-Эриванского: в 3-х частях] / Под ред. Снегирёва. — М.: Тип. Н. Степанова, 1831.
  • Дневники и записки Е. Е. Лачинова. (Ч. 1) // Декабристы об Армении и Закавказье (Сборник документов и материалов) / Под ред. М. Г. Нерсисяна. — Ер.: АН Армянской ССР, 1985. — 408 с. — ISBN 978-1-000-62963-7.
  • Ерицян А. Д. Католикосат всех армян и кавказские армяне в XIX в. (арм.). — Тф., 1894.
  • Зубов П. П. [www.runivers.ru/lib/book7663/433255/ Персидская война в царствование императора Николая I] / Под ред. А. В. Никитенко. — 2-е изд. — СПб.: Тип. К. Вингебера, 1837. — 269 с. — ISBN 978-5-458-10431-9.
  • Зубов П. П. [elib.shpl.ru/ru/nodes/17176-zubov-p-p-podvigi-russkih-voinov-v-stranah-kavkazskih-s-1800-po-1834-god-spb-1835-1836 Подвиги русских воинов в странах кавказских с 1800 по 1834 год: в 2-х томах (4 части)] / Ценз. В. Н. Семёнов. — СПб.: Тип. Конрада Вингебера, 1836. — Т. 2, Ч. 2.
  • Ибрагимбейли Х. М. (азерб.)русск. [www.oguzlar.az/upload/Haci%20Murat%20Ibraqimbeyli%20-%20Rossia%20i%20Azerbaycan%20v%20pervoy%20treti%20XIX%20veka.pdf Россия и Азербайджан в первой трети XIX века] / Отв. ред. Н. А. Халфин. — М.: Наука (Главная редакция восточной литературы), 1969. — 286 с. — (Из военно-политической истории).
  • История армянского народа (в вопросах и ответах) / Гл. ред. М. Э. Авакян (пер. с арм. А. П. Енгояна). — Изд. переработанное и дополненное. — Ер.: РАУ, 2009. — 421 с. — ISBN 99941-63-13-2.
  • Казбек Г. Н. [www.runivers.ru/lib/book4703/57828/ Военная история Грузинского гренадерского Его Императорского Высочества Великого Князя Константина Николаевича полка, в связи с историей Кавказской войны]. — Тф.: Тип. Моликова и К°, 1865. — 287 с.
  • Керсновский А. А. [militera.lib.ru/h/kersnovsky1/08.html История русской армии: в 4 томах] / Под ред. В. Купцовой. — М.: Голос, 1993 [1910]. — 336 с. — ISBN 5-7055-0864-6.
  • Кочарян Г. О. [www.sbgevorg.ru/gazeta/lus55.pdf За спасение Первопрестольного Св. Эчмиадзина] (рус.) // Гл. ред. Г. О. Кочарян Лусаворич = Լուսավորիչ (арм.). — Волг., 2012. — № 5 (55).
  • Красовский А. И. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Krasovskij_A_I/text.htm Дневник генерала Красовского 1826—1828 гг. (из рукописей Военно-учёного комитета Главного Штаба)] // Под ред. В. А. Потто. Кавказский сборник. — Тф.: Военно-исторический отдел Штаба Кавк. воен. окр., 1901. — Т. 22.
  • Лацинский А. С. [dlib.rsl.ru/viewer/01003548103#?page=2&view=list Хронология русской военной истории: хронологический указатель войн, сражений и дел, в которых участвовали русския войска от Петра I до новейшаго времени]. — СПб.: Тип. Департ. уделов, 1891. — 289 с.
  • Минасян С. [hpj.asj-oa.am/3916/1/2003-1(231).pdf Роль армян в персидской армии в первой половине XIX века] // Историко-филологический журнал. — Ер., 2003. — № 1.
  • Нерсисян М. Г. [hpj.asj-oa.am/90/1/58-1(40).pdf Декабристы в Армении в 1826—1828 гг.] = Դեկաբրիստները Հայաստանում 1826—1828 թթ. (арм.). — Букинистическое издание. — 1975. — 267 с.
  • Нерсисян М. Г. [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Krasovskij_A_I/relation_schlacht_osakan_17_08_1827.htm Ценный первоисточник об Ошаканской битве] = Արժեքավոր սկզբնաղբյուր Օշականի ճակատամարտի մասին (арм.) // Историко-филологический журнал. — Ер.: АН Армянской ССР, 1978. — № 1 (80).
  • [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Kavkaz/XIX/1820-1840/Putes_osmotr_erivan_obl/text1.htm Отрывок из Дневника путешествия для осмотра Эриванской области] // Н. А. Полевой. Московский телеграф. — М., 1828. — Т. 19, № 4.
  • Потто В. А. [www.runivers.ru/lib/book4747/ Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях: в 5 томах]. — 2-е изд. — СПб.: Тип. Тренке и Фюсно, 1888. — Т. 3 : Персидская война 1826—1828 гг..
  • Присоединение Восточной Армении к России: в 2-х томах / Под ред. Ц. П. Агаяна. — Ер., 1978.
  • Ракович Д. В. [www.runivers.ru/lib/book4632/56946/ Тенгинский полк на Кавказе. 1819—1846] / Под. ред. В. А. Потто. — Тф.: Тип. Канц. Глав. гражд. частью на Кавказе, 1900. — 494 с.
  • Соболев М. [books.google.ru/books?id=Jf0WAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru&source=gbs_ge_summary_r&cad=0#v=onepage&q&f=false Несколько дней из моего Журнала во время Персидской кампании] // Московский телеграф. — М., 1828. — Т. 21, № 9.
  • Тунян В. Г. [armenian-church.org/site/assets/files/1020/pdf.pdf «Защитник отечества» – Католикос всех армян Нерсес Аштаракеци 1826—1857] / Под ред. Ж. С. Сейраняна. — Ер.: Св. Эчмиадзин, 2007. — 440 с.
  • Утверждение русского владычества на Кавказе / Сост. В. А. Потто, П. И. Аверьянов, В. И. Томкеев; под ред. В. А. Потто; под руков. Н. Н. Белявского. — Тф.: Тип. Штаба Кавк. воен. округа, 1906. — Т. 4, Ч. 1 ([www.runivers.ru/bookreader/book42923/#page/1/mode/1up Время Ермолова и Паскевича. Персидская война 1826—1828]).
  • Хачикян А. Э. [armnn.ru/арmeniya/ictорiya-арmenii История Армении (краткий очерк)]. — Ер.: Эдит Принт, 2009. — 272 с. — ISBN 978-9939-52-083-4.
  • [www.runivers.ru/lib/book7642/ Хронологический указатель военных действий русской армии и флота: в 5 томах]. — СПб.: Воен. тип., 1911. — Т. 3 (1826—1854).
  • Широкорад А. Б. [litrus.net/book/read/340?p=12 Война и мир Закавказья за последние три тысячи лет]. — М.: АСТ, 2009. — 479 с. — (Неизвестные войны). — ISBN 978-5-17-059463-4.
  • Шишкевич М. И. [www.runivers.ru/bookreader/book9717/#page/66/mode/1up Глава 7. Персидская война 1826 года. Ермолов и Паскевич (очерк генштаба генерал-майора Шишкевича М. И.)] // [www.runivers.ru/lib/book3088/ История русской армии и флота: в 15-ти томах] / Под ред. А. С. Гришинского и В. П. Никольского. — М.: Образование, 1911. — Т. 6 (Покорение Кавказа. Персидские и кавказские войны). — 197 с. — ISBN 978-5-458-04895-8.
  • Шишов А. В. [booksshare.net/index.php?id1=4&category=history&author=shishov-ab&book=2007&page=110 Схватка за Кавказ XVI—XXI века] / Гл. ред. С. Н. Дмитриев. — М.: Вече, 2007. — 480 с. — (Военные тайны России). — ISBN 978-5-9533-2236-2.
Ссылки
  1. ↑ [armenica.info/history/histor14.htm#2 История Армении. Присоединение Восточной Армении к России: Освобождение Восточной Армении от ханского ига] (рус.). ARMENICA.info. Проверено 18 января 2013. [www.webcitation.org/6DnyKE2zM Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
  2. ↑ 1 2 3 4 [www.blagovest-info.ru/index.php?ss=2&s=3&id=40515 В Армении открыт памятный комплекс русским воинам-спасителям Первопрестольного Эчмиадзина] (рус.). Благовест-инфо. Проверено 18 января 2013. [www.webcitation.org/6DnyKfZ1j Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
  3. ↑ 1 2 3 4 Ekbal K. [www.iranicaonline.org/articles/astarak Aštarak] (англ.). Encyclopædia Iranica. Проверено 3 мая 2013. [www.webcitation.org/6GfJWFjPf Архивировано из первоисточника 16 мая 2013].
  4. ↑ [www.kavkaz-uzel.ru/articles/184036/ В Армении отреставрирован памятник в честь Ошаканской битвы] (рус.). Кавказский узел. Проверено 18 января 2013. [www.webcitation.org/6DnyNDnAP Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
  5. ↑ [www.panorama.am/ru/society/2011/04/19/memorial-oshakan/ Ошаканский памятный комплекс русским воинам-спасителям Эчмиадзина открыли Сергей Нарышкин и Карен Карапетян] (рус.). Panorama.am. Проверено 18 января 2013. [www.webcitation.org/6DnyOmOmN Архивировано из первоисточника 20 января 2013].
  6. ↑ [arm-ros.narod2.ru/news/?news=84 NeoNews «Дело чести»] (рус.). Проверено 18 января 2013. [www.webcitation.org/6DnyRYDXq Архивировано из первоисточника 20 января 2013].


Отрывок, характеризующий Ошаканская битва

Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.
– А… – сказал Кутузов, оглядываясь на Болконского, как будто этим словом приглашая адъютанта подождать, и продолжал по французски начатый разговор.
– Я только говорю одно, генерал, – говорил Кутузов с приятным изяществом выражений и интонации, заставлявшим вслушиваться в каждое неторопливо сказанное слово. Видно было, что Кутузов и сам с удовольствием слушал себя. – Я только одно говорю, генерал, что ежели бы дело зависело от моего личного желания, то воля его величества императора Франца давно была бы исполнена. Я давно уже присоединился бы к эрцгерцогу. И верьте моей чести, что для меня лично передать высшее начальство армией более меня сведущему и искусному генералу, какими так обильна Австрия, и сложить с себя всю эту тяжкую ответственность для меня лично было бы отрадой. Но обстоятельства бывают сильнее нас, генерал.
И Кутузов улыбнулся с таким выражением, как будто он говорил: «Вы имеете полное право не верить мне, и даже мне совершенно всё равно, верите ли вы мне или нет, но вы не имеете повода сказать мне это. И в этом то всё дело».
Австрийский генерал имел недовольный вид, но не мог не в том же тоне отвечать Кутузову.
– Напротив, – сказал он ворчливым и сердитым тоном, так противоречившим лестному значению произносимых слов, – напротив, участие вашего превосходительства в общем деле высоко ценится его величеством; но мы полагаем, что настоящее замедление лишает славные русские войска и их главнокомандующих тех лавров, которые они привыкли пожинать в битвах, – закончил он видимо приготовленную фразу.
Кутузов поклонился, не изменяя улыбки.
– А я так убежден и, основываясь на последнем письме, которым почтил меня его высочество эрцгерцог Фердинанд, предполагаю, что австрийские войска, под начальством столь искусного помощника, каков генерал Мак, теперь уже одержали решительную победу и не нуждаются более в нашей помощи, – сказал Кутузов.
Генерал нахмурился. Хотя и не было положительных известий о поражении австрийцев, но было слишком много обстоятельств, подтверждавших общие невыгодные слухи; и потому предположение Кутузова о победе австрийцев было весьма похоже на насмешку. Но Кутузов кротко улыбался, всё с тем же выражением, которое говорило, что он имеет право предполагать это. Действительно, последнее письмо, полученное им из армии Мака, извещало его о победе и о самом выгодном стратегическом положении армии.
– Дай ка сюда это письмо, – сказал Кутузов, обращаясь к князю Андрею. – Вот изволите видеть. – И Кутузов, с насмешливою улыбкой на концах губ, прочел по немецки австрийскому генералу следующее место из письма эрцгерцога Фердинанда: «Wir haben vollkommen zusammengehaltene Krafte, nahe an 70 000 Mann, um den Feind, wenn er den Lech passirte, angreifen und schlagen zu konnen. Wir konnen, da wir Meister von Ulm sind, den Vortheil, auch von beiden Uferien der Donau Meister zu bleiben, nicht verlieren; mithin auch jeden Augenblick, wenn der Feind den Lech nicht passirte, die Donau ubersetzen, uns auf seine Communikations Linie werfen, die Donau unterhalb repassiren und dem Feinde, wenn er sich gegen unsere treue Allirte mit ganzer Macht wenden wollte, seine Absicht alabald vereitelien. Wir werden auf solche Weise den Zeitpunkt, wo die Kaiserlich Ruseische Armee ausgerustet sein wird, muthig entgegenharren, und sodann leicht gemeinschaftlich die Moglichkeit finden, dem Feinde das Schicksal zuzubereiten, so er verdient». [Мы имеем вполне сосредоточенные силы, около 70 000 человек, так что мы можем атаковать и разбить неприятеля в случае переправы его через Лех. Так как мы уже владеем Ульмом, то мы можем удерживать за собою выгоду командования обоими берегами Дуная, стало быть, ежеминутно, в случае если неприятель не перейдет через Лех, переправиться через Дунай, броситься на его коммуникационную линию, ниже перейти обратно Дунай и неприятелю, если он вздумает обратить всю свою силу на наших верных союзников, не дать исполнить его намерение. Таким образом мы будем бодро ожидать времени, когда императорская российская армия совсем изготовится, и затем вместе легко найдем возможность уготовить неприятелю участь, коей он заслуживает».]
Кутузов тяжело вздохнул, окончив этот период, и внимательно и ласково посмотрел на члена гофкригсрата.
– Но вы знаете, ваше превосходительство, мудрое правило, предписывающее предполагать худшее, – сказал австрийский генерал, видимо желая покончить с шутками и приступить к делу.
Он невольно оглянулся на адъютанта.
– Извините, генерал, – перебил его Кутузов и тоже поворотился к князю Андрею. – Вот что, мой любезный, возьми ты все донесения от наших лазутчиков у Козловского. Вот два письма от графа Ностица, вот письмо от его высочества эрцгерцога Фердинанда, вот еще, – сказал он, подавая ему несколько бумаг. – И из всего этого чистенько, на французском языке, составь mеmorandum, записочку, для видимости всех тех известий, которые мы о действиях австрийской армии имели. Ну, так то, и представь его превосходительству.
Князь Андрей наклонил голову в знак того, что понял с первых слов не только то, что было сказано, но и то, что желал бы сказать ему Кутузов. Он собрал бумаги, и, отдав общий поклон, тихо шагая по ковру, вышел в приемную.
Несмотря на то, что еще не много времени прошло с тех пор, как князь Андрей оставил Россию, он много изменился за это время. В выражении его лица, в движениях, в походке почти не было заметно прежнего притворства, усталости и лени; он имел вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других, и занятого делом приятным и интересным. Лицо его выражало больше довольства собой и окружающими; улыбка и взгляд его были веселее и привлекательнее.
Кутузов, которого он догнал еще в Польше, принял его очень ласково, обещал ему не забывать его, отличал от других адъютантов, брал с собою в Вену и давал более серьезные поручения. Из Вены Кутузов писал своему старому товарищу, отцу князя Андрея:
«Ваш сын, – писал он, – надежду подает быть офицером, из ряду выходящим по своим занятиям, твердости и исполнительности. Я считаю себя счастливым, имея под рукой такого подчиненного».
В штабе Кутузова, между товарищами сослуживцами и вообще в армии князь Андрей, так же как и в петербургском обществе, имел две совершенно противоположные репутации.
Одни, меньшая часть, признавали князя Андрея чем то особенным от себя и от всех других людей, ожидали от него больших успехов, слушали его, восхищались им и подражали ему; и с этими людьми князь Андрей был прост и приятен. Другие, большинство, не любили князя Андрея, считали его надутым, холодным и неприятным человеком. Но с этими людьми князь Андрей умел поставить себя так, что его уважали и даже боялись.
Выйдя в приемную из кабинета Кутузова, князь Андрей с бумагами подошел к товарищу,дежурному адъютанту Козловскому, который с книгой сидел у окна.
– Ну, что, князь? – спросил Козловский.
– Приказано составить записку, почему нейдем вперед.
– А почему?
Князь Андрей пожал плечами.
– Нет известия от Мака? – спросил Козловский.
– Нет.
– Ежели бы правда, что он разбит, так пришло бы известие.
– Вероятно, – сказал князь Андрей и направился к выходной двери; но в то же время навстречу ему, хлопнув дверью, быстро вошел в приемную высокий, очевидно приезжий, австрийский генерал в сюртуке, с повязанною черным платком головой и с орденом Марии Терезии на шее. Князь Андрей остановился.
– Генерал аншеф Кутузов? – быстро проговорил приезжий генерал с резким немецким выговором, оглядываясь на обе стороны и без остановки проходя к двери кабинета.
– Генерал аншеф занят, – сказал Козловский, торопливо подходя к неизвестному генералу и загораживая ему дорогу от двери. – Как прикажете доложить?
Неизвестный генерал презрительно оглянулся сверху вниз на невысокого ростом Козловского, как будто удивляясь, что его могут не знать.
– Генерал аншеф занят, – спокойно повторил Козловский.
Лицо генерала нахмурилось, губы его дернулись и задрожали. Он вынул записную книжку, быстро начертил что то карандашом, вырвал листок, отдал, быстрыми шагами подошел к окну, бросил свое тело на стул и оглянул бывших в комнате, как будто спрашивая: зачем они на него смотрят? Потом генерал поднял голову, вытянул шею, как будто намереваясь что то сказать, но тотчас же, как будто небрежно начиная напевать про себя, произвел странный звук, который тотчас же пресекся. Дверь кабинета отворилась, и на пороге ее показался Кутузов. Генерал с повязанною головой, как будто убегая от опасности, нагнувшись, большими, быстрыми шагами худых ног подошел к Кутузову.
– Vous voyez le malheureux Mack, [Вы видите несчастного Мака.] – проговорил он сорвавшимся голосом.
Лицо Кутузова, стоявшего в дверях кабинета, несколько мгновений оставалось совершенно неподвижно. Потом, как волна, пробежала по его лицу морщина, лоб разгладился; он почтительно наклонил голову, закрыл глаза, молча пропустил мимо себя Мака и сам за собой затворил дверь.
Слух, уже распространенный прежде, о разбитии австрийцев и о сдаче всей армии под Ульмом, оказывался справедливым. Через полчаса уже по разным направлениям были разосланы адъютанты с приказаниями, доказывавшими, что скоро и русские войска, до сих пор бывшие в бездействии, должны будут встретиться с неприятелем.
Князь Андрей был один из тех редких офицеров в штабе, который полагал свой главный интерес в общем ходе военного дела. Увидав Мака и услыхав подробности его погибели, он понял, что половина кампании проиграна, понял всю трудность положения русских войск и живо вообразил себе то, что ожидает армию, и ту роль, которую он должен будет играть в ней.
Невольно он испытывал волнующее радостное чувство при мысли о посрамлении самонадеянной Австрии и о том, что через неделю, может быть, придется ему увидеть и принять участие в столкновении русских с французами, впервые после Суворова.
Но он боялся гения Бонапарта, который мог оказаться сильнее всей храбрости русских войск, и вместе с тем не мог допустить позора для своего героя.
Взволнованный и раздраженный этими мыслями, князь Андрей пошел в свою комнату, чтобы написать отцу, которому он писал каждый день. Он сошелся в коридоре с своим сожителем Несвицким и шутником Жерковым; они, как всегда, чему то смеялись.
– Что ты так мрачен? – спросил Несвицкий, заметив бледное с блестящими глазами лицо князя Андрея.
– Веселиться нечему, – отвечал Болконский.
В то время как князь Андрей сошелся с Несвицким и Жерковым, с другой стороны коридора навстречу им шли Штраух, австрийский генерал, состоявший при штабе Кутузова для наблюдения за продовольствием русской армии, и член гофкригсрата, приехавшие накануне. По широкому коридору было достаточно места, чтобы генералы могли свободно разойтись с тремя офицерами; но Жерков, отталкивая рукой Несвицкого, запыхавшимся голосом проговорил:
– Идут!… идут!… посторонитесь, дорогу! пожалуйста дорогу!
Генералы проходили с видом желания избавиться от утруждающих почестей. На лице шутника Жеркова выразилась вдруг глупая улыбка радости, которой он как будто не мог удержать.
– Ваше превосходительство, – сказал он по немецки, выдвигаясь вперед и обращаясь к австрийскому генералу. – Имею честь поздравить.
Он наклонил голову и неловко, как дети, которые учатся танцовать, стал расшаркиваться то одной, то другой ногой.
Генерал, член гофкригсрата, строго оглянулся на него; не заметив серьезность глупой улыбки, не мог отказать в минутном внимании. Он прищурился, показывая, что слушает.
– Имею честь поздравить, генерал Мак приехал,совсем здоров,только немного тут зашибся, – прибавил он,сияя улыбкой и указывая на свою голову.
Генерал нахмурился, отвернулся и пошел дальше.
– Gott, wie naiv! [Боже мой, как он прост!] – сказал он сердито, отойдя несколько шагов.
Несвицкий с хохотом обнял князя Андрея, но Болконский, еще более побледнев, с злобным выражением в лице, оттолкнул его и обратился к Жеркову. То нервное раздражение, в которое его привели вид Мака, известие об его поражении и мысли о том, что ожидает русскую армию, нашло себе исход в озлоблении на неуместную шутку Жеркова.
– Если вы, милостивый государь, – заговорил он пронзительно с легким дрожанием нижней челюсти, – хотите быть шутом , то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю вам, что если вы осмелитесь другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя.
Несвицкий и Жерков так были удивлены этой выходкой, что молча, раскрыв глаза, смотрели на Болконского.
– Что ж, я поздравил только, – сказал Жерков.
– Я не шучу с вами, извольте молчать! – крикнул Болконский и, взяв за руку Несвицкого, пошел прочь от Жеркова, не находившего, что ответить.
– Ну, что ты, братец, – успокоивая сказал Несвицкий.
– Как что? – заговорил князь Андрей, останавливаясь от волнения. – Да ты пойми, что мы, или офицеры, которые служим своему царю и отечеству и радуемся общему успеху и печалимся об общей неудаче, или мы лакеи, которым дела нет до господского дела. Quarante milles hommes massacres et l'ario mee de nos allies detruite, et vous trouvez la le mot pour rire, – сказал он, как будто этою французскою фразой закрепляя свое мнение. – C'est bien pour un garcon de rien, comme cet individu, dont vous avez fait un ami, mais pas pour vous, pas pour vous. [Сорок тысяч человек погибло и союзная нам армия уничтожена, а вы можете при этом шутить. Это простительно ничтожному мальчишке, как вот этот господин, которого вы сделали себе другом, но не вам, не вам.] Мальчишкам только можно так забавляться, – сказал князь Андрей по русски, выговаривая это слово с французским акцентом, заметив, что Жерков мог еще слышать его.
Он подождал, не ответит ли что корнет. Но корнет повернулся и вышел из коридора.


Гусарский Павлоградский полк стоял в двух милях от Браунау. Эскадрон, в котором юнкером служил Николай Ростов, расположен был в немецкой деревне Зальценек. Эскадронному командиру, ротмистру Денисову, известному всей кавалерийской дивизии под именем Васьки Денисова, была отведена лучшая квартира в деревне. Юнкер Ростов с тех самых пор, как он догнал полк в Польше, жил вместе с эскадронным командиром.
11 октября, в тот самый день, когда в главной квартире всё было поднято на ноги известием о поражении Мака, в штабе эскадрона походная жизнь спокойно шла по старому. Денисов, проигравший всю ночь в карты, еще не приходил домой, когда Ростов, рано утром, верхом, вернулся с фуражировки. Ростов в юнкерском мундире подъехал к крыльцу, толконув лошадь, гибким, молодым жестом скинул ногу, постоял на стремени, как будто не желая расстаться с лошадью, наконец, спрыгнул и крикнул вестового.
– А, Бондаренко, друг сердечный, – проговорил он бросившемуся стремглав к его лошади гусару. – Выводи, дружок, – сказал он с тою братскою, веселою нежностию, с которою обращаются со всеми хорошие молодые люди, когда они счастливы.
– Слушаю, ваше сиятельство, – отвечал хохол, встряхивая весело головой.
– Смотри же, выводи хорошенько!
Другой гусар бросился тоже к лошади, но Бондаренко уже перекинул поводья трензеля. Видно было, что юнкер давал хорошо на водку, и что услужить ему было выгодно. Ростов погладил лошадь по шее, потом по крупу и остановился на крыльце.
«Славно! Такая будет лошадь!» сказал он сам себе и, улыбаясь и придерживая саблю, взбежал на крыльцо, погромыхивая шпорами. Хозяин немец, в фуфайке и колпаке, с вилами, которыми он вычищал навоз, выглянул из коровника. Лицо немца вдруг просветлело, как только он увидал Ростова. Он весело улыбнулся и подмигнул: «Schon, gut Morgen! Schon, gut Morgen!» [Прекрасно, доброго утра!] повторял он, видимо, находя удовольствие в приветствии молодого человека.
– Schon fleissig! [Уже за работой!] – сказал Ростов всё с тою же радостною, братскою улыбкой, какая не сходила с его оживленного лица. – Hoch Oestreicher! Hoch Russen! Kaiser Alexander hoch! [Ура Австрийцы! Ура Русские! Император Александр ура!] – обратился он к немцу, повторяя слова, говоренные часто немцем хозяином.
Немец засмеялся, вышел совсем из двери коровника, сдернул
колпак и, взмахнув им над головой, закричал:
– Und die ganze Welt hoch! [И весь свет ура!]
Ростов сам так же, как немец, взмахнул фуражкой над головой и, смеясь, закричал: «Und Vivat die ganze Welt»! Хотя не было никакой причины к особенной радости ни для немца, вычищавшего свой коровник, ни для Ростова, ездившего со взводом за сеном, оба человека эти с счастливым восторгом и братскою любовью посмотрели друг на друга, потрясли головами в знак взаимной любви и улыбаясь разошлись – немец в коровник, а Ростов в избу, которую занимал с Денисовым.
– Что барин? – спросил он у Лаврушки, известного всему полку плута лакея Денисова.
– С вечера не бывали. Верно, проигрались, – отвечал Лаврушка. – Уж я знаю, коли выиграют, рано придут хвастаться, а коли до утра нет, значит, продулись, – сердитые придут. Кофею прикажете?
– Давай, давай.
Через 10 минут Лаврушка принес кофею. Идут! – сказал он, – теперь беда. – Ростов заглянул в окно и увидал возвращающегося домой Денисова. Денисов был маленький человек с красным лицом, блестящими черными глазами, черными взлохмоченными усами и волосами. На нем был расстегнутый ментик, спущенные в складках широкие чикчиры, и на затылке была надета смятая гусарская шапочка. Он мрачно, опустив голову, приближался к крыльцу.
– Лавг'ушка, – закричал он громко и сердито. – Ну, снимай, болван!
– Да я и так снимаю, – отвечал голос Лаврушки.
– А! ты уж встал, – сказал Денисов, входя в комнату.
– Давно, – сказал Ростов, – я уже за сеном сходил и фрейлен Матильда видел.
– Вот как! А я пг'одулся, бг'ат, вчег'а, как сукин сын! – закричал Денисов, не выговаривая р . – Такого несчастия! Такого несчастия! Как ты уехал, так и пошло. Эй, чаю!
Денисов, сморщившись, как бы улыбаясь и выказывая свои короткие крепкие зубы, начал обеими руками с короткими пальцами лохматить, как пес, взбитые черные, густые волосы.
– Чог'т меня дег'нул пойти к этой кг'ысе (прозвище офицера), – растирая себе обеими руками лоб и лицо, говорил он. – Можешь себе пг'едставить, ни одной каг'ты, ни одной, ни одной каг'ты не дал.
Денисов взял подаваемую ему закуренную трубку, сжал в кулак, и, рассыпая огонь, ударил ею по полу, продолжая кричать.
– Семпель даст, паг'оль бьет; семпель даст, паг'оль бьет.
Он рассыпал огонь, разбил трубку и бросил ее. Денисов помолчал и вдруг своими блестящими черными глазами весело взглянул на Ростова.
– Хоть бы женщины были. А то тут, кг'оме как пить, делать нечего. Хоть бы дг'аться ског'ей.
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
На бугре у неприятеля показался дымок выстрела, и ядро, свистя, пролетело над головами гусарского эскадрона. Офицеры, стоявшие вместе, разъехались по местам. Гусары старательно стали выравнивать лошадей. В эскадроне всё замолкло. Все поглядывали вперед на неприятеля и на эскадронного командира, ожидая команды. Пролетело другое, третье ядро. Очевидно, что стреляли по гусарам; но ядро, равномерно быстро свистя, пролетало над головами гусар и ударялось где то сзади. Гусары не оглядывались, но при каждом звуке пролетающего ядра, будто по команде, весь эскадрон с своими однообразно разнообразными лицами, сдерживая дыханье, пока летело ядро, приподнимался на стременах и снова опускался. Солдаты, не поворачивая головы, косились друг на друга, с любопытством высматривая впечатление товарища. На каждом лице, от Денисова до горниста, показалась около губ и подбородка одна общая черта борьбы, раздраженности и волнения. Вахмистр хмурился, оглядывая солдат, как будто угрожая наказанием. Юнкер Миронов нагибался при каждом пролете ядра. Ростов, стоя на левом фланге на своем тронутом ногами, но видном Грачике, имел счастливый вид ученика, вызванного перед большою публикой к экзамену, в котором он уверен, что отличится. Он ясно и светло оглядывался на всех, как бы прося обратить внимание на то, как он спокойно стоит под ядрами. Но и в его лице та же черта чего то нового и строгого, против его воли, показывалась около рта.
– Кто там кланяется? Юнкег' Миг'онов! Hexoг'oшo, на меня смотг'ите! – закричал Денисов, которому не стоялось на месте и который вертелся на лошади перед эскадроном.
Курносое и черноволосатое лицо Васьки Денисова и вся его маленькая сбитая фигурка с его жилистою (с короткими пальцами, покрытыми волосами) кистью руки, в которой он держал ефес вынутой наголо сабли, было точно такое же, как и всегда, особенно к вечеру, после выпитых двух бутылок. Он был только более обыкновенного красен и, задрав свою мохнатую голову кверху, как птицы, когда они пьют, безжалостно вдавив своими маленькими ногами шпоры в бока доброго Бедуина, он, будто падая назад, поскакал к другому флангу эскадрона и хриплым голосом закричал, чтоб осмотрели пистолеты. Он подъехал к Кирстену. Штаб ротмистр, на широкой и степенной кобыле, шагом ехал навстречу Денисову. Штаб ротмистр, с своими длинными усами, был серьезен, как и всегда, только глаза его блестели больше обыкновенного.
– Да что? – сказал он Денисову, – не дойдет дело до драки. Вот увидишь, назад уйдем.
– Чог'т их знает, что делают – проворчал Денисов. – А! Г'остов! – крикнул он юнкеру, заметив его веселое лицо. – Ну, дождался.
И он улыбнулся одобрительно, видимо радуясь на юнкера.
Ростов почувствовал себя совершенно счастливым. В это время начальник показался на мосту. Денисов поскакал к нему.
– Ваше пг'евосходительство! позвольте атаковать! я их опг'окину.
– Какие тут атаки, – сказал начальник скучливым голосом, морщась, как от докучливой мухи. – И зачем вы тут стоите? Видите, фланкеры отступают. Ведите назад эскадрон.
Эскадрон перешел мост и вышел из под выстрелов, не потеряв ни одного человека. Вслед за ним перешел и второй эскадрон, бывший в цепи, и последние казаки очистили ту сторону.
Два эскадрона павлоградцев, перейдя мост, один за другим, пошли назад на гору. Полковой командир Карл Богданович Шуберт подъехал к эскадрону Денисова и ехал шагом недалеко от Ростова, не обращая на него никакого внимания, несмотря на то, что после бывшего столкновения за Телянина, они виделись теперь в первый раз. Ростов, чувствуя себя во фронте во власти человека, перед которым он теперь считал себя виноватым, не спускал глаз с атлетической спины, белокурого затылка и красной шеи полкового командира. Ростову то казалось, что Богданыч только притворяется невнимательным, и что вся цель его теперь состоит в том, чтоб испытать храбрость юнкера, и он выпрямлялся и весело оглядывался; то ему казалось, что Богданыч нарочно едет близко, чтобы показать Ростову свою храбрость. То ему думалось, что враг его теперь нарочно пошлет эскадрон в отчаянную атаку, чтобы наказать его, Ростова. То думалось, что после атаки он подойдет к нему и великодушно протянет ему, раненому, руку примирения.
Знакомая павлоградцам, с высокоподнятыми плечами, фигура Жеркова (он недавно выбыл из их полка) подъехала к полковому командиру. Жерков, после своего изгнания из главного штаба, не остался в полку, говоря, что он не дурак во фронте лямку тянуть, когда он при штабе, ничего не делая, получит наград больше, и умел пристроиться ординарцем к князю Багратиону. Он приехал к своему бывшему начальнику с приказанием от начальника ариергарда.
– Полковник, – сказал он с своею мрачною серьезностью, обращаясь ко врагу Ростова и оглядывая товарищей, – велено остановиться, мост зажечь.
– Кто велено? – угрюмо спросил полковник.
– Уж я и не знаю, полковник, кто велено , – серьезно отвечал корнет, – но только мне князь приказал: «Поезжай и скажи полковнику, чтобы гусары вернулись скорей и зажгли бы мост».
Вслед за Жерковым к гусарскому полковнику подъехал свитский офицер с тем же приказанием. Вслед за свитским офицером на казачьей лошади, которая насилу несла его галопом, подъехал толстый Несвицкий.
– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.
Гусары подбежали к коноводам, голоса стали громче и спокойнее, носилки скрылись из глаз.
– Что, бг'ат, понюхал пог'оху?… – прокричал ему над ухом голос Васьки Денисова.
«Всё кончилось; но я трус, да, я трус», подумал Ростов и, тяжело вздыхая, взял из рук коновода своего отставившего ногу Грачика и стал садиться.
– Что это было, картечь? – спросил он у Денисова.
– Да еще какая! – прокричал Денисов. – Молодцами г'аботали! А г'абота сквег'ная! Атака – любезное дело, г'убай в песи, а тут, чог'т знает что, бьют как в мишень.
И Денисов отъехал к остановившейся недалеко от Ростова группе: полкового командира, Несвицкого, Жеркова и свитского офицера.
«Однако, кажется, никто не заметил», думал про себя Ростов. И действительно, никто ничего не заметил, потому что каждому было знакомо то чувство, которое испытал в первый раз необстреленный юнкер.
– Вот вам реляция и будет, – сказал Жерков, – глядишь, и меня в подпоручики произведут.
– Доложите князу, что я мост зажигал, – сказал полковник торжественно и весело.
– А коли про потерю спросят?
– Пустячок! – пробасил полковник, – два гусара ранено, и один наповал , – сказал он с видимою радостью, не в силах удержаться от счастливой улыбки, звучно отрубая красивое слово наповал .


Преследуемая стотысячною французскою армией под начальством Бонапарта, встречаемая враждебно расположенными жителями, не доверяя более своим союзникам, испытывая недостаток продовольствия и принужденная действовать вне всех предвидимых условий войны, русская тридцатипятитысячная армия, под начальством Кутузова, поспешно отступала вниз по Дунаю, останавливаясь там, где она бывала настигнута неприятелем, и отбиваясь ариергардными делами, лишь насколько это было нужно для того, чтоб отступать, не теряя тяжестей. Были дела при Ламбахе, Амштетене и Мельке; но, несмотря на храбрость и стойкость, признаваемую самим неприятелем, с которою дрались русские, последствием этих дел было только еще быстрейшее отступление. Австрийские войска, избежавшие плена под Ульмом и присоединившиеся к Кутузову у Браунау, отделились теперь от русской армии, и Кутузов был предоставлен только своим слабым, истощенным силам. Защищать более Вену нельзя было и думать. Вместо наступательной, глубоко обдуманной, по законам новой науки – стратегии, войны, план которой был передан Кутузову в его бытность в Вене австрийским гофкригсратом, единственная, почти недостижимая цель, представлявшаяся теперь Кутузову, состояла в том, чтобы, не погубив армии подобно Маку под Ульмом, соединиться с войсками, шедшими из России.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Ошаканская_битва&oldid=81273290»