Панихида
Поделись знанием:
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.
Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
Панихи́да (от др.-греч. παννυχίς, 'паннихи́с' — «всенощная» от др.-греч. πᾶς, πᾶσα, πᾶν — «весь, целый» + др.-греч. νύξ, νυκτός — «ночь») — изначально исторически принятое в русском православии название заупокойного чинопоследования. Неправильно смешивать с чином отпевания. Не следует путать с гражданской панихидой. Чинопоследование панихиды изложено в «Требнике».
Другое название полной панихиды — параста́с (др.-греч. παρά-στᾰσις — «стояние возле»[1] от др.-греч. πᾰρᾰ- — приставка со значением: рядоположности, смежности + др.-греч. στάσις — «место стояния»), оно было предложено и использовано в Требнике Петра Могилы в 1646 году. Сокращённая панихида именуется в России заупокойной литиёй.
Порядок совершения
Согласно указанию в Требниках панихида должна совершаться в церкви; но очень часто она совершатся в доме умершего, на кладбище перед могилой; в отдельных случаях панихида совершается на месте смерти. Панихида может совершаться в самые различные дни: на 1-й, 3-й, 9-й, 40-й день по смерти, а также в годовщину его смерти, в день рождения и именин и т. д.
При совершении панихиды согласно Требнику на канун (невысокий столик с распятием) ставится коливо (кутия). Но чаще всего панихида на практике совершается без колива.
По своей структуре панихида это отпевание, отдельные молитвы из которого исключены; она также напоминает заупокойную утреню. Состав её следующий:
- начальные молитвы[2],
- девяностый псалом,
- заупокойная великая ектения,
- аллилуйя с тремя стихами,
- заупокойный тропарь восьмого гласа: «Глубино́ю му́дрости человеколю́бно вся стро́яй,..», Сла́ва.., И ны́не..,богородичен: «Тебе́ и Сте́ну и Приста́нище и́мамы,..».
- читается[3] или поется полностью 17 кафизма (118 псалом): «Блаже́ни непоро́чнии в путь, ходя́щии в Законе Господни…». Псалом 118 разделён на две ста́тьи (части), к каждому стиху первой статьи припев: «Благослове́н еси́, Го́споди», к каждому стиху второй статьи припев: «Спа́се! Спаси́ мя», между статьями священник произносит сугубую заупокойную ектенью «Поми́луй нас Бо́же, по вели́цей ми́лости Твое́й…».
- тропари, пое́мыя по непоро́чнах в субботу, глас пятый[4]: «Святых лик обре́те Источник Жизни и Дверь райскую,..» с припевом: «Благослове́н еси́, Го́споди, научи́ мя Оправда́нием Твои́м».
- священник произносит малую заупокойную ектенью.
- поется седален заупокойный глас 5-й:
|
Поко́й, Спа́се наш, / с праведными раба Твоего (или рабу Твою[5] или раб Твоих[6]), / и сего́ (или сию́ или сих) всели́ во дворы́ Твоя, / я́коже есть писано: / презирая яко благ прегрешения его (или ея или их) / вольная и невольная, / и вся яже в ве́дении и не в ведении, Человеколю́бче...[7] | 
|
Слава.., И ныне.., и поётся богородичен: «От Девы Возсия́вый мiру Христе́ Бо́же,..»
- читается Псалом 50.
- По прочтении 50 псалма поется заупокойный канон 6 гласа; после каждого ирмоса по четыре тропаря, припев к первому тропарю: «Ди́вен Бог во святых Своих, Бог Израилев», ко второму тропарю: Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего (или душу усопшия рабы Твоея или раб Твоих), к третьему тропарю: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу», к четвёртому «И ныне и присно и во веки веков. Аминь». После третьей песни канона священник произносит малую заупокойную ектенью и поется седален:
|
|
Вои́стинну суета́ вся́ческая, / житие́ же сень и со́ние, / и́бо всу́е мяте́тся всяк земноро́дный, / я́коже рече́ Писа́ние: / егда́ мiр приобря́щем, / тогда́ во гроб всели́мся, / иде́же вку́пе ца́рие и ни́щии. / Те́мже, Христе́ Бо́же, / преста́вльшагося ра́ба Твоего́ или преста́вльшуюся рабу Твою или преста́вльшихся раб Твоих) упоко́й, я́ко Человеколюбец. |
|
Слава.., И ныне.., и поётся богородичен: «Всесвятая Богородице, во время живота моего не остави мене,..»
После шестой песни канона священник произносит малую заупокойную ектенью и поется заупокойный кондак:
|
|
Со святы́ми упоко́й, / Христе́, ду́шу раба́ Твоего́ (или ду́шу рабы́ Твоея́ или ду́ши раб Твои́х), / иде́же несть боле́знь, / ни печа́ль, / ни воздыха́ние, / но жизнь безконе́чная. |
|
и заупокойный икос:
|
|
Сам еди́н еси́ безсме́ртный, / сотвори́вый и созда́вый челове́ка: / земни́и у́бо от земли́ созда́хомся, / и в зе́млю ту́южде по́йдем, / я́коже пове́лел еси́, созда́вый мя и реки́й ми: / яко земля́ еси́, и в зе́млю оты́деши: / а́може вси челове́цы по́йдем, / надгро́бное рыда́ние творя́ще песнь: / аллилуия́. |
|
- Поются тропари 4 гласа:
|
|
Со ду́хи пра́ведных сконча́вшихся, / ду́шу ра́ба Твоего́ (или ду́ши рабы́ Твоея́), Спа́се, упоко́й, / сохраня́я ю (их) во блаже́нной жи́зни, я́же у Тебе́, Человеколю́бче... |
|
- Произносится сугубая ектения об упокоении, после чего священник произносит:
|
|
Во блаже́нном успе́нии ве́чный поко́й пода́ждь, Го́споди, усо́пшему рабу́ Твоему́ (усо́пшей рабе́ Твоей) имярек, и сотвори́ ему́ (ей) ве́чную па́мять. |
|
Хор трижды поёт: «Вечная память» (трижды) часто подпевается всеми присутствующими.
Если на панихиде есть коливо, то диакон (или священник) после панихиды читает молитву Отче наш над ним и благословляет его, а также другие (съедобные) приношения.
Краткая панихида носит название — заупокойная лития, её чинопоследование изложено в некоторых требниках.
Панихиды, совершаемые во Вселенские родительские субботы, именуются Вселенскими.
В Православных церквях родительские субботы — дни особого поминовения усопших, среди них особо выделяются Вселенские — Мясопустная и Троицкая, когда совершается общецерковное поминовение всех крещёных христиан[8]. Иногда указывают, что остальные родительские субботы Вселенскими не являются[8], однако 2-я, 3-я и 4-я субботы Великого поста также являются днями, когда поминают всех «в надежде воскресения и жизни вечной» усопших[9].
Дни особого поминовения усопших
Богослужебный календарь Русской православной церкви содержит дни особого поминовения усопших[8].
| Название дня[8] | Дата в 2015 году[8] | Комментарий |
|---|---|---|
| Суббота мясопустная (Вселенская родительская суббота) | 1 (14) февраля | за неделю до Великого поста, суббота перед Неделей о Страшном Суде[10]. |
| Суббота 2-й седмицы Великого поста | 22 февраля (7 марта) | |
| Суббота 3-й седмицы Великого поста | 1 (14) марта | |
| Суббота 4-й седмицы Великого поста | 8 (21) марта | |
| Радоница | 8 (21) апреля | 9-й день после Пасхи, вторник Фоминой седмицы[10] |
| Поминовение усопших воинов | 26 апреля (9 мая) | фиксированная дата[8] |
| Суббота Троицкая | 17 (30) мая | накануне дня Святой Троицы[10] |
| Суббота Димитриевская | 25 октября (7 ноября) | суббота перед 26 октября (8 ноября) — днём памяти великомученика Димитрия Солунского[10] |
Кроме того, 13-я глава Типикона предусматривает возможность дополнительного церковного поминовения усопших в суточном круге богослужения в обычные субботы и в субботы малых постов при отсутствии в эти субботы больших праздников.
В России приняты также несколько дней поминовения усопших, о которых не упоминается в богослужебном уставе:
- День Усекновения главы Иоанна Предтечи 29 августа (11 сентября) распоряжением императрицы Екатерины II в 1769 году объявлен днём поминовения православных воинов,
- Покровская суббота.
См. также
Напишите отзыв о статье "Панихида"
Примечания
- ↑ Петр Могила в своём Требнике перевёл это слово как «предстояние»
- ↑ Начальные молитвы не читаются если панихида служится сразу после какой-либо службы, она начинается с «Приидите поклонимся...». На Светлой седмице — пасхальное начало.
- ↑ 118 псалом поется не всегда, в отдельных Требниках он не указан, а в отдельных допускается панихида без этого псалма
- ↑ обычно поются на более „жалобный“ мотив осмаго стихирного гласа
- ↑ если на панихиде поминают женщину
- ↑ если на панихиде поминают нескольких умерших людей
- ↑ [azbyka.ru/bogosluzhenie/chasoslov_prilozhenie/pril02.shtml ТРОПАРИ И КОНДАКИ ДНЕЙ СЕДМИЦЫ]
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Киктенко Е. [foma.ru/roditelskie-subbotyi.html Родительские субботы] // Фома : журнал.
- ↑ [www.patriarchia.ru/db/text/98194.html Вселенские родительские субботы] // Русская Православная Церковь, официальный сайт, 13 марта 2009 г.
- ↑ 1 2 3 4 [foma.ru/dni-pominoveniya-usopshih.html Дни поминовения усопших. Инфографика] // Фома : журнал.
Ссылки
- [www.pravoslavie.ru/put/060530115056 О молитвословиях И молебных пениях на разные случаи. Поминовение успоших]
- [www.liturgy.ru/trebi_zaupokoy Заупокойные Богослужения]
- [azbyka.ru/bogosluzhenie/trebnik/treb16.shtml Требник. Последование панихиды.]
- [commons.wikimedia.org/w/index.php?title=File%3APm_t1_2.pdf&page=344 Требник Петра Могилы том I часть 2. 1646 год стр. ωми]
Отрывок, характеризующий Панихида
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.
Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.
