Трисвято́е, или Трисвята́я песнь — молитва «Святы́й Бо́же, Святы́й Крепкий, Святы́й Безсмертный, помилуй нас» (прочитывается трижды), входящая в состав обычного начала церковных служб. Эта молитва представляет собой соединение песни (славословия) серафимов в видении пророка Исаии: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!» (Ис. 6:3), наименований Лиц Пресвятой Троицы: «Боже, Крепкий и Безсмертный», взятых из Священного Писания, и прибавления слов прошения «помилуй нас».
Текст молитвы
Святы́й Бо́же, Святы́й кре́пкий, Святы́й безсме́ртный, помилуй насъ (трижды)
Ἅγιος ὁ Θεός, Ἅγιος Ισχυρός, Ἅγιος Αθάνατος, ἐλέησον ἡμᾶς (τρίς)
Транслитерация на русский
А́гиос о Фэо́с, А́гиос исхиро́с, А́гиос афа́натос, эле́исон има́с.
Текст молитвы на разных языках см. также в Викитеке.
История возникновения молитвы согласно византийской, халкидонской церковной традиции
Трисвятое — молитва древнего происхождения, относящаяся ко временам древне-христианской церкви, на что указывает Иоанн Златоуст. В Православной церкви молитва начинает употребляться со времени служения архиепископа Константинопольского святого Прокла (434—447).
История введения в богослужение Трисвятого известна нам по преданию, рассказываемому в приводимых Зонарою (XII в.) посланиях патриарха Константинопольского Акакия (471—479) и других современных ему епископов к Халкидонскому пресвитеру Петру Кнафею (хотевшему внести в эту молитву прибавку «распныйся за ны» — «распявшийся за нас»).
За 20 дней до Пасхи около 3 часов дня во время сильного землетрясения бывшего в Константинополе в 438—439 гг., когда народ на улицах с крестными ходами и общественными богослужениями возносил покаянные молебствия о спасении, какой-то мальчик, присутствовавший в толпе, был неожиданно поднят на небо и услышал пение ангелов: греч. «Ἅγιος ὁ Θεός, Ἅγιος ἰσχυρός, Ἅγιος ἀθάνατος!». Когда мальчик спустился на землю и рассказал о чуде, тотчас все вместе с патриархом начали петь Трисвятое, прибавив к нему «ἐλέησον ἡμᾶς», что значит «помилуй нас», после чего землетрясение тут же прекратилось.
В знак чудесного избавления императрица Пульхерия и её брат император Феодосий Младший императорским указом ввели употребление Трисвятого при богослужении, и это постановление торжественно закрепил Халкидонский собор 451 года.
Так говорит предание. Согласно другим источникам, происхождение Трисвятого относится к более раннему времени, в V же веке оно стало более известным и введено в богослужение. Так, например, монах Иов объяснял, что текст Трисвятого составлен из «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф!» (Ис. 6:3) и стиха Псалма: «к Богу крепкому, живому» (Пс. 41:3), где слово «живой» (ζών) заменяется более звучным словом «бессмертный» (ἀθάνατος). Николай Кавасила («Изложение Литургии», 20) принимает это объяснение Иова. Как бы то ни было, во всяком случае исторически достоверно, что на первом заседании IV Вселенского Собора, после низвержения Диоскора, собравшимися отцами пропето было Трисвятое, и с тех пор, следовательно, с половины V века, эта песнь свято хранится в Православной церкви. Священное происхождение Трисвятого признают и отцы Трулльского Собора в особом 81 правиле.
После Халкидонского Собора, когда монофизитство было торжественно осуждено, Трисвятое подверглось искажению. Прибавлены были, именно, упомянутые слова: «распныйся за ны» (греч. ὁ σταυρωθεὶς δι’ἡμᾶς), с целью противодействия православному учению и утверждения монофизитского учения о втором Лице Святой Троицы. Это сделал Пётр Кнафей (иначе Фуллон) во второй половине V века. Кнафей — константинопольский монах, строгий последователь монофизитства. За это он был изгнан из Константинополя. Снискавши благоволение Зенона, зятя царя, он вместе с ним отправился в Антиохию и здесь вступил в общение с некоторыми из аполлинаристов и образовал сильную партию против антиохийского православного патриарха Мартирия (456—468), которого в конце концов заставил уйти с кафедры, и, при содействии своих приверженцев, сам занял его место. Став патриархом, Кнафей, в целях утверждения монофизитства в антиохийской церкви, приказал прибавить к Трисвятому упомянутые слова и с этой прибавкой его петь. В православной редакции Трисвятое относится ко всем трем Лицам Святой Троицы, а Кнафей этой прибавкой хотел отнести его только ко второму Лицу Святой Троицы, к Богу-Сыну; хотел, именно, подкрепить монофизитское учение, согласно которому во Христе было только одно естество, Божеское, с которым, каким-то образом, слилось естество человеческое, так что Божество в Иисусе Христе и страдало и совершало все прочие человеческие деяния; тело же во Христе было каким-то призрачным явлением. Прибавкой к Трисвятому слов «распныйся за ны» и выражается, именно, монофизитская мысль, что во Христе распято было и пострадало Божество, а не человечество. Этим учением не только искажался догмат IV Вселенского Собора, но восстановлялись ереси II и III веков (патрипассианская, ноитианская и савеллианская), и следовательно, ниспровергалось все православное учение о Лицах Святой Троицы. Учение Кнафея уже в 471 году осуждено было на одном из антиохийских соборов, сам же Кнафей извержен и изгнан; осуждение это подтверждено было затем и на одном из римских соборов в 485 году. Этим своим (81) правилом отцы Трулльского собора подтвердили все, что до них установлено было относительно песни Трисвятое; осудили, как противное благочестию, упомянутую прибавку, провозгласили еретиком Петра Кнафея, придумавшего прибавку и, по примеру прежних православных соборов, предали анафеме (греч. ἀναθεματίζομεν) всех, которые дерзнули бы принимать названную прибавку и читать с нею Трисвятое.
В Римско-католической Церкви Трисвятое также известно и входит в состав ряда молитвенных последований, в том числе Венчика к Милосердию Божию. Латинская форма звучит: «Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére nobis». Трисвятое входит в чин мессы мосарабского обряда.
История возникновения молитвы согласно древневосточной, нехалкидонской церковной традиции
Возникновение Трисвятой песни Древневосточными церквями возводится к молитве Иосифа Аримафейского, стоявшего под крестом распятого Иисуса Христа и молившегося словами, ставшими впоследствии Трисвятой песнью: «Святой Боже, Святой крепкий, Святой бессмертный, что распялся ради нас, помилуй нас». В отличие от церквей халкидонской традиции, Трисвятая песнь поется не Троице, а Иисусу Христу — одному из трех Лиц БогаК:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)[источник не указан 2895 дней]. Это делает Трисвятую песнь выразительным антиарианским и христологическим, антинесторианским исповеданием, где Христос признаётся Богом крепким и бессмертным, а не иносущной Богу тварью или человеком, в котором поселился Бог. В празндик Пятидесятницы Трисвятая песня поется Духу Святому, сошедшему на апостолов.
Апологеты нехалкидонского исповедания критикуют халкидонитов за их тринитарное толкование Трисвятой песни и "сказочную" историю о возникновении песни. Разделение трёх частей песни по Лицам Троицы, а именно — Отец Боже, Сын крепкий, Дух Святой бессмертный, представляет дело в абсурдном, близком к еретизму свете, будто бы Сын и Дух Святой не Бог, Отец и Дух Святой не крепкий, а Отец и Сын не бессмертный. Впрочем, нельзя забывать, что св. Апостолы, например, в своей проповеди нередко употребляли именование «Бог» именно по отношению к Богу Отцу, не всегда прямо употребляя его тут же по отношению к Богу Сыну (см., напр., 1-е Пет. 1:3, 1-е Кор.1:3); вместе с тем, разумеется, они почитали Христа Богом (напр., Ин. 20:28, Деян. 20:28).[1]
Богослужебное употребление в византийской церковной традиции
Трисвятое используется как составная часть обычного начала; в связке Трисвятое→Пресвятая Троице→Отче наш в различных местах богослужения; в конце великого славословия; на Литургии оглашенных перед чтением прокимна и Апостола.
В конце отпевания, после пения Вечной памяти, когда гроб ногами вперед выносится из храма, поется Трисвятое.
На Литургии
На Литургии Трисвятое совершается в следующем порядке. Если служба не архиерейская, то клирос поёт трижды Трисвятое полностью, затем «Слава, и ныне», допевает «Святы́й Безсме́ртный, поми́луй нас» и ещё раз поёт Трисвятое. Если служит архиерей, то порядок меняется:
- Сначала Трисвятое поют певчие.
- Затем его поют сослужащие архиерею и церковнослужители в алтаре. Архиерей, приняв от иподиакона дикирий, творит им крестное знамение над Евангелием. Приняв от второго иерея крест, архиерей с дикирием и крестом выходит на амвон.
- В это время Трисвятое поют речитативом певчие. Архиерей начинает благословлять на три стороны с молитвой «При́зри с небесе́, Бо́же, и виждь, и посети́ виногра́д сей, и утверди́ и, его́же насади́ десни́ца Твоя́».
- Когда архиерей осеняет молящихся (на запад), клирос поёт «Святы́й Бо́же», когда на юг — «Святы́й Кре́пкий», когда на север — «Святы́й Безсме́ртный, поми́луй нас».
- Архиерей уходит в алтарь, Трисвятое поют певчие.
- Далее Трисвятое поют в алтаре, когда архиерей, благословив дикирием горнее место, отдаёт его, принимает трикирий и осеняет им с горнего места на запад, на юг и на север сослужащих.
- Певчие поют «Сла́ва, и ны́не», «Святы́й Безсме́ртный, поми́луй нас» и ещё раз Трисвятое.
Таким образом, за архиерейской Литургией Трисвятое поётся семь с половиной раз.
В некоторые дни богослужебного года Трисвятое заменяется на другие песнопения.
В следующие дни, которые в прошлом традиционно отводились для крещения оглашенных, вместо Трисвятого поётся «Ели́цы во Христа́ крести́стеся, во Христа́ облеко́стеся, аллилу́ия» (см. Гал. 3:27):
В праздники, посвящённые Кресту Христову, вместо Трисвятого используется песнопение «Кресту́ Твоему́ покланя́емся, Влады́ко, и Свято́е Воскресе́ние Твое́ сла́вим»:
Богослужебное употребление в древневосточной церковной традиции
В богослужебной практике Древневосточных православных церквей, в частности Армянской апостольской церкви, сложилась традиция использования разных окончаний Трисвятой песни, в зависимости от празднуемого на Литургии события к «Святой Боже, Святой крепкий, Святой бессмертный» делается прибавление, указывающее на то или иное библейское событие.
Так в воскресную Литургию и на Пасху прибавляется: «… что воскрес из мертвых, помилуй нас».
В невоскресную Литургию и в праздники святого Креста: «… что распялся ради нас, …».
В Благовещенье или Богоявление (Рождество и Крещение Господне): «… что явился ради нас, …».
В Вознесение Христово: «… что вознесся во славе к Отцу, …».
В Пятидесятницу (Сошествие Духа Святого): «… что пришел и почил на апостолах, …».
И другие…
Напишите отзыв о статье "Трисвятое"
Примечания
Литература
- Полный православный Богословский энциклопедический словарь. Изд. П. П. Сойкина. 1900, Стлб. 2175
- Скабалланович М. Н. Толковый Типикон. Объяснительное изложение Типикона с историческим введением. Киев, 1913, с. 22-23.
- Иеромонах Михаил (Арранц). Евхаристия Востока и Запада. Москва, 1999, с. 41.
Ссылки
- Епископ Никодим (Милаш). [pagez.ru/olb/223.php?id=358 Толкование на правила святаго шестаго Вселенскаго Собора, Трулльскаго.] Правило 81.
 Православные молитвы |
|---|
| | Начальные молитвы | | |
|---|
| | Молитвы утренние | |
|---|
| | Молитвы на сон грядущим | |
|---|
| | Молитвы ко святому Причащению |
Начальные молитвы · Псалом 22 · Псалом 23 · Псалом 115 · Аллилуия · Беззакония моя презри · Псалом 50 · Канон ко святому причащению · Достойно есть · Трисвятое по Отче наш · Помилуй нас, Господи · Господи, помилуй 40 раз · Хотя ясти, человече · Владыко Господи Иисусе Христе · Господи Боже мой, вем · Едине чистый и нетленный Господи · Яко на Страшнем Твоем и нелицеприемнем предстояй Судилищи · Владыко Господи Иисусе Христе Боже наш · Вем, Господи · От скверных устен · Боже, ослаби · Несмь доволен, Владыко Господи · Молитва 10-я, святого Иоанна Златоустого · Пред дверьми храма Твоего предстою · Верую, Господи, и исповедую · Се приступаю · Вечери Твоея тайныя днесь · Боготворящую Кровь ужаснися · Усладил мя еси любовию · Владыко Человеколюбче, Господи
|
|---|
| | Благодарственные молитвы по Святом Причащении | |
|---|
| | Свод регулярных молитв в храме | |
|---|
| | Молитвы в разных случаях | |
|---|
| | Виды молитв | </div> |
|---|
<tr style="height:2px"><td colspan="2"></td></tr><tr><td class="navbox-abovebelow" colspan="3" style="background:#FFFF66;"></td></tr></table></td></tr></table>
Отрывок, характеризующий ТрисвятоеВвалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
|
