Армяно-азербайджанская война (1918—1920)

Армяно-Азербайджанская война (1918 — 1920)
Наступательные действия турецких и английских войск в Закавказье, 1918
Дата	1918—1920
Место	Азербайджан и Армения.
Причина	Территориальные споры Армении с Азербайджаном в районах со смешанным населением: Нахичевань, Зангезур, Карабах.
Итог	Территория обеих сторон занята Советскими войсками.
Изменения	Ликвидация Аракской республики.
Противники
Первая Республика Армения Республика Горная Армения Армянский Национальный Совет Карабаха (до 22 августа 1919, с 23 марта 1920) Азербайджанская Демократическая Республика (до 27 апреля 1920) Аракская Республика (до января 1919) Мусульманские повстанцы После 12 мая 1920 года: Азербайджанская ССР
Командующие
Андраник Озанян Драстамат Канаян Самед-бек Мехмандаров Хосров-бек Султанов Габиб-бек Салимов Самед-бек Джамалинский Джафаркули Хан Нахичеванский
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Армяно-азербайджанская война — военный конфликт между Азербайджанской Демократической Республикой и Республикой Армении в 1918—1920 годах, этнический конфликт между армянами и азербайджанцами. Фактически включал в себя две армяно-азербайджанских войны, произошедших в течение короткого периода независимости обоих государств в 1918 и 1920 году. На территории региона присутствовали Османская и Британская империи: силы первой покинули регион после Мудросского перемирия, но британское влияние, в частности так называемых сил Денстерфорс, сохранялось до 1920-х. Гражданское население Казахско-Шамшадинском района, Зангезура, Нахичевани и Карабаха также было затронуто конфликтом. Война отличалась высокими потерями среди гражданского населения, основными причинами чему послужили партизанские и полупартизанские действия в ходе национально-государственного строительства вновь созданных государств. Спустя почти столетие конфликт всё ещё далёк от разрешения.

Предыстория

Первые столкновения между армянами и азербайджанцами произошли в Баку в феврале 1905 года. Вскоре этнический конфликт перекинулся на другие части Кавказа, и 5 августа 1905 года в Шуше произошли массовые беспорядки с участием армян и азербайджанцев. После Октябрьской революции 1917 года в регионе воцарилось безвластие, и этнический конфликт вылился в открытую войну.

Нахчыван

Основная статья: Аракская Республика, Мусульманские восстания в Карсе и Шарур-Нахчыване

В декабре 1918 Джафаркули Хан Нахичеванский провозгласил пантуранистскую Аракскую Республику, претендовавшую на Нахчыванский, Сурмалинский, Шарур-Даралагезкий уезды и на юго-западную часть Эриванского и Эчмиадзинского уездов, захваченных Османской империей в июне 1918. Местные отряды были достаточно хорошо вооружены и организованы, чтобы отразить или, хотя бы, ослабить возможное армянское наступление. Возможное кровопролитие было предотвращено установлением британского генерал-губернаторства 26 января 1919.

Британцы не признали Аракскую Республику, считая ее османской затеей. Республика просуществовала лишь 4 месяца, и в основном лишь на бумаге.

Британское генерал-губернаторство, охватывавшее Нахчыванский, Шарурский уезды и до 30% Эриванского уезда вплоть до реки Ведичай, возглавлял британский офицер F. E. Laughton. Были восстановлены железнодорожный и телеграфные линии из Персии на Кавказ. 6 апреля 1919 было принято решение передать территорию генерал-губернаторства Армении. Управление генерал-губернатора завершилось в начале мая и к тому времени была установлена армянская администрация. К 5 июня последние британские отряды покинули Нахчыван.

Ахмед Гаджи Али оглы в своем докладе 15 июня Председателю Тифлисского комитета Эриванского землячества сообщал, что возник конфликт между прибывшим 1 июня главарем армянских банд Ашотом Мелик Мосесяном и местными жителями. По словам Ахмеда Гаджи Али оглы проходил редкий день, чтобы 5-10 мусульман не были жертвами разбоев Мосесяна и местных армян, а разгром и разорение населенных пунктов и уничтожение мусульманского имущества и поджоги стали обычным явлением.

Относительное спокойствие сохранялось до начала июля, когда начались восстания татар (азербайджанцев) по всему юго-востоку Эриванской губернии. К концу июля татары, поддерживаемый правительством Азербайджана, владели железной дорогой от Джульфы до Шахтатхты. Армянская администрация была выбита из Аразской долины между Ордубадом и Давалу. Армяне потеряли большую часть Нахчыванского уезда, за исключением восточного предгорья, куда и отступил армянский гарнизон Нахчывана. Шарур-Нахчыван был взят мусульманскими повстанцами с азербайджанскими и турецкими флагами под командованием Самед бека Джамалинского. Большинство армян, остававшихся здесь еще в июне 1919, покинуло этот регион.

18 декабря 1919 было сломлено сопротивление армян Гогтана, восточной части Нахчывана с центром в Акулисе. Оставшиеся выжившие бежали в Зангезур.

Вторая Армяно-азербайджанская война

Дата	Событие
1920.03	Начало армяно-азербайджанских столкновений в Карабахе, Нахичевани и Ордубаде.
<center>1920 — 22 марта	Армянское восстание в Нагорном Карабахе. Бои развернулись в городе Шуша, посёлках Ханкенди, Тертере, Аскеран, затем перекинулись в Занзегурский, Нахичеванский и Гянджинский уезды.
<center>1920 — 27-28 апреля	Большевики взяли власть в Баку. Образование Азербайджанской ССР.
<center>1920.28 июля	Нахичевань взята 1-м Кавказским полком 11-й армии. Провозглашение Нахичеванской ССР.
<center>1920 29 июля	Нахичеванский ревком предложил Армении начать мирные переговоры.
<center> 1920 30 июля	Военный министр Армении потребовал обеспечить безусловную покорность Нахичевани армянскому правительству.
<center> 1920	В начале августа армянские части развернули наступление на Нахичевань из р-на города Ордубад, но были отброшены советскими частями. Одновременно 1-й Кавказский полк разбил армянских дашнаков в районе Шахтахты.
<center>1920 8 августа	Подписание мирного договора между Арменией и РСФСР в Ереване завершило боевые действия в Нахичеванской области. Армения признавала Карабах за Азербайджаном и временную независимость Нахчывана (под общей протекцией Азербайджана, Турции и РСФСР). Письмо председателя Нахичеванского ревкома М. Баташева председателю СНК Азербайджанской ССР Н. Нариманову, о том что население признает Нахичевань неотъемлемой частью Азербайджанской ССР.

В Зангезурском уезде азербайджанская администрация так и не была установлена, и власть сохранялась в руках Армянского национального совета, признававшего власть Республики Армении, с которым в своё время приходилось считаться и британским военным властям. Как докладывал своему командованию в апреле 1919 года английский полковник Таунсед, «Герусы управляются Шахмазяном и Армянским национальным советом, который организовал войска и провозгласил Эриванское правительство»

На попытки британской военной миссии заставить Зангезур признать власть Азербайджана председатель армянского областного совета отвечал: «За весь период турко-азербайджанской авантюры Зангезур был самостоятельным. Союзное командование нашло это положение существующим. Всякое посягательство на нашу самостоятельность с чьей бы то ни было стороны есть нарушение статус-кво»

Карабах во время Армяно-азербайджанской войны

Первые месяцы Армяно-азербайджанского конфликта в Закавказье в Карабахе, армянонаселенные части которого управлялись Народным Правительством Карабаха, было спокойно. Однако в конце сентября 1918 столица Карабаха Шуша была подчинена османо-азербайджанской армией, в то время как большая часть армянонаселенных сел продолжала не подчиняться азербайджанскому правительству.

Карабах после Первой Мировой Войны

После ухода османских войск по Мудросскому перемирию в ноябре 1918, Карабах оказался в состоянии хрупкой диархии.

Обстановка была далека от нормальной. В районе оставались азербайджанские и частично турецкие войска; грабежи, разбои и армяно-мусульманские столкновения продолжались. Ситуацию осложняло огромное количество беженцев, которых, по оценке генерала Томсона, скопилось во всём Карабахе до 40 тысяч — 30 тыс. армян и 10 тыс. мусульман.

Британское командование, во главе сгенерал-лейтенантом Томсоном, прибывшим в Баку 17 ноября 1918, в середине января 1919 признало Карабах и Зангезур под юрисдикцией Азербайджана вплоть до решения Парижской мирной конференции. Проазербайджанские действия британцев шокировали армян, считавших себя «маленьким союзником» Великобритании, тем более, что генерал-губернатором Шушинского, Джеванширского, Джебраильского и Зангезурского уездов был назначен Хосров-бек Султанов, известный своими антиармянскими взглядами. Армянский национальный совет Карабаха отказался с ним сотрудничать. Со своей стороны, правительство Республики Армении назначило генерал-губернатором Карабаха и Зангезура капитана Арсена Шахмазяна, не признанного британскими военными властями, которые требовали его отзыва.

В результате летом 1919 между азербайджанскими частями и армянами Карабаха с новой силой вспыхнули боевые действия. Боевые действия закончились победой Азербайджана и 22 августа 1919 7-ая Ассамблея Карабаха признала Карабах под юрисдикцией Азербайджана. Согласно договору, Карабах оставался в составе Азербайджана на правах территориальной автономии с предоставлением армянам культурной автономии. Арти Арсланян так описывает эти события:

Судьба Шуши показала превосходство азербайджанских сил оставшимся районам Нагорного Карабаха. Они были разочарованы неспособностью Армянского правительства предоставить эффективную помощь Карабаху или противодействовать британской политике. Карабахские армяне оказались перед выбором между продолженным сопротивлением — что, конечно же, привело бы к большим поражениям и потерям — или признанием азербайджанской власти. Нагорный Карабах выбрал последний курс из-за отсуствия помощи извне. После долгих и мучительных переговоров, армяне Карабаха приняли Азербайджанскую юрисдикцию по договору, подписанному 22 августа 1919.

Оригинальный текст (англ.)  

The fate of Shushi demonstrated the superiority of Azerbaijani forces to the remaining districts of Mountainous Karabagh. They were disillusioned by the inability of the Armenian government to render effective help to Karabagh or reverse the British policy. The Karabagh Armenians were faced with a choice between continued resistance—which would surely result in more defeats and deaths—or acquiescence in Azerbaijani authority. Mountainous Karabagh chose the second course in the absence of assistance from outside. Following lengthy and tortuous negotiations, the Armenians of Karabagh accepted Azerbaijani jurisdiction by an agreement signed on 22 August 1919.

Другие действия, предложенные британским командованием, были выселение армян из Карабаха, возможно временно, и передача Нахичеванского уезда Азербайджану, а также выселение армян из последнего. Так Уильям Монтгомери Томсон говорил:

Переселение будет необходимым, но не в больших масштабах. Например, армянский эксклав в Карабахе не может оставаться, как и враждебные мусульмане, засевшие вокруг Юго-Запада Эривана в настоящее время. Когда худшие вопросы будут улажены, народы поселятся вместе как раньше, или мигрируют добровольно в страну, управляемую своими соотечественниками.

Оригинальный текст (англ.)  

Transplanting will be necessary but not on a large scale. For example the Armenian enclave in Karabagh can not remain, nor can the hostile Mussulman sit around the S.W. of Erivan as at present. When the worst cases have been dealt with the races will settle down quietly together as in the past or will migrate voluntary to the country ruled by their compatriots.

А генерал-бригадир Уильям Бич, глава британской военной разведи на Кавказе, утверждал следующее:

Юго-восточный угол Эриванской губернии имеет высокий процент татар, поэтому предлагается, что Нахичеванский уезд должен перейти Азербайджану: Армяне, из уступленного уезда (и также из Шушинского и Герусского уездов) будут переселены в Карсскую область и заменены мусульманами из Карсской, Эриванской (и возможно Батумской) провинций. Никакой поддержки не нужно давать притязаниям Армении на Елизаветпольскую губернию и на Ахалкалаки: она должна быть удовлетворена получением Борчалы и территорией, которую она по-видимому получит, в Малой Азии.

Оригинальный текст (англ.)  

The South-Eastern corner of the Erivan province contains a high percentage of Tartars and it is proposed therefore that the district of Nakichevan should go to Azerbaijan: Armenians from the district thus ceded (and also those from the Shusha and Gerusi districts) being transplanted- into Kars province and being replaced by Moslems from Kars, Erivan (and possibly Batoum) provinces.

No support need be given to Armenia's claims in the province of Elisavethpol nor to her claim for Akhalkalaki: she should be amply satisfied by receiving BORCHALA and by the territory which her nation will presumably receive in Asia Minor."

В начале 1920 на Парижской мирной конференции Карабах был признан за Азербайджаном, что, возможно, было вследствие докладов таких союзных следователей на Кавказе как американский полковник Хаскелл. Последний предлагал подтверждения Карабаха и Зангезура за Азербайджаном, а Нахчыван выделить в нейтральную территорию под управлением британского или американского генерал-губернатора. Потенциальным претендентом на этот пост был американский полковник Эдмунд Д. Дейли. Обстановка была далека от нормальной. В районе оставались азербайджанские и частично турецкие войска; грабежи, разбои и армяно-мусульманские столкновения продолжались. Ситуацию осложняло огромное количество беженцев, которых, по оценке генерала Томсона, скопилось во всём Карабахе до 40 тысяч — 30 тыс. армян и 10 тыс. мусульман.

Восстание армян Карабаха

Предыстория

Относительный мир, достигнутый 22 августа 1919, оказался под угрозой после вторжения азербайджанских войск в Зангезур в ноябре 1919. В конце января 1920 в Карабахе начались межнациональные столкновения, и на следующий месяц Хосров-бек Султанов ввел в Карабах дополнительные войска. 18 февраля 1920 генерал-губернатор Султанов потербовал у Армянского Национального Совета Карабаха (бывшее Народное Правительство Карабаха) признания безоговорочного суверенитета Азербайджана над Нагорным Карабахом и предложил новой Карабахской Ассамблее подготовить соответственную резолюцию. Восьмая Ассамблея Карабахских армян начала свою работу 28 февраля, однако делегаты не пришли к единому мнению. Меньшая часть делегатов (в основном из Шуши и Дизака) собралась в Шуше, согласно требованиям Султанова. Большинство же делегатов (в основном из Варанды, Хачена, Гюлистана и Джараберта) собрались в селе Шушикенд в нескольких милях от Шуши. Делегация в Шуше лишь подготовила резолюцию, провозглашающую тесные экономические связи между Азербайджаном и Карабахом, но воздержалась от провозглашения полного объединения с Азербайджаном, в то время как радикальное большинство в Шушикенде, провозгласившее себя Восьмой Ассамблеей Карабахских армян, в своей резолюции 4 марта отклонило всякое объединение с Азербайджаном. Шушикендская резолюция еще больше обострила ситуацию в Карабахе, и для поддержания порядка в Карабах были введены новые азербайджанские силы.

Начало военных действий

Восстание армян Карабаха началось 23 марта 1920. Армянская милиция одновременно напала на Шушу, Ханкенди, Аскеран и Тертер, однако только в Аскеране добилась успеха. Несмотря на временный успех армян в Аскеране, уже 3-4 апреля азербайджанские войска в результате контратаки вернули город. Восстание в Карабахе скоро переросло в полномасштабную войну между Азербайджаном и Арменией в Казахе и Нахчыване. Гарегин Нжде оказался запертым в Зангезуре, в попытке отвоевать Акулис (21-25 марта) и отразить азербайджанское наступление из Джебраила (25-30 марта). 13 апреля Генерал Дро установил армянский контроль над Дизаком и сельской Варандой. 22 апреля IX Ассамблея Карабахский армян объявила об объединении с Арменией, контролируя лишь часть армянонаселенных сел, например, Агдере, в то время как азербайджанская сторона контролировала Шушу, Ханкенди, Аскеран, Тертер и оставшиеся населенные пункты. Между тем 27 апреля произошла советизация Азербайджана.

Советизация Карабаха

30 апреля Заместитель комиссара по иностранным делам Азербайджанской Советской Социалистической Республики М. Д. Гусейнов направил ноту министру иностранных дел Армянской Республики, где потребовал очистить от армянских войск Карабах и Зангезур, отойти к своим границам и прекратить межнациональную рознь, в противном случае же пригрозил объявлением войны. Между тем М. Д. Гусейновым и Чингизом Ильдырымом был дан приказ азербайджанским войсковым частям в Карабахе и Зангезуре прекратить наступление. 1 мая Карабах, согласно газете «Коммунист», признал советскую власть. 12 мая в Карабах вошли советские войска. Большая часть местной армянской милиции, под влиянием большевистской пропаганды, перешла на сторону Красной армии, а армянские офицеры и инструкторы, не согласные подчиниться большевикам, были расстреляны или арестованы. Генерал Дро подчинился требованиям советской стороны и последние армянские части покидают Карабах 25-26 мая.

Этнические чистки

Устраивающее все стороны разделение границ вновь образованных Армении, Грузии и Азербайджана было невозможно, и националисты всех сторон стремились увеличить территорию своей страны за счёт соседней. Завершение боевых действий против войск Бакинской коммуны позволило правительству Азербайджанской республики приступить к решению другой задачи — утверждения своей власти в Карабахе и Зангезуре, которые она объявила частью АДР, и где армяне категорически отказывались подчиняться её властям. Этнические чистки осуществлялись всеми сторонами. После вывода турецких войск с середины 1918 года армянские отряды Андраника сыграли заметную роль в разрушении мусульманских селений во время военных действии в Зангезуре.

Британское командование, имевшее свои политические и коммерческие цели, не позволило распространить боевые действия на Карабах. Андраник привел с собой около 30 тысяч христиан-беженцев из восточной Анатолии, в основном из Муша и Битлиса, которые сумели избежать турецких нападений и уйти на Кавказ. Часть беженцев осталась в Зангезуре, но Рубен Тер-Минасян, член армянского национального движения, который занимался защитой беженцев, распорядился перевести их в Эривань и Даралгез, где они заменили изгнанных мусульман с целью сделать этнически однородными ключевые регионы армянского государства.

В Азербайджане земли, населенные армянами, опустели. В Шемахинском и Нухинском уездах было разрушено 44 селения с 37000 жителей. То же самое происходило в городах: Шемахе, Нухе, Агдаме, Гяндже, армянское население уцелело только в местах, куда не проникли мусаватисты. В Армении дашнаками проводилась аналогичная политика, в первую очередь против азербайджанцев из Новобаязетского, Эриванского, Эчмиадзинского и Шаруро-Даралагезского уездов.

Масштабы изменения этнического состава видны на примере Зангезура: В 1897 году из 137,9 тыс. населения здесь жило 63,6 тыс. армян (46,2 %), 71,2 тыс. азербайджанцев (51,7 %), 1,8 тыс. курдов (1,3 %). По данным сельскохозяйственной переписи 1922 года, всё население Зангезура насчитывало 63,5 тыс. человек, в том числе 56,9 тыс. армян (89,5 %), азербайджанцев 6,5 тыс. (10,2 %), русских 0,2 тыс. (0,3 %).^{[неавторитетный источник? 4029 дней]}

Последствия

В результате войны были уничтожены десятки армянских и азербайджанских сёл. В Шуше разрушено и сожжено около 1700 зданий. 30 сентября 1920 года, после того, как Армения не согласилась отказаться от границ по Севрскому договору, турецкие войска нанесли поражение Армении. Армения потеряла все земли западней реки Аракс, занятые ею после поражения Турции в Первой мировой войне в 1918-м году, а после установления Советской власти обрела современные границы. Вопрос о спорных территориях решался Комиссией Кавказского бюро, состоящей из представителей республик. Было решено включить населенный преимущественно армянами Нагорный Карабах в состав Азербайджанской ССР, а населённого в основном до конфликта азербайджанцами Зангезура — в состав Армянской ССР

См. также

• Битва за Баку
• Шушинская резня
• Армяно-грузинская война
• Армяно-турецкая война (1920)
• Мартовская резня азербайджанцев 1918 года
• Конфликт между Азербайджанской Демократической Республикой и армянами Карабаха (1918-1920)

Ссылки

• [www.hrono.ru/sobyt/1919arm.html Армяно-Азербайджанские вооруженные конфликты 1919—1920 гг.]

Отрывок, характеризующий Армяно-азербайджанская война (1918—1920)

Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.
В назначенный час обеда, однако, князь Андрей уже входил в собственный, небольшой дом Сперанского у Таврического сада. В паркетной столовой небольшого домика, отличавшегося необыкновенной чистотой (напоминающей монашескую чистоту) князь Андрей, несколько опоздавший, уже нашел в пять часов собравшееся всё общество этого petit comite, интимных знакомых Сперанского. Дам не было никого кроме маленькой дочери Сперанского (с длинным лицом, похожим на отца) и ее гувернантки. Гости были Жерве, Магницкий и Столыпин. Еще из передней князь Андрей услыхал громкие голоса и звонкий, отчетливый хохот – хохот, похожий на тот, каким смеются на сцене. Кто то голосом, похожим на голос Сперанского, отчетливо отбивал: ха… ха… ха… Князь Андрей никогда не слыхал смеха Сперанского, и этот звонкий, тонкий смех государственного человека странно поразил его.
Князь Андрей вошел в столовую. Всё общество стояло между двух окон у небольшого стола с закуской. Сперанский в сером фраке с звездой, очевидно в том еще белом жилете и высоком белом галстухе, в которых он был в знаменитом заседании государственного совета, с веселым лицом стоял у стола. Гости окружали его. Магницкий, обращаясь к Михайлу Михайловичу, рассказывал анекдот. Сперанский слушал, вперед смеясь тому, что скажет Магницкий. В то время как князь Андрей вошел в комнату, слова Магницкого опять заглушились смехом. Громко басил Столыпин, пережевывая кусок хлеба с сыром; тихим смехом шипел Жерве, и тонко, отчетливо смеялся Сперанский.
Сперанский, всё еще смеясь, подал князю Андрею свою белую, нежную руку.
– Очень рад вас видеть, князь, – сказал он. – Минутку… обратился он к Магницкому, прерывая его рассказ. – У нас нынче уговор: обед удовольствия, и ни слова про дела. – И он опять обратился к рассказчику, и опять засмеялся.
Князь Андрей с удивлением и грустью разочарования слушал его смех и смотрел на смеющегося Сперанского. Это был не Сперанский, а другой человек, казалось князю Андрею. Всё, что прежде таинственно и привлекательно представлялось князю Андрею в Сперанском, вдруг стало ему ясно и непривлекательно.
За столом разговор ни на мгновение не умолкал и состоял как будто бы из собрания смешных анекдотов. Еще Магницкий не успел докончить своего рассказа, как уж кто то другой заявил свою готовность рассказать что то, что было еще смешнее. Анекдоты большею частью касались ежели не самого служебного мира, то лиц служебных. Казалось, что в этом обществе так окончательно было решено ничтожество этих лиц, что единственное отношение к ним могло быть только добродушно комическое. Сперанский рассказал, как на совете сегодняшнего утра на вопрос у глухого сановника о его мнении, сановник этот отвечал, что он того же мнения. Жерве рассказал целое дело о ревизии, замечательное по бессмыслице всех действующих лиц. Столыпин заикаясь вмешался в разговор и с горячностью начал говорить о злоупотреблениях прежнего порядка вещей, угрожая придать разговору серьезный характер. Магницкий стал трунить над горячностью Столыпина, Жерве вставил шутку и разговор принял опять прежнее, веселое направление.
Очевидно, Сперанский после трудов любил отдохнуть и повеселиться в приятельском кружке, и все его гости, понимая его желание, старались веселить его и сами веселиться. Но веселье это казалось князю Андрею тяжелым и невеселым. Тонкий звук голоса Сперанского неприятно поражал его, и неумолкавший смех своей фальшивой нотой почему то оскорблял чувство князя Андрея. Князь Андрей не смеялся и боялся, что он будет тяжел для этого общества. Но никто не замечал его несоответственности общему настроению. Всем было, казалось, очень весело.
Он несколько раз желал вступить в разговор, но всякий раз его слово выбрасывалось вон, как пробка из воды; и он не мог шутить с ними вместе.
Ничего не было дурного или неуместного в том, что они говорили, всё было остроумно и могло бы быть смешно; но чего то, того самого, что составляет соль веселья, не только не было, но они и не знали, что оно бывает.
После обеда дочь Сперанского с своей гувернанткой встали. Сперанский приласкал дочь своей белой рукой, и поцеловал ее. И этот жест показался неестественным князю Андрею.
Мужчины, по английски, остались за столом и за портвейном. В середине начавшегося разговора об испанских делах Наполеона, одобряя которые, все были одного и того же мнения, князь Андрей стал противоречить им. Сперанский улыбнулся и, очевидно желая отклонить разговор от принятого направления, рассказал анекдот, не имеющий отношения к разговору. На несколько мгновений все замолкли.
Посидев за столом, Сперанский закупорил бутылку с вином и сказав: «нынче хорошее винцо в сапожках ходит», отдал слуге и встал. Все встали и также шумно разговаривая пошли в гостиную. Сперанскому подали два конверта, привезенные курьером. Он взял их и прошел в кабинет. Как только он вышел, общее веселье замолкло и гости рассудительно и тихо стали переговариваться друг с другом.
– Ну, теперь декламация! – сказал Сперанский, выходя из кабинета. – Удивительный талант! – обратился он к князю Андрею. Магницкий тотчас же стал в позу и начал говорить французские шутливые стихи, сочиненные им на некоторых известных лиц Петербурга, и несколько раз был прерываем аплодисментами. Князь Андрей, по окончании стихов, подошел к Сперанскому, прощаясь с ним.
– Куда вы так рано? – сказал Сперанский.
– Я обещал на вечер…
Они помолчали. Князь Андрей смотрел близко в эти зеркальные, непропускающие к себе глаза и ему стало смешно, как он мог ждать чего нибудь от Сперанского и от всей своей деятельности, связанной с ним, и как мог он приписывать важность тому, что делал Сперанский. Этот аккуратный, невеселый смех долго не переставал звучать в ушах князя Андрея после того, как он уехал от Сперанского.
Вернувшись домой, князь Андрей стал вспоминать свою петербургскую жизнь за эти четыре месяца, как будто что то новое. Он вспоминал свои хлопоты, искательства, историю своего проекта военного устава, который был принят к сведению и о котором старались умолчать единственно потому, что другая работа, очень дурная, была уже сделана и представлена государю; вспомнил о заседаниях комитета, членом которого был Берг; вспомнил, как в этих заседаниях старательно и продолжительно обсуживалось всё касающееся формы и процесса заседаний комитета, и как старательно и кратко обходилось всё что касалось сущности дела. Он вспомнил о своей законодательной работе, о том, как он озабоченно переводил на русский язык статьи римского и французского свода, и ему стало совестно за себя. Потом он живо представил себе Богучарово, свои занятия в деревне, свою поездку в Рязань, вспомнил мужиков, Дрона старосту, и приложив к ним права лиц, которые он распределял по параграфам, ему стало удивительно, как он мог так долго заниматься такой праздной работой.


На другой день князь Андрей поехал с визитами в некоторые дома, где он еще не был, и в том числе к Ростовым, с которыми он возобновил знакомство на последнем бале. Кроме законов учтивости, по которым ему нужно было быть у Ростовых, князю Андрею хотелось видеть дома эту особенную, оживленную девушку, которая оставила ему приятное воспоминание.
Наташа одна из первых встретила его. Она была в домашнем синем платье, в котором она показалась князю Андрею еще лучше, чем в бальном. Она и всё семейство Ростовых приняли князя Андрея, как старого друга, просто и радушно. Всё семейство, которое строго судил прежде князь Андрей, теперь показалось ему составленным из прекрасных, простых и добрых людей. Гостеприимство и добродушие старого графа, особенно мило поразительное в Петербурге, было таково, что князь Андрей не мог отказаться от обеда. «Да, это добрые, славные люди, думал Болконский, разумеется, не понимающие ни на волос того сокровища, которое они имеют в Наташе; но добрые люди, которые составляют наилучший фон для того, чтобы на нем отделялась эта особенно поэтическая, переполненная жизни, прелестная девушка!»
Князь Андрей чувствовал в Наташе присутствие совершенно чуждого для него, особенного мира, преисполненного каких то неизвестных ему радостей, того чуждого мира, который еще тогда, в отрадненской аллее и на окне, в лунную ночь, так дразнил его. Теперь этот мир уже более не дразнил его, не был чуждый мир; но он сам, вступив в него, находил в нем новое для себя наслаждение.
После обеда Наташа, по просьбе князя Андрея, пошла к клавикордам и стала петь. Князь Андрей стоял у окна, разговаривая с дамами, и слушал ее. В середине фразы князь Андрей замолчал и почувствовал неожиданно, что к его горлу подступают слезы, возможность которых он не знал за собой. Он посмотрел на поющую Наташу, и в душе его произошло что то новое и счастливое. Он был счастлив и ему вместе с тем было грустно. Ему решительно не об чем было плакать, но он готов был плакать. О чем? О прежней любви? О маленькой княгине? О своих разочарованиях?… О своих надеждах на будущее?… Да и нет. Главное, о чем ему хотелось плакать, была вдруг живо сознанная им страшная противуположность между чем то бесконечно великим и неопределимым, бывшим в нем, и чем то узким и телесным, чем он был сам и даже была она. Эта противуположность томила и радовала его во время ее пения.
Только что Наташа кончила петь, она подошла к нему и спросила его, как ему нравится ее голос? Она спросила это и смутилась уже после того, как она это сказала, поняв, что этого не надо было спрашивать. Он улыбнулся, глядя на нее, и сказал, что ему нравится ее пение так же, как и всё, что она делает.
Князь Андрей поздно вечером уехал от Ростовых. Он лег спать по привычке ложиться, но увидал скоро, что он не может спать. Он то, зажжа свечку, сидел в постели, то вставал, то опять ложился, нисколько не тяготясь бессонницей: так радостно и ново ему было на душе, как будто он из душной комнаты вышел на вольный свет Божий. Ему и в голову не приходило, чтобы он был влюблен в Ростову; он не думал о ней; он только воображал ее себе, и вследствие этого вся жизнь его представлялась ему в новом свете. «Из чего я бьюсь, из чего я хлопочу в этой узкой, замкнутой рамке, когда жизнь, вся жизнь со всеми ее радостями открыта мне?» говорил он себе. И он в первый раз после долгого времени стал делать счастливые планы на будущее. Он решил сам собою, что ему надо заняться воспитанием своего сына, найдя ему воспитателя и поручив ему; потом надо выйти в отставку и ехать за границу, видеть Англию, Швейцарию, Италию. «Мне надо пользоваться своей свободой, пока так много в себе чувствую силы и молодости, говорил он сам себе. Пьер был прав, говоря, что надо верить в возможность счастия, чтобы быть счастливым, и я теперь верю в него. Оставим мертвым хоронить мертвых, а пока жив, надо жить и быть счастливым», думал он.


В одно утро полковник Адольф Берг, которого Пьер знал, как знал всех в Москве и Петербурге, в чистеньком с иголочки мундире, с припомаженными наперед височками, как носил государь Александр Павлович, приехал к нему.
– Я сейчас был у графини, вашей супруги, и был так несчастлив, что моя просьба не могла быть исполнена; надеюсь, что у вас, граф, я буду счастливее, – сказал он, улыбаясь.
– Что вам угодно, полковник? Я к вашим услугам.
– Я теперь, граф, уж совершенно устроился на новой квартире, – сообщил Берг, очевидно зная, что это слышать не могло не быть приятно; – и потому желал сделать так, маленький вечерок для моих и моей супруги знакомых. (Он еще приятнее улыбнулся.) Я хотел просить графиню и вас сделать мне честь пожаловать к нам на чашку чая и… на ужин.
– Только графиня Елена Васильевна, сочтя для себя унизительным общество каких то Бергов, могла иметь жестокость отказаться от такого приглашения. – Берг так ясно объяснил, почему он желает собрать у себя небольшое и хорошее общество, и почему это ему будет приятно, и почему он для карт и для чего нибудь дурного жалеет деньги, но для хорошего общества готов и понести расходы, что Пьер не мог отказаться и обещался быть.
– Только не поздно, граф, ежели смею просить, так без 10 ти минут в восемь, смею просить. Партию составим, генерал наш будет. Он очень добр ко мне. Поужинаем, граф. Так сделайте одолжение.
Противно своей привычке опаздывать, Пьер в этот день вместо восьми без 10 ти минут, приехал к Бергам в восемь часов без четверти.
Берги, припася, что нужно было для вечера, уже готовы были к приему гостей.
В новом, чистом, светлом, убранном бюстиками и картинками и новой мебелью, кабинете сидел Берг с женою. Берг, в новеньком, застегнутом мундире сидел возле жены, объясняя ей, что всегда можно и должно иметь знакомства людей, которые выше себя, потому что тогда только есть приятность от знакомств. – «Переймешь что нибудь, можешь попросить о чем нибудь. Вот посмотри, как я жил с первых чинов (Берг жизнь свою считал не годами, а высочайшими наградами). Мои товарищи теперь еще ничто, а я на ваканции полкового командира, я имею счастье быть вашим мужем (он встал и поцеловал руку Веры, но по пути к ней отогнул угол заворотившегося ковра). И чем я приобрел всё это? Главное умением выбирать свои знакомства. Само собой разумеется, что надо быть добродетельным и аккуратным».
Берг улыбнулся с сознанием своего превосходства над слабой женщиной и замолчал, подумав, что всё таки эта милая жена его есть слабая женщина, которая не может постигнуть всего того, что составляет достоинство мужчины, – ein Mann zu sein [быть мужчиной]. Вера в то же время также улыбнулась с сознанием своего превосходства над добродетельным, хорошим мужем, но который всё таки ошибочно, как и все мужчины, по понятию Веры, понимал жизнь. Берг, судя по своей жене, считал всех женщин слабыми и глупыми. Вера, судя по одному своему мужу и распространяя это замечание, полагала, что все мужчины приписывают только себе разум, а вместе с тем ничего не понимают, горды и эгоисты.
Берг встал и, обняв свою жену осторожно, чтобы не измять кружевную пелеринку, за которую он дорого заплатил, поцеловал ее в середину губ.
– Одно только, чтобы у нас не было так скоро детей, – сказал он по бессознательной для себя филиации идей.
– Да, – отвечала Вера, – я совсем этого не желаю. Надо жить для общества.
– Точно такая была на княгине Юсуповой, – сказал Берг, с счастливой и доброй улыбкой, указывая на пелеринку.
В это время доложили о приезде графа Безухого. Оба супруга переглянулись самодовольной улыбкой, каждый себе приписывая честь этого посещения.
«Вот что значит уметь делать знакомства, подумал Берг, вот что значит уметь держать себя!»
– Только пожалуйста, когда я занимаю гостей, – сказала Вера, – ты не перебивай меня, потому что я знаю чем занять каждого, и в каком обществе что надо говорить.
Берг тоже улыбнулся.
– Нельзя же: иногда с мужчинами мужской разговор должен быть, – сказал он.
Пьер был принят в новенькой гостиной, в которой нигде сесть нельзя было, не нарушив симметрии, чистоты и порядка, и потому весьма понятно было и не странно, что Берг великодушно предлагал разрушить симметрию кресла, или дивана для дорогого гостя, и видимо находясь сам в этом отношении в болезненной нерешительности, предложил решение этого вопроса выбору гостя. Пьер расстроил симметрию, подвинув себе стул, и тотчас же Берг и Вера начали вечер, перебивая один другого и занимая гостя.
Вера, решив в своем уме, что Пьера надо занимать разговором о французском посольстве, тотчас же начала этот разговор. Берг, решив, что надобен и мужской разговор, перебил речь жены, затрогивая вопрос о войне с Австриею и невольно с общего разговора соскочил на личные соображения о тех предложениях, которые ему были деланы для участия в австрийском походе, и о тех причинах, почему он не принял их. Несмотря на то, что разговор был очень нескладный, и что Вера сердилась за вмешательство мужского элемента, оба супруга с удовольствием чувствовали, что, несмотря на то, что был только один гость, вечер был начат очень хорошо, и что вечер был, как две капли воды похож на всякий другой вечер с разговорами, чаем и зажженными свечами.
Вскоре приехал Борис, старый товарищ Берга. Он с некоторым оттенком превосходства и покровительства обращался с Бергом и Верой. За Борисом приехала дама с полковником, потом сам генерал, потом Ростовы, и вечер уже совершенно, несомненно стал похож на все вечера. Берг с Верой не могли удерживать радостной улыбки при виде этого движения по гостиной, при звуке этого бессвязного говора, шуршанья платьев и поклонов. Всё было, как и у всех, особенно похож был генерал, похваливший квартиру, потрепавший по плечу Берга, и с отеческим самоуправством распорядившийся постановкой бостонного стола. Генерал подсел к графу Илье Андреичу, как к самому знатному из гостей после себя. Старички с старичками, молодые с молодыми, хозяйка у чайного стола, на котором были точно такие же печенья в серебряной корзинке, какие были у Паниных на вечере, всё было совершенно так же, как у других.


Пьер, как один из почетнейших гостей, должен был сесть в бостон с Ильей Андреичем, генералом и полковником. Пьеру за бостонным столом пришлось сидеть против Наташи и странная перемена, происшедшая в ней со дня бала, поразила его. Наташа была молчалива, и не только не была так хороша, как она была на бале, но она была бы дурна, ежели бы она не имела такого кроткого и равнодушного ко всему вида.
«Что с ней?» подумал Пьер, взглянув на нее. Она сидела подле сестры у чайного стола и неохотно, не глядя на него, отвечала что то подсевшему к ней Борису. Отходив целую масть и забрав к удовольствию своего партнера пять взяток, Пьер, слышавший говор приветствий и звук чьих то шагов, вошедших в комнату во время сбора взяток, опять взглянул на нее.
«Что с ней сделалось?» еще удивленнее сказал он сам себе.
Князь Андрей с бережливо нежным выражением стоял перед нею и говорил ей что то. Она, подняв голову, разрумянившись и видимо стараясь удержать порывистое дыхание, смотрела на него. И яркий свет какого то внутреннего, прежде потушенного огня, опять горел в ней. Она вся преобразилась. Из дурной опять сделалась такою же, какою она была на бале.
Князь Андрей подошел к Пьеру и Пьер заметил новое, молодое выражение и в лице своего друга.
Пьер несколько раз пересаживался во время игры, то спиной, то лицом к Наташе, и во всё продолжение 6 ти роберов делал наблюдения над ней и своим другом.
«Что то очень важное происходит между ними», думал Пьер, и радостное и вместе горькое чувство заставляло его волноваться и забывать об игре.
После 6 ти роберов генерал встал, сказав, что эдак невозможно играть, и Пьер получил свободу. Наташа в одной стороне говорила с Соней и Борисом, Вера о чем то с тонкой улыбкой говорила с князем Андреем. Пьер подошел к своему другу и спросив не тайна ли то, что говорится, сел подле них. Вера, заметив внимание князя Андрея к Наташе, нашла, что на вечере, на настоящем вечере, необходимо нужно, чтобы были тонкие намеки на чувства, и улучив время, когда князь Андрей был один, начала с ним разговор о чувствах вообще и о своей сестре. Ей нужно было с таким умным (каким она считала князя Андрея) гостем приложить к делу свое дипломатическое искусство.
Когда Пьер подошел к ним, он заметил, что Вера находилась в самодовольном увлечении разговора, князь Андрей (что с ним редко бывало) казался смущен.
– Как вы полагаете? – с тонкой улыбкой говорила Вера. – Вы, князь, так проницательны и так понимаете сразу характер людей. Что вы думаете о Натали, может ли она быть постоянна в своих привязанностях, может ли она так, как другие женщины (Вера разумела себя), один раз полюбить человека и навсегда остаться ему верною? Это я считаю настоящею любовью. Как вы думаете, князь?
– Я слишком мало знаю вашу сестру, – отвечал князь Андрей с насмешливой улыбкой, под которой он хотел скрыть свое смущение, – чтобы решить такой тонкий вопрос; и потом я замечал, что чем менее нравится женщина, тем она бывает постояннее, – прибавил он и посмотрел на Пьера, подошедшего в это время к ним.
– Да это правда, князь; в наше время, – продолжала Вера (упоминая о нашем времени, как вообще любят упоминать ограниченные люди, полагающие, что они нашли и оценили особенности нашего времени и что свойства людей изменяются со временем), в наше время девушка имеет столько свободы, что le plaisir d'etre courtisee [удовольствие иметь поклонников] часто заглушает в ней истинное чувство. Et Nathalie, il faut l'avouer, y est tres sensible. [И Наталья, надо признаться, на это очень чувствительна.] Возвращение к Натали опять заставило неприятно поморщиться князя Андрея; он хотел встать, но Вера продолжала с еще более утонченной улыбкой.
– Я думаю, никто так не был courtisee [предметом ухаживанья], как она, – говорила Вера; – но никогда, до самого последнего времени никто серьезно ей не нравился. Вот вы знаете, граф, – обратилась она к Пьеру, – даже наш милый cousin Борис, который был, entre nous [между нами], очень и очень dans le pays du tendre… [в стране нежностей…]
Князь Андрей нахмурившись молчал.
– Вы ведь дружны с Борисом? – сказала ему Вера.
– Да, я его знаю…
– Он верно вам говорил про свою детскую любовь к Наташе?
– А была детская любовь? – вдруг неожиданно покраснев, спросил князь Андрей.
– Да. Vous savez entre cousin et cousine cette intimite mene quelquefois a l'amour: le cousinage est un dangereux voisinage, N'est ce pas? [Знаете, между двоюродным братом и сестрой эта близость приводит иногда к любви. Такое родство – опасное соседство. Не правда ли?]
– О, без сомнения, – сказал князь Андрей, и вдруг, неестественно оживившись, он стал шутить с Пьером о том, как он должен быть осторожным в своем обращении с своими 50 ти летними московскими кузинами, и в середине шутливого разговора встал и, взяв под руку Пьера, отвел его в сторону.
– Ну что? – сказал Пьер, с удивлением смотревший на странное оживление своего друга и заметивший взгляд, который он вставая бросил на Наташу.
– Мне надо, мне надо поговорить с тобой, – сказал князь Андрей. – Ты знаешь наши женские перчатки (он говорил о тех масонских перчатках, которые давались вновь избранному брату для вручения любимой женщине). – Я… Но нет, я после поговорю с тобой… – И с странным блеском в глазах и беспокойством в движениях князь Андрей подошел к Наташе и сел подле нее. Пьер видел, как князь Андрей что то спросил у нее, и она вспыхнув отвечала ему.
Но в это время Берг подошел к Пьеру, настоятельно упрашивая его принять участие в споре между генералом и полковником об испанских делах.
Берг был доволен и счастлив. Улыбка радости не сходила с его лица. Вечер был очень хорош и совершенно такой, как и другие вечера, которые он видел. Всё было похоже. И дамские, тонкие разговоры, и карты, и за картами генерал, возвышающий голос, и самовар, и печенье; но одного еще недоставало, того, что он всегда видел на вечерах, которым он желал подражать.
Недоставало громкого разговора между мужчинами и спора о чем нибудь важном и умном. Генерал начал этот разговор и к нему то Берг привлек Пьера.


На другой день князь Андрей поехал к Ростовым обедать, так как его звал граф Илья Андреич, и провел у них целый день.
Все в доме чувствовали для кого ездил князь Андрей, и он, не скрывая, целый день старался быть с Наташей. Не только в душе Наташи испуганной, но счастливой и восторженной, но во всем доме чувствовался страх перед чем то важным, имеющим совершиться. Графиня печальными и серьезно строгими глазами смотрела на князя Андрея, когда он говорил с Наташей, и робко и притворно начинала какой нибудь ничтожный разговор, как скоро он оглядывался на нее. Соня боялась уйти от Наташи и боялась быть помехой, когда она была с ними. Наташа бледнела от страха ожидания, когда она на минуты оставалась с ним с глазу на глаз. Князь Андрей поражал ее своей робостью. Она чувствовала, что ему нужно было сказать ей что то, но что он не мог на это решиться.
Когда вечером князь Андрей уехал, графиня подошла к Наташе и шопотом сказала:
– Ну что?
– Мама, ради Бога ничего не спрашивайте у меня теперь. Это нельзя говорить, – сказала Наташа.
Но несмотря на то, в этот вечер Наташа, то взволнованная, то испуганная, с останавливающимися глазами лежала долго в постели матери. То она рассказывала ей, как он хвалил ее, то как он говорил, что поедет за границу, то, что он спрашивал, где они будут жить это лето, то как он спрашивал ее про Бориса.
– Но такого, такого… со мной никогда не бывало! – говорила она. – Только мне страшно при нем, мне всегда страшно при нем, что это значит? Значит, что это настоящее, да? Мама, вы спите?
– Нет, душа моя, мне самой страшно, – отвечала мать. – Иди.
– Все равно я не буду спать. Что за глупости спать? Maмаша, мамаша, такого со мной никогда не бывало! – говорила она с удивлением и испугом перед тем чувством, которое она сознавала в себе. – И могли ли мы думать!…