Польско-украинская война

Польско-украинская война
Польские войска в Хырове
Дата	1 ноября 1918 — 17 июля 1919
Место	Галиция, Закарпатье, Буковина, Волынь
Итог	Победа Польши, раздел земель ЗУНР между Польшей, Румынией и Чехословакией
Противники
II Речь Посполитая Королевство Румыния Венгерская НР Западно-Украинская НР Украинская НР Гуцульская Республика Республика Команча
Командующие
Ю. Пилсудский Ю. Халлер В. Ивашкевич Э. Рыдз-Смиглы А. Греков М. Омельянович-Павленко С. Петлюра С. Клочурак
Силы сторон
190 000 4000 620 - 1000 70 000 - 75 000 35 000 1100 800 Всего около: 112.000
Потери
Общие потери: 10 000 Общие потери: 15 000

По́льско-украи́нская война́ (польск. Wojna polsko-ukraińska, укр. Польсько-українська війна) — вооружённый конфликт между Польской Республикой и Западно-Украинской Народной Республикой на территории Галиции, вылившийся в широкомасштабные боевые действия с 1 ноября 1918 года по 17 июля 1919 года. Война велась в условиях нестабильности, вызванных распадом Австро-Венгрии, распадом Российской империи и Гражданской войной в России.

Особенностью войны была её спонтанность. Вооружённые столкновения начались по всей территории Галиции, и только к середине ноября возник постоянный фронт. Также до середины ноября война велась не профессиональными армиями, а добровольческими формированиями украинцев и поляков. После долгих позиционных боёв (зима 1918 — 1919 годов) польская армия перешла в наступление, выбив украинские войска в треугольник смерти. Последней попыткой украинцев закрепиться в Галиции было Чортковское наступление, завершившееся провалом. В итоге Украинская Галицкая Армия покинула регион, перейдя в Украинскую Народную Республику.

Причины

Исторические предпосылки

См. также: Королевство Галиции и Лодомерии

Древнерусское Галицкое княжество было присоединено к Польскому королевству в XIV веке и затем вместе с Волынью вошло в состав Речи Посполитой в качестве польских коронных земель, тогда как Закарпатье входило в состав королевства Венгрии. С разделом Польши в 1772 году Галиция вошла в состав Австрии (затем Австро-Венгрии) как восточная часть Королевства Галиции и Лодомерии.

В 1775 году к нему в качестве Черновицкого округа отошла и Буковина, исторически румынская (молдавская) область, аннексированная Россией у Турции и затем уступленная ею Австрии. На протяжении всего XIX века в Галиции шла политическая и культурная борьба между русинами и поляками. Западную часть королевства Галиции и Лодомерии населяли поляки, а восточную — преимущественно русины; при этом на востоке было несколько этнически польских анклавов, самым крупным из которых был Львов с окрестностями. В городе Львове (Лемберге) к началу XX века численность поляков более чем втрое превышало численность украинцев; город считался одной из польских культурных столиц. Поляки преобладали в Восточной Галиции среди городского населения и элиты (особенно землевладельческой), что поддерживало их представление о Галиции как о целиком польской земле. Всего, по данным переписи 1910 года, в Восточной Галиции из 5 300 000 жителей польский язык указало родным 39,8 %, украинский — 58,9 %; впрочем, эту статистику подозревают в необъективности, так как проводившие перепись чиновники были в основном этническими поляками. Кроме того, в число польскоязычного населения входят также многие этнические евреи..

Как правило, австрийское руководство в управлении регионом опиралось на польскую часть населения. Это вызывало недовольство украинцев, которые вели культурное и политическое противостояние с поляками. Ситуация обострилась накануне Первой мировой войны.

Ситуация в октябре 1918 года

См. также: Распад Австро-Венгерской империи

После поражения Австро-Венгрии и Германии в Первой мировой войне начался распад Австро-Венгрии. Распаду предшествовал кризис центральной власти, экономики, социальной сферы. Уже летом 1918 года, после того, как Австро-Венгрия де-факто признала УНР, произошла активизация галицийских украинцев. Так, 16 июля на съезде украинцев во Львове делегаты пришли к выводу, что «распад монархии особенно сильно прогрессирует на протяжении последних трёх месяцев».

В октябре после массовых забастовок началось формирование Национальных советов — местных органов власти, которые должны были обеспечить права того или иного народа. 7 октября Регентский совет в Варшаве заявил о плане восстановления независимости Польши, и 9 октября польские депутаты австрийского парламента приняли решение об объединении в составе Польши бывших земель Речи Посполитой, включая Галицию. В ответ на это уже 10 октября украинская фракция во главе с Евгением Петрушевичем приняла решение созвать во Львове Украинский национальный совет — парламент украинцев Австро-Венгрии. Этот Совет был создан 18 октября. Председателем его считался Евгений Петрушевич, ведший в то время дипломатическую работу в Вене; фактически же на месте работу вела Галицийская делегация совета во главе с Костем Левицким.

Совет провозгласил своей целью создание украинского государства на восточной территории бывшей Австро-Венгрии. Опорой Совета были украинские национальные части австрийской армии — полки сечевых стрельцов. В то же время поляки, привыкшие считать всю Галицию польской землёй, надеялись на её присоединении к Польше. Созданная в Кракове польская Ликвидационная комиссия (для польских областей империи) намеревалась переехать в Львов и там провозгласить присоединение к возрождённой Польше польских провинций Австро-Венгрии (Малой Польши и Галиции). Провозглашение украинского государства было намечено на 3 ноября, однако известие о планах краковской комиссии заставило украинцев поспешить.

Подобные процессы шли и на других территориях, на которые претендовало украинское руководство. Так, на Буковине появился румынский орган местного самоуправления, который хотел объединить край с Румынией. В Закарпатье шла борьба между сторонниками присоединения региона к России, Венгрии, Чехословакии и Галиции под руководством украинского правительства, а также сторонниками полной независимости края. Кроме этого в Галиции возникли две республики лемков — Русская народная республика лемков и Республика Команча — и одна польская — Тарнобжегская республика.

Силы сторон и вооружения

Западно-Украинская народная республика

К концу 1918 года в ЗУНР начали возникать и самоорганизовываться боевые группы. В январе 1919 Евгений Петрушевич распорядился преобразовать эти группы в регулярную Украинскую Галицкую Армию. УГА состояла из трёх корпусов, каждый из которых включал по четыре пехотные бригады. Основу армии составила пехота. Общая численность армии к весне 1919 года составила 100 000 человек. Все части УГА были задействованы на польско-украинском фронте. Кроме УГА, на территории Волыни находились две ударные группы Украинской Народной Республики.

1 декабря 1918 года военное министерство ЗУНР (Государственный Секретариат Военных Дел) издал распоряжение сформировать подразделения украинской авиации. Выполнение этой задачи было возложено на Петра Франко, который в годы Первой мировой войны воевал на Балканском фронте в качестве лётчика-наблюдателя. Как для поляков, так и для украинцев было сложно найти исправные боеспособные самолёты. В Галиции к концу Первой мировой дислоцировалось незначительное число самолётов германского производства. Так, к началу войны близ Львова находилось 18 самолётов, из них только 2 имели возможность летать. Часть самолётов ЗУНР полулегально вывезла из УНР. Это были французские самолёты Nieuport, ранее принадлежавшие 3-му Одесскому авиационному дивизиону УНР. Позже Симон Петлюра уже легально предоставил ЗУНР ещё 20 самолётов различных марок.

Польша

Со стороны Польши на польско-украинском фронте сражалась особая группа войск «Восток», созданная 15 ноября. В группе к концу 1918 года было сосредоточено 21 000 солдат и 50 артиллерийских орудий; к марту 1919 эта цифра возросла до 37 500 человек и 200 орудий. К середине 1919 года в Галиции всего было сосредоточено 190 000 человек. В группу «Восток» входили львовские части, части Беккера, Яроша, Зелинского, Слупского, Свободы, Гуперта-Мондельского, Вечеркевича, Минкевича, Вербецкого и Кулинского. Кроме того, весной 1919 года в Галицию прибыла Голубая армия Юзефа Халлера, вооружённая французскими танками и самолётами.

Военная техника и авиация Польши были австрийского и германского производства. То, что оказалось на польской территории к моменту провозглашения независимости государства в ноябре 1918 года, использовалось поляками в войне против ЗУНР. Из авиации поляки имели в основном самолёты германских марок, также были захвачены несколько единиц бронетехники и один бронепоезд. Позже всё это было применено в боях за города Галиции, в частности за Львов. Так, первый вылет польских ВВС состоялся 5 ноября над Львовом, цель — бомбёжка кварталов, контролирующихся украинцами.

Ход войны

Уличные бои в городах Галиции

Овладение украинцами Галицией. Бой за Перемышль

В ночь на 1 ноября 1918 года 1500 вооружённых солдат и офицеров австро-венгерской армии украинского происхождения без предупреждения вошли во Львов. Вооружённые формирования украинцев за одну ночь заняли все важнейшие учреждения города: здание австрийского штаба военного командования и здание управления королевством Галиции и Лодомерии, Сейм королевства Галиции и Лодомерии, железнодорожный вокзал, казармы армии и полиции, почту. Украинские формирования застали гарнизон города врасплох, поэтому тот практически не оказывал сопротивления. Все австрийские солдаты были разоружены, генерал-комендант города был взят под арест, предварительно сложив свои полномочия. Штаб украинских войск расположился в Львовском Народном доме.

Австрийцы в такой ситуации объявили о нейтралитете. Утром город полностью контролировался украинскими войсками. В ту же ночь власть бескровно перешла в руки украинцев в Станиславове (Ивано-Франковске), Тарнополе (Тернополе), Золочеве, Сокале, Раве-Русской, Коломые, Снятыне, Печенежине, Бориславе и др.

Поляки Галиции не ожидали такого поворота событий. Они надеялись, что в ближайшее время Галиция бескровно войдёт в состав возрождающейся Польши. Поэтому 1 ноября в Перемышле произошли первые столкновения между польскими отрядами милиции и нерегулярными вооружёнными формированиями поляков с одной стороны и формированиями украинцев с другой. Поводом к началу военных действий послужил инцидент 2 ноября у железнодорожного вокзала, в результате которого погибло 7 украинцев. 3 ноября в Перемышль вошли 220 вооружённых украинских крестьян из окрестных сёл, которые выбили польскую милицию из города. В ходе сражения крестьяне смогли арестовать австрийского коменданта города и командующего отрядами польской милиции. На протяжении одной недели в Перемышле сохранялось относительное спокойствие. Город контролировался украинскими отрядами, в которые было призвано ещё 500 человек.

10 ноября с запада к Перемышлю подошли регулярные польские войска, которые насчитывали 2000 человек пехоты, несколько бронемашин, один бронепоезд и несколько артиллерийских орудий. Украинцы, противостоявшие им, имели 700 человек пехоты и 2 орудия. На подступах к Перемышлю развязался бой, в результате которого город перешёл под контроль польской армии. Взятие Перемышля поляками позволило им развернуть наступление на Львов, где шли интенсивные уличные бои.

Бой за Львов

Бои во Львове начались на день позже, чем в Перемышле. Утром 1 ноября, сразу после перехода власти в городе в руки украинцев, польские лидеры Львова объявили о начале мобилизации. Одновременно началось укрепление польских кварталов города. В первой половине дня сохранялась напряжённая ситуация, хотя столкновений не происходило. Во второй половине дня польские формирования превратили Львовский политехнический институт и собор святого Юра в укреплённые пункты для сбора призывников. Улицы вокруг этих зданий были перегорожены баррикадами.

Тем временем украинские власти Львова не могли прийти к совместному решению, как отреагировать на «польскую активность в городе». Несмотря на это, и с украинской стороны начались приготовления к боям. В ночь с 1 на 2 ноября в городе установилось затишье, которое и украинцы, и поляки использовали как время для накапливания сил.

Ранним утром 2 ноября во Львове раздались первые выстрелы. В разных частях города начались бои, которые приобрели ожесточённый характер возле вокзала, товарной станции, складов оружия и продовольствия. В результате поляки овладели этими ключевыми точками, что им позволило дополнительно вооружить ещё 3000 человек. Первоначально сопротивление украинским сечевикам оказывали только 200 ветеранов мировой войны из Польской Организации Войсковой, имевших 64 винтовки и базировавшихся в школе имени Сенкевича на западной окраине города; однако уже на следующий день ряды польских защитников Львова насчитывали 6000 человек, из них 1400 подростков — харцеров, гимназистов и студентов, получивших за свою храбрость прозвище «львовских орлят» (наиболее известный среди них — тринадцатилетний Антос Петрикевич, погибший в бою и посмертно удостоенный ордена Виртути Милитари). Несмотря на бои, в тот же день между поляками и украинцами начались переговоры о выработке совместных соглашений и прекращении огня. Переговоры провалились, и 3 ноября уличные бои возобновились. К тому дню полякам удалось мобилизовать ещё 1150 солдат, которым противостояло 2050 бойцов украинских формирований. Но у поляков было численное превосходство в количестве профессиональных бойцов и офицеров, тогда как на украинской стороне преимущественно воевали рядовые.

Усиление польских войск во Львове

Украинский комендант города был избран ещё в ночь с 1 на 2 ноября, поэтому поляки решили избрать своего коменданта. Им 3 ноября стал Чеслав Мончинский. Одновременно был создан Народный польский комитет. В тот же день польские формирования предприняли рейд на центр Львова, который был отражён украинцами. Тем временем с востока в город вошла 1000 украинских сечевых стрельцов под командованием Грыця Коссака, которые уже 4 ноября были брошены в бой под железнодорожной станцией. 5 ноября поляки отбили атаку украинцев и сами перешли в наступление. В результате уличных боёв центр Львова был окружён польскими формированиями с трёх сторон — с юга, запада и севера. В центре находились украинские власти города и всей Галиции.

С 5 по 11 ноября велась позиционная война возле центра Львова. Крупные сражения велись возле львовской Цитадели, казарм и кадетской школы. Все попытки сторон начать переговоры прерывались, так как каждый из противников считал город исконно своим. 12 ноября украинцы прорвали фронт, и поляки начали отступление от центра города. 13 ноября во Львове было провозглашено создание Западно-Украинской народной республики, президентом которой стал Евгений Петрушевич. Тем временем поляки прорвались в южную часть Львова, остановив наступление украинцев на окраины города и выйдя в тыл частям украинских войск. 14 ноября фронт снова изменился: украинцы вошли в северные кварталы города, выбив оттуда поляков. 15 ноября польские войска на автомобилях ворвались в северные кварталы Львова, вновь вернув контроль над ними. 16 ноября бои опять стали позиционными.

После долгих, безуспешных для обеих сторон боёв за Львов начались переговоры. 17 ноября во Львове был подписан договор о прекращении огня на два дня. За эти два дня правительство ЗУНР обратилось к нетронутым войной провинциям республики с просьбой прислать подкрепления. Но плохо организованная система мобилизации не позволила вовремя прислать в город дополнительные силы, поэтому прибывавшие в последующие дни во Львов бойцы не смогли переломить ситуацию в пользу украинцев. Тем временем поляки, которым неделей ранее удалось овладеть Перемышлем, прислали по железной дороге во Львов 1400 пехотинцев, 8 артиллерийских орудий и 11 пулемётов. Также в город прибыл польский бронепоезд. Это сильно изменило соотношение сил в городе. Теперь превосходство было на стороне поляков — 5800 человек, когда украинцы имели всего 4600 человек, из которых половина была непрофессиональными волонтёрами. Теперь бои шли между двумя полноценными армиями, польской и украинской, которые успели к тому моменту сформироваться, а не между полупрофессиональными нерегулярными формированиями.

Формирование фронта

Отступление украинцев из Львова

21 ноября срок перемирия истёк. В 6 часов утра поляки начали общее наступление. Польский 5-й пехотный полк под командованием майора Михаля Токаржевского-Карашевича (львовянина родом) прорвался во Львов со стороны Перемышля, благодаря чему поляки приобрели перевес и к вечеру взяли в кольцо украинцев в центре Львова. Поляками было занято кладбище — стратегически ключевой пункт в городе. В ночь на 22 ноября полковник Стефанов приказал украинским частям покинуть Львов. Украинские части сосредоточились в 30 километрах к югу, востоку и северу от города, взяв его в осаду.

Утром поляки вошли в центр города. Однако польское командование было разочаровано тем, что смогло упустить 4000 человек противника из «котла». Сразу после взятия города во Львове произошёл еврейский погром. Евреи сохраняли нейтралитет в польско-украинском противостоянии. В результате погрома 500 евреев получило ранения разной степени, ещё около 70 были убиты.

Тем временем в украинской части Галиции с 22 по 25 ноября состоялись выборы 150 членов Украинского Национального Совета, который должен был выступать в качестве законодательного органа ЗУНР. Почти треть мест была зарезервирована для национальных меньшинств (в первую очередь — поляков и евреев). Поляки выборы бойкотировали, в отличие от евреев, составивших почти 10 % от состава депутатов.

В память о про-польских защитниках города в 1920-е годы был возведен мемориал на Лычаковском кладбище, откуда в 1925 году в Варшаву был вывезен прах погибшего во Львове солдата, где он был перезахоронен в могиле Неизвестного солдата.

Затишье. Открытие фронта на Волыни и поход в Закарпатье

С середины ноября началось формирование украинско-польского фронта общей длиной около 200 километров от Волыни на севере и до румынской границы на юге. Такая длина была обусловлена многочисленными восстаниями поляков и украинцев не только в крупных городах, но и в небольших населённых пунктах Галиции. К концу ноября фронт проходил по линии река Тесная — Хыров — Перемышль — восточные окраины Львова — Ярослав — Любачев — Рава-Русская — Белз — Крылов.

5 декабря 1918 года состоялось сражение за Хыров, в котором приняло участие 2000 поляков и 1000 украинцев. Хотя перевес был на стороне войск Польши, украинцам удалось овладеть городом. Благодаря этому они смогли развернуть наступление на Перемышль. 9 декабря украинские части вплотную подошли к городу, но не смогли взять его, так как город был мощной крепостью бывшей австро-венгерской армии. Поляки воспользовались этим, и 12 декабря развернули контрнаступление от Перемышля к Хырову. 16 декабря в ходе боёв с украинцами поляки вновь овладели Хыровом. До января 1919 года линия фронта не менялась (кроме Волыни), на фронте зимой наблюдалось затишье.

3 января 1919 года польские силы вошли на территорию Волыни, которую покидали германские оккупационные войска. К 14 января все ключевые населённые пункты региона контролировались поляками. В ходе похода на Волынь польские войска столкнулись с вооружёнными формированиями Директории УНР, которые оказали полякам сопротивление, но вынуждены были отступить. На это немедленно отреагировал Симон Петлюра, который совместно с частями армии ЗУНР создал на Волыни Холмско-Волынский фронт и Северо-Западный фронт. Перед фронтами стояла задача отбросить польские войска за реки Буг и Сан, заняв Владимир-Волынский и Ковель.

Тем временем на юге польско-украинского фронта украинские войска предприняли попытку присоединить к ЗУНР Закарпатье. Воспользовавшись Чехословацко-венгерской войной, несколько батальонов украинской армии проникли в этот регион. К тому моменту на территории Закарпатья уже находились сразу три государства — желавшая войти в состав Украины Гуцульская Республика, претендовавшая на соединение с Чехословакией Карпатская Русь и автономия в составе Венгрии Русская Краина. Однако поход провалился, а военные действия ограничились незначительными боями с чехословацкими волонтёрами и венгерской полицией. Однако война с Чехословакией не была выгодна ЗУНР, поэтому украинские войска после нескольких дней пребывания в Закарпатье покинули этот регион.

В январе Евгений Петрушевич отдал распоряжение сформировать Украинскую Галицкую Армию из регулярных военных отрядов. Украинцы воспользовались затишьем для формирования этой армии и реорганизации войск.

Активизация военных действий

Наступление польской армии

21 января войска Украинской Народной Республики численностью до 6500 человек при 8 орудиях двинулись к Ковелю и Владимир-Волынскому. 22 января в результате ожесточённых боёв украинские подразделения овладели городами. Однако Ковель и Владимир-Волынский находились под контролем украинцев недолго, так как в тылу ЗУНР и УНР шла борьба с большевиками. В конце января большевистские войска нанесли удар по войскам УНР в районе Полесья у Сарн, Коростеня и Ковеля. Этим воспользовались поляки, начав общее наступление на северной части всего польско-украинского фронта. Таким образом, украинские части на Волыни оказались «раздавленными» между двумя противниками — Польшей и большевиками. Несмотря на это, они смогли удержаться в этом регионе.

Следующее наступление польских войск на Волыни началось 3 марта и завершилось 8 марта. Регулярной польской армии активно помогали местные жители-поляки. Они действовали в тылу украинской армии, занимаясь диверсиями. В результате польские части взяли под контроль несколько населённых пунктов Волыни, но крупные города Луцк и Ровно по-прежнему удерживались украинцами.

6 января поляки из Равы-Русской нанесли удар по украинской группе войск «Север». Основной удар пришёлся по Жолкве в тылу украинцев, и группа УГА «Север» понесла огромные потери. В результате наступления 11 января группа Ромера пробилась к Львову. Однако украинцы быстро восстановили свои силы и вновь заняли Жолкву, захватив там польские обозы с продовольствием и боеприпасами, шедшие за Ромером. В ответ поляки предприняли попытку помочь подразделениям Ромера, атаковав украинские войска севернее Львова. Атака провалилась.

Одновременно происходил процесс объединения ЗУНР с УНР, точнее, с Директорией Симона Петлюры. Объединение было провозглашено 3 января; 22 января был подписан «Акт Злуки», и ЗУНР вошла в состав УНР в качестве Западной области Украинской Народной Республики. 28 января, после торжественного митинга в Киеве и официальном объявлении о воссоединении Украины, Петлюра направил в ЗУНР оружие, боеприпасы и нескольких военных руководителей. Однако помощи от Петлюры хватило ненадолго. Уже в феврале части УГА почувствовали острую нехватку боеприпасов.

Вовчуховская операция. Мирные переговоры

В феврале боям под Львовом вновь стало уделяться большое внимание с обеих сторон. Украинцы хотели взять город, который считали столицей ЗУНР. Тем временем Польша не могла должным образом обеспечивать свои части в Галиции из-за нескольких пограничных конфликтов с Чехословакией, чем воспользовалось командование УГА.

Для штурма Львова полковниками УГА Мишковским и Какуриным начал разрабатываться план Вовчуховской операции. Основной удар должен был быть нанесён в направлении Львова из села Вовчухи. Командование УГА считало, что город нужно взять любой ценой, не считаясь с потерями. После взятия Львова планировался штурм Перемышля, после чего можно было начать переговоры с Польшей при поддержке миссии Антанты.

16 февраля украинские войска нанесли удар в направлении Львова. После ожесточённых боёв 18 февраля УГА перерезала железнодорожную линию из Перемышля во Львов, лишив польские войска поддержки из Польши. Из-за этого во Львове началась паника, командующие польской армией готовились к добровольной сдаче города. Одновременно украинцы развернули наступление на Раву-Русскую. В связи с обострившейся ситуацией из Польши на Львовский фронт было срочно отправлено 10 500 бойцов. 20 февраля подкрепления добрались до линии фронта, и поляки перешли в контрнаступление. 23 февраля была восстановлена линия фронта, существовавшая до Вовчуховской операции.

В тот же день во Львов прибыла миротворческая миссия Антанты, главной целью которой было создание демаркационной линии в Галиции между поляками и украинцами и прекращение войны. Миссию возглавлял генерал Бартелеми. Несмотря на свои мирные цели, миссия привезла для польской армии 100 пулемётов, 18 самолётов и 10 000 винтовок.

После прибытия в Галицию Бартелеми предложил свою линию раздела Галиции, при этом Львов и Дрогобыч переходили Польше, что не устраивало ЗУНР. От польской армии генерал требовал отойти из Галиции к Западному Бугу. 2 февраля состоялись переговоры Бартелеми с правительством ЗУНР, где украинская делегация категорически отказалась принимать условия оппонента. Следующий этап переговоров состоялся 22 февраля в Ходорове, куда приехал и Симон Петлюра. Эти переговоры провалились, причём их провал серьёзно отразился на УНР. Недавно проведённое объединение ЗУНР и УНР фактически обнулилось из-за ссоры Петлюры с западно-украинским правительством по поводу мира с Польшей. Несмотря на это, Антанта 24 февраля смогла добиться в Галиции перемирия, и в последующие дни переговоры ЗУНР с Польшей возобновились. 28 февраля третий этап переговоров провалился, и ЗУНР полностью порвала отношения с Польшей.

Весна 1919 года

Возобновление войны

После нескольких дней перемирия на фронте вновь стало неспокойно. 2 марта начались локальные бои на разных участках фронта, а 7 марта поляки перешли в наступление у Львова. Однако уже на следующий день украинцы перешли в контрнаступление, в ходе которого были взяты окраины Львова и село Вовчухи. 9 марта в бой вступили сечевые стрельцы, которые начали штурм Львова. 11 марта штурм прекратился и Львовский фронт стабилизировался, а 15 марта во Львов полякам прибыло подкрепление. В тот же день польская армия снова начала наступление под Львовом, завершившееся 18 марта. Польское наступление вернуло Львовский фронт на линию начала марта. В ночь с 16 на 27 марта польские части под Львовом штурмовали Янов и Яворов. В результате один корпус УГА отступил из этих сёл на восток.

Тем временем в тылу УГА началась борьба между социалистами и политическими лидерами ЗУНР. Борьба привела к разложению частей Галицкой армии, а на 14 апреля пришёлся пик борьбы, когда в Дрогобыче восстали украинская милиция и части УГА. К тому же в тылу украинцев постоянно шла партизанская борьба местных поляков против ЗУНР.

Кризис в стране заставил правительство ЗУНР обратиться к Польше с предложением мира. Для ускорения мирного процесса ЗУНР отвело некоторые части на линию Бартелеми, уступив полякам окрестности Львова и некоторые другие регионы Галиции. Большую роль в примирении ЗУНР с требованиями Польши сыграло грядущее прибытие хорошо обученной и укомплектованной армии Юзефа Халлера из Франции. Голубая армия, как она называлась на Западе, подчинялась напрямую Франции и имела на вооружении около сотни танков, против которых не могли противостоять украинская пехота и кавалерия. Антанта, формируя армию, перед её передислокацией в Польшу ставила польскому военному руководству одно условие: использовать её исключительно против Красной Армии. Сам Халлер, как и Пилсудский, не собирались выполнять это условие, уверяя Антанту в том, что «все украинцы являются большевиками или чем-то вроде этого».

Получив в своё распоряжение такие силы, польское командование планировало начать наступление двумя дивизиями Голубой армии на Дрогобыч и Борислав, а ещё две дивизии должны были наступать в направлении Брод. Этим маневром поляки планировали полностью уничтожить весь Первый корпус Галицкой армии украинцев, выйдя ему в тыл. Ещё две дивизии направлялись на Волынь для боёв с союзником ЗУНР — УНР.

Общее наступление польских армий

Уже в конце марта — начале апреля руководство ЗУНР начало обращаться к европейским государствам с просьбой стать посредниками в украинско-польском конфликте и помочь помириться с Польшей. Так, митрополит Украинской грекокатолической церкви Андрей Шептицкий обратился к папе римскому с предложением вмешаться в конфликт. Всё это время на фронте шли локальные окопные бои, а 1 мая в Печенежинском уезде в тылу у польской армии произошло восстание украинцев.

12 мая Антанта предприняла ещё одну попытку установить в Галиции мир, предложив новый проект раздела Галиции. Однако руководство Польши не пошло на уступки, уверенное в том, что с новой армией Халлера легко сломит украинское сопротивление и ликвидирует ЗУНР. Одновременно командование польских войск стало готовить общее наступление на всём фронте, формируя ударные группы и перегруппируя войска.

14 мая, через два дня после провала очередных переговоров, 5000 польских солдат при 19 артиллерийских орудиях перешли в наступление на Броды и Коломыю. Вечером того же дня поляки заняли эти города, отбросив части УНР к Луцку. Тем временем Первый корпус польской армии численностью 27 000 человек наступал на Броды и Сокаль, ему противостоял Первый корпус Галицкой армии украинцев. 16 мая Первый корпус УГА был уничтожен двумя ударами польской армии из Львова и Равы-Русской. На Волыни тем временем капитулировал Луцк. Поляки вошли в город, взяв в плен 1100 солдат и офицеров и 4 генерала, а также ликвидировав штабы Серого корпуса и Холмской ударной группы. Солдаты УГА с Волыни и из бывшего Первого корпуса начали спешное отступление к Тарнополю (Тернополю). Те украинские части, которые ещё держались на позициях, чувствовали нехватку провизии, боеприпасов и резервов. В тылу Второго корпуса УГА уже шли бои.

Тогда же поляки нанесли удар 3-й и 4-й дивизиями армии Халлера по Третьему корпусу УГА. Также 2000 человек нанесли удар южнее Самбора. Однако командование УГА распорядилось не обороняться, а атаковать вражеские позиции. Подчинившись этому приказу, курень «Глубокий» контратаковал наступающих поляков в направлении Хырова. Дезорганизованная этим же приказом Горная бригада осталась в стороне от боёв, и когда Третий корпус УГА был разбит, а его части отступали, она оказалась глубоко в тылу у поляков. В последующие дни эта бригада пересекла Карпатские горы и ушла в Чехословакию, где была интернирована.

Коллапс в УГА

В тылу у наступавших польских войск осталось множество городов, которые по-прежнему контролировались украинцами, и остатки корпусов УГА, которые всё ещё продолжали оставаться на позициях с потерями более 60 % личного состава. Из-за стремительного наступления поляков украинцы даже не успели разрушить коммуникации, что позволило польской армии продолжать наступление. Один из украинских очевидцев вспоминал: «идут целые группы и одинокие бойцы, идут полями, огородами. Все одновременно бегут с оружием… Нет сил, чтобы это бегство задержать… Это паника, которая бывает на войне, это добровольное бегство с позиций, потеря всякой дисциплины».

18 мая развернулось наступление поляков на Борислав и Дрогобыч, одновременно части УГА предприняли попытку отбить Самбор. Но атака украинцев была отбита, и 19 мая польские войска вошли в Дрогобыч. Потеря ЗУНР нефтяных районов у Дрогобыча и Борислава привела к экономической изоляции республики. Крах ЗУНР сопровождался массовыми выступлениями польских партизан в тылу УГА и забастовками железнодорожников-поляков, что привело к транспортному коллапсу. Власть на местах отказывалась подчиняться центральным властям республики.

20 мая Третий корпус УГА окончательно прекратил своё существование. 6000 солдат бежало с позиций, ещё часть сдалась в плен полякам. Второй корпус, хотя был сильно деморализован, продолжал сопротивление в центре общего польско-украинского фронта. Корпус был окружён поляками с севера и юга, поэтому тоже начал отступление к Тарнополю (Тернополю), но более организованно.

Командующий УГА генерал Михайло Омельянович-Павленко приказал оставшимся частям также отойти к Тарнополю (Тернополю). Дело в том, что на польско-украинском фронте сложилась неблагоприятная для украинцев ситуация. В самом центре фронта был выступ длиной 310 километров, который обороняли 37 000 бойцов УГА при 200 орудиях. Противник в результате наступления окружил этот «выступ» с севера и юга, и в любую минуту мог прорвать фронт и уничтожить весь Второй корпус.

Пока украинская армия вела отступление, командование УГА разрабатывало новый план. Согласно этому плану, все части ЗУНР должны были перейти в регион между Днестром и Карпатскими горами. Там планировалось выровнять и уплотнить фронт. Река и горы должны были служить естественными преградами польской армии. Важным также было поддерживать связь с Чехословакией — единственным государством (кроме УНР), которое вело торговлю с ЗУНР. Удерживая фронт, командование ставило перед собой три задачи: вести партизанскую войну тылу врага, столкнуть между собой Красную Армию и польские войска близ Львова и Тарнополя (Тернополя) и выжидать, пока противник не будет деморализован и ослаблен. Президент-диктатор ЗУНР Евгений Петрушевич категорически отказался утверждать этот план. Тогда Михайло Омельянич-Павленко демонстративно подал в отставку. Петрушевич отставку не принял.

Пилсудский и Халлер торопились с наступлением для того, чтобы полностью занять Галицию и выйти к границам Румынии. Это нужно было Польше для того, чтобы продемонстрировать Антанте факт окончательно свершившейся полонизации региона. Как считало польское правительство, страны Антанты в таком случае могли предоставить ей право на Галицию. Однако столкновения на чешско-польской границе заставили поляков перебросить некоторые силы в Силезию. Несмотря на это, на предложения украинской стороны о перемирии польское командование требовало полной капитуляции УГА и обещало наказать украинцев за военные преступления. Тем временем отступление УГА продолжалось, и 20 мая поляки вплотную подошли к Тарнополю (Тернополю). 26 мая украинцы покинули этот город. К тому моменту появилась новая линия фронта Болехов — Ходоров — Бобрка — Бужск.

Завершение войны

Румынское вмешательство

См. также: Присоединение Трансильвании и Буковины к Румынии

В конце мая польская армия продолжала своё наступление, заняв Броды, Подгайцы, Золочев и Радзивилов. В тылу УГА началось восстание поляков, которые помогли частям польской армии взять Станислав (Ивано-Франковск). Далее поляки взяли Калуш и Галич, выйдя к румынской границе и отрезав части УГА в Карпатах от частей у Днестра у города Одыня. Таким образом, войска УГА уже стояли у самой румынской границы.

Франция поощряла как Польшу, так и Румынию в их действиях против Советской России, УНР и ЗУНР. Оформился польско-румынский союз, выгодный французским дипломатам. Эти два государства преграждали путь большевиков на запад. Польша с самого начала войны с ЗУНР старалась перетянуть Румынию на свою сторону, чтобы открыть второй фронт. В конце мая Антанта дала согласие на вмешательство румынских войск в Польско-украинскую войну. Под предлогом борьбы с Венгерской Советской Республикой румынское правительство потребовало у ЗУНР передачи под его контроль железной дороги Ворохта — Снятын. Правительство ЗУНР не согласилось на такой шаг, что румынская сторона восприняла как повод для вторжения в республику.

24 мая 8-я румынская дивизия переправилась через Днестр и без боя вошла в Коломыю, Снятын и Косов. Позже части УГА в Покутье и на Буковине вступили в несколько перестрелок с румынами, однако уже 27 мая покинули регион. Часть украинских войск попала в румынский плен.

Получив удар в тыл от румынской армии, УГА оказалась полностью деморализована. Так, польская разведка докладывала, что 80 % украинской армии разошлись по домам, а оставшиеся бойцы (поляки оценили их численность в 6000 — 10 000 человек) бежали с фронта в тыл к Днестру и готовы уйти в УНР. Юзеф Халлер посчитал, что война завершится через 3 или 4 дня, и уехал в Краков, передав командование польскими войсками в Галиции генералу Вацлаву Ивашкевичу. Теперь польское командование ставило перед своей армией задачу разгромить остатки УГА и к 5 июня выйти к Збручу.

Треугольник смерти. Чортковское наступление

1 июня польские войска вошли в Бережаны, а 2 июня очистили окрестности Тарнополя (Тернополя) от остатков УГА. При этом в качестве трофеев в руки польской армии попали 20 автомобилей, 20 артиллерийских орудий и 50 локомотивов. Руководство ЗУНР, опасаясь дальнейшего наступления поляков, эвакуировалось в Бучач. При этом одновременно начались бои поляков с Красной Армией. Наступление красноармейцев на Галицию отвлекло бо́льшую часть армии Польши от боёв с УГА. Тогда же обострилась ситуация на юге и востоке Польши. Лучшие польские части были передислоцированы на польско-германскую и польско-чехословацкую границу, а на Галицийском фронте остались лишь некоторые войска. Несмотря на упаднические настроения в УГА, польское командование недооценивало боеспособность украинской армии.

Сами остатки Украинской Галицкой Армии попали в «треугольник смерти» — пространство, ограниченное с трёх сторон реками Збруч, Днестр и железной дорогой Гусятин — Чортков. Периметр «треугольника» составлял 90 километров. Со всех сторон он был окружён противниками УГА — польскими и румынскими войсками, Красной Армией, отдельными белогвардейскими частями. Однако со временем положение стало улучшаться, так как части польской армии были переброшены на другие фронты. После недельной реорганизации и отдыха руководство УГА стянуло все силы армии к Чорткову. Были заново восстановлены Первый и Третий корпус. Евгений Петрушевич заменил командующего УГА: теперь вместо Омельяновича-Павленко им стал Александр Греков. Греков убедил руководство ЗУНР и УГА в том, что успешное наступление на Львов ещё возможно. 7 июня подготовка к операции завершилась, и 8 июня УГА перешла в наступление.

Уже 9 июня части УГА прорвали линию фронта, так как оставшаяся здесь небольшая польская армия была сильно растянута. Взятие Чорткова силами УГА, а также захват 150 пленных поляков, 50 пулемётов и 6 орудий вызвал энтузиазм среди солдат Галицкой армии. В тот же день были взяты Теребовля и Бучач. Поляки попытались остановить продвижение украинцев вглубь Галиции контрнаступлениями отдельных групп, но это не принесло результата.

14 июня украинцы вышли к Тарнополю (Тернополю). Ударная группа УГА, возглавляемая Тарнавским, и 1-я бригада УСС разбили 6 полков противника и вошли в город 15 июня. После Тарнополя части УГА атаковали в направлении Золочева, Брод, Зборова и Бережан, а Второй корпус наступал на Львов. 17 июня УГА вошла в Бережаны, а 21 июня польские части по всему фронту были изолированы друг от друга. 22 июня УГА взяла Броды и Золочев. Польское командование поняло, что если вовремя не оказать должного сопротивления, начнётся третий штурм Львова. Поэтому Юзеф Пилсудский лично прибыл во Львов и взял командование войсками группы «Восток» на себя.

На фоне Чортковского наступления украинской армии были завершены мирные переговоры между делегацией Украинской Директории, во главе с Сергеем Дельвигом и польскими представителями по которым стороны устанавливали между собой границу по, так называемой, линии Дельвига. Однако, практических последствий это не имело, так как диктатор Западно-Украинской народной республики Евгений Петрушевич не признал условий перемирия, и не остановил наступление галицких войск.

Ликвидация УГА

25 июня польская армия перешла в контрнаступление, форсировав реку Свирж. А 28 июня в 4 часа утра превосходящая украинскую польская армия начала наступление на всём фронте. Пилсудский лично наблюдал за происходящим, находясь у Гологиры. 29 июня Первый и Второй корпуса УГА были отброшены назад, а поляки вошли в Золочев. В польский плен попало 2000 украинцев.

Тем временем командующий УГА генерал Греков приказал начать наступление на Львов Третьим корпусом. Одновременно в тыл к Третьему корпусу вышла 4-я польская дивизия, возвращавшаяся из Бендер. Украинское командование не могло предусмотреть такого резкого поворота событий. Третий корпус был сжат с обеих сторон польской кавалерией, но продолжал сопротивление.

4 июля Первый и Второй корпуса УГА после долгого отступления вышли к Збручу. С 5 по 7 июля шли позиционные бои, пока 8 июля польская армия не продолжила наступление. УГА была вновь загнана в треугольник смерти, а её части уже готовились к эвакуации из бывшей ЗУНР. Первая попытка пересечь Збруч окончилась неудачей: на том берегу УГА столкнулась с Красной Армией и вынуждена была вернуться на исходные позиции. Вторая попытка состоялась в ночь с 16 на 17 июля, на этот раз вся УГА была эвакуирована из Галиции. Спаслось 50 000 украинских бойцов. На этом война завершилась.

Последствия

Политические последствия

Поражение УГА в войне с Польшей привело к установлению с июля 1919 года полной оккупации Восточной Галиции польскими войсками. Тем временем Буковина ещё в ходе войны вошла в состав Румынии, а Закарпатье стало частью Чехословакии. 21 апреля 1920 года Симон Петлюра от лица УНР договорился с Польшей о границе между государствами по реке Збруч. Однако он со своими войсками уже не мог контролировать территорию УНР, поэтому договор фактически не имел силы. На территории Украины в это время шла Советско-польская война, завершившаяся подписанием Рижского договора.

Рижский договор был заключён между Польшей, с одной стороны, и Российской СФСР, Украинской ССР и Белорусской ССР, с другой, 21 марта 1921 года в Риге. Согласно договору, Западная Украина и Западная Белоруссия вошли в состав Польши.

Совет послов Антанты первоначально признал за Польшей лишь право на оккупацию Восточной Галиции при условии уважения прав украинского населения и предоставления автономии. Этнические украинцы отказывались признавать польскую власть, бойкотировали перепись населения и выборы в сейм. Тем временем Польша, считаясь с международным мнением, декларировала уважение прав меньшинств и формально закрепила это в своей конституции. 14 марта 1923 года Совет послов стран Антанты признал суверенитет Польши над Восточной Галицией, получив заверения польских властей, что они предоставят краю автономию, введут в административных органах украинский язык и откроют украинский университет. Эти условия так и не были выполнены. Тем не менее уже в мае 1923 года президент ЗУНР в изгнании Евгений Петрушевич распустил все государственные учреждения и представительства ЗУНР.

Следующий масштабный территориальный передел в этом регионе произошёл в сентябре 1939 года в результате Польского похода РККА, когда в состав СССР вошли западноукраинские земли — Восточная Галиция (Галичина) и Волынь. Буковина, на которую ЗУНР также претендовала, вошла в состав СССР летом 1940 года. Уже после Второй мировой войны Чехословакия передала СССР Закарпатье. Все эти территории являлись частью УССР и вышли из состава СССР вместе со всей Украиной.

Положение украинцев в Галиции

Польское правительство проводило в Галиции политику полонизации украинского населения. Для этого на непольские народы осуществлялось политическое, экономическое и культурное давление. Несмотря на это, украинская часть населения имела в сенате и Сейме Польского государства своих представителей. После окончания войны польские власти проводили политику конфронтации с галицкими украинцами. Украинский язык вытеснялся с официального уровня, должности в органах местного самоуправления могли занимать только поляки и т. д. Уже к 1923 году земли, ранее принадлежавшие украинцам, были разделены между польскими крестьянами.

В 1920-х годах проводилась политика насильственной ассимиляции и полонизации. В Галицию хлынул поток переселенцев, которым польское правительство предоставляло землю и жильё. Так, только в Галиции польской части населения досталось 200 000 гектаров земли, ещё 113 000 гектаров было передана волынским полякам. Раздражённые такой политикой властей, украинские селяне начали устраивать забастовки и бойкотировали выборы. Ухудшение отношений началось в годы Великой депрессии в США, которая в определённой мере сказалась и на прочих странах Европы. Из-за этого летом 1930 года в Галиции произошло около 2200 поджогов домов польских землевладельцев. Реакция последовала незамедлительно, и в течение одного года было арестовано 2000 украинцев, подозреваемых в поджогах.

Для борьбы с поляками в Праге была создана нелегальная Украинская войсковая организация (УВО), действовавшая в Галиции. Противостояние происходило и в политической сфере. Украинские депутаты делали громкие заявления о стремлении к созданию Украинской республики, но к практике так и не перешли.

Влияние на современность

В 1920-е годы во Львове был сооружён «Мемориал орлят», куда поместили прах взрослых и подростков, павших в боях за Польшу. Одна из улиц Львова — нынешняя Кульпарковская, в 1938 году получила название улицы Защитников Львова в память о погибших во время войны поляках, нынешняя улица Гвардейская получила название Пеовяков в честь членов Польской военной организации (POW), принимавших участие в войне.

Уже в середине XX века проблемы польско-украинского конфликта в Галиции начали серьёзно исследоваться польскими и украинскими историками и политологами. В свет вышли работы М. Литвина^[uk] «Украинско-польская война 1918—1919 годов», С. Макарчука^[uk] «Украинская республика галичан», Б. Гудя и В. Голубко^[uk] «Нелёгкий путь к взаимопониманию», О. Красивского «Восточная Галиция и Польша в 1918—1923 годах» и т. д. В 2015 году украинским режиссёром Тарасом Химичем был снят фильм «Легион. Хроника УГА 1918—1919» (укр. «Легіон. Хроніка УГА 1918—1919»; см. видео).

Внешние видеофайлы
	[www.youtube.com/watch?v=ysGCsSxVl4o Легіон - хроніка УГА 1918-1919].

См. также

• Распад Австро-Венгерской империи
• Советско-польская война
• Украинская войсковая организация

Литература

На русском

• Трайнин И. П. Национальные противоречия в Австро-Венгрии и её распад. — Москва-Ленинград, 1947.
• История Украинской ССР. — Киев: Наукова Думка, 1983. — Т. 5.
• Пашаева Н.М. Очерки истории русского движения в Галичине XIX–ХХ вв. — Москва, 2001.

На украинском

• Литвин М. Р., Науменко К. Є. Історія галицького стрілецтва. — Львів, 1990.
• Гунчак Т. Україна: перша половина XX століття.
• Литвин Микола. Українсько-польська війна 1918—1919 рр. / Інститут українознавства ім. І.Крип’якевича НАН України; Інститут Східно-Центральної Європи. — Л., 1998. — 488с. — Бібліогр.: с. 396—436. — ISBN 966-02-0559-7

На польском

• Hupert, W. Zajęcie Małopolski Wschodniej i Wołynia w roku 1919. — Lwów, 1929.
• Kozłowski, M. Między Sanem a Zbruczem: Walki o Lwów i Galicję Wschiodnią 1918–1919. — Kraków, 1990.

На английском

• Magoscy, R. A History of Ukraine. — Toronto: University of Toronto Press, 1996.
• Timothy Snyder. Red Prince: the Secret Lives of a Habsburg Archduke. — New York: Basic Books, 2008.

Ссылки

На русском

• [www.hrono.ru/sobyt/1918zynr.html Польско-украинская война 1918—1919 гг на ХРОНОСе] (рус.)
• [www.hrono.info/sobyt/1921zy.html#1930 Польско-украинский конфликт в Галиции в 1921—1939 гг на ХРОНОСе] (рус.)
• [www.hrono.info/maps/1918av.jpg Карта распада Австро-Венгрии на ХРОНОСе] (рус.)
• [www.diphis.ru/content/view/173/ Восточная Европа после Первой мировой войны] (рус.)
• [www.hist.msu.ru/Labs/UkrBel/sklarov.htm С. А. Скляров Польско-украинский территориальный спор и великие державы в 1918—1919 гг.] (рус.)

На английском

• [web.archive.org/web/20080116151554/www.geocities.com/hallersarmy/klee.html Описание войны очевидцем-украинцем] (англ.)
• [www.encyclopediaofukraine.com/display.asp?linkpath=pages\U\K\Ukrainian6PolishWarinGalicia1918hD719.htm Польско-украинская война в Украинской Энциклопедии] (англ.)
• [halychyna.uazone.net/ История Галиции] (англ.)

Отрывок, характеризующий Польско-украинская война

Но Соня, пошедшая в переднюю искать бумаги, нашла их в шляпе Пьера, куда он их старательно заложил за подкладку. Пьер было хотел читать.
– Нет, после обеда, – сказал старый граф, видимо, в этом чтении предвидевший большое удовольствие.
За обедом, за которым пили шампанское за здоровье нового Георгиевского кавалера, Шиншин рассказывал городские новости о болезни старой грузинской княгини, о том, что Метивье исчез из Москвы, и о том, что к Растопчину привели какого то немца и объявили ему, что это шампиньон (так рассказывал сам граф Растопчин), и как граф Растопчин велел шампиньона отпустить, сказав народу, что это не шампиньон, а просто старый гриб немец.
– Хватают, хватают, – сказал граф, – я графине и то говорю, чтобы поменьше говорила по французски. Теперь не время.
– А слышали? – сказал Шиншин. – Князь Голицын русского учителя взял, по русски учится – il commence a devenir dangereux de parler francais dans les rues. [становится опасным говорить по французски на улицах.]
– Ну что ж, граф Петр Кирилыч, как ополченье то собирать будут, и вам придется на коня? – сказал старый граф, обращаясь к Пьеру.
Пьер был молчалив и задумчив во все время этого обеда. Он, как бы не понимая, посмотрел на графа при этом обращении.
– Да, да, на войну, – сказал он, – нет! Какой я воин! А впрочем, все так странно, так странно! Да я и сам не понимаю. Я не знаю, я так далек от военных вкусов, но в теперешние времена никто за себя отвечать не может.
После обеда граф уселся покойно в кресло и с серьезным лицом попросил Соню, славившуюся мастерством чтения, читать.
– «Первопрестольной столице нашей Москве.
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное наше отечество», – старательно читала Соня своим тоненьким голоском. Граф, закрыв глаза, слушал, порывисто вздыхая в некоторых местах.
Наташа сидела вытянувшись, испытующе и прямо глядя то на отца, то на Пьера.
Пьер чувствовал на себе ее взгляд и старался не оглядываться. Графиня неодобрительно и сердито покачивала головой против каждого торжественного выражения манифеста. Она во всех этих словах видела только то, что опасности, угрожающие ее сыну, еще не скоро прекратятся. Шиншин, сложив рот в насмешливую улыбку, очевидно приготовился насмехаться над тем, что первое представится для насмешки: над чтением Сони, над тем, что скажет граф, даже над самым воззванием, ежели не представится лучше предлога.
Прочтя об опасностях, угрожающих России, о надеждах, возлагаемых государем на Москву, и в особенности на знаменитое дворянство, Соня с дрожанием голоса, происходившим преимущественно от внимания, с которым ее слушали, прочла последние слова: «Мы не умедлим сами стать посреди народа своего в сей столице и в других государства нашего местах для совещания и руководствования всеми нашими ополчениями, как ныне преграждающими пути врагу, так и вновь устроенными на поражение оного, везде, где только появится. Да обратится погибель, в которую он мнит низринуть нас, на главу его, и освобожденная от рабства Европа да возвеличит имя России!»
– Вот это так! – вскрикнул граф, открывая мокрые глаза и несколько раз прерываясь от сопенья, как будто к носу ему подносили склянку с крепкой уксусной солью. – Только скажи государь, мы всем пожертвуем и ничего не пожалеем.
Шиншин еще не успел сказать приготовленную им шутку на патриотизм графа, как Наташа вскочила с своего места и подбежала к отцу.
– Что за прелесть, этот папа! – проговорила она, целуя его, и она опять взглянула на Пьера с тем бессознательным кокетством, которое вернулось к ней вместе с ее оживлением.
– Вот так патриотка! – сказал Шиншин.
– Совсем не патриотка, а просто… – обиженно отвечала Наташа. – Вам все смешно, а это совсем не шутка…
– Какие шутки! – повторил граф. – Только скажи он слово, мы все пойдем… Мы не немцы какие нибудь…
– А заметили вы, – сказал Пьер, – что сказало: «для совещания».
– Ну уж там для чего бы ни было…
В это время Петя, на которого никто не обращал внимания, подошел к отцу и, весь красный, ломающимся, то грубым, то тонким голосом, сказал:
– Ну теперь, папенька, я решительно скажу – и маменька тоже, как хотите, – я решительно скажу, что вы пустите меня в военную службу, потому что я не могу… вот и всё…
Графиня с ужасом подняла глаза к небу, всплеснула руками и сердито обратилась к мужу.
– Вот и договорился! – сказала она.
Но граф в ту же минуту оправился от волнения.
– Ну, ну, – сказал он. – Вот воин еще! Глупости то оставь: учиться надо.
– Это не глупости, папенька. Оболенский Федя моложе меня и тоже идет, а главное, все равно я не могу ничему учиться теперь, когда… – Петя остановился, покраснел до поту и проговорил таки: – когда отечество в опасности.
– Полно, полно, глупости…
– Да ведь вы сами сказали, что всем пожертвуем.
– Петя, я тебе говорю, замолчи, – крикнул граф, оглядываясь на жену, которая, побледнев, смотрела остановившимися глазами на меньшого сына.
– А я вам говорю. Вот и Петр Кириллович скажет…
– Я тебе говорю – вздор, еще молоко не обсохло, а в военную службу хочет! Ну, ну, я тебе говорю, – и граф, взяв с собой бумаги, вероятно, чтобы еще раз прочесть в кабинете перед отдыхом, пошел из комнаты.
– Петр Кириллович, что ж, пойдем покурить…
Пьер находился в смущении и нерешительности. Непривычно блестящие и оживленные глаза Наташи беспрестанно, больше чем ласково обращавшиеся на него, привели его в это состояние.
– Нет, я, кажется, домой поеду…
– Как домой, да вы вечер у нас хотели… И то редко стали бывать. А эта моя… – сказал добродушно граф, указывая на Наташу, – только при вас и весела…
– Да, я забыл… Мне непременно надо домой… Дела… – поспешно сказал Пьер.
– Ну так до свидания, – сказал граф, совсем уходя из комнаты.
– Отчего вы уезжаете? Отчего вы расстроены? Отчего?.. – спросила Пьера Наташа, вызывающе глядя ему в глаза.
«Оттого, что я тебя люблю! – хотел он сказать, но он не сказал этого, до слез покраснел и опустил глаза.
– Оттого, что мне лучше реже бывать у вас… Оттого… нет, просто у меня дела.
– Отчего? нет, скажите, – решительно начала было Наташа и вдруг замолчала. Они оба испуганно и смущенно смотрели друг на друга. Он попытался усмехнуться, но не мог: улыбка его выразила страдание, и он молча поцеловал ее руку и вышел.
Пьер решил сам с собою не бывать больше у Ростовых.


Петя, после полученного им решительного отказа, ушел в свою комнату и там, запершись от всех, горько плакал. Все сделали, как будто ничего не заметили, когда он к чаю пришел молчаливый и мрачный, с заплаканными глазами.
На другой день приехал государь. Несколько человек дворовых Ростовых отпросились пойти поглядеть царя. В это утро Петя долго одевался, причесывался и устроивал воротнички так, как у больших. Он хмурился перед зеркалом, делал жесты, пожимал плечами и, наконец, никому не сказавши, надел фуражку и вышел из дома с заднего крыльца, стараясь не быть замеченным. Петя решился идти прямо к тому месту, где был государь, и прямо объяснить какому нибудь камергеру (Пете казалось, что государя всегда окружают камергеры), что он, граф Ростов, несмотря на свою молодость, желает служить отечеству, что молодость не может быть препятствием для преданности и что он готов… Петя, в то время как он собирался, приготовил много прекрасных слов, которые он скажет камергеру.
Петя рассчитывал на успех своего представления государю именно потому, что он ребенок (Петя думал даже, как все удивятся его молодости), а вместе с тем в устройстве своих воротничков, в прическе и в степенной медлительной походке он хотел представить из себя старого человека. Но чем дальше он шел, чем больше он развлекался все прибывающим и прибывающим у Кремля народом, тем больше он забывал соблюдение степенности и медлительности, свойственных взрослым людям. Подходя к Кремлю, он уже стал заботиться о том, чтобы его не затолкали, и решительно, с угрожающим видом выставил по бокам локти. Но в Троицких воротах, несмотря на всю его решительность, люди, которые, вероятно, не знали, с какой патриотической целью он шел в Кремль, так прижали его к стене, что он должен был покориться и остановиться, пока в ворота с гудящим под сводами звуком проезжали экипажи. Около Пети стояла баба с лакеем, два купца и отставной солдат. Постояв несколько времени в воротах, Петя, не дождавшись того, чтобы все экипажи проехали, прежде других хотел тронуться дальше и начал решительно работать локтями; но баба, стоявшая против него, на которую он первую направил свои локти, сердито крикнула на него:
– Что, барчук, толкаешься, видишь – все стоят. Что ж лезть то!
– Так и все полезут, – сказал лакей и, тоже начав работать локтями, затискал Петю в вонючий угол ворот.
Петя отер руками пот, покрывавший его лицо, и поправил размочившиеся от пота воротнички, которые он так хорошо, как у больших, устроил дома.
Петя чувствовал, что он имеет непрезентабельный вид, и боялся, что ежели таким он представится камергерам, то его не допустят до государя. Но оправиться и перейти в другое место не было никакой возможности от тесноты. Один из проезжавших генералов был знакомый Ростовых. Петя хотел просить его помощи, но счел, что это было бы противно мужеству. Когда все экипажи проехали, толпа хлынула и вынесла и Петю на площадь, которая была вся занята народом. Не только по площади, но на откосах, на крышах, везде был народ. Только что Петя очутился на площади, он явственно услыхал наполнявшие весь Кремль звуки колоколов и радостного народного говора.
Одно время на площади было просторнее, но вдруг все головы открылись, все бросилось еще куда то вперед. Петю сдавили так, что он не мог дышать, и все закричало: «Ура! урра! ура!Петя поднимался на цыпочки, толкался, щипался, но ничего не мог видеть, кроме народа вокруг себя.
На всех лицах было одно общее выражение умиления и восторга. Одна купчиха, стоявшая подле Пети, рыдала, и слезы текли у нее из глаз.
– Отец, ангел, батюшка! – приговаривала она, отирая пальцем слезы.
– Ура! – кричали со всех сторон. С минуту толпа простояла на одном месте; но потом опять бросилась вперед.
Петя, сам себя не помня, стиснув зубы и зверски выкатив глаза, бросился вперед, работая локтями и крича «ура!», как будто он готов был и себя и всех убить в эту минуту, но с боков его лезли точно такие же зверские лица с такими же криками «ура!».
«Так вот что такое государь! – думал Петя. – Нет, нельзя мне самому подать ему прошение, это слишком смело!Несмотря на то, он все так же отчаянно пробивался вперед, и из за спин передних ему мелькнуло пустое пространство с устланным красным сукном ходом; но в это время толпа заколебалась назад (спереди полицейские отталкивали надвинувшихся слишком близко к шествию; государь проходил из дворца в Успенский собор), и Петя неожиданно получил в бок такой удар по ребрам и так был придавлен, что вдруг в глазах его все помутилось и он потерял сознание. Когда он пришел в себя, какое то духовное лицо, с пучком седевших волос назади, в потертой синей рясе, вероятно, дьячок, одной рукой держал его под мышку, другой охранял от напиравшей толпы.
– Барчонка задавили! – говорил дьячок. – Что ж так!.. легче… задавили, задавили!
Государь прошел в Успенский собор. Толпа опять разровнялась, и дьячок вывел Петю, бледного и не дышащего, к царь пушке. Несколько лиц пожалели Петю, и вдруг вся толпа обратилась к нему, и уже вокруг него произошла давка. Те, которые стояли ближе, услуживали ему, расстегивали его сюртучок, усаживали на возвышение пушки и укоряли кого то, – тех, кто раздавил его.
– Этак до смерти раздавить можно. Что же это! Душегубство делать! Вишь, сердечный, как скатерть белый стал, – говорили голоса.
Петя скоро опомнился, краска вернулась ему в лицо, боль прошла, и за эту временную неприятность он получил место на пушке, с которой он надеялся увидать долженствующего пройти назад государя. Петя уже не думал теперь о подаче прошения. Уже только ему бы увидать его – и то он бы считал себя счастливым!
Во время службы в Успенском соборе – соединенного молебствия по случаю приезда государя и благодарственной молитвы за заключение мира с турками – толпа пораспространилась; появились покрикивающие продавцы квасу, пряников, мака, до которого был особенно охотник Петя, и послышались обыкновенные разговоры. Одна купчиха показывала свою разорванную шаль и сообщала, как дорого она была куплена; другая говорила, что нынче все шелковые материи дороги стали. Дьячок, спаситель Пети, разговаривал с чиновником о том, кто и кто служит нынче с преосвященным. Дьячок несколько раз повторял слово соборне, которого не понимал Петя. Два молодые мещанина шутили с дворовыми девушками, грызущими орехи. Все эти разговоры, в особенности шуточки с девушками, для Пети в его возрасте имевшие особенную привлекательность, все эти разговоры теперь не занимали Петю; ou сидел на своем возвышении пушки, все так же волнуясь при мысли о государе и о своей любви к нему. Совпадение чувства боли и страха, когда его сдавили, с чувством восторга еще более усилило в нем сознание важности этой минуты.
Вдруг с набережной послышались пушечные выстрелы (это стреляли в ознаменование мира с турками), и толпа стремительно бросилась к набережной – смотреть, как стреляют. Петя тоже хотел бежать туда, но дьячок, взявший под свое покровительство барчонка, не пустил его. Еще продолжались выстрелы, когда из Успенского собора выбежали офицеры, генералы, камергеры, потом уже не так поспешно вышли еще другие, опять снялись шапки с голов, и те, которые убежали смотреть пушки, бежали назад. Наконец вышли еще четверо мужчин в мундирах и лентах из дверей собора. «Ура! Ура! – опять закричала толпа.
– Который? Который? – плачущим голосом спрашивал вокруг себя Петя, но никто не отвечал ему; все были слишком увлечены, и Петя, выбрав одного из этих четырех лиц, которого он из за слез, выступивших ему от радости на глаза, не мог ясно разглядеть, сосредоточил на него весь свой восторг, хотя это был не государь, закричал «ура!неистовым голосом и решил, что завтра же, чего бы это ему ни стоило, он будет военным.
Толпа побежала за государем, проводила его до дворца и стала расходиться. Было уже поздно, и Петя ничего не ел, и пот лил с него градом; но он не уходил домой и вместе с уменьшившейся, но еще довольно большой толпой стоял перед дворцом, во время обеда государя, глядя в окна дворца, ожидая еще чего то и завидуя одинаково и сановникам, подъезжавшим к крыльцу – к обеду государя, и камер лакеям, служившим за столом и мелькавшим в окнах.
За обедом государя Валуев сказал, оглянувшись в окно:
– Народ все еще надеется увидать ваше величество.
Обед уже кончился, государь встал и, доедая бисквит, вышел на балкон. Народ, с Петей в середине, бросился к балкону.
– Ангел, отец! Ура, батюшка!.. – кричали народ и Петя, и опять бабы и некоторые мужчины послабее, в том числе и Петя, заплакали от счастия. Довольно большой обломок бисквита, который держал в руке государь, отломившись, упал на перилы балкона, с перил на землю. Ближе всех стоявший кучер в поддевке бросился к этому кусочку бисквита и схватил его. Некоторые из толпы бросились к кучеру. Заметив это, государь велел подать себе тарелку бисквитов и стал кидать бисквиты с балкона. Глаза Пети налились кровью, опасность быть задавленным еще более возбуждала его, он бросился на бисквиты. Он не знал зачем, но нужно было взять один бисквит из рук царя, и нужно было не поддаться. Он бросился и сбил с ног старушку, ловившую бисквит. Но старушка не считала себя побежденною, хотя и лежала на земле (старушка ловила бисквиты и не попадала руками). Петя коленкой отбил ее руку, схватил бисквит и, как будто боясь опоздать, опять закричал «ура!», уже охриплым голосом.
Государь ушел, и после этого большая часть народа стала расходиться.
– Вот я говорил, что еще подождать – так и вышло, – с разных сторон радостно говорили в народе.
Как ни счастлив был Петя, но ему все таки грустно было идти домой и знать, что все наслаждение этого дня кончилось. Из Кремля Петя пошел не домой, а к своему товарищу Оболенскому, которому было пятнадцать лет и который тоже поступал в полк. Вернувшись домой, он решительно и твердо объявил, что ежели его не пустят, то он убежит. И на другой день, хотя и не совсем еще сдавшись, но граф Илья Андреич поехал узнавать, как бы пристроить Петю куда нибудь побезопаснее.


15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.
Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.
Наполеон, разрезав армии, движется в глубь страны и упускает несколько случаев сражения. В августе месяце он в Смоленске и думает только о том, как бы ему идти дальше, хотя, как мы теперь видим, это движение вперед для него очевидно пагубно.
Факты говорят очевидно, что ни Наполеон не предвидел опасности в движении на Москву, ни Александр и русские военачальники не думали тогда о заманивании Наполеона, а думали о противном. Завлечение Наполеона в глубь страны произошло не по чьему нибудь плану (никто и не верил в возможность этого), а произошло от сложнейшей игры интриг, целей, желаний людей – участников войны, не угадывавших того, что должно быть, и того, что было единственным спасением России. Все происходит нечаянно. Армии разрезаны при начале кампании. Мы стараемся соединить их с очевидной целью дать сражение и удержать наступление неприятеля, но и этом стремлении к соединению, избегая сражений с сильнейшим неприятелем и невольно отходя под острым углом, мы заводим французов до Смоленска. Но мало того сказать, что мы отходим под острым углом потому, что французы двигаются между обеими армиями, – угол этот делается еще острее, и мы еще дальше уходим потому, что Барклай де Толли, непопулярный немец, ненавистен Багратиону (имеющему стать под его начальство), и Багратион, командуя 2 й армией, старается как можно дольше не присоединяться к Барклаю, чтобы не стать под его команду. Багратион долго не присоединяется (хотя в этом главная цель всех начальствующих лиц) потому, что ему кажется, что он на этом марше ставит в опасность свою армию и что выгоднее всего для него отступить левее и южнее, беспокоя с фланга и тыла неприятеля и комплектуя свою армию в Украине. А кажется, и придумано это им потому, что ему не хочется подчиняться ненавистному и младшему чином немцу Барклаю.
Император находится при армии, чтобы воодушевлять ее, а присутствие его и незнание на что решиться, и огромное количество советников и планов уничтожают энергию действий 1 й армии, и армия отступает.
В Дрисском лагере предположено остановиться; но неожиданно Паулучи, метящий в главнокомандующие, своей энергией действует на Александра, и весь план Пфуля бросается, и все дело поручается Барклаю, Но так как Барклай не внушает доверия, власть его ограничивают.
Армии раздроблены, нет единства начальства, Барклай не популярен; но из этой путаницы, раздробления и непопулярности немца главнокомандующего, с одной стороны, вытекает нерешительность и избежание сражения (от которого нельзя бы было удержаться, ежели бы армии были вместе и не Барклай был бы начальником), с другой стороны, – все большее и большее негодование против немцев и возбуждение патриотического духа.
Наконец государь уезжает из армии, и как единственный и удобнейший предлог для его отъезда избирается мысль, что ему надо воодушевить народ в столицах для возбуждения народной войны. И эта поездка государя и Москву утрояет силы русского войска.
Государь отъезжает из армии для того, чтобы не стеснять единство власти главнокомандующего, и надеется, что будут приняты более решительные меры; но положение начальства армий еще более путается и ослабевает. Бенигсен, великий князь и рой генерал адъютантов остаются при армии с тем, чтобы следить за действиями главнокомандующего и возбуждать его к энергии, и Барклай, еще менее чувствуя себя свободным под глазами всех этих глаз государевых, делается еще осторожнее для решительных действий и избегает сражений.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает поляков генерал адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
В Смоленске, наконец, как ни не желал того Багратион, соединяются армии.
Багратион в карете подъезжает к дому, занимаемому Барклаем. Барклай надевает шарф, выходит навстречу v рапортует старшему чином Багратиону. Багратион, в борьбе великодушия, несмотря на старшинство чина, подчиняется Барклаю; но, подчинившись, еще меньше соглашается с ним. Багратион лично, по приказанию государя, доносит ему. Он пишет Аракчееву: «Воля государя моего, я никак вместе с министром (Барклаем) не могу. Ради бога, пошлите меня куда нибудь хотя полком командовать, а здесь быть не могу; и вся главная квартира немцами наполнена, так что русскому жить невозможно, и толку никакого нет. Я думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу». Рой Браницких, Винцингероде и тому подобных еще больше отравляет сношения главнокомандующих, и выходит еще меньше единства. Сбираются атаковать французов перед Смоленском. Посылается генерал для осмотра позиции. Генерал этот, ненавидя Барклая, едет к приятелю, корпусному командиру, и, просидев у него день, возвращается к Барклаю и осуждает по всем пунктам будущее поле сражения, которого он не видал.
Пока происходят споры и интриги о будущем поле сражения, пока мы отыскиваем французов, ошибившись в их месте нахождения, французы натыкаются на дивизию Неверовского и подходят к самым стенам Смоленска.
Надо принять неожиданное сражение в Смоленске, чтобы спасти свои сообщения. Сражение дается. Убиваются тысячи с той и с другой стороны.
Смоленск оставляется вопреки воле государя и всего народа. Но Смоленск сожжен самими жителями, обманутыми своим губернатором, и разоренные жители, показывая пример другим русским, едут в Москву, думая только о своих потерях и разжигая ненависть к врагу. Наполеон идет дальше, мы отступаем, и достигается то самое, что должно было победить Наполеона.


На другой день после отъезда сына князь Николай Андреич позвал к себе княжну Марью.
– Ну что, довольна теперь? – сказал он ей, – поссорила с сыном! Довольна? Тебе только и нужно было! Довольна?.. Мне это больно, больно. Я стар и слаб, и тебе этого хотелось. Ну радуйся, радуйся… – И после этого княжна Марья в продолжение недели не видала своего отца. Он был болен и не выходил из кабинета.
К удивлению своему, княжна Марья заметила, что за это время болезни старый князь так же не допускал к себе и m lle Bourienne. Один Тихон ходил за ним.
Через неделю князь вышел и начал опять прежнюю жизнь, с особенной деятельностью занимаясь постройками и садами и прекратив все прежние отношения с m lle Bourienne. Вид его и холодный тон с княжной Марьей как будто говорил ей: «Вот видишь, ты выдумала на меня налгала князю Андрею про отношения мои с этой француженкой и поссорила меня с ним; а ты видишь, что мне не нужны ни ты, ни француженка».
Одну половину дня княжна Марья проводила у Николушки, следя за его уроками, сама давала ему уроки русского языка и музыки, и разговаривая с Десалем; другую часть дня она проводила в своей половине с книгами, старухой няней и с божьими людьми, которые иногда с заднего крыльца приходили к ней.
О войне княжна Марья думала так, как думают о войне женщины. Она боялась за брата, который был там, ужасалась, не понимая ее, перед людской жестокостью, заставлявшей их убивать друг друга; но не понимала значения этой войны, казавшейся ей такою же, как и все прежние войны. Она не понимала значения этой войны, несмотря на то, что Десаль, ее постоянный собеседник, страстно интересовавшийся ходом войны, старался ей растолковать свои соображения, и несмотря на то, что приходившие к ней божьи люди все по своему с ужасом говорили о народных слухах про нашествие антихриста, и несмотря на то, что Жюли, теперь княгиня Друбецкая, опять вступившая с ней в переписку, писала ей из Москвы патриотические письма.
«Я вам пишу по русски, мой добрый друг, – писала Жюли, – потому что я имею ненависть ко всем французам, равно и к языку их, который я не могу слышать говорить… Мы в Москве все восторжены через энтузиазм к нашему обожаемому императору.
Бедный муж мой переносит труды и голод в жидовских корчмах; но новости, которые я имею, еще более воодушевляют меня.
Вы слышали, верно, о героическом подвиге Раевского, обнявшего двух сыновей и сказавшего: «Погибну с ними, но не поколеблемся!И действительно, хотя неприятель был вдвое сильнее нас, мы не колебнулись. Мы проводим время, как можем; но на войне, как на войне. Княжна Алина и Sophie сидят со мною целые дни, и мы, несчастные вдовы живых мужей, за корпией делаем прекрасные разговоры; только вас, мой друг, недостает… и т. д.
Преимущественно не понимала княжна Марья всего значения этой войны потому, что старый князь никогда не говорил про нее, не признавал ее и смеялся за обедом над Десалем, говорившим об этой войне. Тон князя был так спокоен и уверен, что княжна Марья, не рассуждая, верила ему.
Весь июль месяц старый князь был чрезвычайно деятелен и даже оживлен. Он заложил еще новый сад и новый корпус, строение для дворовых. Одно, что беспокоило княжну Марью, было то, что он мало спал и, изменив свою привычку спать в кабинете, каждый день менял место своих ночлегов. То он приказывал разбить свою походную кровать в галерее, то он оставался на диване или в вольтеровском кресле в гостиной и дремал не раздеваясь, между тем как не m lle Bourienne, a мальчик Петруша читал ему; то он ночевал в столовой.
Первого августа было получено второе письмо от кня зя Андрея. В первом письме, полученном вскоре после его отъезда, князь Андрей просил с покорностью прощения у своего отца за то, что он позволил себе сказать ему, и просил его возвратить ему свою милость. На это письмо старый князь отвечал ласковым письмом и после этого письма отдалил от себя француженку. Второе письмо князя Андрея, писанное из под Витебска, после того как французы заняли его, состояло из краткого описания всей кампании с планом, нарисованным в письме, и из соображений о дальнейшем ходе кампании. В письме этом князь Андрей представлял отцу неудобства его положения вблизи от театра войны, на самой линии движения войск, и советовал ехать в Москву.
За обедом в этот день на слова Десаля, говорившего о том, что, как слышно, французы уже вступили в Витебск, старый князь вспомнил о письме князя Андрея.
– Получил от князя Андрея нынче, – сказал он княжне Марье, – не читала?
– Нет, mon pere, [батюшка] – испуганно отвечала княжна. Она не могла читать письма, про получение которого она даже и не слышала.
– Он пишет про войну про эту, – сказал князь с той сделавшейся ему привычной, презрительной улыбкой, с которой он говорил всегда про настоящую войну.
– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.