Могила неизвестного солдата (Варшава)

Мемориальный архитектурный ансамбль
Могила Неизвестного Солдата в Варшаве Grób Nieznanego Żołnierza w Warszawie
Вид спереди
Страна	Польша
Город	Варшава, пл. Пилсудского
Координаты	52°14′27″ с. ш. 21°00′41″ в. д.52.24083° с. ш. 21.01139° в. д. / 52.24083; 21.01139
Дата постройки	1925 год
Статус	Охраняется государством

Могила Неизвестного Солдата в Варшаве — могила-памятник на площади маршала Юзефа Пилсудского в Варшаве. Назначение варшавской Могилы Неизвестного Солдата заключается в отдании долга всем, кто отдал свою жизнь за Польшу. Могила принадлежит к национальным символам, символизирующим наибольшую самоотверженность.

Идея воздания долга павшим в боевых действиях неизвестным солдатам возникла сразу после первой мировой войны во Франции. Первая в мире Могила Неизвестного Солдата появилась в Париже в 1920. В ней покоится прах безымянного французского солдата, погибшего под Верденом, она олицетворяет память о 1,5 млн французских солдат, погибших в 1914—1918 годах. Параллельно с Францией создание мест почитания безымянных солдат происходило и в Великобритании.

В Польше первые инициативы, имеющие цель создания места поминовения павших, были предприняты в 1921. Могила Неизвестного Солдата в Варшаве в конечном итоге, однако, была возведена только в 1925 под колоннадой Саксонского Дворца. 2 ноября того же года в могилу были помещены останки безымянного солдата, взятые на специальной церемонии во Львове.

Под конец второй мировой войны могила была серьёзно повреждена в результате взрыва, но вскоре была восстановлена и вновь открыта в 1946. В настоящее время, представляет собой трёхаркадную часть колоннады Саксонского Дворца. В 1990—1991 годах оформление могилы было частично изменено.

У Могилы Неизвестного Солдата в Варшаве горит вечный огонь и несёт круглосуточную службу почётный караул из Представительского батальона Войска Польского, а в праздничные дни в к почётному караулу торжественно присоединяются и высшие руководители государства.

Возникновение замысла Могилы Неизвестного Солдата в Варшаве

Замысел чествования солдат, павших на поле битвы, родился во Франции после Первой мировой войны. Инициатором сооружения первой могилы неизвестного солдата был француз — Фредерик Симон (фр. Fryderyk Simon), который во время войны потерял трёх сыновей.

Французский пример стал импульсом для возникновения подобного патриотического порыва почти в каждой нации. В Польше первые обращения, направленные на создание могилы-памятника, приняты в 1921 году. С 1921 года имело место много инициатив, но фактическое открытие варшавской Могилы Неизвестного Солдата произошло только в 1925 году.

Проект Комитета памяти павших 1914—1921

В Варшаве в июне 1921 был образован Комитет памяти павших 1914—1921 (польск. Komitet Uczczenia Poległych), которым руководил через городской совет Варшавы Игнаций Балиньский. В результате своей деятельности этот Комитет, с благословения кардинала Александра Каковского, постановил построить памятник-часовню в соборе св. Яна, по проекту Стефана Шиллера. На протяжении двух лет был построен остов памятника, но для выполнения позолоты, серебрения и его окончательного монтажа не хватило средств. Проект, как и сама деятельность Комитета, не получили общественного признания. Общество ожидало памятника монументального — должным образом прославляющего обретение независимости, за которую было принесено многие тысячи жертв. Скромная, выполненная по типу придорожной, часовня не оправдала возложенных на неё ожиданий.

Проект был представлен следующим образом:

На пьедестале возносится столб из красного полированного гранита, увенчанный бронзовым навершием, на котором помещается оправленная серебром стеклянная шкатулка, заключающая в себе землю с мест боев. На столбе высечена надпись:

На вечную память о 600 000 богатырских Сынов Польши, павших за Отчизну на землях Польши, Франции, Бельгии, Германии, Австрии, Италии в мировой войне в годы с 1914 по 1920/21<p> Шкатулка помещается в основании часовенки, выкованной из железа. На пьедестале виднеется надпись: <p>Земля, пропитанная польской кровью, собрана на полях битв. Их смерть дала Польше Единство и Независимость. Вечный покой даруй им, Господи, а польский народ пусть чтит их память<p> Симвоичным образом проект реализует народно-религиозную схему, в которой народные эмблемы переплетаются с образами Пресвятой Девы Марии и святых покровителей Польши. </blockquote> Отсутствие поддержки этого проекта подтверждает то факт, что так и не была собрана необходимая сумма — 3 тысячи тогдашних польских злотых. Безуспешны были призывы к достаточно зажиточному обществу.

Проект Польского Креста Скорби

Польский Крест Скорби, образованный в это же время группой высокопоставленные офицеров во главе с генералом Юлиушем Мальчевским, работал над другим проектом. Генерал Мальчевский предоставил на проект значительную, по тем временам, сумму. На эти деньги должен быть построен памятник на площади, рядом с парком Скарышевского. В результате различных мероприятий было собрано 117 779 тыс. польских марок с одних только общественных вкладов. Кампанию поддержки проводила редакция журнала Polska Zbrojna, которая собрала с читателей более 11 миллионов польских марок.

Инициатива такого масштаба была встречена с интересом тогдашним министерством религий и общественного просвещения (польск. Ministerstwo Wyznań Religijnych i Oświecenia Publicznego), польским Белым Крестом и епископской Курией. Вопрос почтения памяти был оставлен за пределами обсуждения, открытым был, на то время, вопрос формы, в какой оно могло быть реализовано. Три объединённых учреждения предлагали временно отсыпку огромного кургана на развалинах фортов Варшавской цитадели, между железнодорожным мостом и Вратами казнённых.

Инициатива президента Республики Станислава Войцеховского

По поручению президента Польской Республики Станислава Войцеховского глава министерства по военным делам дел генерал-полковник Станислав Шептицкий указом номер 191 учредил 30 ноября 1923 Временный организационный комитет строительства Памятника Неизвестному Солдату (польск. Tymczasowy Komitet Organizacyjny Budowy Pomnika Nieznanego Żołnierza). В состав Комитета вошли:

• генерал-полковник Тадеуш Розвадовский — председатель Комитета
• дивизионный генерал Люциан Желиговский — заместитель председателя
• генерал-полковник Юзеф Халлер
• дивизионный генерал Владислав Сикорский
• дивизионный генерал Казимир Соснковский
• дивизионный генерал Эдвард Рыдз-Смиглы
• дивизионный генерал Казимир Рашевский
• дивизионный генерал Франтишек Латиник
• бригадный генерал Юлиуш Мальчевский
• бригадный генерал Даниэль Коженевский
• полковник Бронислав Гембаржевский
• полевой епископ Станислав Галл

На первом заседании комитета 7 декабря 1923, было образовано три рабочих группы: по пропаганде и печати, финансовая и художественная. Комитет должен был подготовить предварительный проект возведения памятника, а окончательное решение должен был Президент Польской Республики. Активность в 1923 заключалась в начале среди жителей Польши акции по сбору средств на возведение памятника. Был распространён призыв о добровольных отчислениях — 1 % с пенсии — на дело памятника; правительство не было в состоянии покрыть из государственного бюджета расходы, связанные со строительством.

В 1924 году, вопреки ожиданиям, быстрых темпов решения дела о Могиле Неизвестного Солдата, не наблюдалось никаких действий со стороны Комитета. На тему могилы молчали даже газеты.

Инициативы анонимного дарителя

Неожиданно и удивительным для всех образом утром 2 декабря 1924 к памятнику князю Юзефу Понятовскому (стоявшему как раз на Саксонской площади) подъехал грузовик, из которого была выгружена плита из песчаника и установлена перед цоколем памятника.

Изготовленная в скульптурной мастерской Романа Любовского (польск. Roman Lubowski), плита имела размеры 1 × 2,5 метра и толщину 15 см. На плите был высечен крест, а под ним слова Неизвестному солдату, павшему за Отчизну (польск. Nieznanemu Żołnierzowi, poległemu za Ojczyznę).

Неизвестным остался заказчик плиты. Пресса обсуждала событие и была полна домыслов. Установка плиты ошибочно приписывалась Игнацию Падеревскому. В тогдашней прессе появились даже шутливые стишки, посвященные установленной загадочным дарителем плите, такие как Благодетель (польск. Ofiarodawca) неизвестного автора:

Warszawa, a z nią cała Polska pyta –
– skąd się wzięła kamienna u stóp płyta
Któż na grób Nieznanego złożył ją Żołnierza
Ten siak, a ten znów owak rzecz drugiemu zwierza
[...]
Aby zbudzić niewdzięczne wasze serce
i by Żołnierz Nieznany, dotąd w poniewierce
miał wreszcie grób, na który czeka już lat cztery
przynoszę wam ten kamień z dna rzeki Elstery!

Загадка раскрылась через четыре года. Тогда выяснилось, что плиту заказало Объединение Польских Товариществ Республики (польск. Zjednoczenie Polskich Stowarzyszeń Rzeczypospolitej). В 1925 аналогичные инициативы установки плиты Неизвестному Солдату прошли в 22 городах Польши. Только после возведения Могилы Неизвестного Солдата в Варшаве эти плиты были перенесены на кладбища или помещены в Музей Войска Польского. В настоящее время плиты находятся только в Быдгоще, Хелмне, Кракове, Люблинe и в Лодзи.

Окончание работы Организационного комитета строительства Памятника Неизвестному Солдату

Установление плиты в Варшаве мобилизовало Комитет на активные действия. 23 декабря 1924 он собрался по инициативе тогдашнего министра по военным делам генерал-полковника Владислава Сикорского. На собрании председательствовал новый председатель — генерал-полковник Юзеф Халлер. Состав Комитета подвергся значительному расширению. В него вошли:

• Адольф Шышко-Богуш — тогдашний ректор Академии изящных искусств в Кракове
• Мариан Лялевич — профессор Варшавской Политехники, архитектор
• Станислав Ноаковский — профессор Варшавской Политехники, архитектор
• Стефан Шиллер — архитектор и хранитель исторических памятников
• Т. Вишнёвский — хранитель исторических памятников столичного города Варшавы
• Эдвард Виттиг — скульптор
• Стефан Жеромский — писатель
• Адам Гржимала-Седлецкий — писатель

Были рассмотрены следующие места расположения памятника: на оси проспекта Третьего Мая, у вылета моста Понятовского, у основания фигуры Пресвятой Девы Марии Пассавской в Краковском предместье, на Форте Легионов около улицы Сангушки, угол Закрочимской или на склонах Цитадели.

Однако, в конце концов, была одобрена установка плиты на Саксонской площади, и внесено единодушное решение, что Могила Неизвестного Солдата в Варшаве будет воздвигнута на Саксонской площади. Выбор поддержали президент Станислав Войцеховский, военное руководство и правительство.

Было запланировано объявить конкурс на архитектурное решение Саксонской площади с установлением местоположения Могилы Неизвестного Солдата. В конкурсе предполагались награды, на которые варшавский магистрат должен был выделить 19 тыс. злотых: за места с I по V, соответственно от 6 до 2 тыс. злотых, кроме того три дополнительных награды по 1,5 тыс. злотых. Срок окончания представления конкурсных работ установлен 3 мая 1925. Комитет, однако, задержал оглашение конкурса, так как на заседании 29 января 1925 ещё не было информации о возможности покрытия затрат на строительство памятника.

Совет Министров на заседании 25 января 1925 по предложению министра по военным делам генерал-полковника Владислава Сикорского постановило, что Могила Неизвестного Солдата будет размешена в колоннаде Саксонского Дворца и конкурс остался неоглашённым.

Было предложено много архитектурных проектов застройки Саксонской площади, которые вызвали бурные дискуссии. В конце концов, Совет Министров постановил поручить строительство памятника скульптору Станиславу Островскому (польск. Stanisław Ostrowski).

Строительство Могилы Неизвестного Солдата

Проектные работы

Первые наброски проекта Станислав Островский выполнил 14 марта 1925 прямо под аркадами Саксонского Дворца. Заключались они в установке модели фрагментов памятника в натуральную величину. В этих набросках участвовали представители министерства по военным делам, министерства религий и общественного просвещения а также руководство города. Прямо на месте проверили то, насколько замысел гармонично вписывается в три средние аркады колоннады.

Изготовление памятника

Основанием Могилы Неизвестного Солдата стали три средние аркады колоннады Саксонского Дворца. Средняя предназначена для глубокой, до 1,5 м, гробницы. Внутри гробницы была положена закрытая стальной броней стальная плита с надписью:

2 XI 1925 года сюда помещены останки неизвестного польского солдата
перенесенные с избранного жребием львовского места сражения

Оригинальный текст (польск.)  

'Dnia 2 XI 1925 roku zostały złożone w tem miejscu zwłoki nieznanego żołnierza polskiego
przeniesione z wybranego losem pobojowiska lwowskiego'

А на гробу нанесена надпись:

Сей гроб содержит останки Неизвестного польского Солдата,
взятые из львовской могилы 29 X 1925 года

Оригинальный текст (польск.)  

''Trumna ta zawiera zwłoki Nieznanego Żołnierza polskiego
wzięte z mogiły lwowskiej dnia 29 X 1925 roku'

Обрамление гробницы выложено чёрным полированным гранитом, с которым контрастировала матовая надгробная плита. Это было сделано для того, чтобы сконцентрировать внимание на плите, где были высечены слова:

ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ПОЛЬСКИЙ СОЛДАТ, ПАВШИЙ ЗА ОТЧИЗНУ

Оригинальный текст (польск.)  

TU LEŻY ŻOŁNIERZ POLSKI POLEGŁY ZA OJCZYZNĘ

У изголовья был сооружен вечный огонь, выполненный в стиле классицизма. Он имел форму двух черных стройных ангелов, золотые крылья которых поддерживали чашу огня.

Щиты на Могиле Неизвестного Солдата перед второй мировой войной

1914—1918 Ляски-Анелин 21-24 X 1914 Молотков 29 X 1914 Кшивоплоты 14 XI 1914 Ловчувек 24 XII 1914 Аррас 9 V 1915 Конары 16-22 V 1915 Пакослав 19-20 V 1915 Рокитна 13 VI 1915 Тарлув 30 VI — 2 VII 1915 Костюхновка 4 XI 1915 i 4-6 VII 1916	1918—1920 Львов ноябрь 1918—1919 Лида 16 IV 1919-28 IX 1920 Вильно 19 IV 1919-9 X 1920 Двинск 3 I 1920 Киев 7 V-11 VI 1920 Бородянка 11-13 VI 1920 Хорупань под Дубном 19 VII 1920 Настасов под Тернополем 31 VII-6 VIII 1920 Радзымин-Оссув 13-15 VIII 1920
1914—1918 Креховцы 24 VII 1917 Бобруйск 2 II-11 III 1918 Канев 11 V 1918 Мурманск 1918 Сибирь 1918—1920 Кубань-Одесса 1918—1919 Сент-Илер-ле-Гран у Реймса 5 VII 1918	1918—1920 Борково под Насельском 14-15 VIII 1920 Сарнова гора под Цеханувом 16-20 VIII 1920 Прасныш 21-22 VIII 1920 Комаров-Грубешов 30 VIII-1 IX 1920 Кобрин 14-15 IX 1920 Дитятин 16 IX 1920 Великая Берестовица 20 IX 1920 Гродно-Обухово 20-25 IX 1920 Кровавый Бор около Паперни 27-28 IX 1920

Выбор места эксгумации безымянных останков

Параллельно со строительством Могилы Неизвестного Солдата оставался нерешенным вопрос о выборе места битвы, с которого будут извлечены останки безымянного солдата, место эксгумации и церемониальной доставки останков в Варшаву.

4 апреля 1925 в Министерстве по военным делам в Варшаве была подготовленна жеребьевка. Выбор мест битв для жеребьевки был выполнен Историческим бюро Министерства по военным делам по руководствон генерала Мариана Кукеля. Поля битв должны были удовлетворять определенным условиям. В учёт брались только те поля, где произожло большое количество павших на ограниченном пространстве, сражение, произошедшее там, должно было быть оборонительным для всего сражавшегося войска, и не брались в расчет битвы проходившие на территории тогдашнего врага.

Согласно этим требованиям были выбраны следующие места битвы:

1. Львов вместе с местами боев под Верешицей — ноябрь 1918—1919
2. Хорупань — июль 1920
3. Вулька Радзиминская — 13 августа-15 августа 1920
4. Борков под Насельском — 14 августа-16 августа 1920
5. Сарнова Гура — 16 августа-18 августа 1920
6. Кровавый Бор — 27 сентября 1920
7. Лида — апрель 1919, июль 1920, сентябрь 1920
8. Большой Ходачков и Настасов — 30 июля-6 августа 1920
9. Берестовица — сентябрь 1920
10. Пшасныш — август 1920
11. Обухов под Гродно — 25 сентября-26 сентября 1920
12. Комаров — 31 августа 1920
13. Грубешов — 31 августа и сентябрь 1920
14. Кобрин — сентябрь 1920
15. Дитятин — 16 сентября 1920

Жеребьевка мест боев была проведена чрезвычайно торжественно. Начальник штаба Войска Польского генерал Станислав Халлер попросил самого младшего присутствовавшего кавалера ордена Virtuti Militari провести жеребьевку. Им оказался сержант артиллерии (польск. ogniomistrz) Юзеф Бучковский из 14 полка полевой артиллерии. Он вынул карточку и выбор пал на Львов.

Перенос остатков безымянного солдата в Варшаву

Под председательством Министра по военным делам было постановлено, что безымянный солдат будет эксгумирован с Кладбища Орлят во Львове, куда были перенесены тела 275 безымянных героев, павших на поле брани. За процедуру эксгумации бескорыстно взялась погребальная контора Петра Лопацкого из Варшавы, которая доставила во Львов три гроба, в которых должны были быть перевезены останки солдата. За безопасностью перевозки следил 40 пехотный полк «Dzieci Lwowskich».

Эксгумация останков безымянного солдата

Во время процедуры эксгумации на кладбище присутствовали представители министерства внутренних дел и министерства общественных работ. 29 октября 1925 в 14:30 были вскрыты три солдатские могилы, на которых имелись таблички с надписью Tu leży Nieznany Obrońca Lwowa (Здесь лежит Неизвестный Защитник Львова). Найденные в гробах кости не подтверждали, что это останки солдат, за исключением одних, которые оказались останками австрийского капрала.

В таких условиях было принято решение о вскрытии трех соседних могил. В первом гробу были найдены останки сержанта, во втором капрала, а в третьем не было никаких знаков воинских отличий, там был найдена только мацеювка (польск. maciejówkę) с орлом. Закрытые гробы были затем установлены перед кладбищенской часовней в целях выбора одного из них.

Польская армянка Ядвига Заругевич(ова) — мать солдата, павшего на полях Задворья и похороненного в неизвестном месте произвела выбор одного из гробов. При открытии гроба оказалось, что выбор пал на солдата без воинского звания в мацеювке. Это означало, что выбор пал на добровольца, так как солдаты регулярной армии носили конфедератки. Врач, производивший осмотр, объявил, что у похороненного была прострелена голова и нога. Это были признаки того, что он пал на поле брани, отдав жизнь за Родину.

Выбранные останки были положены в новый сосновый гроб, этот гроб запечатали в цинковый гроб и все вместе поместили в украшенный орлами чёрный дубовый гроб. Гробы были выполнены по проекту Станислава Островского.

На могилу, из которой извлекли неизвестного солдата, была установлена плита в его память его и в память его переноса в Могилу Неизвестного Солдата в Варшаве.

Вечером гроб был перенесен в часовню защитников Львова, установлен на специально приготовленный для этого случая катафалк и выставлен при нём ночной почетный караул.

Прощание во Львове и переезд в Варшаву

30 октября 1925 в ходе торжественной траурной процессией в гробу на артиллерийском лафете, в сопровождении конного оркестра Язловецких Уланов и подразделений пехоты и кавалерии, тело безымянного солдата было перенесено в кафедральный собор. Гроб был установлен при помощи специального подъёмника на пятиметровый огромный катафалк.

На следующий день архиепископ Болеслав Твардовский отслужил погребальную службу, а после него духовенство армянское, грекокатолическое и римскокатолическое исполнило отпевание.

После церемонии в соборе процессия прошла по львовским улицам: Рутовского, Легионов, Ягелонской, площадям Смольки, Мицкевича, Маршальской, Коперника, Сапеги и Дояздовой направивщись к железнодорожному вокзалу. Во главе процессии ехал на коне дивизионный генерал Ян Тули, за ним 14-й Полк Уланов, знаменосцы , духовенство трех обрядов, артиллерийский лафет с гробом, воинские и гражданские официальные лица, военный оркестр, почетный караул. Замыкало процессию подразделение конной полиции. Львов во время прохождения процессии был парадно украшен, а вдоль улиц тянулись ряды жителей и солдат. На фабриках были включены гудки, в костелах звонили колокола.

На ночь гроб был помещен в зале прибытия вокзала, который для этого случая был реконструирован львовской железной дорогой. Гроб вместо катафалка был помещен на пулеметы. Около гроба был выставлен почетный караул — рядом с солдатами также стояли и железнодорожники. Всю ночь через вокзал шли толпы людей, отдававших последнюю дань безымянному солдату.

1 ноября 1925 в 8:48 отправился специальный поезд из Львова в Варшаву. Впереди поезда находился паровоз, украшенный национальными и траурными символами. Гроб покоился в последнем вагоне — том самом, в котором в страну прибыли останки Генрика Сенкевича. Двери вагона оставались открыты настежь, чтобы во время движения гроб оставался всем виден. Предыдущий вагон был наполнен более чем сотней венков, возложенных жителями Львова. Остальные три вагона занимал почетный эскорт из 56 человек во главе с комендантом поезда бригадным генералом Валерием Марыански.

Путь поезда пролегал через Жолкву, Раву Русскую, Белжец, Красныстав, Люблин и Гарволин. На пути поезда были запланированы многочисленные остановки длительностью около 15 минут. За Львовом поезд проехал мимо львовских железнодорожников, державших зажженные факелы, и далее вдоль всего пути выстраивались бесконечные толпы людей. Поездка была заснята студией Centrofilm, а фильм должен был служить пропаганде чествования неизвестного солдата. Через 22 часа поезд прибыл в Варшаву на Гданьский вокзал.

Погребальная церемония в Варшаве

Могила Неизвестного Солдата в 1925—1939 годах

Могила Неизвестного Солдата во время второй мировой войны

Во время оккупации Могила Неизвестного Солдата была чрезвычайно важным и почитаемым местом для поляков. Проходя мимо могилы, они обычно отдавали честь, снимая шапку. Часто рискуя своими жизнями, чтобы сохранить национальный дух, клали цветы. Кроме этого 15 августа 1944, несмотря на то, что около Могилы Неизвестного Солдата часто проходили немецкие патрули, по случаю праздника Войска Польского был возложен венок с лентой: Неизвестному солдату от Правительства Польской Республики. За такой поступок грозило заключение в Павяк, направление а Освенцим или другой концентрационный лагерь, а то и расстрел на месте.

С мая 1942 Саксонский сад стал зоной nur für Deutsche (только для немцев). От того периода сохранились снимки неизвестного немецкого фотографа, изображавшие колоннаду Саксонского Дворца с водруженным прямо над могилой германским флагом. На других снимках видны сохранившиеся декоративные элементы решетки со стороны Саксонского сада — Крест За воинскую доблесть.

Во время варшавского восстания Саксонская площадь все время оставалась в немецких руках. Немцы отдавали себе отчет, что полякам очень важен этот район, и разместили здесь отборные части генерала Райнера Штаэля, силы которых превосходили возможности повстанцев.

28 декабря 1944 подразделение Sprengskommando под командой майора Вегнера подняло на воздух Саксонский дворец. Здание оказалось уничтоженным, но монументальная колоннада над Могилой Неизвестного солдата не разрушилась полностью. Над захоронением осталось две колонны. На следующий день взрывные работы продолжились и в результате рухнул потолок арки, и надгробная плита была завалена обломками.

От могилы остались только фрагменты аркад: три со стороны Саксонской площади и две с противоположной стороны.

Могила Неизвестного Солдата в 1945—1989 годах

Приведение в порядок Могилы Неизвестного Солдата после повреждений, полученных в ходе войны

Командование Народного Войска Польского ещё до до окончания войны приняло решение о восстановлении Могилы Неизвестного Солдата. Уже 17 января 1945 солдаты зажгли около развалин могилы костер — вместо вечного огня. В мае 1945 9-я дружина первой компании 13-го Отдельного батальона под командованием plutonowy (~сержанта) Михала Дубановского выполнила расчистку окрестностей.

В ходе удаления обломков, оказалось, что немцы просверлили отверстия также и в уцелевших опорах, но, несмотря на такую подготовку в них не был помещен заряд. Это свидетельствует о преднамеренном намерении их не взрывать, причины этого теперь навсегда останутся загадкой.

После расчистки развалин Дворца Саксонского было вывезено более 40 тысяч кубометров обломков. Обрамление Могилы Неизвестного Солдата было выложено тротуарными плитами и переделано перед могилой.

При руинах Могилы Неизвестного Солдата почетный караул несли женщины-солдаты из батальона фузелёрок (стрелкового батальона) им. Эмилии Платер.

В ноябре 1945 начальник командования Народного Войска Польского, маршал Польши Михал Роля-Жимерский, издал приказ о подготовке проекта восстановления Могилы Неизвестного Солдата. 13 ноября 1945 таким проектом был представлено предложение оставить могилы в том виде, в котором она оказалась после расчистки чтобы все имели возможность узнать о преступлениях гитлеровской Германии. Проект был отклонен, и военные власти доверили реконструкцию Могилы архитектору Зигмунту Стемпиньскому.

Восстановление Могилы Неизвестного Солдата

Стемпиньски принял идею восстановления Могилы как руин-символа возрождения в виде трех средних аркад колоннады. .

Щиты на Могиле Неизвестного Солдата после второй мировой войны

Войско Польское в борьбе с фашизмом и гитлеризмом Ротенбург Форсирование Нысы 16 IV 1945 Избица Ниски 12 IV 1945 Ричен 18-21 IV 1945 Будишин (Баутцен) 21-26 IV 1945 Канал Гогенцоллернов 22-23 IV 1945 Добан 22 IV 1945 Дрезден 26 IV 1945 Варта-Кёнигсварта 27 IV 1945 Берлин 30 IV-2 V 1945 Мельник 4 V 1945	Войско Польское в борьбе с фашизмом и гитлеризмом Варшава 16-17 I 1945 Злотув 30-31 I 1945 Ястрове 3 II 1945 Добшице 5-8 II 1945 Надашице 5-6 II 1945 Фридланд Поморский 10 II 1945 Дравско 4-5 III 1945 Колобжег 8-18 III 1945 Вейхерово-Яново 12-17 III 1945 Гдыня-Гданьск 27-28 III 1945	Войско Польское в борьбе с фашизмом и гитлеризмом Партизанщина Диверсии Саботаж Гвардия Людова Армия Людова Крестьянские батальоны Армия Крайова Народная милиция Варшава 1939—1945 Партизанщина 15 V 1942-31 VII 1944 Гетто 20 IV-10 V 1943 Восстание 1 VIII-2 X 1944 Земля люблинская 1942—1944 Земля келецкая и радомская 1942—1944 Замосць 1942—1945 Земля мазовецкая 1942—1945 Земля краковская 1943—1945 Земля плоцкая 1943—1945 Земля силезская 1943—1945
Войско Польское в борьбе с фашизмом и гитлеризмом Ленино 12-13 X 1943 Дарница 8 IV 1944 Дольск-Дорогуск 14-21 VII 1944 Пулавы 1-4 VIII 1944 Демблин 2 VIII 1944 Студзянки-Варка 10 VIII-12 IX 1944 Кемпа Радванковская 22-26 VIII 1944 Прага 10-14 IX 1944 Чернякув-Жилибуж-Яблонна 23 IX 1944	Войско Польское в борьбе с фашизмом и гитлеризмом Мадрид 7 XI 1936 Гвадалахара 18 III 1937 Эбро 24 VIII 1938 Тухольские Боры 1-3 IX 1939 Вестерплатте 1-7 IX 1939 Кутно 10-17 IX 1939 Кампиноская Пуща 18-22 IX 1939 Томашув-Краснобруд 15-23 IX 1939 Варшава 8-23 IX 1939 Хель 20 IX-1 X 1939 Kock 2-4 X 1939	Войско Польское в борьбе с фашизмом и гитлеризмом Нарвик 28-31 V 1940 Legarde-St. Hippolyte-Maichm 17-19 VI 1940 Битва за Великобританию VII—IX 1940 Тобрук 19 VIII-10 XII 1941 Монтекассино 11-18 V 1944 Фалез-Шамбуа 8-21 VIII 1944 Арнем 18-25 IX 1944 Польские партизанские подразделения Французского Движения Сопротивления Этан сюр Арру 12 VII 1944 Отён 8 VIII 1944

Щиты, относящиеся к годам 1918—1920 были найдены в Музее Войска Польского, а относящиеся к 1914—1918 были выполнены заново (надписи высечены на обратных сторонах). По другому, чем до войны решен вопрос возложения венков и букетов. Затем она возложит цветы рядом с принципом плиты гробницы, и после войны, эти венки изготавливаются непосредственно на захоронение записи.

Принцип возложения венков вокруг плиты гробницы был заменен возложением непосредственно на гробовую плиту.

Могила Неизвестного Солдата после восстановления

Церемония открытия Могилы Неизвестного Солдата прошла 8 мая 1946 в 20 часов. В этот торжественный момент в углубления была положена земля с 24 мест битв, а дивизионный генерал Мариан Спыхальский зажег вечный огонь.

Могила Неизвестного Солдата с 1989 года

В конце 80-х годов XX века наступило некоторое оживление вокруг Могилы Неизвестного Солдата. 9 апреля 1989 года Комитет обороны края сделал заявление, в котором предлагал общенациональную дискуссию по вопросу о внесении изменений в оформление Могилы Неизвестного Солдата.

18 апреля 1989 в Могилу Неизвестного Солдата бала заложена земля с катыньских могил. Воинская церемония началась в 11 часов. На открытой машине, в сопровождении и представителей общественности, урна с прахом въехала на площадь Победы. Об этом в памятной книге Могилы Неизвестного Солдата записано:

К вечной памяти потомков, в дань тем, кто отдал свою жизнь Польше. В день 18 IV 1989 года помещена в мавзолей воинской славы урна с землей катыньской, политой кровью польских офицеров-бойцов сентября 1939 г. Оригинальный текст (польск.)   'Ku wiecznej pamięci potomnym, w hołdzie tym, którzy oddali swe życie dla Polski. Dnia 18 IV 1989 roku złożono w mauzoleum żołnierskiej chwały urnę z ziemią katyńską zbroczoną krwią polskich oficerów-bojowników września 1939 r.'

В апреле 1990 премьер Тадеуш Мазовецкий поручил вице министру национальной обороны Брониславу Коморовскому подготовить доклад о состоянии работ с могилой. Министр Коморовский назначил группу под руководством Вальдемара Стшалковского, который получил задачу восстановления довоенных щитов и изготовления последующих.

Довоенные щиты на Могилу Неизвестного Солдата были водружены 11 ноября 1990 во время мероприятий, посвященных Дню Независимости.

3 мая 1991, во время мероприятий, посвященных 200-летию Конституции 3 мая, водружено 14 следующих, новых щитов, представляющих места битв с 972—1683, 1768—1921 и 1939—1945 годов. Два щита были посвящены летчикам и морякам.

Значение Могилы Неизвестного Солдата подчеркивает включение в дипломатический протокол обязательного визита иностранных делегаций, прибывающих с визитом в Польшу.

В общей сложности, на столбах аркад Могилы Неизвестного Солдата в настоящее время находится 18 щитов.

Щиты на Могиле Неизвестного Солдата с 1990 года

972—1683 Цедыня 24 VI 972 Волынь-над-Бугом 22 VII 1018 Глогув август-сентябрь 1109 Легница 9 IV 1241 Пловце 27 IX 1331 Грюнвальд 15 VII 1410 Варна 10 XI 1444 Орша 8 IX 1514 Псков 24 VIII 1581-15 I 1582 Кирхольм 27 IX 1605 Клушино-Москва 4 VII-28 VIII 1610	972—1683 Цецора 18-29 IX 1620 Хотин 2 IX-9 X 1621 / 10-11 XI 1673 Тшцяна 25 VI 1629 Смоленск 18 X 1632-25 II 1634 Берестечко 28-30 VI 1651 Ясная Гора 18 XI-26 XII 1655 Варшава 30 V-1 VII, 28-30 VII 1656 Чуднов 14 IX-3 X 1660 Львов 24 VIII 1675 Вена 12 IX 1683	1768—1863 Барская конфедерация 29 II 1768-18 VIII 1772 Зеленце 18 VI 1792 Рацлавице 4 IV 1794 Варшава 17 IV-4 XI 1794 Варшава 6-8 IX 1831 Вильно 22 IV-13 VIII 1794 Мацеёвице 10 X 1794 Треббия 17-19 VI 1799 Сомосьерра 10 XI 1808 Рашын 19 IV 1809 Смоленск 17 VIII 1812
1768—1863 Бородино 5-7 X 1812 Замосць 24 I-22 XI 1813/14 VII-21 X 1831 Лейпциг 16-19 X 1813 Арси-сюр-Об 19 III 1814 Сточек 14 II 1831 Грохов 22 II 1831 Остроленка 26 V 1831 Милослав 30 IV 1848 Тимишоара 8 VIII 1849 Январская ночь 22/23 I 1863	1768—1863 Сибирь с 1768 Цитадель Варшава 1833—1915 Лукишки 1861—1864, 1940—1945 Познань VII форт 1939—1945 Павяк-аллея Шуха 1939—1944 Монтелюпих-Бригидки- Люблинский Замок 1939—1945 Лубянка-Бутырка 1939—1945 Катынь-Харьков-Медное 1940 Цепелюв 9 IX 1939 Осухы 25-26 VI 1944 Подгае 31 I 1945	1863—1921 Малогощ 24 II 1863 Гинетины 21 IV 1863 Горки 17-25 V 1863 Мирополь 17 V 1863 Жижин 8 VIII 1863 Илжа 17 I 1864 Байкальское восстание июнь 1866 Военные действия 1904—1908 Познань-Лавица 28 XII 1918-6 I 1919 Равич 9 II 1919
1863—1921 Цешин-Скочув 23-26 I 1919 Остроленка 5 VIII 1920 Задворье 17 VIII 1920 Демблин-Минск Мазовецкий 16-18 VIII 1920 Цицув 16 VIII 1920 Белосток 22 и 30 VIII 1920 Сейны 2-10 и 22 IX 1920 Минск Литовский 15 X 1920 Бытом 16 VIII 1919 Катовице 19 VIII 1920 Гора Святой Анны 21-27 V 1921	1914—1918 Ляски-Анелин 1914 Молотков 29 X 1914 Кшывоплоты 14 XI 1914 Ловчувек 24 XII 1914 Аррас 9 V 1915 Конары 16-22 V 1915 Пакослав 19-20 V 1915 Рокитна 13 VI 1915 Тарлув 30 VI-2 VII 1915 Костюхновка 4 XI 1915 i 4-6 VII 1916	1914—1918 Креховцы 24 VII 1917 Бобруйск 2 II-11 III 1918 Канев 11 V 1918 Мурманск 1918 Сибирь 1918—1920 Кубань-Одесса 1918—1919 Сент-Илер-ле-Гран у Реймса 25 VII 1918 Великопольские восстания Верхнесилезские восстания
1918—1920 Львов ноябрь 1918-март 1919 Лида 16 IV 1919 и 28 IX 1920 Вильно 19 IV 1919 и 9 X 1920 Динабург 3 I 1920 Киев 7 V-11 VI 1920 Бородянка 11-13 VI 1920 Хорупань под Дубном 19 VII 1920 Настасов под Тернополем 31 VII-6 VIII 1920 Радзымин-Оссув 13-15 VIII 1920	1918—1920 Борково под Насельском 14-15 VIII 1920 Сарнова гора под Цеханувом 16-20 VIII 1920 Прасныш 21-22 VIII 1920 Комаров-Грубешов 30 VIII-1 IX 1920 Кобрин 14-15 IX 1920 Дитятин 16 IX 1920 Берестовица 20 IX 1920 Гродно-Обухово 20-25 IX 1920 Кровавый Бор под Паперней 27-28 IX 1920	1939—1945 Вестерплатте-Оксыве-Хель 1 IX-2 X 1939 Кроянты 1 IX 1939 Тухольские боры 1-3 IX 1939 Млава 1-3 IX 1939 Мокра 1-2 IX 1939 Оборона Силезии 1-5 IX 1939 Пётркув-Томашув Мазовецки 5-7 IX 1939 Илжа 8 IX 1939 Визна 8-10 IX 1939
1939—1945 Варшава-Модлин 8-29 IX 1939 Бзура 9-22 IX 1939 Калушин 11-12 IX 1939 Львов 12-22 IX 1939 / 22-26 VII 1944 Боратичи 14 IX 1939 Томашув-Любельский 17-27 IX 1939 Оборона Восточной Границы РП 17 IX-1 X 1939 Гродно 2-22 IX 1939 Шацк-Вытычно 28 IX-1 X 1939 Коцк 2-5 X 1939	1939—1945 Действия Подполья 1939—1945 Щвентокшишские горы 1939—1945 Нарвик 12 V-6 VI 1940 Легарде 17-18 VI 1940 Клод-дю-Дубс 18-19 VI 1940 Тобрук 22 VIII-10 XII 1941 Замосць 30 XII 1942-5 II 1943 Варшавское гетто 19 IV-8 V 1943 Ленино 12-13 X 1943 Ковель-Владимир Волынский 19 I-21 V 1944	1939—1945 Монтекассино 11-25 V 1944 Яновские Леса-Сольская Пуща 9-25 VI 1944 Операция «Буря» июнь-сентябрь 1944 Вильно 7-13 VII 1944 Анкона 17-18 VII 1944 Висла-Прага 29 VII-2 X 1944 Варшавское восстание 1 VIII-2 X 1944 Фалез-Шамбуа 8-21 VIII 1944 Сурконты 21 VIII 1944 Арнем 18-25 IX 1944
1939—1945 Бреда 29-30 X 1944 Вал Поморский 1-10 II 1945 Познаньская крепость 21-23 II 1945 Колобжег 8-18 III 1945 Болонья 9-21 IV 1945 Одер 16-20 IV 1945 Лужицкая Ныса 16-19 IV 1945 Будишин 23-28 IV 1945 Вильгельмсхафен 24 IV-5 V 1945 Берлин 26 IV-2 V 1945	Морякам Олива 28 XI 1627 Чернобыль 27 IV 1920 Балтика 1 IX-5 X 1939 Северное море 3 IX 1939-8 V 1945 Атлантика 9 IX 1939-8 V 1945 Средиземное море 11 VI 1940-30 XII 1944 Баренцево море 20 VII 1941-10 I 1944 Залив Салерно 8-16 IX 1943 Высадка в Нормандии 6 VI 1944 Конвои 1939—1945	Летчикам Львов 5 XI 1918 Варшавская операция Битвы на Висле Неманская операция на Немане август-сентябрь 1920 Оборона Польши сентябрь 1939 Битва за Англию 10 VII-31 X 1940 Германия 24 III 1941-4 V 1945 Полеты в Польшу 1941—1945 Битва за Атлантику 10 V 1942-8 V 1945 Тунис 17 III-12 V 1943 Нормандия 6 VI 1944 Бранденбург 16 IV-4 V 1945

Торжества у Могилы Неизвестного Солдата

В дни государственных праздников 3 мая, 15 августа и 11 ноября при Могиле Неизвестного Солдата производится особая смена почетного караула с участием войск всех родов. В праздники 3 мая и 11 ноября в смене караула также принимают участия подразделения Пограничной стражи и Полиции. В серемонии принимает участие президент Польской республики, Маршал Сейма, Маршал Сената, председатель Совета Министров, приглашенные гости.

Церемония возложения венков на плиту Могилы Неизвестного Солдата в рамках войскового церемониала определяется приказом № 83/MON министра народной обороны от 19 июня 1995 в целях укрепления в Вооруженных Силах Польской Республики Войскогого церемониала.

Во время парада подразделения со знаменами в такт Варшавянки отдают честь Могиле Неизвестного Солдата, президент возлагает венок от имени народа, а другие представители высшей власти — от имени тех организаций, которые они представляют.

У Могилы Неизвестного Солдата также проводятся церемонии торжественной присяги и клятвы.

Пост почетного караула при Могиле Неизвестного Солдата

По состоянию на сентябрь 2008 почетный караул на пост при Могиле Неизвестного Солдата выставляет Представительский Батальон Войска Польского. Караул осуществляется круглосуточно и круглогодично. На случай угрозы для охраняемого объекта солдаты имеют доступ к телефонной связи с командиром охраны. За Могилой Неизвестного Солдата офицерами командования варшавского гарнизона также осуществляется наблюдение через телевизионные камеры.

Главной задачей часовых является забота о сохранение достойного порядка в непосредственной близости у Могилы Неизвестного Солдата и реагирование на любое неподобающее поведение или осквернение Могилы Неизвестного Солдата. Караул, несмотря на то, что является почетным, осуществляется в соответствии с правилами караульной службы, и солдаты несут дежурство с боевым оружием — карабином СКС, снаряженным боеприпасами. Происшествия на могиле Неизвестного солдата, происходят не так уж часто.

Караул несет службу в парадной форме. На посту стоит два солдата в течение часа, по окончании которого наступает смена и одночасовый отдых. Караульное помещение находится в здании командования варшавского гарнизона на площади Маршала Юзефа Пилсудского.

Солдаты Представительского батальона, несшие караул и отправляющиеся в запас, в последний день службы возлагают венок на Могилу Неизвестного Солдата. При этом присутствуют и солдаты младшего призыва. Эта церемония сопровождается символической передачей почетного поста.

Несение караула на этом посту является для солдат честью и отличием.

Посещение могилы первыми лицами России

16 января 2002 президент России Владимир Путин возложил цветы к могиле, где находится земля из Катыни, с места расстрела четырёх тысяч польских офицеров, и пообещал провести тщательное расследование по вопросу о событиях 1940-г.

Могила Неизвестного Солдата в нумизматике

3 ноября 2008 года Народный Банк Польши по случаю 90-летия обретения независимости выпустил золотые монеты 200 и 50 злотых со стилизованным изображением Могилы Неизвестного Солдата в Варшаве.

Напишите отзыв о статье "Могила неизвестного солдата (Варшава)"

Примечания

Литература

• Hübner-Wojciechowska Joanna. Grób Nieznanego Żołnierza. — Warszawa: Państwowe Wydaw. Naukowe. — ISBN 83-01-09613-6.
• Lisowski Witold. Sercu bliskie: polskie symbole narodowe, Grób Nieznanego Żołnierza. — Warszawa: Wydawnictwa Szkolne i Pedagogiczne. — ISBN 83-02-00507-X.
• Lisowski Witold. Żołnierz Nieznany. — Warszawa: Wydawnictwo Fundacja Grobu Nieznanego Żołnierza. — ISBN 83-901089-0-9.
• Zawilski Apoloniusz. Grób Nieznanego Żołnierza. — Warszawa: Instytut Wydawniczy Nasza Księgarnia. — ISBN 83-10-07900-1.
• Wysockiego red. Wiesława JanaJan Bańbor. Dzieje oręża polskiego na tablicach Grobu Nieznanego Żołnierza zapisane. — Warszawa: "Rytm" : Oddział Edukacji Obywatelskiej. — ISBN 83-87-89397-8.
• Strzałkowski Waldemar. Grób Nieznanego Żołnierza. — Warszawa: Dom Wydawniczy Bellona. — ISBN 83-11-09334-2.
• Stępiński Zygmunt. Gawędy warszawskiego architekta. — Warszawa: Krajowa Agencja Wydawnicza. — ISBN 83-03-00447-6.
• Skiba Czesław. Pomniki Nieznanego Żołnierza: świat i Polska: przewodnik. — Dom Wydaw. Bellona. — ISBN 83-11-09896-4.

Ссылки

• Archiwum Państwowe m. st. Warszawy. [www.warszawa.ap.gov.pl/saska/21327.html Grób Nieznanego Żołnierza w Warszawie - fotografie z Archiwum Państwowego miasta stołecznego Warszawy] (польск.). Проверено 12 сентября 2008. [www.webcitation.org/66jpQwJEr Архивировано из первоисточника 7 апреля 2012].
• warsaw360.com. [warsaw360.com/panoramy/grob_nn/grob_nn.html Grób Nieznanego Żołnierza panorama nr 1 – do obejrzenia niezbędny jest QuickTime Player] (польск.). Проверено 12 сентября 2008. [www.webcitation.org/66jpRivXT Архивировано из первоисточника 7 апреля 2012].
• warsaw360.com. [warsaw360.com/panoramy/grob_nn_2.html Grób Nieznanego Żołnierza panorama nr 2 – do obejrzenia niezbędny jest QuickTime Player] (польск.). Проверено 12 сентября 2008. [www.webcitation.org/66jpSFWQH Архивировано из первоисточника 7 апреля 2012].

Отрывок, характеризующий Могила неизвестного солдата (Варшава)

– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?
Источник этой необычайной силы прозрения в смысл совершающихся явлений лежал в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его.
Только признание в нем этого чувства заставило народ такими странными путями из в немилости находящегося старика выбрать его против воли царя в представители народной войны. И только это чувство поставило его на ту высшую человеческую высоту, с которой он, главнокомандующий, направлял все свои силы не на то, чтоб убивать и истреблять людей, а на то, чтобы спасать и жалеть их.
Простая, скромная и потому истинно величественная фигура эта не могла улечься в ту лживую форму европейского героя, мнимо управляющего людьми, которую придумала история.
Для лакея не может быть великого человека, потому что у лакея свое понятие о величии.


5 ноября был первый день так называемого Красненского сражения. Перед вечером, когда уже после многих споров и ошибок генералов, зашедших не туда, куда надо; после рассылок адъютантов с противуприказаниями, когда уже стало ясно, что неприятель везде бежит и сражения не может быть и не будет, Кутузов выехал из Красного и поехал в Доброе, куда была переведена в нынешний день главная квартира.
День был ясный, морозный. Кутузов с огромной свитой недовольных им, шушукающихся за ним генералов, верхом на своей жирной белой лошадке ехал к Доброму. По всей дороге толпились, отогреваясь у костров, партии взятых нынешний день французских пленных (их взято было в этот день семь тысяч). Недалеко от Доброго огромная толпа оборванных, обвязанных и укутанных чем попало пленных гудела говором, стоя на дороге подле длинного ряда отпряженных французских орудий. При приближении главнокомандующего говор замолк, и все глаза уставились на Кутузова, который в своей белой с красным околышем шапке и ватной шинели, горбом сидевшей на его сутуловатых плечах, медленно подвигался по дороге. Один из генералов докладывал Кутузову, где взяты орудия и пленные.
Кутузов, казалось, чем то озабочен и не слышал слов генерала. Он недовольно щурился и внимательно и пристально вглядывался в те фигуры пленных, которые представляли особенно жалкий вид. Большая часть лиц французских солдат были изуродованы отмороженными носами и щеками, и почти у всех были красные, распухшие и гноившиеся глаза.
Одна кучка французов стояла близко у дороги, и два солдата – лицо одного из них было покрыто болячками – разрывали руками кусок сырого мяса. Что то было страшное и животное в том беглом взгляде, который они бросили на проезжавших, и в том злобном выражении, с которым солдат с болячками, взглянув на Кутузова, тотчас же отвернулся и продолжал свое дело.
Кутузов долго внимательно поглядел на этих двух солдат; еще более сморщившись, он прищурил глаза и раздумчиво покачал головой. В другом месте он заметил русского солдата, который, смеясь и трепля по плечу француза, что то ласково говорил ему. Кутузов опять с тем же выражением покачал головой.
– Что ты говоришь? Что? – спросил он у генерала, продолжавшего докладывать и обращавшего внимание главнокомандующего на французские взятые знамена, стоявшие перед фронтом Преображенского полка.
– А, знамена! – сказал Кутузов, видимо с трудом отрываясь от предмета, занимавшего его мысли. Он рассеянно оглянулся. Тысячи глаз со всех сторон, ожидая его сло ва, смотрели на него.
Перед Преображенским полком он остановился, тяжело вздохнул и закрыл глаза. Кто то из свиты махнул, чтобы державшие знамена солдаты подошли и поставили их древками знамен вокруг главнокомандующего. Кутузов помолчал несколько секунд и, видимо неохотно, подчиняясь необходимости своего положения, поднял голову и начал говорить. Толпы офицеров окружили его. Он внимательным взглядом обвел кружок офицеров, узнав некоторых из них.
– Благодарю всех! – сказал он, обращаясь к солдатам и опять к офицерам. В тишине, воцарившейся вокруг него, отчетливо слышны были его медленно выговариваемые слова. – Благодарю всех за трудную и верную службу. Победа совершенная, и Россия не забудет вас. Вам слава вовеки! – Он помолчал, оглядываясь.
– Нагни, нагни ему голову то, – сказал он солдату, державшему французского орла и нечаянно опустившему его перед знаменем преображенцев. – Пониже, пониже, так то вот. Ура! ребята, – быстрым движением подбородка обратись к солдатам, проговорил он.
– Ура ра ра! – заревели тысячи голосов. Пока кричали солдаты, Кутузов, согнувшись на седле, склонил голову, и глаз его засветился кротким, как будто насмешливым, блеском.
– Вот что, братцы, – сказал он, когда замолкли голоса…
И вдруг голос и выражение лица его изменились: перестал говорить главнокомандующий, а заговорил простой, старый человек, очевидно что то самое нужное желавший сообщить теперь своим товарищам.
В толпе офицеров и в рядах солдат произошло движение, чтобы яснее слышать то, что он скажет теперь.
– А вот что, братцы. Я знаю, трудно вам, да что же делать! Потерпите; недолго осталось. Выпроводим гостей, отдохнем тогда. За службу вашу вас царь не забудет. Вам трудно, да все же вы дома; а они – видите, до чего они дошли, – сказал он, указывая на пленных. – Хуже нищих последних. Пока они были сильны, мы себя не жалели, а теперь их и пожалеть можно. Тоже и они люди. Так, ребята?
Он смотрел вокруг себя, и в упорных, почтительно недоумевающих, устремленных на него взглядах он читал сочувствие своим словам: лицо его становилось все светлее и светлее от старческой кроткой улыбки, звездами морщившейся в углах губ и глаз. Он помолчал и как бы в недоумении опустил голову.
– А и то сказать, кто же их к нам звал? Поделом им, м… и… в г…. – вдруг сказал он, подняв голову. И, взмахнув нагайкой, он галопом, в первый раз во всю кампанию, поехал прочь от радостно хохотавших и ревевших ура, расстроивавших ряды солдат.
Слова, сказанные Кутузовым, едва ли были поняты войсками. Никто не сумел бы передать содержания сначала торжественной и под конец простодушно стариковской речи фельдмаршала; но сердечный смысл этой речи не только был понят, но то самое, то самое чувство величественного торжества в соединении с жалостью к врагам и сознанием своей правоты, выраженное этим, именно этим стариковским, добродушным ругательством, – это самое (чувство лежало в душе каждого солдата и выразилось радостным, долго не умолкавшим криком. Когда после этого один из генералов с вопросом о том, не прикажет ли главнокомандующий приехать коляске, обратился к нему, Кутузов, отвечая, неожиданно всхлипнул, видимо находясь в сильном волнении.


8 го ноября последний день Красненских сражений; уже смерклось, когда войска пришли на место ночлега. Весь день был тихий, морозный, с падающим легким, редким снегом; к вечеру стало выясняться. Сквозь снежинки виднелось черно лиловое звездное небо, и мороз стал усиливаться.
Мушкатерский полк, вышедший из Тарутина в числе трех тысяч, теперь, в числе девятисот человек, пришел одним из первых на назначенное место ночлега, в деревне на большой дороге. Квартиргеры, встретившие полк, объявили, что все избы заняты больными и мертвыми французами, кавалеристами и штабами. Была только одна изба для полкового командира.
Полковой командир подъехал к своей избе. Полк прошел деревню и у крайних изб на дороге поставил ружья в козлы.
Как огромное, многочленное животное, полк принялся за работу устройства своего логовища и пищи. Одна часть солдат разбрелась, по колено в снегу, в березовый лес, бывший вправо от деревни, и тотчас же послышались в лесу стук топоров, тесаков, треск ломающихся сучьев и веселые голоса; другая часть возилась около центра полковых повозок и лошадей, поставленных в кучку, доставая котлы, сухари и задавая корм лошадям; третья часть рассыпалась в деревне, устраивая помещения штабным, выбирая мертвые тела французов, лежавшие по избам, и растаскивая доски, сухие дрова и солому с крыш для костров и плетни для защиты.
Человек пятнадцать солдат за избами, с края деревни, с веселым криком раскачивали высокий плетень сарая, с которого снята уже была крыша.
– Ну, ну, разом, налегни! – кричали голоса, и в темноте ночи раскачивалось с морозным треском огромное, запорошенное снегом полотно плетня. Чаще и чаще трещали нижние колья, и, наконец, плетень завалился вместе с солдатами, напиравшими на него. Послышался громкий грубо радостный крик и хохот.
– Берись по двое! рочаг подавай сюда! вот так то. Куда лезешь то?
– Ну, разом… Да стой, ребята!.. С накрика!
Все замолкли, и негромкий, бархатно приятный голос запел песню. В конце третьей строфы, враз с окончанием последнего звука, двадцать голосов дружно вскрикнули: «Уууу! Идет! Разом! Навались, детки!..» Но, несмотря на дружные усилия, плетень мало тронулся, и в установившемся молчании слышалось тяжелое пыхтенье.
– Эй вы, шестой роты! Черти, дьяволы! Подсоби… тоже мы пригодимся.
Шестой роты человек двадцать, шедшие в деревню, присоединились к тащившим; и плетень, саженей в пять длины и в сажень ширины, изогнувшись, надавя и режа плечи пыхтевших солдат, двинулся вперед по улице деревни.
– Иди, что ли… Падай, эка… Чего стал? То то… Веселые, безобразные ругательства не замолкали.
– Вы чего? – вдруг послышался начальственный голос солдата, набежавшего на несущих.
– Господа тут; в избе сам анарал, а вы, черти, дьяволы, матершинники. Я вас! – крикнул фельдфебель и с размаху ударил в спину первого подвернувшегося солдата. – Разве тихо нельзя?
Солдаты замолкли. Солдат, которого ударил фельдфебель, стал, покряхтывая, обтирать лицо, которое он в кровь разодрал, наткнувшись на плетень.
– Вишь, черт, дерется как! Аж всю морду раскровянил, – сказал он робким шепотом, когда отошел фельдфебель.
– Али не любишь? – сказал смеющийся голос; и, умеряя звуки голосов, солдаты пошли дальше. Выбравшись за деревню, они опять заговорили так же громко, пересыпая разговор теми же бесцельными ругательствами.
В избе, мимо которой проходили солдаты, собралось высшее начальство, и за чаем шел оживленный разговор о прошедшем дне и предполагаемых маневрах будущего. Предполагалось сделать фланговый марш влево, отрезать вице короля и захватить его.
Когда солдаты притащили плетень, уже с разных сторон разгорались костры кухонь. Трещали дрова, таял снег, и черные тени солдат туда и сюда сновали по всему занятому, притоптанному в снегу, пространству.
Топоры, тесаки работали со всех сторон. Все делалось без всякого приказания. Тащились дрова про запас ночи, пригораживались шалашики начальству, варились котелки, справлялись ружья и амуниция.
Притащенный плетень осьмою ротой поставлен полукругом со стороны севера, подперт сошками, и перед ним разложен костер. Пробили зарю, сделали расчет, поужинали и разместились на ночь у костров – кто чиня обувь, кто куря трубку, кто, донага раздетый, выпаривая вшей.


Казалось бы, что в тех, почти невообразимо тяжелых условиях существования, в которых находились в то время русские солдаты, – без теплых сапог, без полушубков, без крыши над головой, в снегу при 18° мороза, без полного даже количества провианта, не всегда поспевавшего за армией, – казалось, солдаты должны бы были представлять самое печальное и унылое зрелище.
Напротив, никогда, в самых лучших материальных условиях, войско не представляло более веселого, оживленного зрелища. Это происходило оттого, что каждый день выбрасывалось из войска все то, что начинало унывать или слабеть. Все, что было физически и нравственно слабого, давно уже осталось назади: оставался один цвет войска – по силе духа и тела.
К осьмой роте, пригородившей плетень, собралось больше всего народа. Два фельдфебеля присели к ним, и костер их пылал ярче других. Они требовали за право сиденья под плетнем приношения дров.
– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.