Берестецкая битва

Берестецкая битва
Схема начального этапа битвы
Дата	28 июня — 10 июля 1651
Место	у города Берестечко на Волыни
Итог	Победа Речи Посполитой
Противники
Речь Посполитая Гетманщина Крымское ханство
Командующие
Ян II Казимир Иеремия Вишневецкий Миколай Потоцкий Мартын Калиновский Богдан Хмельницкий Филон Джеджалий Матвей Гладкий Иван Богун Ислам III Гирей Тугай-бей†
Силы сторон
80 тысяч поляков, 20 тысяч наёмников, 50 тысяч слуг и челяди, 50 тысяч посполитого рушения 100 тысяч казаков, 20 тысяч крымских татар
Потери
700-1000 30-40 тысяч

Бересте́цкая би́тва — сражение между армией Речи Посполитой и казацко-крымским войском, произошедшее 18 (28) июня — 30 июня (10 июля) 1651 года у волынского села Берестечко.

Польско-литовскую армию возглавляли король Ян Казимир, великий коронный гетман Миколай Потоцкий, польный коронный гетман Мартын Калиновский. Во главе казацко-крымского войска стояли гетман Войска Запорожского Богдан Хмельницкий и хан Ислям III Герай.

Победу одержала польско-литовская армия после того, как крымское войско бежало с поля боя, захватив с собой Богдана Хмельницкого. Следствием битвы стало Белоцерковское перемирие.

В преддверии битвы

В 1651 году Польша после Зборовского мира возобновила военные действия против армии Хмельницкого. Польско-литовская армия состояла по разным оценкам от 57 до 160 (по другим источникам — 220—240) тысяч воинов (по польским данным — 63 тысячи, из них 27 000 коронного войска и 30 000 посполитого рушения, но в данном подсчёте явно опущены около 12 тысяч немецкой наёмной пехоты, наёмники из Молдавии и Румынии — волохи; количество шляхты явно преуменьшено). Казацко-крымское войско было больше — 100 тысяч казаков и 25 тысяч крымских татар (по польским данным — до 110 тысяч человек).

Из-за позиции хана Ислам-Гирея Богдан Хмельницкий был вынужден отказаться от активных наступательных действий (более месяца 100—110-тысячное казацко-крымское войско маневрировало в районе Тернополя-Озерной-Колодного), что позволило королю Яну Казимиру провести войско к Берестечку и до 25 июня переправить его через реку Стыр. Только дождавшись в середине июня прибытия хана, гетман выступил в поход. Не зная про это, 27 июня поляки отправились в город Дубно, и когда их авангард уже прошёл 7—8 км, стало известно о приближении казацко-крымского войска. Тогда было решено вернуться в лагерь под Берестечком. Утром следующего дня начались стычки с татарами.

Хронология битвы

17 (27) июня—18 (28) июня татары поджигают соседнее село и пытаются «раскачать» противника. Они атакуют, потом отступают, снова атакуют. Конецпольский с Любомирским сами атакуют татарскую конницу.

18 (28) июня начались небольшие стычки на поле между польскими и казацкими войсками.

19 (29) июня Ислам-Гирей занимает основные высоты перед Берестечком и битва возобновляется. Поляки значительными силами выступили на казацкий лагерь, но Хмельницкий ударил на них сбоку и отрезал польское войско от его собственного лагеря, казаки добыли 28 хоругвей (флагов), в их числе и гетмана Потоцкого.

20 (30) июня утром король, который молился всю ночь, выстроил свою армию в таком порядке: правое крыло — гетман Потоцкий, левое — гетман Калиновский. В центре, где преимущественно строится польская и немецкая пехота — сам король. Мосты через Стыр разбираются.

Получив разрешение короля, Вишневецкий, в войске которого были и реестровые казаки (шесть хоругвей), атакует казацкий лагерь. Хмельницкий контратакует, но его останавливает немецкая пехота. Казаки отходят в лагерь, и тогда поляки начинают обстрел татар, которые размещены на холме. Ислам-Гирей неожиданно для всех покидает поле боя, оголив левый фланг казацкого войска. Хмельницкий с писарем Выговским едут к хану и догоняют его возле городка Ямполь. Хан задерживает и забирает Хмельницкого с собой. Причина ухода татар неизвестна до сих пор, в числе возможных причин называют и предательство татар, и тайный договор с Яном Казимиром, и просто страх перед битвой. Казаки, оставшись без гетмана, используют привычную тактику — передвигают ночью лагерь ближе к болоту, ограждают его возами, насыпают земляной вал и пытаются контратаковать.

21 июня (1 июля) обе армии отдыхают. Военные действия ограничены только перестрелками, король посылает за пушками в Броды, а казаки увеличивают высоту вала.

22 июня (2 июля) поляки продолжают обстрел. Казаки отвечают артиллерийским огнём и проводят вылазку.

23 июня (3 июля) две тысячи казаков выходят из лагеря и сгоняют поляков с холмов, но ночью Конецпольскому удается выбить их с высот и оттеснить к лагерю.

24 июня (4 июля) — 25 июня (5 июля) продолжается обстрел укреплённого лагеря.

26 июня (6 июля) казаки отправляют к польскому королю послов — полковников миргородского Гладкого, чигиринского Крысу и писаря войскового Переяславца.

27 июня (7 июля) король, оставив заложником полковника Крысу (многие утверждают, что Крыса добровольно остался), посылает в осаждённый лагерь письмо, где предлагает казакам попросить прощения, выдать 17 казацких полковников, булаву Хмельницкого, пушки и сдать оружие.

28 июня (8 июля) вместо кропивенского полковника Джеджалия казаки выбирают нового гетмана — Матвея Гладкого. Они отказываются от польских условий и требуют соблюдения Зборовского договора. Король приказывает прервать переговоры и готовиться к штурму, усиливает артиллерийский обстрел.

29 июня (9 июля) казаки узнают, что польский гетман Ланцкоронский переправился через болота Плешовой. Это угрожало полным окружением лагеря, поскольку до этого у казаков было несколько гатей через болото, которые связывали их с незанятой противником территорией. Через них они пополняли припасы и корм коням. Старшины снова отправляют к Яну Казимиру новое посольство, но гетман Потоцкий разрывает требования казаков на глазах у короля. Полковник Крыса предлагает затопить казацкий лагерь, устроив на Плешовой земляную плотину.

30 июня (10 июля) винницкий полковник Богун, выбранный новым гетманом, принимает решение отогнать гетмана Ланцкоронского с правого берега реки. Ночью две тысячи запорожцев выходят из лагеря. Польские источники утверждают: в казацком лагере начинается паника, казацкие полки, которые остались, начинают отходить к переправе.

Конецпольский, видя это, начинает атаку. Из польских источников следует, что при переправе начинается хаос, мосты не выдерживают и сотни казаков падают в Пляшовец и Икву, много из них тонет, часть делает попытку прорваться через поляков. Очевидец боя француз Пьер Шевалье так описывал завершение этой битвы:

в одном месте среди болота собралось 300 казаков и храбро оборонялись против большого числа атакующих, которые нажимали на них отовсюду, чтобы доказать своё пренебрежительное отношение к жизни, которую (поляки) обещали им подарить, и всему, что есть ценного, кроме жизни, они извлекали из своих карманов и поясов все свои деньги и бросали их в воду. Наконец, будучи полностью окружены, они почти все погибли один за другим, но пришлось с каждым из них вести бой. Остался один, который боролся в течение трёх часов против всего польского войска: он нашёл на болотном берегу лодки и прикрываясь её бортом, выдержал стрельбу поляков против него; потратив свой порох, он потом взял косу свою, которой отражал всех, кто хотел его схватить … Тогда какой-то шляхтич из Цехановщины и некий немецкий улан … бросились в воду по шею и подобрались к нему, казак хоть и пробит был 14 пулями, встретил их ещё с большим упорством, что очень удивило польское войско и даже его королевское величество, в присутствии которого заканчивался этот бой. Король очень увлёкся храбростью этого человека и приказал крикнуть, что он дарует ему жизнь, когда он сдастся, на это последний ответил, что он уже не заботится о том, чтобы жить, а лишь хочет умереть, как настоящий воин. Его убил ударом копья другой немец, который пришёл на помощь атакующим.

По польским данным около тридцати тысяч казаков гибнет в этой битве, и всего несколько тысяч во главе с Богуном при всего двух пушках уходят. В последние десятилетия в историческом заповеднике «Поле Берестецкой битвы» археологи проводят масштабные раскопки, и, судя по находкам, количество погибших значительно преувеличено. Так, в районе переправы через Плешеву найдено около сотни останков тех, кто переправлялся. Дополнительным косвенным свидетельством в пользу незначительных потерь казацкой армии может служить тот факт, что уже через несколько месяцев Хмельницкому удалось остановить поляков под Белой Церковью. Выдержка из дневника польского шляхтича:

В этом же году накануне праздника святых Петра и Павла наши одержали большую победу под Берестечком, где находилось почти всё то же войско, что и под Збаражем. Неприятельские ханы сами со всеми ордами, а также Хмельницкий еле [ушли]. Казаки, особенно пехота, были окружены и их потом, через две недели, по снисходительности выпустили на погибель польскому войску.

За ними, как будто бы в погоню, Речь Посполитая направила кварцяное и вновь набранное войско, численностью в 30 тысяч, которое, придя под Белую Церковь, застало в сборе всё неприятельские войска, численно чуть ли не превышавшие те, что были под Берестечком. Там наши, видя неравные силы, согласились на переговоры, так как находились тогда в большой опасности, оказавшись действительно в окружении, не имея возможности оттуда выйти и испытывая большой голод.

— www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/Ukraine/XVII/1640-1660/Vojna1/1-20/1.htm

Последствия битвы

Поляки не решились продолжать войну и начали переговоры. В результате Хмельницкий был вынужден принять мирный договор, подписанный под Белой Церковью 18 (28) сентября 1651 года. Согласно ему число реестрового войска уменьшалось до 20 000, казацкую территорию ограничили до Киевского воеводства, шляхте возвращены её владения.

Однако битва под Берестечком не стала завершением войны. Белоцерковский договор не выдержал и года, а 22—23 мая (1—2 июня) 1652 года состоялась Битва под Батогом.

Загадки битвы

До сегодняшнего дня многие нюансы битвы остаются неизвестными и непонятными. Например, не до конца известна причина бегства хана Ислам-Гирея. В работах современных историков рассматривается и версия о панике татар. Они считают, что битва приходилась на мусульманский праздник Курбан-Байрам, в который воевать нельзя.

Первый день битвы прошёл неудачно и татары начали отказываться воевать. Хмельницкий уговорил хана начать битву на второй день, который был удачным, но в бою погибло много знатных татар (в том числе близкий друг Хмельницкого Тугай-бей), и рядовые татарские воины посчитали, что их за ослушание наказывает сам Аллах. На третий день начался обстрел татар из пушек и ядром убило коня под Ислам-Гиреем (сам он уцелел чудом), после чего он сел на другого коня и его войско бросилось бежать.

Другой версией являются слухи, которые начали появляться в лагере татар, что Хмельницкий вместе с поляками готовит ловушку для них. Данные слухи привели в панику хана Ислам-Гирея и он завернул войско. Подтверждением возможности этой версии является тот факт, что татары в бегстве бросали своих убитых и раненых, чего раньше они никогда не делали.

Тяжело оценить потери обеих сторон в ходе битвы по прошествии стольких лет после битвы.

В культуре

Генрик Сенкевич описывает битву в эпилоге первого романа «Огнём и мечом» своей трилогии. Согласно его позиции, казачье войско было охвачено паникой и нашло свою гибель в трясинах, спасся только Богун с кучкой людей.

Литература

• Ящук Владимир. Радивилів. Краєзнавчі матеріали. Ровно, 2004 (180 с.).
• Берестецька битва 1651 // Енциклопедія історії України / Редкол.: В. А. Смолій (голова) та ін.. — Київ: Наукова думка, 2003. — Т. 1. — С. 233—235. — 688 с. — 5000 экз. — ISBN 966-00-0734-5. (укр.)

Ссылки

• [www.art.lutsk.ua/art/berestezko/tkt6.htm Берестечко й Батіг. Історія українського війська. Частина ІІ :: Запорозьке Військо. Іван Крипякевич…>>>]
• [www.art.lutsk.ua/art/berestezko/tkt8.htm Загадки битви під Берестечком до 350-річчя великого бою. Микола Метьолкін]
• [www.art.lutsk.ua/art/berestezko/tkt7.htm Берестечко і Білоцерківський трактат 28-IX 1651. М.Грушевський. Історія України-Руси. ТОМ IX. ІІІ. ….>>>]
• [bitep2005.narod.ru/км².htm Музей-заповідник «Поле Берестецької битви»]
• [jasc51.io.com.ua/album43502 Козацькі Могили, с. Пляшева. Фотоальбом 2007 року]
• [bitep2005.narod.ru/radyvyliv.index.htm Сайт про Радивилів]

Отрывок, характеризующий Берестецкая битва

Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.
Видимо, что то вдруг изменилось в мыслях княжны; тонкие губы побледнели (глаза остались те же), и голос, в то время как она заговорила, прорывался такими раскатами, каких она, видимо, сама не ожидала.
– Это было бы хорошо, – сказала она. – Я ничего не хотела и не хочу.
Она сбросила свою собачку с колен и оправила складки платья.
– Вот благодарность, вот признательность людям, которые всем пожертвовали для него, – сказала она. – Прекрасно! Очень хорошо! Мне ничего не нужно, князь.
– Да, но ты не одна, у тебя сестры, – ответил князь Василий.
Но княжна не слушала его.
– Да, я это давно знала, но забыла, что, кроме низости, обмана, зависти, интриг, кроме неблагодарности, самой черной неблагодарности, я ничего не могла ожидать в этом доме…
– Знаешь ли ты или не знаешь, где это завещание? – спрашивал князь Василий еще с большим, чем прежде, подергиванием щек.
– Да, я была глупа, я еще верила в людей и любила их и жертвовала собой. А успевают только те, которые подлы и гадки. Я знаю, чьи это интриги.
Княжна хотела встать, но князь удержал ее за руку. Княжна имела вид человека, вдруг разочаровавшегося во всем человеческом роде; она злобно смотрела на своего собеседника.
– Еще есть время, мой друг. Ты помни, Катишь, что всё это сделалось нечаянно, в минуту гнева, болезни, и потом забыто. Наша обязанность, моя милая, исправить его ошибку, облегчить его последние минуты тем, чтобы не допустить его сделать этой несправедливости, не дать ему умереть в мыслях, что он сделал несчастными тех людей…
– Тех людей, которые всем пожертвовали для него, – подхватила княжна, порываясь опять встать, но князь не пустил ее, – чего он никогда не умел ценить. Нет, mon cousin, – прибавила она со вздохом, – я буду помнить, что на этом свете нельзя ждать награды, что на этом свете нет ни чести, ни справедливости. На этом свете надо быть хитрою и злою.
– Ну, voyons, [послушай,] успокойся; я знаю твое прекрасное сердце.
– Нет, у меня злое сердце.
– Я знаю твое сердце, – повторил князь, – ценю твою дружбу и желал бы, чтобы ты была обо мне того же мнения. Успокойся и parlons raison, [поговорим толком,] пока есть время – может, сутки, может, час; расскажи мне всё, что ты знаешь о завещании, и, главное, где оно: ты должна знать. Мы теперь же возьмем его и покажем графу. Он, верно, забыл уже про него и захочет его уничтожить. Ты понимаешь, что мое одно желание – свято исполнить его волю; я затем только и приехал сюда. Я здесь только затем, чтобы помогать ему и вам.
– Теперь я всё поняла. Я знаю, чьи это интриги. Я знаю, – говорила княжна.
– Hе в том дело, моя душа.
– Это ваша protegee, [любимица,] ваша милая княгиня Друбецкая, Анна Михайловна, которую я не желала бы иметь горничной, эту мерзкую, гадкую женщину.
– Ne perdons point de temps. [Не будем терять время.]
– Ax, не говорите! Прошлую зиму она втерлась сюда и такие гадости, такие скверности наговорила графу на всех нас, особенно Sophie, – я повторить не могу, – что граф сделался болен и две недели не хотел нас видеть. В это время, я знаю, что он написал эту гадкую, мерзкую бумагу; но я думала, что эта бумага ничего не значит.
– Nous у voila, [В этом то и дело.] отчего же ты прежде ничего не сказала мне?
– В мозаиковом портфеле, который он держит под подушкой. Теперь я знаю, – сказала княжна, не отвечая. – Да, ежели есть за мной грех, большой грех, то это ненависть к этой мерзавке, – почти прокричала княжна, совершенно изменившись. – И зачем она втирается сюда? Но я ей выскажу всё, всё. Придет время!


В то время как такие разговоры происходили в приемной и в княжниной комнатах, карета с Пьером (за которым было послано) и с Анной Михайловной (которая нашла нужным ехать с ним) въезжала во двор графа Безухого. Когда колеса кареты мягко зазвучали по соломе, настланной под окнами, Анна Михайловна, обратившись к своему спутнику с утешительными словами, убедилась в том, что он спит в углу кареты, и разбудила его. Очнувшись, Пьер за Анною Михайловной вышел из кареты и тут только подумал о том свидании с умирающим отцом, которое его ожидало. Он заметил, что они подъехали не к парадному, а к заднему подъезду. В то время как он сходил с подножки, два человека в мещанской одежде торопливо отбежали от подъезда в тень стены. Приостановившись, Пьер разглядел в тени дома с обеих сторон еще несколько таких же людей. Но ни Анна Михайловна, ни лакей, ни кучер, которые не могли не видеть этих людей, не обратили на них внимания. Стало быть, это так нужно, решил сам с собой Пьер и прошел за Анною Михайловной. Анна Михайловна поспешными шагами шла вверх по слабо освещенной узкой каменной лестнице, подзывая отстававшего за ней Пьера, который, хотя и не понимал, для чего ему надо было вообще итти к графу, и еще меньше, зачем ему надо было итти по задней лестнице, но, судя по уверенности и поспешности Анны Михайловны, решил про себя, что это было необходимо нужно. На половине лестницы чуть не сбили их с ног какие то люди с ведрами, которые, стуча сапогами, сбегали им навстречу. Люди эти прижались к стене, чтобы пропустить Пьера с Анной Михайловной, и не показали ни малейшего удивления при виде их.
– Здесь на половину княжен? – спросила Анна Михайловна одного из них…
– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.