Оборона польского побережья

К:Википедия:Страницы на КУ (тип: не указан)

Оборона польского побережья
Основной конфликт: Польская кампания вермахта
Шлезвиг-Гольштейн обстреливает Гдыню
Дата	1 сентября - 2 октября 1939
Место	Померания
Причина	Польская кампания вермахта
Итог	Победа Немцев
Противники
Польская Республика (Военно-морские силы Польши) Третий Рейх
Командующие
Унруг, Юзеф Стефан Франковски Станислав Дабек† Володимир Стеер Леонард Каупич Бок, Федор фон Лютьенс, Гюнтер Шмундт, Хуберт
Силы сторон
17 000 солдат, 137 орудий, один минный заградитель, 1 эсминец, шесть тральщиков, 5 подводных лодок, 2 боевые, артиллериийский учебный корабль, 23 самолетов 29 000 солдат, 400 орудий, 2 линкоров, 11 эсминцев, 2 артиллерийских кораблей, 11 эскадренных миноносцев, 10 подводных лодок, 24 тральщиков и 120 самолетов
Потери
1021 убитых, 2045 раненых, 1 эсминец, 1 минный заградитель, 2 канонерки, 3 тральщика и сторожевой катер потонули, 23 самолетов уничтожено 874 убиты, 1232 ранены, один тральщик затонул 36 самолетов уничтожено

Оборона польского побережья, Береговая оборона (польск. Obrona Wybrzeża) — проводимые оборонительные действия формирований польской армии, с 1 сентября по 2 октября, в ходе военных действий сентября 1939 года. Командование было расположено на полуострове Хель, командующим был адмирал Юзеф Унруг.

Планы оборонительной операции

30 июля 1939 года Генеральный инспектор Вооруженных Сил издал приказ о защите побережья. Из-за неизбежного вооруженного конфликта и управлении военно-морского флота командования в подчинении оборонительных планов, подготовленных на побережье. В основном всё было сосредоточено в Гдыне, как наиболее важный промышленный и военный центр региона и Хель, который в ожидании массированной атаки на город Гдыня и Гданьск, должен был стать главной базой польского флота. Вся сила была разделена на три основные части: Morską Obronę Wybrzeżа, Lądową Obronę Wybrzeża и подразделений, непосредственно подчиненных Dowództwu Obrony Wybrzeża.

Военно-морские силы

Morską Obronę Wybrzeżа состоялась из всех судов, за исключением эсминца ORP Wicher и эскадрильи подводных лодок, которые подчинены Dowództwu Obrony Wybrzeża. Также представляет собой отдельную ветвь эскадры эсминцев: ORP Burza, ORP Błyskawica и ORP Grom. Операция «Пекин» предполагала, что ещё до начала войны ORP Burza, ORP Błyskawica и ORP Grom приплывут к портам Великобритании, а оттуда вместе с Великобританией приведет акцию против агрессора. Это было связано с тем, что корабли были большими, был риск, что в первые дни войны, они будут уничтожены. Первоначально участвовать в операции должен был ORP Wicher, но в итоге оставили его в стране, чтобы сохранить ORP Gryf.

Другие надводные корабли, или большой минный заградитель ORP Gryf — крупная единица флота и эскадры Dywizjon Minowców с шестью тральщиков типа Jaskółka и двумя канонерками, должны были участвовать в операции «Rurka» и поставить мины для того, чтобы затруднить навигацию Гданьского залива, особенно между Третьим Рейхом и Восточной Пруссией. Задача подводной лодки было закрепиться в южной части Балтийского моря, нападая на вражеские суда и положить мины. Оборонительное использование подводных лодок, которые должны были быть распределены вдоль полуострова Хель и Гданьского залива предусматривал так же был в плане «Рурка».

Наземные и воздушные силы

На суше оборону планировалось сосредоточить внимание на наиболее важных городах — портах, Гдыни и Хель. Командующий приказал Dowódcy Lądowej Obrony Wybrzeża с учетом всех войск, расположенных в районе Гдыни, чтобы оборонялись, чтобы сохранить этот порт. Основные силы были сосредоточены в Oddział wydzielony «Wejherowo», находившийся к западу от Вейхерово и состоящий из 1 морского стрелкового полка и батальона национальной обороны «Пуцк», Oddział wydzielony «Катрузы» рядом с Картузами, состоящий из батальонов национальной обороны «Катрузы» и «Гдыня II». В Непосредственной близости от Koleczkowo пришлось пришлось вести батальон национальной обороны «Гдыня I»

Зенитная оборона Гдыни составляла из 1 морского артиллерийского батальона с восемью фиксированными зенитками калибра 75 мм wz. 22/24 и два взвода прожекторов. Lądowa Obrona Wybrzeża имела в общей сложности сорок различных типов орудий, тридцать четыре миномета и гранатомета, сто девяносто два тяжелых и двести шестьдесят шесть пулеметов. Также пограничная охрана и милиции подчинялась Wojskowa Składnica Tranzytowa в Вестерплатте. В общей сложности, всего солдат на данной территории было около 17 тысяч.

В дополнение к судам по защите прибрежной морской зоны включена береговая артиллерия и все другие подразделения, расположенные на полуострове Хель, образованная в Укрепленном Регионе «Хель». Дивизион береговой артиллерии состоял из прибрежных артиллерийских батарей № 31 имени Heliodora Laskowskiego, имея четыре современных пушки Бофорс калибра 152,4 мм и прибрежная артиллерийская батарея № 32 «Греческая» и, прибрежная артиллерийская батарея № 33 «Датская», которые имели по два 105 мм калибра пушка на колесах. За ними на Хельской косе развернуты три батареи, имея в общей сложности восемь пушек 75 мм. В Kępie Oksywskiej батареи калибра 100 мм размещены в «Кане». Для защиты земель от Хеля до Владыславово предназначался 4 батальон КОГ «Хель», в котором в основном были силы пехотных рот и тяжелых пулеметов, имея в общей сложности сто двадцать четыре пулемета и одиннадцать гранатометов. Зенитная защита определялась на 2 Морском Дивизионе Артиллерии, вооруженной шестью фиксированными орудиями WZ. 22/24 75-мм калибра и и восемью WZ. 38 кал. 40 мм. Единственное авиационным подразделением Обороны побережья был Воздушно-Морской Дивизион находящийся в Пуцке, состоящий из двадцати трех гидросамолетов, в основном устаревших и пригоднх только для разведки.

Мобилизация

24 августа пришёл приказ из Главного штаба с указанием мобилизации практически всех военных на побережье. Мобилизация подразделений морской пехоты прошла довольно гладко, немного хуже она прошла на побережье, но к концу августа, все боевые единицы достигли высокой боевой готовности.

26 августа 1939 года, на следующий день после заключения англо-польского военного альянса, командующий польским флотом контр-адмирал Юзеф Унруг одобрил план операции «Пекин». Запечатанные конверты с приказами были разосланы на корабли. 29 августа в 12:55 по радио и флажным семафором кораблям был передан сигнал «Пекин, Пекин, Пекин», означавший начало операции. Эсминци Burza, Błyskawica и Grom прошли через Балтийское море, Эресунн, Каттегат и Скагеррак, и через Северное море 1 сентября зашли в порт Эдинбург. Эта операция прошла без серьезных происшествий, хотя 30 августа Burza, Błyskawica и Grom встретились с немецким лёгким крейсером Königsberg и с немецким эсминецем, но из-за отсутствия приказов с обеих сторон, боестолкновения не было.

Война на море

Первые боестолкновения

1 сентября немецкие войска начали вторжение в Польшу. Таким образом, флот, в приморском районе были переобразован в Obronę Wybrzeża, который был в критической ситуации из-за одновременного нападения с запада и востока, из моря и с воздуха. Немцы против поляков на побережье имели корпус и бригаду вермахта, в размере около двадцать девять тысяч солдат, имея шестьдесят гаубицы, двести пятьдесят четыре пушки, семьдесят два минометы и гранатомета, и около семи пулеметов. Немецкие ВМС, используемые для борьбы состояла из двух старых линкоров, десять эсминцев, восемь спидеров, четыре сторожевых кораблей и двадцати четырёх тральщиков. Для блокады были выделен эсмнец, девять миноносцев и двенадцать подводных лодок

Первая атака была в проту в Гданьске, которую атаковал немецкий броненосный военный корабль SMS Schleswig-Holstein и обстрелял сторожевую башню на Вестерплатте. В то же время Вермахт перешел польско-германскую границу вдоль прибрежной зоны и Люфтваффе разбомбили Хель и Пуцк, уничтожая почти всю авиацию, размещенную там.

Бои на море

Операция «Рурка»

В соответствии с приготовленным в конце 1938—начале 1939 планом по обороне Гданьска в ночь с 1 на 2 сентября 1939 польскому флоту было поручено проведение операции «Рурка». Она заключалась в установке минных заграждений на линии Хель — Сопот, которые должны были задержать немцев и не позволить им высадиться на побережье. Эсминец «Вихер» должен был прикрыть минный заградитель «Гриф», который выходил из Пиллау. После загрузки запаса морских мин на «Гриф» поляки отправились в путь и столкнулись во второй половине дня близ Хеля с пикирующими бомбардировщиками Junkers Ju 87 IV из 1-го учебного авиаполка. Они попытались потопить и эсминец, и заградитель. Своевременные меры, предпринятые капитаном «Вихера» де Вальденом, позволили его кораблю избежать попадания авиабомб, однако сохранить целым «Гриф» не удалось — от взрыва бомбы на корме погибли пять членов экипажа во главе с командиром Стефаном Квятковским. Заместитель командира, капитан Виктор Ломидзе, опасаясь дальнейших авианалётов, немедленно приказал сбросить за борт мины, которые ещё не были подготовлены. Операцию «Рурка» пришлось отменить, но об этом экипаж «Вихера», отправившийся на запад от Пиллау, не был проинформирован. Той же ночью экипажем «Вихера» были обнаружены приблизительно на расстоянии 4500 м два немецких эсминца. По предположению историков, это были «Георг Тиле» и «Рихард Битзен». Вскоре поляки обнаружили ещё и третье судно: по одной версии, это был лёгкий крейсер «Лейпциг», по другой версии — эсминец «Вольфганг Зенкер». Так и не получивший распоряжение об отмене операции командир судна решил не открывать огонь, дабы не привлекать к себе внимания. Позднее де Вальден писал, что это была серьёзная ошибка: немецкие корабли были очень хорошо видны полякам и были уязвимы для артиллерийского огня и торпед, а вот немцы польские суда заметить не могли. Впрочем, историками опровергается подобный тезис: де Вальден к тому моменту уже получил приказ об отмене операции и направился обратно в Пиллау.

2 сентября около 5 часов утра «Вихер» вернулся в Хель. Согласно приказу Командования Флота, «Вихер» как и «Гриф» были превращены в плавучую батарею близ Хеля.

В тот же день, из-за налетов немецкой авиации были потоплены два корабля, мобилизованных как плавбазы: ORP «Gdynia» и ORP «Gdańsk». Большая часть экипажа этих кораблей погибли. 3 сентября утром было первый морской бой, когда немецкие эсминцы Z-1 Leberecht Maass и Z-9 Wolfgang Zenker направлялись в сторону Хеля и атаковали порт, где находились корабли ORP «Wicher» и ORP «Gryf». Польским кораблям помогала прибрежная батарея № 31. Около 6:30 утра польский экипаж заметил двоих немецких эсминцев. Около 6:50 вражеские корабли открыли огонь, поляки в ответ также открыли огонь. Около 6:57 Z-1 Leberecht Maass получил удар пулей из «Gryfa» или из батареи № 31 128 мм орудиями, а на его борту вспыхнул пожар (4 убитых и 4 раненых). Нет больше подтверждений других потерь на немецких кораблях, но, по некоторым польским данным, Z-1 Leberecht Maass пришлось демобилизироваться, а затем его отбуксировали в Пилаву. Сам ORP «Gryf» получил два удара, которые повредили его зенитки. В тот же день был снова замечен Z-9 Wolfgang Zenker, который поле обстрела по батарее уплыл в Хель. Немецкое командование после решило усилить бомбардировку полуострова Хель, в частности польские военные корабли. Также 3 сентября корабли, находившиеся в Хель разбомбили пикирующие бомбардировщики Ju 87. В результате авиаудара было затоплено четыре польских военных корабля: ORP «Gryf», «Wicher», «Mewa» и «Generał Haller». Однако, 1 Ju 87 был сбит. 4 сентября из-за удаления угрозы атаки крупных польских судов, немецкие эсминцы вышли из Балтийского моря. Их заменили более малые корабли, способные патрулировать прибрежные воды и тралить мины. 6 сентября был заблокирован немецкими кораблями путь к порту Гдыня, также было затоплено два торговых судна: греческий «Joannis Carras» и польский корабль «Toruń» — затоплены при входе через южный вход в порт Гдыня.

Деятельность эскадры подводных лодок не производило каких-либо эффектов, но их постоянно преследовали враги. В результате повреждения от глубинных бомб, ORP „Sęp” был вынужден уплыть 5 сентября в шведский остров Готланд и там попытаться восстановить своё повреждение. Взрывы бомб также привели к повреждению на ORP «Wilk» oraz «Ryś». Это последняя ночь с 4 по 5 сентября когда те корабли вошли в военно-морской порт Хель, чтобы сделать необходимый ремонт, несмотря на запрет Главного штаба. В отличие от этого, ORP «Orzel» вышел из берегов Швеции, нарушив приказ. Подводные минные заградители ORP «Wilk», «Ryś» и «Żbik» постановили заградительное минное поле. ORP «Wilk» постановила 3 сентября между Хелем и Вейксельмюнде весь запас из двадцати мин, ORP «Ryś» 7 сентября постановила 10 мин к северу от полуострова Хель а ORP «Żbik» постановила двадцать мин к северу от Ястарня. После этой операции, подводные лодки поплыли на новые сектора, в открытом море. 12 сентября были отплыли в море 3 польских тральщика: ORP «Jaskółka», ORP «Rybitwa» i ORP «Czajka». Корабли открыли огонь по немецким позициям в городе Рева. В ночь с 12 на 13 ORP «Jaskółka», «Czajka» i «Rybitwa» постановили 60 мин в Гданьском заливе. 14 сентября OORP «Czajka», «Rybitwa» i «Jaskółka» обстреляли немецкие позиции в районе Мешеленек. Во второй половине дня, в результате налёта люфтваффе на Ястарню были затоплены: ORP «Czapla», «Jaskółka» i «Pomorzanin», а также буксиры «Lech» i «Sokół», а также был поврежден «Rybitwę». Вечером 14 сентября оставшиеся на плаву ORP «Czajka», «Rybitwa» i «Żuraw» отплыли в Хель где и были разоружены. В этом состоянии эти судна капитулировали.

Все подводные лодки, ни одна из которых не была потоплена, направились к портам нейтральных стран или в Великобританию. ORP «Sęp» 18 сентября прибыл в Швецию, туда же прибыла «Rysia» 19 сентября и «Żbika» 25 сентября. ORP «Wilk» 15 сентября через датские проливы 20 сентября приплыл к шотландской порту Росайт. ORP «Orzeł» незаконно приплыл в Таллин и был незаконно захвачен, но экипажу удалось отбить корабль в ночь с 17 на 18 сентября, и убежать. 14 октября ORP «Orzeł» прибыл в британскую военно-морскую базу у Ферт-оф-Форт.

1 октября 1939 на мину поставленную ORP «Żbik» на три недели раньше, затонул немецкий тральщик М-85 с 24 моряками. Наряду с тральщиком затонул немецкий катер Muhlhausen. Даже 7 декабря 1939 на мине поставленной на ORP «Wilk» утонул немецкий катер Pil 55.

Война на Побережье

На суше с 1 сентября происходили ожесточенные бои. Хотя превосходство вермахта было подавляющим, польские войска оказывали сильное сопротивление даже после того, когда были отрезаны в Гданьском Поморье и вывода армии «Поморье» с 4 по 8 сентября. 7-го капитулировал Вестерплатте. Немцы медленно оттесняли польские войска. Тральщики ORP «Jaskółka», «Rybitwa» i «Czajka» постоянно обстреливали из своих орудий вражеские позиции. Тем не менее, немецкие войска прорвали фронт и 12 сентября польские войска отступили к возвышенности Оксивской скале. 14 сентября Гдыня была полностью оставлена польскими войсками . Оксивская скала ещё оборонялись, но из-за постоянного натиска Вермахта с суши и Кригсмарине с моря, ситуация на Оксивской скале стала критической. После неудачной попытки прорыва, 19 сентября 17:00 Оксивская скала пала.

После захвата немцами Гдыни и Оксивской скалы оборонялся в регионе Балтийского моря только полуостров Хель. 4-й батальон «Хель» отбил все попытки немцев захватить полуостров Хель 12 сентября. Линкоры «Шлезвиг — Гольштейн» и «Силезия», обстреливали полуостров с 18 сентября по 23 сентября, однако без особого успеха. Эти корабли возобновили свою атаку 25 сентября и атаковали батарею имени Ласковского (командир З. Пшибышевский), не достигнув успеха, немцы вновь отступили. 27 сентября в ходе ещё одной такой атаки «Шлезвиг-Гольштейн» получил небольшие повреждения от попадания 152,4-мм снаряда. Несмотря на обстрелы полуострова с моря, поляки не сдавались. Лишь только после захвата немцами 25 сентября деревни Халупы, когда они подойдя к Кутнице фактически захватили около трети косы, 1 октября 4-й батальон «Хель» сложил оружие и капитулировал.

Отрывок, характеризующий Оборона польского побережья

Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]
Читая это место, Пьер в первый раз почувствовал, что между ним и Элен образовалась какая то связь, признаваемая другими людьми, и эта мысль в одно и то же время и испугала его, как будто на него накладывалось обязательство, которое он не мог сдержать, и вместе понравилась ему, как забавное предположение.
Вечер Анны Павловны был такой же, как и первый, только новинкой, которою угощала Анна Павловна своих гостей, был теперь не Мортемар, а дипломат, приехавший из Берлина и привезший самые свежие подробности о пребывании государя Александра в Потсдаме и о том, как два высочайшие друга поклялись там в неразрывном союзе отстаивать правое дело против врага человеческого рода. Пьер был принят Анной Павловной с оттенком грусти, относившейся, очевидно, к свежей потере, постигшей молодого человека, к смерти графа Безухого (все постоянно считали долгом уверять Пьера, что он очень огорчен кончиною отца, которого он почти не знал), – и грусти точно такой же, как и та высочайшая грусть, которая выражалась при упоминаниях об августейшей императрице Марии Феодоровне. Пьер почувствовал себя польщенным этим. Анна Павловна с своим обычным искусством устроила кружки своей гостиной. Большой кружок, где были князь Василий и генералы, пользовался дипломатом. Другой кружок был у чайного столика. Пьер хотел присоединиться к первому, но Анна Павловна, находившаяся в раздраженном состоянии полководца на поле битвы, когда приходят тысячи новых блестящих мыслей, которые едва успеваешь приводить в исполнение, Анна Павловна, увидев Пьера, тронула его пальцем за рукав.
– Attendez, j'ai des vues sur vous pour ce soir. [У меня есть на вас виды в этот вечер.] Она взглянула на Элен и улыбнулась ей. – Ma bonne Helene, il faut, que vous soyez charitable pour ma рauvre tante, qui a une adoration pour vous. Allez lui tenir compagnie pour 10 minutes. [Моя милая Элен, надо, чтобы вы были сострадательны к моей бедной тетке, которая питает к вам обожание. Побудьте с ней минут 10.] А чтоб вам не очень скучно было, вот вам милый граф, который не откажется за вами следовать.
Красавица направилась к тетушке, но Пьера Анна Павловна еще удержала подле себя, показывая вид, как будто ей надо сделать еще последнее необходимое распоряжение.
– Не правда ли, она восхитительна? – сказала она Пьеру, указывая на отплывающую величавую красавицу. – Et quelle tenue! [И как держит себя!] Для такой молодой девушки и такой такт, такое мастерское уменье держать себя! Это происходит от сердца! Счастлив будет тот, чьей она будет! С нею самый несветский муж будет невольно занимать самое блестящее место в свете. Не правда ли? Я только хотела знать ваше мнение, – и Анна Павловна отпустила Пьера.
Пьер с искренностью отвечал Анне Павловне утвердительно на вопрос ее об искусстве Элен держать себя. Ежели он когда нибудь думал об Элен, то думал именно о ее красоте и о том не обыкновенном ее спокойном уменьи быть молчаливо достойною в свете.
Тетушка приняла в свой уголок двух молодых людей, но, казалось, желала скрыть свое обожание к Элен и желала более выразить страх перед Анной Павловной. Она взглядывала на племянницу, как бы спрашивая, что ей делать с этими людьми. Отходя от них, Анна Павловна опять тронула пальчиком рукав Пьера и проговорила:
– J'espere, que vous ne direz plus qu'on s'ennuie chez moi, [Надеюсь, вы не скажете другой раз, что у меня скучают,] – и взглянула на Элен.
Элен улыбнулась с таким видом, который говорил, что она не допускала возможности, чтобы кто либо мог видеть ее и не быть восхищенным. Тетушка прокашлялась, проглотила слюни и по французски сказала, что она очень рада видеть Элен; потом обратилась к Пьеру с тем же приветствием и с той же миной. В середине скучливого и спотыкающегося разговора Элен оглянулась на Пьера и улыбнулась ему той улыбкой, ясной, красивой, которой она улыбалась всем. Пьер так привык к этой улыбке, так мало она выражала для него, что он не обратил на нее никакого внимания. Тетушка говорила в это время о коллекции табакерок, которая была у покойного отца Пьера, графа Безухого, и показала свою табакерку. Княжна Элен попросила посмотреть портрет мужа тетушки, который был сделан на этой табакерке.
– Это, верно, делано Винесом, – сказал Пьер, называя известного миниатюриста, нагибаясь к столу, чтоб взять в руки табакерку, и прислушиваясь к разговору за другим столом.
Он привстал, желая обойти, но тетушка подала табакерку прямо через Элен, позади ее. Элен нагнулась вперед, чтобы дать место, и, улыбаясь, оглянулась. Она была, как и всегда на вечерах, в весьма открытом по тогдашней моде спереди и сзади платье. Ее бюст, казавшийся всегда мраморным Пьеру, находился в таком близком расстоянии от его глаз, что он своими близорукими глазами невольно различал живую прелесть ее плеч и шеи, и так близко от его губ, что ему стоило немного нагнуться, чтобы прикоснуться до нее. Он слышал тепло ее тела, запах духов и скрып ее корсета при движении. Он видел не ее мраморную красоту, составлявшую одно целое с ее платьем, он видел и чувствовал всю прелесть ее тела, которое было закрыто только одеждой. И, раз увидав это, он не мог видеть иначе, как мы не можем возвратиться к раз объясненному обману.
«Так вы до сих пор не замечали, как я прекрасна? – как будто сказала Элен. – Вы не замечали, что я женщина? Да, я женщина, которая может принадлежать всякому и вам тоже», сказал ее взгляд. И в ту же минуту Пьер почувствовал, что Элен не только могла, но должна была быть его женою, что это не может быть иначе.
Он знал это в эту минуту так же верно, как бы он знал это, стоя под венцом с нею. Как это будет? и когда? он не знал; не знал даже, хорошо ли это будет (ему даже чувствовалось, что это нехорошо почему то), но он знал, что это будет.
Пьер опустил глаза, опять поднял их и снова хотел увидеть ее такою дальнею, чужою для себя красавицею, какою он видал ее каждый день прежде; но он не мог уже этого сделать. Не мог, как не может человек, прежде смотревший в тумане на былинку бурьяна и видевший в ней дерево, увидав былинку, снова увидеть в ней дерево. Она была страшно близка ему. Она имела уже власть над ним. И между ним и ею не было уже никаких преград, кроме преград его собственной воли.
– Bon, je vous laisse dans votre petit coin. Je vois, que vous y etes tres bien, [Хорошо, я вас оставлю в вашем уголке. Я вижу, вам там хорошо,] – сказал голос Анны Павловны.
И Пьер, со страхом вспоминая, не сделал ли он чего нибудь предосудительного, краснея, оглянулся вокруг себя. Ему казалось, что все знают, так же как и он, про то, что с ним случилось.
Через несколько времени, когда он подошел к большому кружку, Анна Павловна сказала ему:
– On dit que vous embellissez votre maison de Petersbourg. [Говорят, вы отделываете свой петербургский дом.]
(Это была правда: архитектор сказал, что это нужно ему, и Пьер, сам не зная, зачем, отделывал свой огромный дом в Петербурге.)
– C'est bien, mais ne demenagez pas de chez le prince Ваsile. Il est bon d'avoir un ami comme le prince, – сказала она, улыбаясь князю Василию. – J'en sais quelque chose. N'est ce pas? [Это хорошо, но не переезжайте от князя Василия. Хорошо иметь такого друга. Я кое что об этом знаю. Не правда ли?] А вы еще так молоды. Вам нужны советы. Вы не сердитесь на меня, что я пользуюсь правами старух. – Она замолчала, как молчат всегда женщины, чего то ожидая после того, как скажут про свои года. – Если вы женитесь, то другое дело. – И она соединила их в один взгляд. Пьер не смотрел на Элен, и она на него. Но она была всё так же страшно близка ему. Он промычал что то и покраснел.
Вернувшись домой, Пьер долго не мог заснуть, думая о том, что с ним случилось. Что же случилось с ним? Ничего. Он только понял, что женщина, которую он знал ребенком, про которую он рассеянно говорил: «да, хороша», когда ему говорили, что Элен красавица, он понял, что эта женщина может принадлежать ему.
«Но она глупа, я сам говорил, что она глупа, – думал он. – Что то гадкое есть в том чувстве, которое она возбудила во мне, что то запрещенное. Мне говорили, что ее брат Анатоль был влюблен в нее, и она влюблена в него, что была целая история, и что от этого услали Анатоля. Брат ее – Ипполит… Отец ее – князь Василий… Это нехорошо», думал он; и в то же время как он рассуждал так (еще рассуждения эти оставались неоконченными), он заставал себя улыбающимся и сознавал, что другой ряд рассуждений всплывал из за первых, что он в одно и то же время думал о ее ничтожестве и мечтал о том, как она будет его женой, как она может полюбить его, как она может быть совсем другою, и как всё то, что он об ней думал и слышал, может быть неправдою. И он опять видел ее не какою то дочерью князя Василья, а видел всё ее тело, только прикрытое серым платьем. «Но нет, отчего же прежде не приходила мне в голову эта мысль?» И опять он говорил себе, что это невозможно; что что то гадкое, противоестественное, как ему казалось, нечестное было бы в этом браке. Он вспоминал ее прежние слова, взгляды, и слова и взгляды тех, кто их видал вместе. Он вспомнил слова и взгляды Анны Павловны, когда она говорила ему о доме, вспомнил тысячи таких намеков со стороны князя Василья и других, и на него нашел ужас, не связал ли он уж себя чем нибудь в исполнении такого дела, которое, очевидно, нехорошо и которое он не должен делать. Но в то же время, как он сам себе выражал это решение, с другой стороны души всплывал ее образ со всею своею женственной красотою.


В ноябре месяце 1805 года князь Василий должен был ехать на ревизию в четыре губернии. Он устроил для себя это назначение с тем, чтобы побывать заодно в своих расстроенных имениях, и захватив с собой (в месте расположения его полка) сына Анатоля, с ним вместе заехать к князю Николаю Андреевичу Болконскому с тем, чтоб женить сына на дочери этого богатого старика. Но прежде отъезда и этих новых дел, князю Василью нужно было решить дела с Пьером, который, правда, последнее время проводил целые дни дома, т. е. у князя Василья, у которого он жил, был смешон, взволнован и глуп (как должен быть влюбленный) в присутствии Элен, но всё еще не делал предложения.
«Tout ca est bel et bon, mais il faut que ca finisse», [Всё это хорошо, но надо это кончить,] – сказал себе раз утром князь Василий со вздохом грусти, сознавая, что Пьер, стольким обязанный ему (ну, да Христос с ним!), не совсем хорошо поступает в этом деле. «Молодость… легкомыслие… ну, да Бог с ним, – подумал князь Василий, с удовольствием чувствуя свою доброту: – mais il faut, que ca finisse. После завтра Лёлины именины, я позову кое кого, и ежели он не поймет, что он должен сделать, то уже это будет мое дело. Да, мое дело. Я – отец!»
Пьер полтора месяца после вечера Анны Павловны и последовавшей за ним бессонной, взволнованной ночи, в которую он решил, что женитьба на Элен была бы несчастие, и что ему нужно избегать ее и уехать, Пьер после этого решения не переезжал от князя Василья и с ужасом чувствовал, что каждый день он больше и больше в глазах людей связывается с нею, что он не может никак возвратиться к своему прежнему взгляду на нее, что он не может и оторваться от нее, что это будет ужасно, но что он должен будет связать с нею свою судьбу. Может быть, он и мог бы воздержаться, но не проходило дня, чтобы у князя Василья (у которого редко бывал прием) не было бы вечера, на котором должен был быть Пьер, ежели он не хотел расстроить общее удовольствие и обмануть ожидания всех. Князь Василий в те редкие минуты, когда бывал дома, проходя мимо Пьера, дергал его за руку вниз, рассеянно подставлял ему для поцелуя выбритую, морщинистую щеку и говорил или «до завтра», или «к обеду, а то я тебя не увижу», или «я для тебя остаюсь» и т. п. Но несмотря на то, что, когда князь Василий оставался для Пьера (как он это говорил), он не говорил с ним двух слов, Пьер не чувствовал себя в силах обмануть его ожидания. Он каждый день говорил себе всё одно и одно: «Надо же, наконец, понять ее и дать себе отчет: кто она? Ошибался ли я прежде или теперь ошибаюсь? Нет, она не глупа; нет, она прекрасная девушка! – говорил он сам себе иногда. – Никогда ни в чем она не ошибается, никогда она ничего не сказала глупого. Она мало говорит, но то, что она скажет, всегда просто и ясно. Так она не глупа. Никогда она не смущалась и не смущается. Так она не дурная женщина!» Часто ему случалось с нею начинать рассуждать, думать вслух, и всякий раз она отвечала ему на это либо коротким, но кстати сказанным замечанием, показывавшим, что ее это не интересует, либо молчаливой улыбкой и взглядом, которые ощутительнее всего показывали Пьеру ее превосходство. Она была права, признавая все рассуждения вздором в сравнении с этой улыбкой.
Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»