Освобождение Варшавы

Освобождение Варшавы
Основной конфликт: Варшавско-Познанская наступательная операция
Парад 1-й армии Войска Польского на улице Маршалковской. 19 января 1945 года.
Дата	14 — 17 января 1945 года
Место	Варшава, Польша
Причина	Освобождение столицы Польши от немецко-фашистских захватчиков.
Итог	Освобождение Варшавы
Противники
61-я армия 47-я армия 2-я танковая армия 1-я армия Крепостная дивизия Варшава 46-й танковый корпус 236-я пехотная дивизия 391-я охранная дивизия
Командующие
генерал дивизии С. Поплавский генерал-полковник П.А. Белов генерал-лейтенант Ф.И. Перхорович генерал-полковник С.И. Богданов генерал-лейтенант Фридрих Вебер
Силы сторон
91.000 солдат 40.000 солдат
Потери
1 армия ВП: 3116 погибших и пропавших без вести, 7421 раненных РККА: погибли 22 тысячи человек неизвестно

Освобождение Варшавы — операция частей Красной Армии и Войска Польского по освобождению столицы Польши, города Варшава, от немецко-фашистских захватчиков, проходившая с 14 по 17 января 1945 года в рамках Варшавско-Познанской наступательной операции. 17 января 1945 года Варшава была освобождена воинами 1-й армии Войска Польского.

Предшествующие события

Варшава была взята немцами, после осады, 28 сентября 1939 года. За время оккупации варшавяне дважды поднимали восстания. В 1943 году восстало Варшавское гетто, а в 1944 году восстало польское население столицы. После подавления этих восстаний, немцы уничтожили до 84 % строений города (90 % промышленных строений, 90 % памятников архитектуры, 72 % жилого фонда). За время войны погибло 800 тысяч жителей Варшавы, в том числе 350 тысяч евреев и 170 тысяч погибших во время восстания 1944 года.

В ходе операции «Багратион», войска 1-го Белорусского фронта, под командованием уроженца Варшавы, маршала Советского Союза Константина Ксаверьевича Рокоссовского, в июле 1944 года вышли на подступы к Варшаве, а в ходе боёв 10-15 сентября 1944 года, советскими и польскими частями был освобождён район Варшавы — Прага. С ходу освободить город не удалось.

Красная Армия заняла позиции по реке Висла и в ходе осени-зимы 1944-45 наращивала силы, готовясь к наступлению. 28 ноября 1944 года, Ставка Верховного Главнокомандования издало директиву № 220275 командующему войсками 1-го Белорусского фронта «О разгроме варшавско-радомской группировки противника». В том числе директива приписывала — «при содействии 2-го Белорусского фронта разбить варшавскую группировку противника и овладеть Варшавой…».

Немецкое командование также готовилось к обороне города. Ещё 27 июля 1944 года, находясь в своей резиденции «Вольфсшанце», Адольф Гитлер провозгласил Варшаву крепостью. Одновременно комендантом крепости был назначен генерал-лейтенант Райнер Штаэль. После начала Варшавского восстания, как не справившийся со своими обязанностями, был снят с должности и 23 августа покинул Варшаву. После поражения восстания, 28-29 сентября генерал-лейтенант Отто Хейдкампер, начальник штаба группы армий «Центр» обсуждал с генералом Смило фон Лютвицем, командующим 9-й армии, кандидатуры нового коменданта крепости. Рассматривались две кандидатуры: генерал-майор Гюнтер Рох, командовавший подавлением восстания в южной части Варшавы и кандидатура его командира во время подавления восстания, обергруппенфюрер СС Эрих фон дем Бах. Обе кандидатуры были признаны не подходящими для этой должности. 11 октября приказ о временном принятии руководства укреплением крепости Варшава получил штандартенфюрер СС Пауль Отто Гебель, руководитель СС и полиции Варшавского округа.

12 октября 1944 года Гиммлер приказал Гебелю разрушить все здания в городе, сохранив только то, что требовалось для обороны крепости (например транспортную инфраструктуру). Воиские подразделения должны были размещаться в подвальных помещениях. 18 октября в Варшаву прибыл новый комендант крепости генерал-майор Хельмут Эйзеншток, которого уже в январе сменил генерал-лейтенант Фридрих Вебер.

Гарнизон города составляла Крепостная дивизия Варшава, насчитывающая 17 тысяч солдат и 346 орудий и миномётов. На один километр оборонительной линии приходились около 300 солдат, 8 орудий и один танк. Крепость Варшава была приготовлена также и для круговой обороны. Оборонительный рубеж проходил по линии: Цитадель-пл. Ветеранов-пути объездной железной дороги-Западный вокзал-пл. Нарутовича-Фильтры-пл. Политехники-пл. Спасителя-территория Сейма-Висла. Над Вислой были расположены основные укрепления. На остальных участках обороны построены бункеры.

С другой стороны реки солдаты 1-й армии Войска Польского проводили разведывательные рейды в Варшаву. Первыми в город, ещё до окончания восстания, в ночь с 28 на 29 сентября, пробрались на Жолибож разведчики хорунжего Виктора Сковрона. Они должны были захватить языка, но выполнить задание не сумели. На следующий день полувзвод фузилёров из 1-го батальона 5-го пехотного полка также переправился в Жолибож, где вступил в контакт с группой из 28 повстанцев из Армии Людовой. При отходе 4 фузилёра погибли. После падения восстания на Праге были организованы 4 наблюдательных пункта, а также проводились новые вылазки на другой берег реки. 18 октября проведена разведка сил и укреплений противника 18 добровольцами из 5-го пехотного полка под руководством поручика Миколая Бунды и хорунжего Рышарда Кулешы. Группа сумела пробраться только до Цитадели, но добыла важную разведывательную информацию. Ночью с 21 на 22 октября разведку в районе моста Кербедза провела группа из семи человек под командованием хорунжего Войцеха Ярузельского, вскорости после этого произведённого в подпоручики.

В ночь с 23 по 24 октября была намечена крупная разведывательная операция в левобережной Варшаве. Первая группа, под командованием Ярузельского, смогла переправиться не вызвав беспокойства немцев и затаилась в руинах. Вторая группа, под командованием Кулешы, не смогла переправиться тихо и попала под сильный обстрел. Ожидавшая своей очереди третья группа, под командованием Эпштейна, вызвала немецкий огонь на себя, что позволило отойти, хоть и с потерями, второй группе. Позже, без потерь, отошла и группа Ярузельского. Этот неудавшийся рейд известен тем, что в числе командиров групп было два будущих генерала, Ярузельский (будущий генерал Войска Польского и президент Польши) и Эпштейн (будущий генерал ЦаХаЛа и посол Израиля в США). 26 октября 1944 года 5-й полк был отведён на отдых в Вавр, а оборону на этом участке приняли 6-й полк 2-й пехотной дивизии и 3-й полк 1-й пехотной дивизии. Разведывательные рейды на варшавском участке фронта предпринимали и советские разведчики.

Советское командование планировало мощное наступление четырёх фронтов, 1-го, 2-го и 3-го Белорусских и 1-го Украинского, с целью оттеснить немцев к Одеру. Эта операция получила в истории название висло-одерской. Разведывательная информация о подготовке операции неоднократно докладывалась начальником штаба сухопутных войск вермахта, генерал-полковником Гейнцем Гудерианом, Адольфу Гитлеру, но тот предпочёл не верить этим сведениям и считать их советской пропагандой.

Первоначально начало операции планировалось на 20 января. 6 января, по причине неудачного для антигитлеровской коалиции развития событий в Арденнах, к Иосифу Сталину обратился Уинстон Черчилль. Он просил у советского командования начать в ближайшие дни крупную операцию на германско-советском участке фронта, с целью заставить немцев перебросить часть сил с запада на восток. Сталин сократил время на подготовку операции и перенёс её начало на 12 января.

Частью висло-одерской операции являлась проводившаяся войсками 1-го Белорусского фронта под командованием маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова, Варшавско-Познаньская операция, в задачи которой входило, в том числе, и овладение польской столицей, городом Варшава.

Боевые действия

К началу операции войска 1-го Белорусского фронта занимали рубеж по реке Висла, на линии от Сероцка до Юзефува. На западном берегу реки удерживались два плацдарма, Магнушевский и Пулавский. Немецкую оборону держали части 9-й армии вермахта. Висло-Одерская операция на всём протяжении фронта, от Балтийского моря до Карпат, началась 12 января 1945 года.

В ходе Варшавско-Познаньской операции советское командование отводило нанесение главного удара частям 61-й армии. Они должны были действовать с плацдармов у Варки и Пулав, с целью отбросить противника и выйти на рубеж Гродзиск-Маджарин. 47-й армии была поставлена задача обойти Варшаву и наступать в направлении на Блоне. Общей целью действия армии было расчленить группировку противника и уничтожить её по частям.

Варшавско-Познанская наступательная операция началась утром 14 января. Войска 1-го Белорусского фронта перешли во внезапную атаку и уже в течение часа продвинулись на 2-3 километра. В первый день операции части 5-й ударной и 8-й гвардейской армий продвинулись на 12 километров. Части 61-й армии форсировали по льду Вислу и продвинулись на 3 километра.

15 января 1-я гвардейская танковая армия вышла к реке Пилица. Частями 11-го и 9-го танковых корпусов 16 января был освобождён Радом. 16 января перешла в наступление и 47-я армия, с ходу форсировавшая Вислу к северу от Варшавы. В полосе 5-й ударной армии в прорыв была введена 2-я гвардейская танковая армия, совершившая бросок на 80 километров, с выходом в район Сохачева, что отрезало пути отхода варшавской группировке немцев.

16 января на варшавском участке фронта были введены в действие польские части. В 7:55 утра началась артподготовка. Польские солдаты пошли в атаку через Вислу. Огонь немцев, хоть и принёс потери, не достиг своей цели и поляки взяли контроль над дамбой. Затем в прорыв была введена польская кавалерия. Во время атаки громкоговорители передавали над рекой национальный польский гимн. Польская кавалерия уже к 9 часам утра заняла Чернидлу и Цешицу. К вечеру эскадроны продвинулись к Езерной. Ночью уланы заняли несколько при-варшавских деревень: Опачь, Бенькова, Копыты, Беляева, Оборы, Пяски. Немцы, поняв что удержать Варшаву уже не получиться, начали отвод своих частей Лазенок, Жолибожа, Влох и центра города.

Отрывок, характеризующий Освобождение Варшавы

– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.