Битва при Газале

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Битва при Газале — важное сражение в Северной Африке во время Второй мировой войны, проходившее около города Тобрук в Итальянской Ливии с 26 мая по 21 июня 1942 года. Силы Оси в составе немецких и итальянских частей армии «Африка» под командованием генерала Эрвина Роммеля противостояли армии Союзников под командованием генерал-лейтенанта Нила Ричи, находившегося под пристальным контролем главнокомандующего британскими войсками на Ближнем Востоке генерала Клода Окинлека.

Роммель направил свои танковые войска на южный фланг британских позиций у Газалы, чтобы зайти в тыл обороны союзных войск. Несмотря на успехи в этом бою, Роммель оказался в сложном положении: трудности со снабжением, возникшие в результате продолжающегося беспримерного по героизму сопротивления сил «Свободной Франции» у Бир Хакейма, которые находились как раз в южной части оборонительной линии Союзников, его танки стали испытывать нехватку горючего и боеприпасов. Ричи не спешил воспользоваться этим, и Роммель сосредоточил свои силы на ударе на западном фланге, чтобы обеспечить коридор для поставок через линию Газалы к северу от Бир Хакийма. Битва завершилась решительной победой сил Оси, однако достигнутой слишком большими потерями танков. Лишённый эффективных танковых войск в будущих сражениях, Роммель был не в состоянии разгромить отступившую в Египет английскую армию, и его наступление было остановлено под Эль-Аламейном.

Прелюдия

Роммель начинает новое наступление от Эль-Агейлы

После успеха операции «Крестоносец» в конце 1941 года 8-я британская армия изгнала войска Оси из Киренаики и заставила Роммеля отойти на укреплённые оборонительные позиции, приготовленные им в Эль-Агейле. Однако их наступление на 500 с лишним миль было непосильно для их линии снабжения, и в январе 1942 года они сократили линию фронта, поставив перед войсками задачу по строительству коммуникаций связи и налаживания снабжения провиантом, чтобы позволить осуществить дальнейшее наступление к западу, которое должно было бы направлено против Триполитании. Между тем Роммель получил подкрепление в живой силе и танках, и 21 января послал три сильных танковых колонны, чтобы произвести тактическую разведку. Найдя лишь незначительные силы противника перед собой, он быстро превратил свою разведывательную операцию в наступление. Он отбил Бенгази 28 января, и Тимими 3 февраля и повёл наступление на укреплённый порт Тобрук на средиземноморском побережье.

8-я армия сосредотачивает силы на линии Газалы

Между Газалой и Тимими (находящимся к западу от Тобрука) 8-я армия смогла сосредоточить достаточно своих сил, чтобы маневрировать и сражаться. К 4 февраля наступление Роммеля было остановлено, и линия фронта стабилизировалась, проходя от Газалы на побережье (30 миль (48 км) к западу от Тобрука) к старой турецкой крепости Бир-Хакийм в 50 милях (80 км) к югу.

«Линия Газалы» представляла собой занятых войсками «коробок», каждая с силами бригад внутри них и с минными полями и проволочными заграждениями вокруг пустыни, фронт наблюдался также регулярными патрулями между этими «коробками». Войска «Свободной Франции» находились на юге, в Бир-Хакиймской «коробке». Линия была укомплектована войсками не в равной степени: большое количество войск находилось на побережье, оставляя юг менее защищённым.

Обе армии готовятся

Во время ранней весны обе стороны были сосредоточены на создании своих линий снабжения и увеличении танковой силы, прекрасно понимая, что за предыдущие два года было пять «колебаний маятника» через пустыню, каждое из которых в конечном счёте провалилось, поскольку победителям соответствующих сражений не хватало мощности танков, чтобы закрепить и использовать свой успех.

Другие уроки были также извлечены: британские бронетанковые дивизии начали переукомплектовывать танками «Грант» с 75-мм пушкой, соответствующих немецким Panzer IV, и реорганизовывали их поддержку для ускорения обслуживания и ремонта во время сражения — область, где танки Оси имели явное превосходство. Также были реорганизованы отношения между пехотой и артиллерией, в то время как командир военно-воздушных сил союзников на Ближнем Востоке Артур Теддер представил новую стратегию, направленную на использование Пустынных ВВС (англ. Desert Air Force) во время битвы для поддержки войск на земле, а не на уничтожение противостоящих воздушных сил. Была разработана концепция нового истребителя-бомбардировщика, и вице-маршал авиации Артур Конингем, командующий Пустынными ВВС, переехал вместе со своими сотрудниками в лагерь командующего армией для улучшения координации действий.

Между тем Роммель строил свои линии снабжения так быстро, как только мог. Он знал, что он мог воспользоваться близостью своего флота для создания этих линий быстрее, чем Окинлек, который зависел от маршрута в 14 000 миль (23 000 км) вокруг мыса Доброй Надежды, и атаковать до того, как 8-я армия будет готова. К концу мая Роммель был готов. Перед ним на оборонительном рубеже Газалы были 1-я Южноафриканская дивизия — рядом с побережьем, 50-я (Нортумбрийская) пехотная дивизия (по левую сторону) и 1-я бригада «Свободной Франции», размещённая далеко влево, у Бир-Хакийма. Британские 1-я и 7-я бронетанковые дивизии ждали позади основной линии в качестве сил мобильной контратаки, в то время как 2-я Южноафриканская дивизия составляла гарнизон Тобрука, и 5-я пехотная Индийская дивизия (которая прибыла в апреле, чтобы заменить 4-ю Индийской пехотную дивизию) была переведена в резерв.

План Роммеля

Планом Роммеля для операции «Венеция» было то, чтобы его танки смогут выполнить фланговый манёвр к югу от укрёпленной «коробки», Бир-Хакийма. На левом фланге его армии итальянская 132-я бронетанковая дивизия «Ариете» должна была нейтрализовать «коробку» Бир-Хакийма, в то время как на правом фланге 21-я бронетанковая дивизия и 15-я бронетанковая дивизия будут наступать на север за оборонительными рубежами 8-й армии, чтобы привлечь внимание и уничтожить британские танки и отрезать подразделения от линии Газалы. На правом краю атакующей армии германская 90-я лёгкая пехотная дивизия корпуса «Африка» должна была наступать на Эль-Адем, к югу от Тобрука, создавая линии снабжения на линии Газалы и потенциально направляя подкрепления в район Тобрука, имитируя сильную бронетанковую силу с помощью пыли машин (авиационных двигателей и воздушных винтов, установленных на грузовиках).

Между тем вторая половина итальянского XX моторизованного корпуса и итальянской 101-й моторизованной дивизии «Триест» должны были расчистить проход в минном поле к северу от «коробки» Бир-Хакийма, возле «коробки» Сиди-Муфтах, для создания маршрута снабжения для танков. Роммель ожидал, что, вступив в бой с британскими танками, он бы захватили Эль-Адем, Эд-Дуда и Сиди-Резег к вечеру, так же как и обороняющуюся «коробку» Найтсбридж около 25 миль (40 км) к северо-востоку от Бир-Хакейма. Затем он был бы занять позицию со своими танками на следующий день, чтобы начать наступление к западу от оборонительных позиций 8-й армии оборонительные позиции между Газалой и Алем-Хамзой, координируя атаку с наступающими с запада итальянскими Х и XXI корпусами.

Битва

Роммель проводит фланговую атаку

В 14:00 26 мая итальянские Х и XXI корпуса после концентрации тяжёлой артиллерии начали прямую атаку на позиции в центре линии Газалы. В целях обмана малые части корпуса «Африка» и ХХ Мобильного корпуса были прикреплены к штурмовым группам, чтобы создать впечатление, что все силы Оси участвуют в этом наступлении. Обман был подкреплён дополнительными группами мобильных подразделений, продолжающими двигаться на север в сторону точки атаки. Тем не менее, в этот вечер под покровом темноты все бронетанковые и мобильные группы возвратились к их точке сбора у южной оконечности линии Газалы.

В ночь на 27 мая Роммель лично возглавил группы танковой армии «Африка» — Африканский корпус, Итальянский XX моторизованный корпус и 90-ю лёгкую пехотную дивизию — в блестящем, но рискованном фланговом манёвре вокруг южной оконечности линии союзников, уповая на то, что минные поля противника защитят его фланг и тыл.

План Роммеля пошёл не так из-за Бир-Хакейма. Дивизии «Ариете» и «Триест» ХХ-го моторизованного корпуса и части 21-й бронетанковой дивизии были задержаны на три часа 3-й Индийской моторизованной бригадой 7-й бронетанковой дивизии, остановившей их в четырёх милях к юго-востоку от Бир-Хакейма и нанесшей им тяжёлые потери, прежде чем заставить их отступить. «Коробку» Бир-Хакейма защищала 1-я бригада «Свободной Франции» под командованием Мари-Пьера Кёнига, которая оказалась большей проблемой, чем ожидал Роммель, а дивизия «Ариете» не смогла укрепиться на позиции, понеся тяжёлые потери от французских 75-мм пушек в ходе боя.

Далее на востоке 15-я германская бронетанковая дивизия Panzer’ов столкнулась с английской 4-й бронетанковой бригадой 7-й бронетанковой дивизии, которой было приказано идти на юг для поддержку 3-й индийской и 7-й моторизованной бригад, и нанесла ей тяжёлые потери, но и сама понесла значительные потери от 75-мм пушек на вновь прибывших танках «Грант». 4-я бронетанковая бригада затем двинулась в направлении Эль-Адема и провела ночь возле базы снабжения Бельхамед к востоку от Эль-Адема.

К концу утра бронетанковые части Оси продвинулись более чем на 25 миль (40 км) к северу, но к полудню сила их наступления снизилась, когда они встретились и были остановлены 1-й бронетанковой дивизией, с которой начался тяжёлый бой, в котором обе стороны понесли большие потери.

На правом краю наступающих сил Оси 90-я лёгкая пехотная дивизия вступила в бой с 7-й моторизованной бригадой у Ретмы и заставила её отступать на восток в направлении Бир-эль-Губи. Возобновив своё наступление на Эль-Адем, 90-я лёгкая пехотная дивизия рано утром атаковала генеральный штаб 7-й бронетанковой дивизии близ Бир-Беулда, разрушив его и захватив в плен ряд важных военных, включая командира дивизии Фрэнка Мессерви, однако он прикинулся денщиком и сбежал. Тем не менее, неудобства, вызванные этим событием, означали, что дивизия была без эффективного командования в течение следующих двух дней.

Как и планировалось, 90-я лёгкая пехотная дивизия вышла в район Эль-Адема к середине утра и захватила в нём ряд баз снабжения. Союзники не спешили реагировать, но во второй половине дня началась жестокая битва. На следующий день, тем не менее, 4-я бронетанковая бригада были направлены в Эль-Адем, и 90-я лёгкая пехотная дивизия была отброшена на юго-запад.

Танковые сражения продолжались в течение трёх дней и ввиду того, что Бир-Хакейм по-прежнему держался, танковая армия «Африка» оказалась в котле — с Бир-Хакеймом на юге, Тобруком на севере, обширными поясами мин на первоначальной передней линии Союзников на западе и атакуемая танками Союзников с севера и востока. Положение Роммеля в плане поставок снабжения к вечеру 31 мая стало отчаянным. Получившая приказ защищать германский тыл кавалерийская бронетанковая дивизия «Ариете» в это время отбивала неоднократные нападения британских бронетанковых бригад — 29 мая и в течение первой недели июня.

Из немецкого отчёта об этих событиях: «В течение первых десяти дней нашего наступления на французов англичане оставались удивительно спокойны. Дивизия „Ариете“ одна была атакован ими 2 июня, но она упорно защищалась. После контратаки 21-й бронетанковой дивизии ситуация опять стала тихой».

Танковая армия «Африка» перехватывает инициативу в «котле»

Оказавшись в ловушке между обширными минные полями и жёстким британским сопротивлением, будучи отрезанным от линий снабжения, Роммель попал в отчаянную ситуацию. Однако утром 29 мая транспортные средства с поставками при поддержке итальянских дивизий «Триест» и «Ариете» и под шквальным огнём смогли проникнуть через минное поле к северу от Бир-Хакейма и довезли в столь необходимые поставки оказавшимся в ловушке силам Оси, таким образом позволив Роммелю успокоиться. 30 мая он стал наступать обратно на запад — к своей первоначальной линии фронта — с целью создания плацдарма на восточном крае минного поля и соединения с частями итальянского X корпуса, которые расчистили маршрут через минные поля на западе. В этой атаке на запад, продолжавшейся в течение следующих двух дней, он уничтожил британскую 150-ю пехотную бригаду 50-й (Нортумбрийской) стрелковой дивизии в «коробке» Сиди-Муфтах, и были созданы два прохода в минное поле, ведущие обратно к его первоначальной линии, дав ему прямой маршрут для поставок снабжения и разделив фронт Союзников на две половины.

В ночь на 1 июня Роммель послал 90-ю лёгкую пехотную дивизию и дивизию «Триест» на юг, чтобы возобновить атаки на Бир-Хакийм, откуда постоянно организовывались рейды, чтобы атаковать его линии снабжения. Очередное нападение не принесло ожидаемого результата, и борьба за Бир-Хакийм продолжалась в течение ещё 10 дней.

Не зная о степени отчаянного положения линий снабжения Роммеля, но ободрённый чрезмерно оптимистичными оценками потерь, понесённые немецкими танками, полученными от разведки, Окинлек настоятельно приказал Ричи начинать контратаку вдоль побережья, чтобы воспользоваться отсутствием немецких танков и прорваться до Tимими, а затем и до Месили. Тем не менее, Ричи был больше озабочен защитой Тобрука и сконцентрировался на отправлении подкреплений в «коробку» Эль-Адем и создании новых оборонительных «коробок» напротив новых «прорех» в минное поле.

5 июня 8-я армия, наконец, начала свою контратаку, но противник имел достаточное количество дней для подготовки, и на севере XIII корпус не смог продвинуться вперёд. Нападение 7-й бронетанковой и 5-й Индийской дивизий на восточном фланге «котла» началось в 02:50 5 июня и первоначально развивалось успешно, поскольку наступавшая впереди пехота обеспечила захват планировавшихся целей. Тем не менее, основная оборонительная линия Оси располагалась дальше к западу, чем ожидалось, и поэтому, когда 22-я бронетанковая бригада проходили через неё, она попала под интенсивный огонь, и её наступление было замедлено. На рассвете бронетанковая бригада 32-й армии присоединилась к атаке, продвигаясь с севера, и также попала под сильным огонь, потеряв 50 из 70 бывших в ней танков.

К началу второй половины дня 5 июня Роммель решил атаковать на востоке с силами «Арете» и 21-й бронетанковой дивизий и на севере в сторону Найтсбриджа, оборонительной «коробки» англичан, с частями 15-й бронетанковой дивизии. На восток наступление на Бир-эль-Хатмат разрушило тактические штабы двух британских дивизии, а также штабы 9-й и 10-й Индийской пехотной бригад и других более мелких подразделений. Командование и контроль были развалены полностью. 22-я бронетанковая бригада, потеряв 60 из своих 156 танков, была вынуждена отступить с поля боя из-за нового нападения 15 немецких танков Panzer. Из атакующих сил Союзников три индийских пехотных батальона, полк разведки и четыре артиллерийских полка оказались в «котле». Лишённые поддержки танков, они столкнулись с невыполнимой задачей 6 июня и были одна за другой рассеяны.

Роммель продолжал удерживать инициативу, наращивая свои силы в «котле» и направляя атаки на различные опорные пункты противника. Между 6 и 8 июня он начал новые скоординированные атаки на Бир-Хакейм, но, хотя оборонительный периметр сократился, французские защитники продолжали держаться и огонь, которые вели их тяжёлые орудия, вкупе с поддержкой колонн из 7-й моторизованной бригады и 29-й Индийской пехотной бригады, продолжал наносить ущерб коммуникациям врага. Усиленные новыми боевыми группами, силы Оси начали новое наступление 9 июня, в конечном счёте пробив оборону Союзников вглубь 10 июня. В это время положение войск «Свободной Франции» стало безнадёжным, и Ричи приказал им эвакуироваться этим вечером. Несмотря на окружение, генерал Кёниг был в состоянии найти проходы между позициями Оси, чтобы пройти через них и встретиться с транспортами 7-й моторизованной бригады около 5 миль (8 км) к западу. Около 2700 солдат (в том числе 200 раненых) из первоначального его гарнизона в 3600 человек ушли из Бир-Хакейма. Когда 90-я лёгкая пехотная дивизия заняла эту позицию 11 июня, они взяла в плен только 500 французов, в основном раненых, которые не смогли эвакуироваться.

Британская армия терпит тяжёлое поражение

11 июня Роммель начал наступление силами 15-й бронетанковой и 90-й лёгкой пехотной дивизий к Эль-Адему и 12 июня заставил силы 201-й Гвардейской бригады отступить из «коробки» Найтсбридж к периметру Тобрука. 29-я Индийская пехотная бригада отбила нападение на «коробку» Эль-Адем 12 июня, но 2-я и 4-я бронетанковые бригады по левую сторону были оттеснены назад на четыре мили 15-й бронетанковой дивизией и вынуждены были оставить свои повреждённые танки на поле боя. 13 июня 21-я бронетанковая дивизия Panzer’ов, двигаясь с запада, вступила в бой с 22-й бронетанковой бригадой. Ещё раз корпус «Африка» продемонстрировал свою превосходную тактику, заключавшуюся в сочетании применения танков и противотанковых орудий как атакующего оружия. Роммель в дальнейшем широко использовал и быстро применял на практике информацию, добытую разведкой из радиопередач Союзников, направляя свои танки к тем группам войск противника, которые просили помощи. К концу дня британские танковые соединения были сокращены с 300 танков до примерно 70, и корпус «Африка» удерживал главную линию позиций, став серьёзной угрозой не только для Тобрука, но и отрезав силы XIII корпуса от линии Газалы. К концу дня 13 июня «коробка» Найтсбридж была практически окружена, и от её защиты Гвардейской бригаде пришлось отказаться позже этой же ночью. Из-за этих поражений 13 июня стало известно как «Чёрная суббота» во всей 8-й армии.

8-я армия отступает от позиций на линии Газалы

14 июня Окинлек уполномочил Ричи отойти от линии Газалы. Защитники Эль-Адема и двух соседних «коробок», удерживаемые силами 1-й Южноафриканской дивизии, смогли отступить вдоль прибрежной дороги практически без потерь. Дороге не смогла вместить две дивизии, поэтому оставшиеся две бригады 50-й (Нортумбрийской) дивизии должны были найти альтернативный путь отступления. Они не могли отступать прямо на восток из-за присутствия танков Оси, но вместо этого они атаковали на юго-западе, прорвав линию итальянских дивизий X корпуса «Брешия» и «Павия», и направились на юг, в пустыню, прежде чем повернуть на восток и отправиться обратно на дружественные территории.

Окинлеку было понятно, что Лондон не будет рассматривать отвод войск к сильным оборонительным позициям около египетско-ливийской границы. Приказы Окинлека Ричи от 14 июня касались создания линии, проходящей на юго-восток от Акромы (к западу от Тобрука) через Эль-Адем к Бир-эль-Губи. Тем не менее, к вечеру 15 июня опорный пункт в точке 650 был захвачен, и 16 июня защитники в точке 187 был вынуждены, не имея поставок, эвакуироваться. В течение дня оборонительные «коробки» в Эль-Адеме и Сиди-Резег также были под сильной атакой со стороны корпуса «Африка». 17 июня гарнизоны их обеих были эвакуированы, и какой-либо шанс предотвращения окружения Тобрука исчез. Ричи приказал 8-й армии отойти на оборонительные позиции к Мерса-Матрух, примерно в 100 милях (160 км) к востоку от границы, оставляя Тобрук, чтобы удержать рубеж и угрожать линиям снабжения Оси во многом тем же самым способом, как и в 1941 году.

Падение Тобрука

Командующий XIII корпусом командир Готт был назначен Klopper’ом 2-й Южноафриканской дивизии в качестве командира гарнизона Тобрука. В дополнение к двум бригадам Южноафриканской дивизии он также имел 201-ю Гвардейской (моторизованную), 11-й Индийскую пехотную бригаду , 32-ю танковую армию и 4-ю зенитную бригаду под своим командованием. Тобрук ранее выдержал девятимесячную осаду, прежде чем был освобождён в ходе операции «Крестоносец» в декабре 1941 года, но на этот раз Королевский флот не мог гарантировать поддержку гарнизона снабжением. Союзные лидеры ожидали, что город сможет продержаться в течение двух месяцев с его запасами. Окинлек, однако, рассматривал оборону Тобрука как несущественную задачу и уже сказал Нилу Ричи, что он не намерен удерживать его любой ценой. Кроме того, было широко известно, что в феврале 1942 года верховные командиры армии, флота и ВВС в Каире решили, что Тобрук не должен снова подвергаться осаде. С учётом этого и последующего акцента на создание сил на позициях Газалы для атаки (что было упреждено наступлением Оси) вполне вероятно, что оборона Тобрука не являлась первостепенной задачей.

Всего семь дней спустя, 21 июня 1942 года, при обстоятельствах, которые даже с учётом последующего формального следствия остаются неясными и противоречивыми, 35000 войск Союзников (в том числе вся 2-я Южноафриканская дивизия) капитулировали перед силами генерала Энеа Наваррини, насчитывавшими 30000 военнослужащих . Захват войсками Оси Тобрука вторил капитуляции 80000 войск Содружества перед тремя японскими дивизиями, последовавшей в результате падения Сингапура несколькими месяцами ранее.

Последствия

Сразу же после захвата им Тобрука Роммель получил звание генерал-фельдмаршала. С другой стороны, поражение при Газале и сдача Тобрука привели к увольнению Ричи и принятию Окинлеком непосредственного командования 8-й армии.

После захвата Тобрука танковая армия «Африка» начала наступление на Египет. Окинлек выиграл время, отказавшись противостоять силам Роммеля напрямую и атакуя их с помощью сравнительно небольших, но мощных боевых групп. Он решил отказаться от позиции Мерса-Матрух, поскольку она имела открытый фланг на юге такого же рода, который успешно был использован Роммелем у Газалы. Он решил вместо этого отступить ещё на 100 миль или более на восток, почти до Эль-Аламейна, где крутые склоны массива Каттара исключали возможность перемещения танков вокруг южного фланга его обороны.

Несмотря на эту победу, потери Оси в танках были невосполнимы. Ослабление танковых дивизий после битвы было серьёзным ударом по силе корпуса «Африка». В результате Роммель был не в состоянии воспользоваться этим успехом. Существенные подкрепления в виде танков американского производства обеспечили англичанам численное превосходство в танках на протяжении всей Североафриканской кампании.

Роммель предпринял несколько атак на линии Эль-Аламейна между 30 июня и 1 июля во время Первой битвы за Эль-Аламейн, но был отбит. Несмотря на успех Окинлека в остановке наступления сил Оси на этом участке, Черчилль потерял к нему доверие. Окинлек показал значительный талант командующего армией, но выбранные им подчинённые оказались как военные руководители слабыми или невезучими. Он ожидал, что Нил Ричи сможет командовать армией, тогда как тот имел только опыт командования в качестве командира дивизии; он направил самого опытного танкового командира 8-й армии, Готта, командовавшего 7-й бронетанковой дивизией, командовать XIII корпусом, пехотным подразделением; он направил вместе с тем Фрэнка Мессерви командовать 7-й бронетанковой дивизией, тогда как тот имел опыт командования только пехотой и кавалерией.

Роммель знал о серьёзности положения сил Оси после битвы. Он записал в своём дневнике от 4 июля: «Наши собственные силы изношены». 5 июля Роммель описывает ситуацию как критическую, 17 июля он говорит, что "противник, имея численное превосходство, особенно в пехоте, уничтожает одно итальянское подразделение за другим. Немцы слишком слабы, чтобы держаться. Я мог заплакать.. ! ". В августе Окинлек был заменен на посту командующего 8-й армии на командующего XIII корпуса генерал-лейтенанта Уильяма Готта и на посту председателя Ближневосточного командования генералом сэром Харольдом Александром. Готт погиб в авиакатастрофе на пути к месту своего нового назначения, и Бернард Монтгомери был назначен на его место.

Попытка высадки сил Союзников в Тобруке была предпринята в ночь с 13 на 14 сентября 1942 года (операция «Согласие»). Британские силы должны были вернуть Тобрук на целые сутки, в результате чего смогли бы освободить около 16 000 британских военнопленных. Было сделано предположение, что защищавшие город итальянские войска не будут сопротивляться особенно сильно. Рейд англичан потерпел неудачу перед лицом сильного огня итальянских береговых батарей, из-за которого затонул HMS Sikh, и активного сопротивления со стороны итальянского батальона морской пехоты «Сан-Марко», размещённого там. Поскольку сопротивление англичан было сломлено и наступавшие силы стали отступать, самолёты люфтваффе «Юнкерс 88» потопили лёгкий крейсер HMS Coventry, а самолёты Regia Aeronautica MC 200 потопили эсминец HMS Zulu. Общие потери британцев убитыми и ранеными, понесённые в ходе операции «Согласие», включали 280 моряков, 300 Королевских морских пехотинцев и 160 солдат убитыми, ранеными и пленными.

Ссылки

• [militera.lib.ru/h/mitcham/index.html С. У. Митчем. «Величайшая победа Роммеля»] М.: АСТ, 2003.

Отрывок, характеризующий Битва при Газале

Князь Андрей уезжал на другой день вечером. Старый князь, не отступая от своего порядка, после обеда ушел к себе. Маленькая княгиня была у золовки. Князь Андрей, одевшись в дорожный сюртук без эполет, в отведенных ему покоях укладывался с своим камердинером. Сам осмотрев коляску и укладку чемоданов, он велел закладывать. В комнате оставались только те вещи, которые князь Андрей всегда брал с собой: шкатулка, большой серебряный погребец, два турецких пистолета и шашка, подарок отца, привезенный из под Очакова. Все эти дорожные принадлежности были в большом порядке у князя Андрея: всё было ново, чисто, в суконных чехлах, старательно завязано тесемочками.
В минуты отъезда и перемены жизни на людей, способных обдумывать свои поступки, обыкновенно находит серьезное настроение мыслей. В эти минуты обыкновенно поверяется прошедшее и делаются планы будущего. Лицо князя Андрея было очень задумчиво и нежно. Он, заложив руки назад, быстро ходил по комнате из угла в угол, глядя вперед себя, и задумчиво покачивал головой. Страшно ли ему было итти на войну, грустно ли бросить жену, – может быть, и то и другое, только, видимо, не желая, чтоб его видели в таком положении, услыхав шаги в сенях, он торопливо высвободил руки, остановился у стола, как будто увязывал чехол шкатулки, и принял свое всегдашнее, спокойное и непроницаемое выражение. Это были тяжелые шаги княжны Марьи.
– Мне сказали, что ты велел закладывать, – сказала она, запыхавшись (она, видно, бежала), – а мне так хотелось еще поговорить с тобой наедине. Бог знает, на сколько времени опять расстаемся. Ты не сердишься, что я пришла? Ты очень переменился, Андрюша, – прибавила она как бы в объяснение такого вопроса.
Она улыбнулась, произнося слово «Андрюша». Видно, ей самой было странно подумать, что этот строгий, красивый мужчина был тот самый Андрюша, худой, шаловливый мальчик, товарищ детства.
– А где Lise? – спросил он, только улыбкой отвечая на ее вопрос.
– Она так устала, что заснула у меня в комнате на диване. Ax, Andre! Que! tresor de femme vous avez, [Ax, Андрей! Какое сокровище твоя жена,] – сказала она, усаживаясь на диван против брата. – Она совершенный ребенок, такой милый, веселый ребенок. Я так ее полюбила.
Князь Андрей молчал, но княжна заметила ироническое и презрительное выражение, появившееся на его лице.
– Но надо быть снисходительным к маленьким слабостям; у кого их нет, Аndre! Ты не забудь, что она воспитана и выросла в свете. И потом ее положение теперь не розовое. Надобно входить в положение каждого. Tout comprendre, c'est tout pardonner. [Кто всё поймет, тот всё и простит.] Ты подумай, каково ей, бедняжке, после жизни, к которой она привыкла, расстаться с мужем и остаться одной в деревне и в ее положении? Это очень тяжело.
Князь Андрей улыбался, глядя на сестру, как мы улыбаемся, слушая людей, которых, нам кажется, что мы насквозь видим.
– Ты живешь в деревне и не находишь эту жизнь ужасною, – сказал он.
– Я другое дело. Что обо мне говорить! Я не желаю другой жизни, да и не могу желать, потому что не знаю никакой другой жизни. А ты подумай, Andre, для молодой и светской женщины похорониться в лучшие годы жизни в деревне, одной, потому что папенька всегда занят, а я… ты меня знаешь… как я бедна en ressources, [интересами.] для женщины, привыкшей к лучшему обществу. M lle Bourienne одна…
– Она мне очень не нравится, ваша Bourienne, – сказал князь Андрей.
– О, нет! Она очень милая и добрая,а главное – жалкая девушка.У нее никого,никого нет. По правде сказать, мне она не только не нужна, но стеснительна. Я,ты знаешь,и всегда была дикарка, а теперь еще больше. Я люблю быть одна… Mon pere [Отец] ее очень любит. Она и Михаил Иваныч – два лица, к которым он всегда ласков и добр, потому что они оба облагодетельствованы им; как говорит Стерн: «мы не столько любим людей за то добро, которое они нам сделали, сколько за то добро, которое мы им сделали». Mon pеre взял ее сиротой sur le pavе, [на мостовой,] и она очень добрая. И mon pere любит ее манеру чтения. Она по вечерам читает ему вслух. Она прекрасно читает.
– Ну, а по правде, Marie, тебе, я думаю, тяжело иногда бывает от характера отца? – вдруг спросил князь Андрей.
Княжна Марья сначала удивилась, потом испугалась этого вопроса.
– МНЕ?… Мне?!… Мне тяжело?! – сказала она.
– Он и всегда был крут; а теперь тяжел становится, я думаю, – сказал князь Андрей, видимо, нарочно, чтоб озадачить или испытать сестру, так легко отзываясь об отце.
– Ты всем хорош, Andre, но у тебя есть какая то гордость мысли, – сказала княжна, больше следуя за своим ходом мыслей, чем за ходом разговора, – и это большой грех. Разве возможно судить об отце? Да ежели бы и возможно было, какое другое чувство, кроме veneration, [глубокого уважения,] может возбудить такой человек, как mon pere? И я так довольна и счастлива с ним. Я только желала бы, чтобы вы все были счастливы, как я.
Брат недоверчиво покачал головой.
– Одно, что тяжело для меня, – я тебе по правде скажу, Andre, – это образ мыслей отца в религиозном отношении. Я не понимаю, как человек с таким огромным умом не может видеть того, что ясно, как день, и может так заблуждаться? Вот это составляет одно мое несчастие. Но и тут в последнее время я вижу тень улучшения. В последнее время его насмешки не так язвительны, и есть один монах, которого он принимал и долго говорил с ним.
– Ну, мой друг, я боюсь, что вы с монахом даром растрачиваете свой порох, – насмешливо, но ласково сказал князь Андрей.
– Аh! mon ami. [А! Друг мой.] Я только молюсь Богу и надеюсь, что Он услышит меня. Andre, – сказала она робко после минуты молчания, – у меня к тебе есть большая просьба.
– Что, мой друг?
– Нет, обещай мне, что ты не откажешь. Это тебе не будет стоить никакого труда, и ничего недостойного тебя в этом не будет. Только ты меня утешишь. Обещай, Андрюша, – сказала она, сунув руку в ридикюль и в нем держа что то, но еще не показывая, как будто то, что она держала, и составляло предмет просьбы и будто прежде получения обещания в исполнении просьбы она не могла вынуть из ридикюля это что то.
Она робко, умоляющим взглядом смотрела на брата.
– Ежели бы это и стоило мне большого труда… – как будто догадываясь, в чем было дело, отвечал князь Андрей.
– Ты, что хочешь, думай! Я знаю, ты такой же, как и mon pere. Что хочешь думай, но для меня это сделай. Сделай, пожалуйста! Его еще отец моего отца, наш дедушка, носил во всех войнах… – Она всё еще не доставала того, что держала, из ридикюля. – Так ты обещаешь мне?
– Конечно, в чем дело?
– Andre, я тебя благословлю образом, и ты обещай мне, что никогда его не будешь снимать. Обещаешь?
– Ежели он не в два пуда и шеи не оттянет… Чтобы тебе сделать удовольствие… – сказал князь Андрей, но в ту же секунду, заметив огорченное выражение, которое приняло лицо сестры при этой шутке, он раскаялся. – Очень рад, право очень рад, мой друг, – прибавил он.
– Против твоей воли Он спасет и помилует тебя и обратит тебя к Себе, потому что в Нем одном и истина и успокоение, – сказала она дрожащим от волнения голосом, с торжественным жестом держа в обеих руках перед братом овальный старинный образок Спасителя с черным ликом в серебряной ризе на серебряной цепочке мелкой работы.
Она перекрестилась, поцеловала образок и подала его Андрею.
– Пожалуйста, Andre, для меня…
Из больших глаз ее светились лучи доброго и робкого света. Глаза эти освещали всё болезненное, худое лицо и делали его прекрасным. Брат хотел взять образок, но она остановила его. Андрей понял, перекрестился и поцеловал образок. Лицо его в одно и то же время было нежно (он был тронут) и насмешливо.
– Merci, mon ami. [Благодарю, мой друг.]
Она поцеловала его в лоб и опять села на диван. Они молчали.
– Так я тебе говорила, Andre, будь добр и великодушен, каким ты всегда был. Не суди строго Lise, – начала она. – Она так мила, так добра, и положение ее очень тяжело теперь.
– Кажется, я ничего не говорил тебе, Маша, чтоб я упрекал в чем нибудь свою жену или был недоволен ею. К чему ты всё это говоришь мне?
Княжна Марья покраснела пятнами и замолчала, как будто она чувствовала себя виноватою.
– Я ничего не говорил тебе, а тебе уж говорили . И мне это грустно.
Красные пятна еще сильнее выступили на лбу, шее и щеках княжны Марьи. Она хотела сказать что то и не могла выговорить. Брат угадал: маленькая княгиня после обеда плакала, говорила, что предчувствует несчастные роды, боится их, и жаловалась на свою судьбу, на свекра и на мужа. После слёз она заснула. Князю Андрею жалко стало сестру.
– Знай одно, Маша, я ни в чем не могу упрекнуть, не упрекал и никогда не упрекну мою жену , и сам ни в чем себя не могу упрекнуть в отношении к ней; и это всегда так будет, в каких бы я ни был обстоятельствах. Но ежели ты хочешь знать правду… хочешь знать, счастлив ли я? Нет. Счастлива ли она? Нет. Отчего это? Не знаю…
Говоря это, он встал, подошел к сестре и, нагнувшись, поцеловал ее в лоб. Прекрасные глаза его светились умным и добрым, непривычным блеском, но он смотрел не на сестру, а в темноту отворенной двери, через ее голову.
– Пойдем к ней, надо проститься. Или иди одна, разбуди ее, а я сейчас приду. Петрушка! – крикнул он камердинеру, – поди сюда, убирай. Это в сиденье, это на правую сторону.
Княжна Марья встала и направилась к двери. Она остановилась.
– Andre, si vous avez. la foi, vous vous seriez adresse a Dieu, pour qu'il vous donne l'amour, que vous ne sentez pas et votre priere aurait ete exaucee. [Если бы ты имел веру, то обратился бы к Богу с молитвою, чтоб Он даровал тебе любовь, которую ты не чувствуешь, и молитва твоя была бы услышана.]
– Да, разве это! – сказал князь Андрей. – Иди, Маша, я сейчас приду.
По дороге к комнате сестры, в галлерее, соединявшей один дом с другим, князь Андрей встретил мило улыбавшуюся m lle Bourienne, уже в третий раз в этот день с восторженною и наивною улыбкой попадавшуюся ему в уединенных переходах.
– Ah! je vous croyais chez vous, [Ах, я думала, вы у себя,] – сказала она, почему то краснея и опуская глаза.
Князь Андрей строго посмотрел на нее. На лице князя Андрея вдруг выразилось озлобление. Он ничего не сказал ей, но посмотрел на ее лоб и волосы, не глядя в глаза, так презрительно, что француженка покраснела и ушла, ничего не сказав.
Когда он подошел к комнате сестры, княгиня уже проснулась, и ее веселый голосок, торопивший одно слово за другим, послышался из отворенной двери. Она говорила, как будто после долгого воздержания ей хотелось вознаградить потерянное время.
– Non, mais figurez vous, la vieille comtesse Zouboff avec de fausses boucles et la bouche pleine de fausses dents, comme si elle voulait defier les annees… [Нет, представьте себе, старая графиня Зубова, с фальшивыми локонами, с фальшивыми зубами, как будто издеваясь над годами…] Xa, xa, xa, Marieie!
Точно ту же фразу о графине Зубовой и тот же смех уже раз пять слышал при посторонних князь Андрей от своей жены.
Он тихо вошел в комнату. Княгиня, толстенькая, румяная, с работой в руках, сидела на кресле и без умолку говорила, перебирая петербургские воспоминания и даже фразы. Князь Андрей подошел, погладил ее по голове и спросил, отдохнула ли она от дороги. Она ответила и продолжала тот же разговор.
Коляска шестериком стояла у подъезда. На дворе была темная осенняя ночь. Кучер не видел дышла коляски. На крыльце суетились люди с фонарями. Огромный дом горел огнями сквозь свои большие окна. В передней толпились дворовые, желавшие проститься с молодым князем; в зале стояли все домашние: Михаил Иванович, m lle Bourienne, княжна Марья и княгиня.
Князь Андрей был позван в кабинет к отцу, который с глазу на глаз хотел проститься с ним. Все ждали их выхода.
Когда князь Андрей вошел в кабинет, старый князь в стариковских очках и в своем белом халате, в котором он никого не принимал, кроме сына, сидел за столом и писал. Он оглянулся.
– Едешь? – И он опять стал писать.
– Пришел проститься.
– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.