Битва при Бир Хакейме

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Битва при Бир Хакийме — одно из сражений в Северной Африке во время Второй мировой войны между войсками Свободной Франции и немецко-итальянской армией под командованием генерал-лейтенанта Эрвина Роммеля. Бир Хакийм — удалённый оазис в северной части Ливийской пустыни, в прошлом — турецкий форт.

Битва продолжалась с 26 мая по 11 июня 1942 года; французскими войсками командовал генерал Мари Пьер Кёниг. Сопротивление в течение 16 дней имевшим колоссальное превосходство в численности силам Оси — безусловный героизм Кёнига и его солдат. Несмотря на то, что битва, как и Битва при Газале, частью которой была битва при Бир Хакийме, была проиграна, она имела огромное значение и широко использовалась пропагандой Союзников вплоть до заявлений о её мистическом характере. Тобрук был занят войсками Роммеля десять дней спустя, после чего он продолжил наступать на не предпринимавших особых контратак англичан до тех пор, пока не остановился под Эль-Аламейном в июле.

Генерал Бернард Сент-Хиллер в интервью в октябре 1991 года сказал: «Песчинка задержала наступавшие силы Оси, которые дошли до Эль-Аламейна только после того, как это сделали успевшие отдохнуть британские дивизии. Этой песчинкой был Бир Хакийм».

Ситуация в Ливии к концу мая 1942 года

В начале 1942 года после поражения в западной части Киренаики британская 8-я армия столкнулась с войсками Оси в Ливии примерно в 30 милях (48 км) к западу от порта Тобрук вдоль линии, идущей от побережья на юг, к Газале, около 30 миль (48 км).

Обе стороны были заняты перегруппировкой, и генерал Клод Окинлек, глава британского Ближневосточного командования, решил дать крупное сражение в мае, чтобы упредить планировавшееся наступление сил Оси.

Тем не менее, 8-я армия не была готова начать наступление, и поэтому генерал-лейтенант Нил Ричи, командующий армией, предполагал начать сражение на своей подготовленной позиции, встретив на ней наступление Оси и уничтожив бронетанковые силы врага в процессе битвы. Оборона Ричи в северной части фронта состояла из хороших окопных позиций бригадных групп, защищённых проволочными заграждениями и минными полями. К югу от этого, с тем чтобы растянуть фронт и заставить любые возможные фланговые силы противника перемещаться на большие расстояния, а также препятствовать его снабжению, оборона состояла из оборонительных «коробок» бригадных групп, защищённых густыми минными полями и проволочными заграждениями. Первое поле, устроенное британской 150-й пехотной бригадой, была примерно в 6 милях (9,7 км) от следующей позиции к северу (устроенной 69-й пехотной бригадой), а разрыв с южной «коробкой» в Бир Хакийме (1-я бригада Свободной Франции) составлял 13 миль (21 км) далее на юг. Хотя оборона этих «коробок» была хорошо подготовлена и построена, они располагались слишком далеко друг от друга, чтобы обеспечить взаимную поддержку, если одна из них подвергалась концентрированному удару противника.

Оценка Окинлеком положения Ричи к середине мая предполагала две возможные стратегии Оси: концентрированный удар в центре фронта, а затем поход на Тобрук или же обход вокруг южного фланга в направлении Тобрука. Окинлеку более вероятной казалась первая стратегия (с проведением отвлекающего флангового манёвра), в то время как Ричи считал вероятной вторую стратегию. Окинлек считал, что танковые части 8-й армии должны быть сосредоточены в городе Эль-Адем, что позволит надёжно защититься от любой угрозы.

На заседании лидеров стран Оси в Берхтесгадене 1 мая было решено, что Роммель должен атаковать в конце мая с целью захватить Тобрук. Он не наступал восточнее границы с Египтом и оставался на оборонительных позициях, а Ось сосредоточилась на захвате Мальты (операция «Геркулес»). Как только его линии снабжения обеспечили бы падение Мальты, Роммель должен был бы вторгнуться в Египет.

Для подготовки атаки Роммель опирался на многочисленные ресурсы разведок: германской военной разведке (абвер) удалось взломать британские военные шифры, что позволило расшифровать сообщения, направленные американским военным атташе, описывающие их военное положение. Они также заслали в Каир шпиона, Йоханнеса Эплера (Операция «Салам»), и могли пользоваться шпионскими услугами компании «Радио-Хорх». У Роммеля был только 90 000 солдат и 575 танков в сравнении с британскими войсками численностью в 100 000 человек и 994 танка, но он владел инициативой и его войска были более опытными, и зарекомендовали себя более компетентными в войне в пустыне. Помимо этого, танки Роммеля и пушки были сильнее, чем их британские аналоги, в первую очередь знаменитая 88-мм (3,46 дюйма) противотанковая пушка. Его планом был наступать на юг, вокруг британского фронта, а затем на север, чтобы разбить 8-ю армию генерала Ричи на две части. 26 мая Роммель начал свою наступление, надеясь дойти до Суэцкого канала.

Силами своего левого фланга в составе 10-го и 21-го итальянских корпусов (дивизии «Сабрата», «Тренто», «Брешия», «Павия»), а также немецкой 150-й пехотной бригады Роммель начал прямую атаку на расположенную на побережье Газалу, чтобы создалось впечатление, что главный удар будет на севере. В то же время он послал на юг пять своих лучших дивизий, фланговые с севера на юг 8-й армии линии, чтобы провести фланговую атаку на 8-ю армию с северо-запада, получить доступ к тылу своего противника и разрушить его линии снабжения.

Форт Бир-Хакийм

Крепость Бир-Хакийм, которая ранее была построена турками, а затем использовалась в качестве поста корпуса мехаристов — итальянской верблюжьей кавалерии, расположена на перекрёстке путей бывших бедуинов. Колодцы на месте давно уже высохли, и крепость была заброшена, пока британские индийские войска не заняли её, построив здесь опорный пункт против наступающих войск Оси. Британские войска были заменены 1-й дивизией Свободной Франции под командованием генерала Мари-Пьера Кенига. Это было совершенно «хаотичные» войска, созданные из нескольких отдельных групп людей, бежавших из оккупированной германскими войсками Франции. В них насчитывалось 3600 мужчин и минимум одна женщина, разделённые на шесть батальонов:

• Два батальона Иностранного легиона, 2-й и 1-й батальоны 13-й полубригады Иностранного легиона, уже хорошо зарекомендовавшие себя в партизанской войне, под командованием полковника Дмитрия Амилахвари.
• Два колониальных батальона из Убанги-Шари (нынешняя Центрально-Африканская республика) и французских колоний в Тихом океане, образующие маршевую полубригаду под командованием полковника Ру.
• Батальон Марнских стрелков под командованием командора Юбера Аме д’Инвиля с двенадцатью Bofors L60, усиленные двумя взводами 43-й COLYRAA, укомплектованной шестью орудиями Bofors.
• Батальон морской пехоты командора Жака Севи.

Существовали также небольшие подразделения, такие как 22-я североафриканская рота капитана Леке и 17-я сапёрная рота капитана Демасьона. Они имели артиллерийскую поддержку от первого полка артиллерии полковника Лоран-Чампросе.

Их орудия и техника были также разнообразны по происхождению. Имелось 63 гусеничных бронетранспортера [en.wikipedia.org/wiki/Bren_carrier Bren Carrier], несколько грузовиков и две гаубицы от англичан, но большинство из артиллерийских орудий были французские и происходили из Леванта: пятьдесят четыре 75-мм (2,95 дюйма) орудия (30 использовались в роли противотанковых), четырнадцать 47-мм (1,85 дюйма), восемнадцать 25-мм (0,98 дюйма) и 86 поставленных англичанами противотанковых ружей Boys и восемнадцать 40-мм (1,57 дюйма) зенитных орудий Bofors. Большинство пехотного вооружения было французским: сорок четыре 81-мм (3,19 дюйма) или 90-мм (3,54 дюйма) миномётов, 76 орудий Hotchkiss, 96 зенитных и 270 пехотных ручных пулемётов FM 24/29. Форт имел запас продовольствия на 10 дней и 20 000 75-мм снарядов.

Готовясь к бою, Кёниг имел отдых в три месяца, который он использовал для рытья траншей, установки пулемётных гнёзд, а также укладки огромного количества мин вокруг крепости.

Итальянское наступление

В ночь на 26 мая 1942 года Роммель начал своё наступление, захватив инициативу. 15-я и 21-я танковые дивизии вместе с 90-й мотострелковой дивизией и итальянские дивизии «Триест» и «Ариете» начали, делая большой круг, продвигаться к югу от Бир-Хакийма, как планировалось. Британские бронетанковые части, застигнутые врасплох, отреагировали импровизированным и неорганизованным манёвром на атаку, в результате чего понесли большие потери. Узнав о приближении врага, Кёниг разбудил своих людей и приказал им занять свои боевые посты.

В 09:00 27 мая Роммель отдал приказ генералу де Стефани — командиру итальянской бронетанковой дивизии «Ариете» — атаковать Бир-Хакейм с юго-востока. Эта дивизия, сформированная из 132-го бронетанкового полка, оснащённая M13/40, 8-го полка берсальеров и 132-го артиллерийского полка, атаковала французские позиции в 09:30 сзади двумя последовательными волнами. Берсальеры пытались выбраться из своих грузовиков для поддержки танкового наступления, но тяжёлый заградительный огонь французской артиллерии вынудил их отступить. Бронетехника, мужественно наступая без поддержки пехоты, пыталась пересечь минное поле, и шести танкам удалось пересечь французскую линию, избегнув мин и противотанкового огня. Они в конечном счёте были уничтожены огнём 75-мм орудий в упор, и их экипажи были захвачены в плен. Капитан Морель — командир 5-й роты — был в отчаянии и поджёг флаг роты и секретные документы.

Дивизия «Арете» — в которой осталось только 33 танка за 45 минут — была вынуждена отступить. Остальные танки затем попытались обойти этот очаг сопротивления, атаковав с севера, но столкнулись с V-zone, минным полем, защищавшим это направление. В конечном счёте они перегруппировались и отступили, оставив позади 32 подбитых танка и 91 пленного, в том числе подполковника Паскуале Престимоне, командира 132-го итальянского бронетанкового полка. Только два французских солдата были ранены, и грузовик и пушка были уничтожены. Большинство противотанковой артиллерии находилось всего лишь в 400 или 200 метрах от французской линии, но легионеры не сделали ни шагу назад. 27 мая было днём поражения для войск Оси на юге, но к северу от Бир-Хакейма 3-я Индийская мотострелковая бригада была уничтожена, а две ослабленные британские бригады — 4-я мотострелковая и 7-я бронетанковая — были вынуждены отступить в Бир-эль-Губи и в Эль-Адем, оставляя Бир-Хакийм в полном окружении.

28-29 мая Королевские ВВС бомбили Бир-Хакейм и его окрестности, введённые в заблуждение обломками итальянских танков вокруг форта. Кёниг был вынужден отдать приказ отряду капитана де Ламаза уничтожить обломки, чтобы избежать подобных ошибок англичан в будущем. Группа направила колонну, дабы вступить в контакт с британской 150-й бригадой, дислоцированной дальше на севере. Через нескольких часов итальянская артиллерия заставила их отступить, но отступающей французской колонне удалось уничтожить семь вражеских полугусеничных транспортеров. 29 мая отряд капитана Габриэля де Сарне уничтожил три немецких танка.

На следующий день, 30 мая, и 31 мая под Бир-Хакеймом было совершенно спокойно, и только одна вражеская инфильтрация произошла в минных полях. Когда 620 измученных жаждой и жарой индийских солдат, захваченных силами Оси, а затем выпущенных в центре пустыни во время их атаки, в конце концов достигли безопасного форта и добавились к уже находящимся там 243 пленным, форту стал угрожать дефицит воды. Отряд капитана Ламаза, по просьбе командования 7-й британской бронетанковой дивизии, закрыл брешь, открытую накануне танками Оси в минных полях. Во главе с полковником Дмитрием Амилахвари легионеры попали в засаду врага, но ему удалось отступить с помощью грузовиков Bren 9-й роты Мессмера.

31 мая 50 грузовиков снабжения 101-й мотострелковой роты капитана Делю в конце концов достигли Бир-Хакийма с грузом воды. По возвращении конвой взял индийцев, пленных и тяжелораненых обратно к линии союзников. Рейды отрядов Мессмера, де Ру и де Саре во главе с полковником Амилахвари уничтожили пять танков и бронетанковую ремонтную мастерскую. Немцы были вынуждены временно отступить на западе из-за контратаки 150-й британской бригады, но в течение ночи эта же бригада была уничтожена, что позволило Роммелю получить доступ к его линии снабжения к северу от Бир-Хакейма, и на следующее утро блокада форта была возобновлена.

Осада

Успех Роммеля на севере был достигнут очень дорогой ценой, особенно в плане танковых потерь, где он в начале обладал преимуществом. Даже с разгромом 1 июня британской 150-й бригады план Роммеля расширить фланг был рискованным из-за сопротивления в Бир-Хакийме (его правому флангу и линии снабжения угрожала эта позиция). Корпус «Африка» должен был взять Бир-Хакийм. Итальянские дивизии получили подкрепления из корпуса «Африка», и форт бомбили несколько раз за первое июня. Затем, 2 июня, Роммель послал дивизию «Триест», 90-ю лёгкую пехотную дивизию и 3 бронетанковых полка из дивизии «Павия» на Бир-Хакийм.

Гарнизон заметил продвижение противника в 8 утра; немецкие войска двигались с юга, в то время как итальянские войска шли с севера. Два итальянских офицера предстали в 10:30 перед линией 2-го батальона иностранного легиона, предложив форту капитулировать. Генерал Кёниг отклонил предложение. С 2 июня по 10 происходили артиллерийские дуэли, а форт в это время массово бомбили немецкие и итальянские военно-воздушные силы. Немецкие «Юнкерсы» больше двадцати раз бомбардировали Бир-Хакийм. Британская армия не смогла поддержать французские войска, за исключением 2 июня, когда они отбили атаку дивизии «Арете». Кёниг был окружён почти полностью, хотя ВВС продолжали нападать на немецкие и итальянские позиции вокруг форта, и вид десятков горящих единиц бронетехники помогал поддерживать моральный дух защитников Бир-Хакийма. 4 июня Кёниг получил сообщение от вице-маршала авиации Артура Конненгема: «Браво! Merci pour la RAF», на что тот ответил: «Merci pour le sport.»

С 6 июня боевые действия стали ещё более интенсивными. Примерно в 11 утра 90-я лёгкая дивизии под командованием бригадного генерал-майора Ульриха Клеманна — обладателя Рыцарского креста — направила свои атакующие отряды при поддержке сапёров, чтобы попытаться расчистить проход через минное поле. Немецким сапёрам удалось приблизиться на 800 метров (870 ярдов) к форту, нарушив внешний периметр минного поля; ночью им удалось очистить несколько проходов во внутренний периметр. Немецкая пехота смогла закрепиться на поле, но французские защитники, укрываясь в дзотах и других укреплениях, постоянно атаковали шквальным огнём нападавших. Хотя некоторая часть минного поля была очищена, точность и плотность огня предотвратила какое бы то ни было значительное продвижение вперёд немецких войск. Даже при нехватке еды и воды хорошо укрепившиеся легионеры по-прежнему сопротивлялись. 7 июня было совершено четыре налёта Королевских ВВС против наступающих войск, занявших часть минного поля.

В эту ночь последний конвой подошёл к форту, и аспирант Белле прорвался через немецкие линии, чтобы встретить его. С помощью сильного тумана невидимому конвою тогда удалось доставить припасы в форт. С другой стороны, при тех же погодных условиях Роммель подготовился для финального штурма: тяжёлые танки, 88-м пушки и сапёры полковника Хакера были собраны перед фортом. К утру 8 июня Роммель был готов к последней битве. Он лично командовал нападением на север, приближаясь так близко, как только мог, с артиллерийским огнём непосредственно против укреплений. Люфтваффе вели постоянную поддержку, а также, среди прочего, провели рейд из 42 «Юнкерсов». Генерал Кёниг обратился к своим людям, говоря им, что 10 июня будет последним днём, до которого они должны держаться, и что они смогут отступить 11 мая, так как англичане имели достаточно времени, чтобы реорганизовать свои войска.

Бригада имела достаточно боеприпасов и продовольствия на следующий день, но недостаточное количество воды. До 9 утра туман мешал бою и дал достаточно времени радисту капитану Ренару связаться с англичанами, чьи самолеты сбросили 170 литров воды, большинство из которых было отдано раненым. Роммель просил усилить 15-ю танковую дивизию, и никаких реальных боевых действий на земле не предпринималось до его прибытия, около 12, не считая того, что немецкая артиллерия и воздушные силы по-прежнему бомбили форт. Несколько стычек произошло между 66-й пехотным полком итальянской дивизии «Триест» и людьми лейтенанта Бурже, к тому моменту сражавшихся только с ручными гранатами. На 1:00 дня 130 самолётов бомбили северную стену форта, в то время как немецкая пехота начала свою атаку, поддерживаемая 15-й танковой дивизией с тяжёлым заградительным огнём артиллерии. Прорыв был сделан в линии 9-й роты капитана Мессмера и в центральной позиции аспиранта Морвана, но ситуация была спасена с помощью грузовиков Bren. Артиллерия Оси продолжала обстрел до 9 часов вечера, и в это время началась новая атака, но, опять же, безуспешная. После этого последнего нападения французские офицеры планировали оставить эту позицию, которая была несостоятельной и стратегически неважной.

Эвакуация

В 17 часов 9 июня приказ об эвакуации достиг французского лагеря. В ту ночь генерал Кёниг создал свой план. Он попросил защиты Королевских ВВС и планировал начать эвакуацию в 11 часов 10 июня, так как он должен был ждать воды и провианта, которые должны были быть доставлены британскими войсками к юго-западу от его позиции. Таким образом, им пришлось противостоять врагам ещё целый день перед эвакуацией, и только 200 75 мм и 700 миномётов были потеряны в этот день.

Утром 10 июня тяжёлые взрывы усилились, и наступление было начато против линий Убанги-Шари и 3-го батальона Иностранного легиона, чему предшествовал рейд 100 «Юнкерсов» на форт. Танки 15-й танковой дивизии почти захватили форт, но последние контратаки отрядов Мессмера и Лаваза при поддержке грузовиков Bren и последних миномётов в конце концов отбили их. После этого германские войска безуспешно атаковали форт ещё в течение двух часов, и в итоге силы Оси решили отложить атаку на следующее утро, не зная, что у защитников закончились боеприпасы.

Затем началась всеобщая эвакуация. Тяжёлая техника была уничтожена, а 2-й батальон Иностранного легиона был готов прорваться через линии для встречи с британской 7-й мотострелковой бригадой в 7 км юго-западнее форта. Разминирование заняло у сапёров больше времени, чем они планировали, и 75 минутами позже 6-я рота капитана Вагнера впервые покинула периметр. При этом сапёры не смогли очистить коридор в 200 метров в ширину, как они должны были сделать, и только узкий проход был очищен на юго-западе. Затем эвакуирующиеся французы зажгли осветительную ракету, и французские офицеры, понимая, что немцы скоро появятся, отдали решительный приказ: они решили массово двинуться на юго-запад, даже несмотря на то, что очищенный путь не был достаточно широк. Многие единицы техники подорвались на минах, но 3-му батальону Иностранного легиона и Иностранному батальону из Тихоокеанских колоний удалось покинуть форт.

Колонна автомобилей на полной скорости, в темноте рвалась к позиции союзников через минные поля и пулемётный огонь фашистов. Машина, в которой находился командующий Кёниг, легионер Дмитрий Амилахвари и шофёр Сьюзан Трэверс (единственная женщина, оставшаяся в Бир-Хакейме, являлась личным водителем и по совместительству любовницей полковника Кёнига, вскоре после описываемых событий получила известность как единственная в истории женщина, официально служившая во Французском Иностранном легионе), ехала первой, указывая путь колонне. На следующее утро колонна достигла линии фронта, машина Трэверс имела 11 пулевых попаданий, были сломаны все амортизаторы и не работали тормоза. После этого сражения Кёниг получил звание генерала и прекратил отношения с Трэверс.

Планируясь как настоящая эвакуация, она стала массовым бегством французов на юго-запад. Маленькие отряды были нейтрализованы на пути бригады на трёх последовательных линиях обороны Оси. Капитан Ламаз со своими грузовиками Bren выделялся в решении этой задачи, но он был убит вместе с капитаном Брико, в то время как вёл огонь гранатами из пулемётного гнезда, чтобы уничтожить их. Лейтенант Дюи также был убит выстрелом из 20-мм орудия. Другие, такие как командир 3-го батальона, попали в плен, но большей части бригады удалось прорвать окружение, следуя за автомобилем Кёнига, и достигнуть Гаср-Эл-Арида. Британцы заметили первую часть французской колонны во главе с Белле в 4 часа утра. В 8 утра большая часть бригады достигла места встречи, но в течение дня британские патрули спасли ещё многих потерявшихся солдат.

Последствия битвы

Для Свободной Франции победа была крайне необходима, чтобы показать союзникам, что армия Свободной Франции не была, как часто предполагали, кучкой головорезов, а была серьёзной силой, которая могла бы содействовать им в борьбе против Рейха. Свободная Франция использовала этот бой, чтобы показать всему миру, что французы не были «павшей» нацией, какой они будто бы оказались после катастрофического поражения страны в 1940 году. Де Голль использовал сражение, чтобы сделать режим Виши ещё более нелегитимным. Противостояние многократно превосходящим силам Роммеля — огромное достижение Кёнига и его солдат. Значение этого сражения, однако, носило скорее символический, нежели стратегический характер. Успех войск Роммеля был всего лишь задержан. Всего через 10 дней после падения Бир-Хакийма занятая британцами крепость Тобрук уже была занята Роммелем.

6 июня Роммель уже получил приказ от Гитлера убивать вражеских солдат в бою или расстреливать их, когда они попадут в плен. По мнению Гитлера, войска Свободной Франции, среди которых также были политические беженцы из Германии, были партизанами, а не регулярными солдатами. Роммель якобы сжёг этот приказ: несмотря на него, он так и не последовал ему и брал солдат Свободной Франции в плен как обычных военнопленных.

Потери

За 16 дней ожесточенных боев немцы и итальянцы потеряли 3577 человек убитыми, раненными и пленными из всего 45-тысячного воинского контингента, находящегося у Бир Хакейма, и держащего его в осаде. Плюс к этому они не досчитались довольно большого количества военной техники и понесли весьма значительные материальные потери. Так, в ходе боев французам удалось уничтожить до 100 единиц автотранспорта, 52 танка, и почти 50 самолетов неприятеля. При этом потери французов составили 954—1084 человек убитыми, раненными и пленными из всего гарнизона, защищавшего Бир-Хакейм (3703 человека). Французы также потеряли около 40 орудий и почти 50 автомобилей.

Ссылки

• Jean-Louis Crémieux-Brilhac, La France Libre, NRF, Paris, 1996.
• Erwan Bergot, La Légion au combat, Narvik, Bir-Hakeim, Dièn Bièn Phu, Presses de la Cité, 1975
• Bimberg, Edward L., Tricolor Over the Sahara, Greenwood Publishing Group (published 2002), ISBN 978-0-313-31654-8 
• Buffetaut, Yves. La guerre du desert II: Bir-Hakeim. Armes Militaria Magazine HS 06. Paris, 1992
• Ford, Ken. Gazala 1942: Rommel’s greatest victory. Osprey Publishing. Oxford, 2008 ISBN 978-1-84603-264-6
• Général Kœnig, Bir Hakeim, Ed. Robert Laffont, Paris, 1971.
• Dominique Lormier, Rommel: La fin d’un mythe, Ed. Le Cherche midi, Paris, 2003.
• Pierre Messmer, La bataille de Bir Hakeim, Revue Espoir, Paris, September 1986.
• Raphaël Onana, Un homme blindé à Bir-Hakeim, Ed. L’Harmattan.
• The Mediterranean and Middle East, Volume III: British Fortunes reach their Lowest Ebb (September 1941 to September 1942). — Uckfield, UK: Naval & Military Press, 2004. — ISBN 1-84574-067-X.
• Field Marshal Rommel, Archives Rommel, Herrlingen-Blaustein.
• Daniel Rondeau and Roger Stephane, Des hommes libres: La France Libre par ceux qui l’ont faite (Testimonies: Chapter 16, p. 243 and s.), Ed. Bernard Grasset, Paris, 1997.

Отрывок, характеризующий Битва при Бир Хакейме

Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.