Гянджинский мятеж (1920)
| Гянджинский мятеж | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Подавление восстания отрядами Красной Армии | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Гянджинский мятеж 1920 года (азерб. Gəncə üsyanı), также называемый Гянджинским восстанием, — антисоветский мятеж в Гяндже (Азербайджан) 22 мая — 3 июня 1920 года. Поначалу, повстанцы добились успеха и убили 1500 большевиков, оставшиеся же большевистские части отступили в квартал, населенный армянами (последние сохраняли нейтралитет или выступали против повстанцев). В конце концов город был взят большевиками, устроившими резню местного населения.[1]
Предшествующие события
Падение монархии в России в 1917 году привело к активизации политических движений в различных регионах бывшей империи, целью которых было создание независимых национальных государств. 28 мая 1918 года Азербайджанский Национальный совет провозгласил независимость Азербайджанской Демократической Республики (АДР). Два года спустя, 28 апреля 1920 года правительство республики во избежание кровопролития в результате возможного противостояния со стремительно приближавшейся к Баку XI Красной Армией уступила власть большевикам, и Азербайджан был провозглашён советской социалистической республикой.[2]
Советизация Азербайджана и доступ к его нефтяным ресурсам значительно ослабили заинтересованность большевиков в установлении советской власти в соседних регионах. Этот фактор, наряду с проводимыми новой властью реквизицией провизии и антирелигиозной пропагандой, вызвал недовольство азербайджанцев. Антисоветские настроения в народе провоцировались и политическими организациями сторонников АДР, эмигрировавших в тогда ещё независимую Грузию или ушедших в подполье. К ним присоединились и азербайджанские военнослужащие, недовольные реформами азербайджанских отрядов по модели Красной Армии, в результате которых было уволено много офицеров.[3]
Подготовка
178-й и 180-й стрелковые полки советской армии располагались в армянской части города, а батальон связи и комендантская часть штаба 3-й бригады в северо-западной части Гянджи. В составе советских войск было 2000 солдат, 30 пулеметов, один артиллерийский дивизион, 20-я конная бригада и 450 всадников в селе Зурнабад, артиллерийская батарея с восемью пулеметами и дивизионный артиллерийский штаб в населенном пункте Еленендорф, в 6 км от Гянджи, с двумя батареями, на вооружении каждой из которых были по две пушки. Командовал советскими частями бывший офицер царской армии Ширмахер.
Из воспоминаний полковника Кязимбекова:
|
Начало восстания было запланировано на 22 мая. Около 4 часов дня полковник азербайджанской армии Джангир-бек Кязимбеков созывает влиятельных общественных и политических деятелей города, которые выражают поддержку плану восстания. Около 6 часов дня Кязимбеков провёл совещание с командирами батальонов, и был установлен окончательный план действий.
Мятеж
Восстание началось в 8 часов вечера 22 мая 1920 года. Через три часа дивизия Красной Армии и «Шариатский полк» были обезоружены. Город полностью перешел в руки восставших. В 6 часов утра 23 мая в состоявшемся совещании генерал Джавад-бек Шихлинский назначен командиром артиллерийских частей города, а генерал Мамед-Кули-Мирза Каджар - общим руководителем восстания. Непосредственным руководителем Гянджинского полка и других отрядов назначен полковник Кязимбеков.
25 мая в 10 утра советские войска переходят в наступление со стороны Еленендорфа на юго-западную часть города. Однако, 1-й батальон Гянджинского восстания контратакует неприятеля, обращает его в бегство. В 4 часа дня началось наступление советских частей со стороны Шамхора на северо-западную часть города, однако и это наступление было отбито. В 7 вечера советские части начинают артиллерийский обстрел города и позиций восставших. Во время этого обстрела был контужен генерал Шихлинский. Ответный артиллерийский обстрел батареи восставших под командованием подполковника Станкевича заставляет умолкнуть артиллерию неприятеля.
На рассвете 26 мая советские части вновь атакуют город. В течение дня ими было предпринято около 7 атак, однако все они не имели успеха и были отбиты. 27 мая русская артиллерия весь день обстреливала город, была предпринята атака со стороны Еленендорфа, но она потерпела неудачу.
28 мая утром кавалерийская дивизия Красной армии предприняла штурм города, однако была разгромлена и практически уничтожена. В 12 часов дня также была отбита попытка пехоты красной армии проникнуть в город. В 4 часа дня город начинает непрерывно обстреливаться тяжелой артиллерией. В помощь красным частям была направлена 18-я конная дивизия под команованием П.Курышко, снятая с позиций на грузинской границе, гаубичный дивизион и четыре бронепоезда. Все силы поступили под командование командира 20-й дивизии Великанова.
В ночь с 28 на 29 мая восставшие получают известие о заключении перемирия между Советами и Грузией.
На рассвете 29 мая русские открывают ураганный огонь по городу. На помощь советским частям подходит 179-й стрелковый полк, переброшенный с границы с Арменией. Около 8 часов утра красная армия переходит в наступление со стороны Еленендорфа. В ходе ожесточённых боёв восставшим удаётся сохранить свои позиции, однако Красная армия заняла дорогу, ведущую в Хачбулаг и Балчылы. В этот день погибают командир батальона капитан Мири-заде, подполковник Станкевич и полковник Гаузен (командир 2-го батальона). С грузинской границы на помощь частям Красной армии была снята и переброшена 2-я бригада в составе 175-го и 176-го полков и одного легкого артиллерийского дивизиона под командованием Войцеховского. Из Баку в Гянджу направили бронеавтодивизион и армянскую горную батарею. 30 мая под непрерывным давлением наступающих частей красной армии, восставшие вынуждены оставить армянскую часть города.
Понимая безвыходность восставших, 1 июня восставшими было решено 2 июня отступить из города, эвакуировав его жителей.
|
В результате проведённой операции, восставшие сумели эвакуировать жителей и сами отступить из города. В ночь с 2 на 3 июня партизанские отряды и остатки Гянджинского полка были распущены.
Последствия
При Революционном военном совете XI армии был создан особый отдел для ведения следствия по Гянджинскому восстанию. Был образован Гянджинский губернаторский революционный трибунал.
По приказу командированного в Гянджу наркома внутренних дел Азербайджана Гамида Султанова, в городе было публично казнено несколько сотен человек. 23 офицера (включая 6 генералов) были немедленно вывезены на остров Наргин и расстреляны на следующий день вместе с 57 другими ссыльными. По приказу командования XI Красной Армии контроль за потенциальными очагами восстания по всей республике был значительно усилен. Был дан приказ изымать у населения оружие, а отказывавшихся его сдавать расстреливать на месте. Добровольно сдававшим оружие было назначено вознаграждение.[3]
По сообщениям [www.britishnewspaperarchive.co.uk/search/results/1917-01-01/1925-12-31?newspaperTitle=Western%20Gazette Western Gazette][1] и [www.britishnewspaperarchive.co.uk/search/results/1917-01-01/1925-12-31?newspaperTitle=Cheltenham%20Chronicle Cheltenham Chronicle][5] большевики при взятии города вырезали 15,000 мусульман, в том числе детей и женщин. Многие женщины были вырезаны, а весь город, за исключением армянского квартала, был в руинах.
Гянджинский мятеж 1920 года привёл к цепной реакции региональных мятежей по всей республике, как то июньские мятежи в Шуше под руководством Нури-паши и в Закаталах под руководством Моллы Хафиза Эфендиева. Начиная с сентября 1920 года новые волны антисоветских мятежей охватили азербайджанские регионы: Кубу (вместе с Дагестаном), Карабулаг, Шамхор и Ленкорань. И хотя эти волнения продолжались вплоть до 1924 года, ни один из мятежей по силе и значению не превзошёл Гянджинский.[3]
Напишите отзыв о статье "Гянджинский мятеж (1920)"
Примечания
- ↑ 1 2 The I.L.P.'s ALLIES. Soviet Massacre in the Caucasus // Western Gazette. — 1920. — 1 июля. — С. 12.
- ↑ Гянджинский мятеж 1920 // Гоголь — Дебит. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 7).</span>
- ↑ 1 2 3 Swietochowski, Tadeusz. Russian Azerbaijan, 1905—1920: The Shaping of National Identity in a Muslim Community. Part III. New York : Columbia University Press, 1995
- ↑ 1 2 [www.azeri.ru/papers/echo-az_info/11320/ Воспоминания о событиях 1920 года]
- ↑ 15,000 massacred // Cheltenham Chronicle. — 1920. — 2 июня. — С. 4.
</ol>
Ссылки
- [kaspiy.az/articles.php?item_id=20060421110834620&sec_id=8 Первое восстание против Советской власти]
Отрывок, характеризующий Гянджинский мятеж (1920)
15 го числа утром, на третий день после этого, у Слободского дворца стояло бесчисленное количество экипажей.Залы были полны. В первой были дворяне в мундирах, во второй купцы с медалями, в бородах и синих кафтанах. По зале Дворянского собрания шел гул и движение. У одного большого стола, под портретом государя, сидели на стульях с высокими спинками важнейшие вельможи; но большинство дворян ходило по зале.
Все дворяне, те самые, которых каждый день видал Пьер то в клубе, то в их домах, – все были в мундирах, кто в екатерининских, кто в павловских, кто в новых александровских, кто в общем дворянском, и этот общий характер мундира придавал что то странное и фантастическое этим старым и молодым, самым разнообразным и знакомым лицам. Особенно поразительны были старики, подслеповатые, беззубые, плешивые, оплывшие желтым жиром или сморщенные, худые. Они большей частью сидели на местах и молчали, и ежели ходили и говорили, то пристроивались к кому нибудь помоложе. Так же как на лицах толпы, которую на площади видел Петя, на всех этих лицах была поразительна черта противоположности: общего ожидания чего то торжественного и обыкновенного, вчерашнего – бостонной партии, Петрушки повара, здоровья Зинаиды Дмитриевны и т. п.
Пьер, с раннего утра стянутый в неловком, сделавшемся ему узким дворянском мундире, был в залах. Он был в волнении: необыкновенное собрание не только дворянства, но и купечества – сословий, etats generaux – вызвало в нем целый ряд давно оставленных, но глубоко врезавшихся в его душе мыслей о Contrat social [Общественный договор] и французской революции. Замеченные им в воззвании слова, что государь прибудет в столицу для совещания с своим народом, утверждали его в этом взгляде. И он, полагая, что в этом смысле приближается что то важное, то, чего он ждал давно, ходил, присматривался, прислушивался к говору, но нигде не находил выражения тех мыслей, которые занимали его.
Был прочтен манифест государя, вызвавший восторг, и потом все разбрелись, разговаривая. Кроме обычных интересов, Пьер слышал толки о том, где стоять предводителям в то время, как войдет государь, когда дать бал государю, разделиться ли по уездам или всей губернией… и т. д.; но как скоро дело касалось войны и того, для чего было собрано дворянство, толки были нерешительны и неопределенны. Все больше желали слушать, чем говорить.
Один мужчина средних лет, мужественный, красивый, в отставном морском мундире, говорил в одной из зал, и около него столпились. Пьер подошел к образовавшемуся кружку около говоруна и стал прислушиваться. Граф Илья Андреич в своем екатерининском, воеводском кафтане, ходивший с приятной улыбкой между толпой, со всеми знакомый, подошел тоже к этой группе и стал слушать с своей доброй улыбкой, как он всегда слушал, в знак согласия с говорившим одобрительно кивая головой. Отставной моряк говорил очень смело; это видно было по выражению лиц, его слушавших, и по тому, что известные Пьеру за самых покорных и тихих людей неодобрительно отходили от него или противоречили. Пьер протолкался в середину кружка, прислушался и убедился, что говоривший действительно был либерал, но совсем в другом смысле, чем думал Пьер. Моряк говорил тем особенно звучным, певучим, дворянским баритоном, с приятным грассированием и сокращением согласных, тем голосом, которым покрикивают: «Чеаек, трубку!», и тому подобное. Он говорил с привычкой разгула и власти в голосе.
– Что ж, что смоляне предложили ополченцев госуаю. Разве нам смоляне указ? Ежели буародное дворянство Московской губернии найдет нужным, оно может выказать свою преданность государю импературу другими средствами. Разве мы забыли ополченье в седьмом году! Только что нажились кутейники да воры грабители…
Граф Илья Андреич, сладко улыбаясь, одобрительно кивал головой.
– И что же, разве наши ополченцы составили пользу для государства? Никакой! только разорили наши хозяйства. Лучше еще набор… а то вернется к вам ни солдат, ни мужик, и только один разврат. Дворяне не жалеют своего живота, мы сами поголовно пойдем, возьмем еще рекрут, и всем нам только клич кликни гусай (он так выговаривал государь), мы все умрем за него, – прибавил оратор одушевляясь.
Илья Андреич проглатывал слюни от удовольствия и толкал Пьера, но Пьеру захотелось также говорить. Он выдвинулся вперед, чувствуя себя одушевленным, сам не зная еще чем и сам не зная еще, что он скажет. Он только что открыл рот, чтобы говорить, как один сенатор, совершенно без зубов, с умным и сердитым лицом, стоявший близко от оратора, перебил Пьера. С видимой привычкой вести прения и держать вопросы, он заговорил тихо, но слышно:
– Я полагаю, милостивый государь, – шамкая беззубым ртом, сказал сенатор, – что мы призваны сюда не для того, чтобы обсуждать, что удобнее для государства в настоящую минуту – набор или ополчение. Мы призваны для того, чтобы отвечать на то воззвание, которым нас удостоил государь император. А судить о том, что удобнее – набор или ополчение, мы предоставим судить высшей власти…
Пьер вдруг нашел исход своему одушевлению. Он ожесточился против сенатора, вносящего эту правильность и узкость воззрений в предстоящие занятия дворянства. Пьер выступил вперед и остановил его. Он сам не знал, что он будет говорить, но начал оживленно, изредка прорываясь французскими словами и книжно выражаясь по русски.
– Извините меня, ваше превосходительство, – начал он (Пьер был хорошо знаком с этим сенатором, но считал здесь необходимым обращаться к нему официально), – хотя я не согласен с господином… (Пьер запнулся. Ему хотелось сказать mon tres honorable preopinant), [мой многоуважаемый оппонент,] – с господином… que je n'ai pas L'honneur de connaitre; [которого я не имею чести знать] но я полагаю, что сословие дворянства, кроме выражения своего сочувствия и восторга, призвано также для того, чтобы и обсудить те меры, которыми мы можем помочь отечеству. Я полагаю, – говорил он, воодушевляясь, – что государь был бы сам недоволен, ежели бы он нашел в нас только владельцев мужиков, которых мы отдаем ему, и… chair a canon [мясо для пушек], которую мы из себя делаем, но не нашел бы в нас со… со… совета.
Многие поотошли от кружка, заметив презрительную улыбку сенатора и то, что Пьер говорит вольно; только Илья Андреич был доволен речью Пьера, как он был доволен речью моряка, сенатора и вообще всегда тою речью, которую он последнею слышал.
– Я полагаю, что прежде чем обсуждать эти вопросы, – продолжал Пьер, – мы должны спросить у государя, почтительнейше просить его величество коммюникировать нам, сколько у нас войска, в каком положении находятся наши войска и армии, и тогда…
Но Пьер не успел договорить этих слов, как с трех сторон вдруг напали на него. Сильнее всех напал на него давно знакомый ему, всегда хорошо расположенный к нему игрок в бостон, Степан Степанович Апраксин. Степан Степанович был в мундире, и, от мундира ли, или от других причин, Пьер увидал перед собой совсем другого человека. Степан Степанович, с вдруг проявившейся старческой злобой на лице, закричал на Пьера:
– Во первых, доложу вам, что мы не имеем права спрашивать об этом государя, а во вторых, ежели было бы такое право у российского дворянства, то государь не может нам ответить. Войска движутся сообразно с движениями неприятеля – войска убывают и прибывают…
Другой голос человека, среднего роста, лет сорока, которого Пьер в прежние времена видал у цыган и знал за нехорошего игрока в карты и который, тоже измененный в мундире, придвинулся к Пьеру, перебил Апраксина.
– Да и не время рассуждать, – говорил голос этого дворянина, – а нужно действовать: война в России. Враг наш идет, чтобы погубить Россию, чтобы поругать могилы наших отцов, чтоб увезти жен, детей. – Дворянин ударил себя в грудь. – Мы все встанем, все поголовно пойдем, все за царя батюшку! – кричал он, выкатывая кровью налившиеся глаза. Несколько одобряющих голосов послышалось из толпы. – Мы русские и не пожалеем крови своей для защиты веры, престола и отечества. А бредни надо оставить, ежели мы сыны отечества. Мы покажем Европе, как Россия восстает за Россию, – кричал дворянин.
Пьер хотел возражать, но не мог сказать ни слова. Он чувствовал, что звук его слов, независимо от того, какую они заключали мысль, был менее слышен, чем звук слов оживленного дворянина.
Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
