Филипп I Араб

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Филипп Араб»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с именем Филипп.
Марк Юлий Филипп
лат. Marcus Iulius Philippus<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>

<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Бюст Филиппа Араба, находящийся в Эрмитаже</td></tr>

Римский император
244 — сентябрь или октябрь 249
Соправитель: Филипп II Младший (247 — сентябрь или октябрь 249)
Предшественник: Гордиан III
Преемник: Деций Траян
 
Вероисповедание: Древнеримская религия
Рождение: ок. 204
Шахба, Аравия Петрейская
Смерть: сентябрь или октябрь 249
Верона, Италия
Отец: Юлий Марин
Супруга: Марция Отацилия Севера
Дети: сын: Филипп II Младший
дочь: Юлия Севера

Марк Юлий Филипп (лат. Marcus Iulius Philippus), в историографии известный как Филипп I Араб, — римский император в 244—249 годах.

Происходил из римской провинции Аравия. При императоре Гордиане III он был назначен префектом претория. Филипп принимал участие в убийстве Гордиана III, после чего стал императором. Он начал своё правление с заключения мира с персами и установил хорошие отношения с римским сенатом. В апреле 248 года Филипп провёл празднование тысячелетия Рима. Летом того же года готы вторглись в дунайские провинции. Кроме того, появились императоры-узурпаторы на Балканах и Востоке. Чтобы справиться со всеми этими проблемами, император назначил Деция Траяна командующим дунайскими легионами, но популярность Деция среди солдат привела к тому, что этот человек был провозглашён императором. Филипп и его сын были убиты в битве при Вероне[1].

Филипп носил следующие победные титулы: «Персидский Величайший», «Парфянский Величайший» — с 244 года; «Карпийский Величайший», «Германский Величайший» — с 247 года[1].





Жизнь до принятия власти

Марк Юлий Филипп родился около 204 года[2]. Эта дата выводится из сообщения Пасхальной хроники, где говорится, что на момент смерти в 249 году Филиппу было 45 лет. Аврелий Виктор сообщает, что в 249 году Филипп был уже весьма зрелым и больным человеком[3]. Так как в 243 году Филипп стал префектом претория, то, скорее всего, в этот момент ему было около сорока лет[2]. Таким образом, сообщение Пасхальной хроники можно считать близким к истине[2].

Его родиной было поселение Шахба, расположенное приблизительно в 55 милях (89 километров) к юго-востоку от Дамаска, в Трахониде[4], которая принадлежала римской провинции Аравия[5]. Филипп получил прозвище «Араб», потому что он происходил из Аравии[2]. Его отцом был всадник Юлий Марин, бывший римским гражданином[2]. Псевдо-Аврелий Виктор писал, что Марин якобы «был знаменитым атаманом разбойников»[6]. Многие историки согласны, что род Филиппа был арабского происхождения и что он сам получил римское гражданство от отца[7][8]. Имя матери Филиппа неизвестно. У него был также брат — Гай Юлий Приск, входивший в состав преторианской гвардии при Гордиане III[9]. Ранняя карьера Филиппа достаточно неясна. Скорее всего, он возвысился благодаря своему брату[2].

В 230-х годах Филипп женился на Марции Отацилии Севере, дочери римского наместника[2]. У них в браке родился сын Филипп Младший в 238 году.

Восхождение на престол

Возвышение Филиппа произошло в 243 году, когда во время кампании Гордиана III против Шапура I в Персию он был назначен префектом претория после того, как предыдущий префект Аквила Тимесифей умер при невыясненных обстоятельствах (возможно его отравил сам Филипп)[10]. Брат Филиппа возвысил его для того, чтобы контролировать молодого императора и править за него империей в качестве неофициальных регентов[2]. Филипп сумел настроить легионеров против правителя, обвиняя его в нехватке продовольствия, возникшей из-за того, что вовремя не прибыли корабли с зерном[1]. После поражения, нанесённого ему персами, Гордиан III умер в 244 году при неизвестных обстоятельствах. Есть две версии гибели Гордиана: либо он был убит в результате заговора Филиппа, либо он погиб в бою (последнее утверждают также персидские источники)[10][11]. Во всяком случае, именно Филипп стал императором после смерти Гордиана и сообщил сенату, что император умер своей смертью[1]. По словам Эдварда Гиббона:

«Его восхождение от ничтожества к высшим ступеням имперской иерархии само по себе свидетельствовало, что этот человек отличался отвагой и недюжинными организаторскими способностями. Но отвага подтолкнула его к узурпации трона, а недюжинные способности пущены были в ход ради того, чтобы лишить власти своего не в меру доверчивого покровителя, вместо того, чтобы служить ему[12]».

Филипп не хотел повторять ошибок предыдущих императоров и понимал, что он должен быстро вернуться в Рим, чтобы обеспечить поддержку сената[4]. Тем не менее, его первой задачей было заключить мирный договор с персидским царём Шапуром I и предотвратить потенциально катастрофическую ситуацию, к которой могло привести дальнейшее нахождение римской армии в Месопотамии[13]. Кроме того, армия была ослаблена после битвы при Массисе, окончившейся поражением римской стороны[13]. Хотя Филипп и обвинялся в отказе от завоёванной территории, условия договора оказались не такими унизительными, какими их представляют[13]. Мир был подписан на следующих условиях: Римская империя получает Малую Армению и Месопотамию (до Сингары) в полное владение и Великую Армению, находившуюся на самом деле под персидским владычеством, в формальную зависимость — поэтому Филипп присвоил себе титул «Персидский Величайший»[14]. Кроме того, он обязывался заплатить огромную контрибуцию персам в 500 000 золотых денариев[14]. Филипп сразу же выпустил монеты с надписями «pax fundata cum Persis» (рус. мир, основанный с персами)[13]. Император также «наградил солдат щедрыми подарками»[15].

После этого Филипп повёл свою армию до Евфрата, где к югу от Цирцессиума он приказал возвести кенотаф с восхвалительной надписью в честь Гордиана III, но прах покойного императора был отправлен в Рим[16]. В Риме Гордиан был обожествлён[14]. В то время в Антиохии Филипп оставил своего брата Приска в качестве экстраординарного правителя восточных провинций с титулом ректора Востока[4]. Перемещаясь дальше на запад, император дал своему шурину Севериану под контроль провинции Мезия и Македония[17]. В конце лета 244 года Филипп вступил в Рим, где он был немедленно утверждён сенатом в качестве императора[2]. До конца года император назначил своего маленького сына наследником, Цезарем и Предводителем молодёжи[18], а жену Отацилию Северу провозгласил Августой[13]. Кроме того, Филипп обожествил своего отца Юлия Марина, хотя тот никогда не был императором, и поставил в его честь бронзовый бюст в Филиппополе[13].

Правление

В попытке укрепить свой режим Филипп приложил огромные усилия для поддержки стабильных и хороших отношений с сенатом и с самого начала своего правления он вновь подтвердил старые римские добродетели и традиции[13]. Вскоре после провозглашения императором Филипп переименовал своё родное селение в Филиппополь (лат. Philippopolis) и построил там много зданий[2] — театр, стадион, центральную площадь, термы. Кроме того, он даровал городу почётный статус колонии[16]. Филиппополь был фактически заново выстроен по примеру римских городов с кардо и декуманус[18]. Среди храмов можно отметить Филиппейон, посвященный семье императора[18].

Новый император испытывал недостаток в финансах, так как он был обязан выплатить дань персам, раздать подарки солдатам, чтобы наградить их за поддержку, а также строительство нового города тоже было дорогостоящим предприятием[16]. После смерти императора строительство в новом городе было остановлено, а запланированное расширение города так и не было закончено. В результате Филипп был вынужден сильно повысить уровень налогообложения, и в то же время он перестал платить субсидии племенам, проживающим к северу от Дуная[19]. Эти субсидии имели важное значение для поддержания мира на дунайских границах[19]. Эти оба решения будут иметь существенное влияние на империю и правление Филиппа[20]. Кроме того, Филипп перечеканивал монеты своего предшественника[18].

В конце 245 года Филипп был вынужден уехать из Рима, поскольку стабильность на границах, установленная префектом претория Аквилой Тимесифеем, была разрушена сразу несколькими событиями: его смертью, поражением Гордиана III на востоке и решением Филиппа прекратить выплату субсидий[4]. Племя карпов двинулось через Дакию, затем пересекло Дунай и неожиданно появилось в Мезии, откуда оно угрожало Балканам[21]. Ни Севериан, ни военачальники Мезии не смогли остановить захватчиков. Прибыв в балканские провинции, император сделал своей ставкой фракийский город Филиппополь, после чего он сильным ударом отбросил карпов за Дунай и долго преследовал их в Дакии[22]. К лету 246 года Филипп одержал над ними решительную победу и получил титул «Карпийский Величайший»[22]. По словам Зосима, карпы бежали после атаки отрядов мавров, служивших Риму[23]. Его присутствие в Дакии в 246 году подтверждают монеты, где есть надписи, провозглашавшие новую эру в истории провинции[1]. А другой принятый Филиппом титул «Германский Величайший» указывает на то, что, вероятно, на рейнской границе были одержаны победы над варварами[24]. Тем временем, армянская правящая династия Аршакидов отказалась признать власть персидского царя Шапура I и война с Персией вспыхнула снова в 245 году[20].

Тем не менее, Филипп вернулся в Рим в августе 247 года, где он потратил много денег на наиболее знаковое событие его правления — Секулярные игры, которые проводились в честь тысячелетия основания Рима[22]. Это торжество праздновалось в апреле 248 года, так как по традиции считается, что столица была основана 21 апреля 753 года до н. э. первым римским царём Ромулом[1]. По свидетельству современников, праздник был очень роскошным и включал в себя театральные представления во всём городе и игрища[24]. В Колизее проводились бои с участием множества диких зверей — бегемотов, леопардов, львов, жирафов и одного носорога, предназначавшихся ещё Гордианом III для празднования своего триумфа над персами, более тысячи гладиаторов погибли вместе с этими животными[25]. Это событие было также описано в нескольких сочинениях, в том числе в труде римского историка Гая Азиния Квадрата (англ.)русск. «История тысячи лет», специально подготовленном к юбилею[2]. Римским жителям раздали субсидии в виде специальных монет с надписью Aeternitas Augustorum (рус. Вечность императору)[1]. В тот год император назначил своего сына Августом и соправителем[2].

Также Филипп предпринял серьёзный шаг, чтобы предотвратить злоупотребления казначеев. Были введены законы против гомосексуализма, кастрации и мужской проституции[26], к которым император относился неприязненно[1]. 78 эдиктов Филиппа в несколько переработанном виде впоследствии вошли в Кодекс Юстиниана[1], три в Кодекс Грегориана[27].

Падение

Несмотря на праздничную атмосферу, в провинциях было много проблем. В конце 248 года легионы Паннонии и Мезии, недовольные результатом войны против карпов, восстали и провозгласили своего военачальника Тиберия Клавдия Пакациана императором, который чеканил монеты с надписями «Вечному Риму — тысяча лет и один год»[28]. Беспорядок, возникший после этого, дал возможность квадам и других германским племенам напасть на Паннонию и её разграбить[22]. В то же время готы во главе со своим королём Остроготой вторглись в Мезию и Фракию через дунайскую границу и осадили крупный город Маркианополь[22]. Кроме того, карпы, ободрённые готским вторжением, возобновили свои нападения на Дакию и Мезию из-за того, что император прекратил ежегодные выплаты им[22]. Между тем, на Востоке Марк Фульвий Иотапиан, считавший себя потомком Александра Севера, поднял восстание среди населения в ответ на большие налоги, введённые братом Филиппа Гаем Юлием Приском, правившим восточными провинциями, и его деспотические методы правления[29]. Два других малоизвестных узурпатора, Силбаннак и Спонсиан, поднимали восстания, длившиеся непродолжительное время и окончившиеся неудачей[2].


После этих событий Филипп выступил в сенате и после долгой речи заявил, что собирается отречься от престола[30]. После этого в зале воцарилась тишина, которую прекратил префект претория Деций Траян, заявивший императору, что Пакациан не имеет достаточного опыта для правления империей и вскоре погибнет от рук своих же людей[30]. В самом деле его пророчество сбылось, и Иотапиан умер той же смертью[30]. Филипп, который был сильно впечатлён его поддержкой, направил Деция с армией в Паннонию и Мезию и сместил Севериана, который потерпел поражение от варваров. Это назначение имело двойную цель: подавление восстания Пакациана, а также отражение варварских вторжений[30].

Кроме того, Децию удалось подавить восстание и восстановить порядок и дисциплину в армии[20]. В результате префект претория был провозглашён императором дунайской армией весной 249 года, после чего сразу же двинулся на Рим[30]. Но даже прежде, чем он покинул вверенные ему провинции, ситуация для Филиппа в этом регионе складывалась трудная. Финансовые трудности заставили его понизить вес антониниана, беспорядки начали происходить в Египте, вызванное в результате этого нарушение поставки пшеницы в Рим подорвало поддержку Филиппа в столице[31]. Хотя Деций пытался прийти к соглашению с Филиппом и говорил ему, что принял власть не по своему желанию[30], император, несмотря на болезнь, выступил с армией и встретился с узурпатором близ Вероны летом 249 года. Деций выиграл битву, и Филипп был убит либо во время сражения, либо его убили собственные солдаты в угоду новому правителю[32]. Иоанн Антиохийский сообщал, что битва происходила у македонского города Верия[2]. Одиннадцатилетний сын Филиппа был убит в лагере преторианцами, о дальнейшей судьбе Приска ничего неизвестно[32]. По сообщению Евтропия, после смерти Филипп был обожествлён[33]. Эта версия дискутируется в историографии, существуют и другие версии. Так, Кристиан Корнер считает, что Филипп был подвергнут проклятию памяти[34]. Надписей с посвящением божественному Филиппу не найдено[34].

Филипп I Араб остается загадочной фигурой, потому что разные авторы оценивали его правление с самых разнообразных точек зрения. Христианские авторы эпохи Поздней античности хвалили человека, который, по их мнению, был первым римским императором-христианином. Языческие историки видели в Филиппе нерешительного, коварного и слабого правителя. Отсутствие детального описания правления Филиппа Араба делает любой анализ весьма спекулятивными. Тем не менее, провинциальная и административная политика Филиппа представляет собой продолжение политики эпохи династии Северов. Его карьеру можно сравнить с карьерой Макрина, провинциала из всаднического рода, который за четверть века до этого, будучи также префектом претория, стал императором. В борьбе за сохранение законности Филипп столкнулся с восстаниями и переворотами в нескольких уголках империи. Он был в состоянии преодолеть эти проблемы в течение половины десятилетия. Империя в принципе оставалась устойчивой и стабильной во время его правления. Великие потрясения III века были ещё впереди[2].

Религиозные убеждения

Поздняя христианская традиция приписывает Филиппу приверженность к этой религии. Этот факт впервые был упомянут историком Евсевием в его «Церковной истории». Евсевий считал, что Филипп был первым римским императором-христианином. Вот, что он рассказывает:
«Рассказывают, что он [Филипп] был христианином и захотел в последнюю предпасхальную всенощную помолиться в Церкви вместе с народом, но тамошний епископ разрешил ему войти только после исповеди и стоять вместе с кающимися на отведенном для них месте. Не сделай он этого, епископ не допустил бы его по множеству взводимых на него обвинений. Говорят, что Филипп сразу же согласился и на деле доказал, что он искренне благочестив и боится Бога[35]».

Евсевий также сообщал, что христианские учителя и апологет Ориген писали одно письмо Филиппу, а другое его жене Отацилии Севере[36]. В христианских текстах говорится о том, что Филипп не приносил языческих жертвоприношений во время празднования тысячелетия Рима, более поздние источники утверждали, что император и его сын приняли христианскую веру по дороге к празднику.

Судя по всему (чеканка монет с языческими символами, обожествление отца и т. д.), Филипп не был христианином, однако и о гонениях на христиан в правление Филиппа нет достоверных упоминаний[2]. Император не сделал никаких улучшений в правовом статусе христиан[2]. Более того, о предполагаемом приверженстве к христианству нет упоминаний ни у одного не христианского автора[37]. Этот рассказ был, по всей видимости, навеян резким контрастом между религиозными политиками Филиппа и его преемника Деция Траяна[2]. По легенде, святой Квирин Римский был сыном Филиппа Араба[38].

Напишите отзыв о статье "Филипп I Араб"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Грант, 1998.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 Meckler, 1999.
  3. ↑ Аврелий Виктор. О цезарях. XXVIII. 10.
  4. ↑ 1 2 3 4 Bowman, 2004, p. 36.
  5. ↑ Bowersock, Glen W. Roman Arabia. Harvard University Press. 1994. — p. 122.
  6. ↑ Псевдо-Аврелий Виктор. Извлечения о жизни и нравах римских императоров. XXVIII. 4.
  7. ↑ Ball, Wawrick. Rome in the East: the transformation of an empire. — p. 417.
  8. ↑ The Houghton Mifflin Dictionary of Biography. Houghton-Mifflin. London. 2003. — p. 1203.
  9. ↑ Potter, 2004, p. 232.
  10. ↑ 1 2 Southern, 2001, p. 70.
  11. ↑ Potter, 2004, p. 234.
  12. ↑ Gibbon, 1930.
  13. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Southern, 2001, p. 71.
  14. ↑ 1 2 3 Potter, 2004, p. 237.
  15. ↑ Зосим. Новая история. I. 19.
  16. ↑ 1 2 3 Potter, 2004, p. 238.
  17. ↑ Potter, 2004, p. 239.
  18. ↑ 1 2 3 4 Gérard Delaforge. [www.academieduvar.org/oeuvres/heures/heures2012/DelaforgePhilippeLArabe.pdf Philippe l'arabe, empereur du millénaire de Rome] (фр.). Проверено 28 мая 2012. [www.webcitation.org/687WK8E1W Архивировано из первоисточника 2 июня 2012].
  19. ↑ 1 2 Potter, 2004, pp. 238-239.
  20. ↑ 1 2 3 Potter, 2004, p. 240.
  21. ↑ Bowman, 2004, pp. 36—37.
  22. ↑ 1 2 3 4 5 6 Bowman, 2004, p. 37.
  23. ↑ Зосим. Новая история. I. 20. 2.
  24. ↑ 1 2 Southern, 2001, p. 72.
  25. ↑ Canduci, 2010, p. 67.
  26. ↑ Аврелий Виктор. О цезарях. XXVIII. 6.
  27. ↑ Körner, 2002, p. 159.
  28. ↑ Canduci, 2010, p. 69.
  29. ↑ Canduci, 2010, p. 68.
  30. ↑ 1 2 3 4 5 6 Southern, 2001, p. 74.
  31. ↑ Bowman, 2004, p. 38.
  32. ↑ 1 2 Potter, 2004, p. 241.
  33. ↑ Евтропий. Бревиарий от основания Города. IX. 3.
  34. ↑ 1 2 Körner, 2002, p. 321.
  35. ↑ Евсевий Кесарийский. Церковная история. VI. 34.
  36. ↑ Евсевий Кесарийский. Церковная история. VI. 39. 3.
  37. ↑ Pohlsander, 1980, pp. 463—473.
  38. ↑ [www.newadvent.org/cathen/12615a.htm Sts. Quirinus] (англ.). Catholic Encyclopedia. [www.webcitation.org/65EB130eB Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].

Источники и литература

Источники

  1. Аврелий Виктор. Два Филиппа, отец и сын // [www.ancientrome.ru/antlitr/aur-vict/caesar-f.htm О цезарях].
  2. Евтропий. [www.gumer.info/bibliotek_Buks/History/Evtr/index.php Бревиарий от основания Города].
  3. Зосим. Новая История // [www.vostlit.info/Texts/rus17/Zosim/frametext1.htm Книга I].

Литература

  1. Gibbon, Edward. [oll.libertyfund.org/?option=com_staticxt&staticfile=show.php%3Ftitle=1365&chapter=50995&layout=html&Itemid=27#lf0214-01_footnote_nt_665 The History of the Decline and Fall of the Roman Empire. Volume 1. Chapter 7]. — New York: Fred de Fau and Co, 1930.
  2. Hans A. Pohlsander. Philip the Arab and Christianity. — 1980.
  3. Грант, М. [ancientrome.ru/imp/phil1-1.htm Римские императоры. Филипп Араб]. — 1998.
  4. Meckler, Michael. [www.roman-emperors.org/philarab.htm Philip the Arab (244—249 A.D.)] (англ.). An Online Encyclopedia of Roman Emperors. 1999. [www.webcitation.org/65EB1ZY9T Архивировано из первоисточника 5 февраля 2012].
  5. Southern, Pat. The Roman Empire from Severus to Constantine. — London, New York: Routledge, 2001.
  6. Körner, Christian. [books.google.ru/books?hl=en&lr=&id=XMl36kO9Eo4C&oi=fnd&pg=PR9&dq=Silbannacus&ots=Huzt7LUERq&sig=tQv-R2ihZiRyJxl4uI6jnOgOHn8&redir_esc=y#v=onepage&q&f=false Philippus Arabs. Ein Soldatenkaiser in der Tradition des antoninisch-severischen Prinzipats]. — Berlin, 2002.
  7. Potter, David Stone. The Roman Empire at Bay, AD 180-395. — Routledge, 2004.
  8. Bowman, Alan K. The Cambridge Ancient History: The Crisis of Empire, A.D. 193-337. — 2004.
  9. Canduci, Alexander. Triumph & Tragedy: The Rise and Fall of Rome's Immortal Emperors. — 2010.

Ссылки

  • [wildwinds.com/coins/ric/philip_I/i.html Монеты Филиппа Араба]

Отрывок, характеризующий Филипп I Араб

– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Филипп_I_Араб&oldid=80558513»