Кимврская война

Кимврская война
Карта Кимврской войны. Места основных сражений
Дата	113—101 годы до н. э.
Место	Нарбонская Галлия, северная Италия
Итог	победа Рима
Противники
Римская республика Кимвры, Тевтоны, кельтские племена
Командующие
Гай Марий, Квинт Лутаций Катул, Квинт Сервилий Цепион, Гней Маллий Максим, Гней Папирий Карбон вождь тевтонов: Тевтобод, вожди кимвров: Бойориг, Лугий, Клаодик, Кесориг
Силы сторон
неизвестно неизвестно
Потери
неизвестно неизвестно

Кимврская война (лат. Bellum Cimbricum, 113—101 годы до н. э.) — война Римской республики в конце II в. до н. э. с вторгшимися на её земли германскими племенами кимвров, тевтонов и рядом кельтских племён.

Кимврская война стала первым столкновением римлян с германскими племенами. В первом сражении в 113 году до н. э. кимвры разгромили напавшие на них римские войска в северо-восточных Альпах, после чего прошли через Рейн в Галлию, где в 109 году до н. э. нанесли ещё одно поражение римским легионам. Когда римляне осенью 105 года до н. э. попытались преградить путь варварским племенам (кимврам и присоединившимся к ним германцам и галлам) из Галлии в Италию, то две римские армии были последовательно уничтожены близ Араузиона. Тем не менее, варвары отказались от немедленного вторжения в Италию, предпочитая грабить кельтскую часть Галлии.

Только в 102 году до н. э. кимвры, тевтоны, амброны и гельветы-тигурины пошли в Италию, разделившись на 3 части. Летом того же года тевтоны и амброны были разгромлены консулом Гаем Марием при Аквах Секстиевых (Нарбонская Галлия), а в 101 году до н. э. при Верцеллах (верховья реки По) соединённые силы консула Гая Мария и проконсула Катула полностью уничтожили кимвров.

Кимврская война не привела к территориальным изменениям, однако её масштабы и несколько разгромленных римских армий произвели большое впечатление на современников. В последующие века римляне боялись вторжения в Италию прежде всего германцев, не опасаясь более многочисленных кельтов. В ходе войны римская армия была реформирована, перейдя от ополчения граждан к профессиональному способу комплектования, что, с одной стороны, повысило её боеспособность, а с другой — превратило в самостоятельную политическую силу, которую впоследствии использовали римские полководцы для захвата власти.

Предыстория Кимврской войны

Римская республика

В 120-х годах до н. э. владения Римской республики расширились в сторону Галлии. Разгромив галльские племена саллювиев (саллиев), аллоброгов и арвернов, Рим основал здесь приморскую провинцию Нарбонская Галлия, протянувшуюся полосой вдоль Средиземного моря от Западных Альп до Пиренеев. Большая часть Галлии осталась за местными кельтскими племенами.

На Балканах Рим, завоевавший ранее Македонию и Грецию, продвигается на север в сторону Дуная. Покорена Далмация, идут бои во Фракии с кельтами-скордисками.

В 113 году до н. э. в северной Африке обострилась междоусобная война между нумидийскими правителями Югуртой и Адгербалом. Рим поддерживал Адгербала, и когда тот был казнён Югуртой в 112 году до н. э., сенат послал 4 легиона в Африку. Югуртинская война (111—105 гг. до н. э.) стала главной войной Римской республики в это время. Её успешное окончание совпало с серьёзной угрозой, нависшей над Италией в результате гибели 2 римских армий в сражении с кимврами близ Араузиона на нижней Роне. По словам Плутарха:

«Вместе с известием о пленении Югурты в Рим пришла молва о кимврах и тевтонах; сперва слухам о силе и многочисленности надвигающихся полчищ не верили, но потом убедились, что они даже уступают действительности. В самом деле, только вооруженных мужчин шло триста тысяч, а за ними толпа женщин и детей, как говорили, превосходившая их числом. Им нужна была земля, которая могла бы прокормить такое множество людей, и города, где они могли бы жить…
Что же касается численности варваров, то многие утверждают, будто их было не меньше, а больше, чем сказано выше.»

Кимвры

«Что касается кимвров, некоторые вещи, которые о них рассказывают, неточны, а другие истории совершенно невероятны.» Хотя античные авторы относили кимвров к германцам, указывая на их нахождение в Ютландии, современные историки обращают внимание на ряд черт, сближающий кимвров с кельтами, в частности имена их вождей.

По версии, высказанной Посидонием, кимвры отправились всем народом в поход, когда море стало затоплять их жилища на берегу Северного моря. Маршрут их движения до столкновения с римлянами изложил Страбон со ссылкой на Посидония. Сначала кимвры вошли в земли бойев (Богемия, совр. Чехия), но были отражены местными племенами, после чего, форсировав Дунай, двинулись на юг в земли кельтов-скордисков, населявших Паннонию. Оттуда они пошли на запад в соседний Норик, где их в 113 году до н. э. атаковали римские войска консула Карбона, увидевшего угрозу для границ Римской республики от мигрирующего варварского народа.

Вторжение кимвров. 113 год до н. э.

Начало Кимврской войны известно по фрагменту из «Римской истории» Аппиана, сохранённому в труде Константина Багрянородного «О посольствах».

В 113 году до н. э. кимвры вторглись в Норик (совр. Австрия), альпийские земли на правом (южном) берегу Дуная, населённые племенами кельтского и иллирийского происхождения. Консул Гней Папирий Карбон занял горные проходы в северо-восточных Альпах, чтобы преградить путь кимврам из Норика в Италию, а потом двинулся на них, обвиняя их в нападении на нориков — друзей римлян. Кимвры повели себя миролюбиво, отправив послов к Карбону с обещаниями воздержаться от нападений. Обнадёжив послов, Карбон приказал проводникам вести их назад длинной окружной дорогой, а сам с войском пошёл коротким путём и внезапно атаковал расположившихся на отдых кимвров. Однако римляне были разбиты. Дождь с громом остановил сражение и позволил солдатам Карбона бежать в окрестные леса.

По словам Страбона сражение произошло близ города Нореи, местоположение которой точно не установлено. Предполагается, что античная Норея могла быть на месте австрийского города Ноймаркт.

После своей победы кимвры двинулись на запад. Пройдя через земли гельветов (совр. Швейцария), где к ним присоединились племена тигуринов и тоугенов, кимвры перешли Рейн и появились в Галлии.

Кимвры в Галлии. 112—106 годы до н. э.

В 109 году до н. э. консул Марк Юний Силан вступил в переговоры с кимврами. Они потребовали «земли и жилья там, где они остановились», обещая за это служить Риму оружием. Сенат отказал кимврам, не желая отдавать пришлым варварам плодородные земли. В сражении, подробности которого остались неизвестны, войско Марка Силана потерпело поражение, его лагерь был захвачен.

В 107 году до н. э. союзники кимвров гельветы-тигурины под началом вождя Дивикона на территории галльского племени аллоброгов разбили войско консула Луция Кассия (консул погиб) и с позором провели сдавшихся римлян под ярмо, после чего отпустили, забрав половину имущества.

В следующем 106 году до н. э. Рим послал в южную Галлию очередное войско под командованием консула Сервилия Цепиона. Легионеры захватили Толозу, разграбив при этом кельтский храм Аполлона, что через 2 года послужило одним из оснований для привлечения Цепиона к суду, так как захваченное в храме золото исчезло.

О борьбе галльских племён с кимврами и их союзниками известно по запискам Юлия Цезаря, который спустя 50 лет после Кимврской войны покорил всю Галлию. Племена белгов (проживали на территории совр. Бельгии) единственные сумели дать отпор пришельцам. Остальная Галлия была разорена. Цезарь цитирует речь арверна Критогната, где тот вспоминает о событиях недавнего прошлого:

«Делать то, что делали наши предки в далеко не столь значительной войне с кимврами и тевтонами: загнанные в свои города и страдая от такой же нужды в съестных припасах, они поддерживали жизнь свою трупами людей, признанных по своему возрасту негодными для войны, но не сдались врагам.»

Битва при Араузионе. 105 год до н. э.

В 105 году до н. э. армия проконсула Сервилия Цепиона защищала Нарбонскую Галлию к западу от реки Роны, а проход в Италию из Галлии между морем и Альпами был заперт армией консула Гнея Маллия, расположившейся лагерем на восточном берегу Роны. Основным источником по произошедшим здесь событиям служит фрагментарно сохранившийся труд древнеримского историка Грания Лициниана, который ссылается на сочинение второго консула 105 года до н. э., Рутилия Руфа.

Отряд консульского легата Аврелия Скавра был разгромлен кимврами, сам он сброшен в бою с коня и захвачен в плен. На племенном совете кимвры предложили ему стать их военачальником, но в ответ Скавр стал отговаривать их от вторжения в Италию, убеждая в непобедимости римлян. За это молодой вождь кимвров Бойориг (лат. Boiorige) убил легата.

Встревоженный поражением консул Маллий Максим призвал проконсула Квинта Сервилия Цепиона к соединению сил. Цепион перешёл на восточный берег Роны, но отказался соединить армии, разбив лагерь отдельно, и даже не пожелал обсудить совместный план ведения войны. Кимвры выслали к Цепиону послов с предложением заключить мир на условии предоставления им земли. Однако тот выгнал послов, и на следующий день кимвры атаковали римлян.

Битва произошла 6 октября 105 года до н. э. вблизи Араузиона (Аравсиона), кельтского поселения на левом берегу Роны, позднее превратившегося в опорный пункт римлян. По словам Орозия, силы варваров включали в себя объединившихся кимвров, тевтонов, тигуринов (гельветов) и амбронов. Плутарх упомянул об участии в сражении амбронов. Ход боя остался неизвестен, античные авторы описывали главным образом его результат. Наиболее развёрнутую картину разгрома римских армий дал Орозий:

«Там они [консул и проконсул]… были побеждены, принеся великий срам и риск римскому имени… Враги, захватив оба лагеря и огромную добычу, в ходе какого-то неизвестного и невиданного священнодействия уничтожили всё, чем завладели. Одежды были порваны и выброшены, золото и серебро сброшено в реку, воинские панцири изрублены, конские фалеры искорежены, сами кони низвергнуты в пучину вод, а люди повешены на деревьях — в результате ни победитель не насладился ничем из захваченного, ни побеждённый не увидел никакого милосердия».

Тит Ливий и Орозий (со ссылкой на Валерия Анциата) называют одинаковое число погибших римлян: 80 тыс. воинов и 40 тыс. слуг, обозников и торговцев. Граний Лициниан приводит потери в 70 тыс. легионеров и легковооружённых солдат из вспомогательных войск. Орозий сообщает, что из 2 армий уцелел лишь десяток человек, сообщивших весть о разгроме. Погибли 2 сына консула Маллия Максима, хотя сами командующие спаслись и позже были осуждены на изгнание.

Современные историки предполагают, что в ходе сражения варвары прижали и затем сбросили римские войска в реку Рону, что объясняет почти полное уничтожение двух крупных армий.

Мобилизация сил и военная реформа

Положение Римской республики

Разгром 2 консульских армий при Араузионе на западной границе Италии изменил отношение в Риме к войне с кимврами. По всему побережью и всем портам Италии разослан приказ, запрещающий садиться на корабли лицам моложе 25 лет. От юношей взята клятва в том, что они не покинут пределы Италии. Второй консул Публий Рутилий Руф стал спешно формировать новую армию:

«В отличие от всех предшествующих военачальников он призвал в войска инструкторов из гладиаторской школы Гая Аврелия Скавра, чтобы те внедрили в легионах более изощренную технику нанесения ударов и уклонения от них. То есть он соединил храбрость с искусством и, наоборот, искусство с храбростью, с тем, чтобы усилить качество и того, и другого.»

Именно армию, подготовленную Руфом, выбрал Гай Марий, отправляясь на войну с кимврами.

Между тем Рим получил передышку. Варвары не стали вторгаться в Италию, а предпочли опустошать Нарбонскую Галлию, оставшуюся без римских войск. Затем они двинулись в Испанию, откуда были выбиты местными племенами (кельтиберами). Согласно Титу Ливию, именно тогда германское племя тевтонов присоединилось к кимврам.

В 102 году до н. э. союзные силы варваров двинулись на Италию, разделившись на 3 колонны. Тевтоны и амброны наступали кратчайшим путём вдоль побережья. Кимвры пошли известным им маршрутом через Норик, огибая Альпы. Тигурины задержались в альпийских предгорьях и, узнав о разгроме союзников, рассеялись.

Военная реформа Гая Мария

Расширение земель, подвластных Римской республике, и фактическое превращение её в империю привели к многочисленным войнам, где римские легионы сражались с местными племенами одновременно в разных концах света. Содержать прежнюю армию, набранную из свободных граждан-крестьян, стало для Рима затруднительно.

В 107 году до н. э., когда кимвры опустошали Галлию, сенат поручил консулу Гаю Марию закончить затянувшуюся войну в северной Африке с нумидийским царём Югуртой. По разрешению сената Марий изменил принцип комплектования армии, теперь в неё разрешили набирать граждан без имущественного ценза, то есть неимущих городских пролетариев. Отсутствие у солдата собственного хозяйства дало возможность удлинить срок военной службы до 20—25 лет, после чего ветеран наделялся участком земли от государства. Таким образом ополчение граждан заменилось постоянной профессиональной армией.

Профессионализм солдат позволил привести вооружение к единому виду, лёгкая пехота и конница из граждан заменяются союзными контингентами.

Со временем изменилась также структура легиона: вместо манипулы (200 солдат) его основным тактическим подразделением стала более крупная когорта (600 солдат).

Избранный консулом во 2-й раз в 104 году до н. э. и ещё 3 раза последовательно Гай Марий имел возможность подготовить армию для войны с кимврами, пока те разоряли Галлию и Испанию.

Битва при Аквах Секстиевых. 102 год до н. э.

Разгром тевтонов и амбронов

Тевтоны и амброны двинулись в Италию вдоль береговой линии и летом 102 года до н. э. вышли на хорошо укреплённый лагерь Гая Мария недалеко от устья Роны. Попытки варваров взять лагерь штурмом были отбиты, тогда они решили обойти его и пройти в Италию несколько севернее. Гай Марий последовал за ними, выжидая удачного момента для сражения.

Возле городка Аквы Секстиевы (севернее совр. Марселя) в предгорьях Альп римляне разбили лагерь на высоком холме. Когда рабы и обозники спустились к речке за водой, на них напали амброны, расположившиеся в тех же местах. На помощь своим людям поспешили римские легионеры и союзные воины-италийцы. Амбронов опрокинули в речку и погнали до их лагеря, где среди повозок пришлось сражаться и с женщинами варваров. С наступлением сумерек римляне отошли в свой лагерь.

На 3-й день после боя римлян атаковали тевтоны с уцелевшими амбронами. Позиция была удобна для римлян, варварам приходилось взбираться по крутому склону. Скоро легионеры оттеснили тевтонов вниз на равнину, где те стали строиться в боевой порядок. В этот момент им в тыл из леса ударил отряд Клавдия Марцелла из 3 тысяч легионеров, посланных заранее Марием в засаду. Тевтоны смешались в толпу и обратились в бегство. Их вождь Тевтобад был пойман, став украшением триумфа в Риме. Плутарх оценил количество погибших и захваченных варваров в 100 тыс. человек, Веллей Патеркул сообщает о 150 тыс. «истреблённых врагов», а Тит Ливий передаёт слух о 200 тыс. убитых и 90 тыс. пленных:

«Во всяком случае, жители Массилии костями павших огораживали виноградники, а земля, в которой истлели мертвые тела, стала после зимних дождей такой тучной от наполнившего её на большую глубину перегноя, что принесла в конце лета небывало обильные плоды.»

Иероним в своём поучительном письме к знатной галльской матроне привёл историю о 300 замужних тевтонских женщинах, захваченных римлянами при Аквах Секстиевых. Когда их просьбу сделать служанками при храмах отвергли, они убили своих детей и затем в одну ночь задушили друг друга.

Вторжение кимвров в Италию

Второй консул этого года Квинт Лутаций Катул сдерживал кимвров в северо-восточных Альпах. Сначала он отступил с перевалов к реке Адидже, но под напором кимвров его войско ударилось в панику. Об одном из эпизодов этого поражения римлян рассказал писатель начала I века Валерий Максим:

«Когда у реки Эч (Адидже) римские всадники, не выдержав натиска кимвров, в страхе прибежали в Рим, Марк Эмилий Скавр, светоч и краса отечества, послал сказать своему сыну, участвовавшему в бегстве: „Охотнее я увидел бы тебя убитым на своих глазах в честном бою, чем виновником постыдного бегства. Итак, если в тебе осталась хоть капля стыда, ты должен избегать взоров обесчещенного отца“. Получивши известие об этом, сын вонзил себе в грудь тот самый меч, который он должен был употребить против врагов.»

Катул был вынужден занять оборону по правому (южному) берегу реки По, оставив север Италии между По и Альпами на разграбление варваров. Согласно Плутарху римляне заключили с кимврами перемирие, после чего те наслаждались зимовкой в мягком климате Венеции.

Битва при Верцеллах. 101 год до н. э.

В следующем году вновь избранный консулом Гай Марий соединил под своим началом армию проконсула Катула (20 300 солдат) и свою собственную (32 тыс.), переброшенную из Галлии. Выйдя за северный берег По, он стал искать сражения с кимврами. Те поначалу уклонялись, но когда узнали о разгроме тевтонов, то потребовали назначить день и место для битвы.

Сражение состоялось 30 июля 101 года до н. э. на Равдинском поле у Верцелл (верховья реки По).

Армия Катула заняла центр, на её флангах Марий поставил свои войска. Кимвры построились огромным квадратом, каждая сторона которого равнялась 30 стадиям (почти 5 км). На правый фланг кимвры вывели конницу:

«А конница, числом до пятнадцати тысяч, выехала во всем своем блеске, с шлемами в виде страшных, чудовищных звериных морд с разинутой пастью, над которыми поднимались султаны из перьев, отчего ещё выше казались всадники, одетые в железные панцири и державшие сверкающие белые щиты. У каждого был дротик с двумя наконечниками, а врукопашную кимвры сражались большими и тяжелыми мечами.»

Размеры варварского строя очевидно преувеличены античными авторами. В бою на широкой равнине легионы Мария потеряли из вида войско кимвров, которое было разгромлено силами армии Катула. В сражении пали вожди кимвров Бойориг (Boiorix) и Лугий (Lugius), захвачены в плен Клаодик (Claodicus) и Кесориг (Caesorix). Жёны кимвров оборонялись так же отчаянно, как и ранее женщины амбронов, и так же покончили с собой, как женщины тевтонов:

«Битва с женами варваров была не менее жестокой, чем с ними самими. Они бились топорами и пиками, поставив телеги в круг и взобравшись на них. Их смерть была так же впечатляюща, как и само сражение. Когда отправленное к Марию посольство не добилось для них свободы и неприкосновенности, — не было такого обычая, — они задушили своих детей или разорвали их на куски, сами же, нанося друг другу раны и сделав петли из своих же волос, повесились на деревьях или на оглоблях повозок.»

Флор сообщает о 65 тыс. павших кимвров и только 300 римлянах. Веллей Патеркул передаёт потери кимвров в 100 тыс. убитых и пленных, а Плутарх увеличивает их до 120 тыс. убитых и 60 тыс. захваченных в плен.

Итоги Кимврской войны

Хотя цифры погибших и захваченных варваров сильно разнятся у античных историков, не вызывает сомнений практически полное уничтожение вторгшихся племён. В I веке ещё поступают сведения о незначительном племени кимвров, обитавшем на берегах Северного моря, а вскоре оно исчезает полностью из упоминаний историков. Племя тевтонов вообще больше не появляется на страницах истории, хотя название продолжает жить как обобщающее именование германцев.

В следующий раз римляне столкнулись с германцами через почти 50 лет, когда Юлий Цезарь, завоевав Галлию, вышел к Рейну.

Первоисточники

До нашего времени не дошло трудов, где бы подробно излагался ход Кимврской войны на всех стадиях. Её события восстанавливаются на основе компиляции сведений от различных античных авторов.

• Вторжение кимвров и сражение при Норее (113 год до н. э.): Страбон, «География» (7.2.2, 5.1.8); Тит Ливий, «История Рима от основания города» (кн. 63); Аппиан, «О войнах с кельтами» (фр. 13).
• Сражения в Галлии: Тит Ливий (кн. 65); Юлий Цезарь, «Галльские войны» (1.7, 1.12—13, 2.4, 7.77); Флор (1.38).
• Битва при Араузионе (105 год до н. э.): Граний Лициниан (фрагм., кн. 33); Тит Ливий (кн. 67); Орозий (5.16).
• Сражения при Аквах Секстиевых (102 год до н. э.) и Верцеллах (101 год до н. э.): Плутарх, «Гай Марий»; Флор (1.38); Тит Ливий (кн. 68); Веллей Патеркул (2.12); Орозий (5.16).

См. также

• История древних германцев
• Битва в Тевтобургском Лесу
• Скифская война III века

Ссылки

• [www.sno.pro1.ru/lib/momm/4-3.htm Т. Моммзен. «История Рима». Кн.4, гл.3]
• [bibliotekar.ru/bek2/132.htm Из Энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Кимвры.]
• [bibliotekar.ru/bet/81.htm Из Энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Тевтоны.]
• Инар Ф. [www.world-history.ru/persons_about/2036.html «Сулла». (глава «Война с кимврами и тевтонами»).] Ростов-на-Дону: Феникс, 1997.

Отрывок, характеризующий Кимврская война

– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.