История древних германцев

История древних германцев — история германских племён до создания первых германских государств и падения Римской империи.

Вопросы происхождения и формирования германского этноса изложены в статье Германцы.

С началом Великого переселения народов в конце IV века германские племена расселились по всей Европе, смешиваясь с более многочисленным и часто более цивилизованным местным населением. На первых порах германцы сохраняли свой язык и этническую идентичность, но затем отдельные племена развивались независимо друг от друга и с V века создавали свою собственную историю, связанную не столько с германскими народами, сколько с историей завоёванных территорий и формированием на их базе новых этносов и государств.

Первые свидетельства о германцах

Цивилизованный мир долгое время ничего не знал о германцах, отделённый от них кельтскими и скифо-сарматскими племенами.

Пифей из Массалии. IV век до н. э.

Самые первые сведения о германских племенах появились в сочинении греческого мореплавателя Пифея из Массалии (совр. Марселя), жившего во времена Александра Македонского (2-я пол. IV в. до н. э.). Пифей совершил дальнее путешествие к берегам Северного, или, предположительно, даже Балтийского моря. В пересказе Пифея Плинием где-то там обитало племя guionibus, которые продавали янтарь расположенным недалеко от них тевтонам:

«Пифей говорит, что гутоны [guionibus], народ Германии, населяет побережье океана при заливе [aestuarium, также устье реки], называемом Метуонидис [Metuonidis], на протяжении 6 тыс. стадий. Отсюда в дне плавания отстоит остров Абал [Abalum], на берега которого по весне морские волны выбрасывают янтарь, который представляет собой продукт сгустившегося моря. Жители употребляют его вместо топлива и продают ближайшим тевтонам [teutonis].»

Географические названия, используемые Пифеем, точно не локализованы. Племя guionibus часто принимается за гутонов (готов) или переводится как inguiones, то есть племенное объединение ингевонов. Тевтоны могут быть как этнонимом германского племени, так и иметь более широкое значение «люди».

После Пифея в течение более чем 2 веков сведения о германцах отсутствуют, если не считать сообщения источников о бастарнах, которых Плиний посчитал германским племенем, но с чем не соглашались другие античные авторы.

Нашествие кимвров и тевтонов. II век до н. э.

Римский мир столкнулся с германцами впервые в ходе нашествия кимвров и тевтонов (113—101 гг. до н. э.). Это был не военный набег за добычей, но переселение целого народа из Ютландии. В 113 году до н. э. кимвры разбили в придунайской альпийской провинции Норик возле Нореи (совр. Австрия) римское войско консула Папирия Карбона и двинулись в Галлию, где позже к ним присоединились тевтоны. В 105 году до н. э. в битве при Араузионе варвары нанесли крупнейшее поражение легионам Рима, истребив от 70 до 120 тыс. римских солдат, после чего вошли в Испанию, откуда были отброшены местными племенами.

Только в 102 и 101 гг. до н. э. в 2 сражениях консул Гай Марий наголову разбил пришельцев, практически полностью уничтожив германские племена, от которых после этого в истории остались только названия. Плутарх оставил описание кимвров, которое хотя и не является свидетельством очевидца и содержит противоречия с более достоверными сведениями о германцах, представляет интерес как литературное свидетельство о самых ранних германцах:

«Конница [кимвров] выехала во всем своем блеске, с шлемами в виде страшных, чудовищных звериных морд с разинутой пастью, над которыми поднимались султаны из перьев, отчего ещё выше казались всадники, одетые в железные панцири и державшие сверкающие белые щиты. У каждого был дротик с двумя наконечниками, а врукопашную кимвры сражались большими и тяжёлыми мечами… сражавшиеся в первых рядах, чтобы не разрывать строя, были связаны друг с другом длинными цепями, прикрепленными к нижней части панциря… Римляне, которые, преследуя варваров, достигали вражеского лагеря, видели там страшное зрелище: женщины в черных одеждах стояли на повозках и убивали беглецов — кто мужа, кто брата, кто отца, потом собственными руками душили маленьких детей, бросали их под колеса или под копыта лошадей и закалывались сами.»

Второе столкновение с Римом. I век до н. э.

Гай Юлий Цезарь, аннексировавший Галлию в 1-й половине I в. до н. э., вышел с римскими легионами к Рейну и вскоре столкнулся в сражениях с германцами. Его «Записки о Галльской войне» содержат первые этнографические сведения о германских племенах, общественном устройстве и нравах германцев.

В 72 году до н. э. германское племя свевов под предводительством Ариовиста перешло в Галлию, чтобы помочь кельтским племенам арвернов и секванов в их войне против эдуев, бывших в союзе с Римом. Разбив эдуев в 61 году до н. э., Ариовист пожелал остаться и захватил часть земель своих бывших союзников секванов. Из-за Рейна в Галлию стали переселяться другие германские племена (гаруды, маркоманы, трибоки, вангионы, неметы, седузии), что вызвало обеспокоенность Рима за свои северо-западные владения. В 58 году до н. э. Юлий Цезарь разгромил Ариовиста, вытеснив германцев обратно за Рейн.

Победа римлян не остановила экспансию германских племён, и в 55 году до н. э. Цезарь истребляет германские племена узипетов и тенктеров, которые вторглись в Галлию через Нижний Рейн. Римские легионы в эти годы впервые пересекают Рейн, а сама река на 400 лет становится северо-западной границей Римской республики. Северной и северо-восточной границей (уже) Римской империи к началу н. э. стал Дунай, куда вышли римляне, покорив придунайских кельтов.

В 9 году до н. э. римский полководец Друз Старший, последовательно разорив земли хаттов и свевов, оттеснил херусков за Эльбу. Эльба стала самым восточным рубежом в Германии, которого достигли войска теперь уже Римской империи. Брат Друза и преемник на посту командующего римской армией в Германии, будущий император Тиберий, закрепил достигнутое на завоёванных территориях между Рейном и Эльбой. Как пишет современник событий Гай Веллей Патеркул о Тиберии: «Он окончательно усмирил Германию, почти доведя её до состояния провинции, обложенной податью.»

Однако закрепиться за Рейном римляне не смогли.

Войны в Германии. I век

В I веке германцы стали главным противником Рима на западе. Несмотря на победы римлян над отдельными племенами, Германия в целом оставалась неподвластной Риму. Как заметил Публий Корнелий Тацит: «мы не столько их победили, сколько справили над ними триумф». В 5 году между Рейном и Эльбой была образована римская провинция Германия (Germania Magna), но просуществовала она считанные годы только до восстания Арминия. Под римским влиянием остались провинции Верхняя и Нижняя Германии, образованные вероятно в конце I в. до н. э. Располагались они на левом берегу (Верхняя Германия - также на правом берегу) Рейна и населялись как кельтскими, так и германскими племенами, выдавленными на запад за Рейн в Галлию более сильными соседями.

Восстания Арминия и Цивилиса

Единственным независимым объединением германцев на границах империи оставались владения Маробода на землях современной Чехии. Вождь маркоманов Маробод в последние годы до н. э. завоевал земли кельтского народа бойев, эта область позже получила название Богемия. Маробод поддерживал мир с римлянами, однако его сила и близкое соседство с Италией вызывали опасения в Риме. Когда Тиберий в 6 году организовал с Дуная поход против Маробода, разразилось масштабное восстание в римских провинциях Паннония и Далмация, то есть в тылу римских войск. На его подавление император Август направил 15 легионов, более половины всех войск Рима, но все равно потребовалось 3 года тяжёлой войны для восстановления спокойствия в названных провинциях.

Сразу же после окончания Паннонской и Далматской войн разгорелось восстание в провинции Германия, где место Тиберия занял Публий Квинтилий Вар, старавшийся приучить германцев к римским законам. В сентябре 9 года восставшие херуски под началом военного вождя Арминия разорвали союз с Римом и из засады атаковали в Тевтобургском Лесу легионы Вара, посланные на усмирение волнений одного из племён. Германцы полностью уничтожили 3 римских легиона, принесли пленников в жертву своим богам и отправили голову Квинтилия Вара Марободу, чтобы побудить его к совместным действиям против Рима. Маробод предпочёл сохранить мир с империей, за что Арминий как глава союза северо-западных германских племён изгнал его за римскую границу. Как заметил древнеримский историк Луций Анней Флор, в результате поражения в Тевтобургском Лесу «империя, которая не остановилась даже на берегу океана, принуждена была остановиться на берегах реки Рейна».

Римский полководец Германик в 16 году разбил войско Арминия, захватил его беременную жену, однако это не привело к миру. Арминий, укрывшийся в непроходимых лесах и болотах Германии, был убит соплеменниками только в 21 году.

В 69 году восстали батавы под началом Юлия Цивилиса, которому удалось привлечь к совместной борьбе против Рима галльских вождей и ряд германских племён (см. Батавское восстание). Вначале Цивилис выступал под лозунгом поддержки римского полководца Веспасиана против действующего императора Вителлия, однако затем поставил целью, по крайней мере декларативно, обретение независимости Галлией. Восставшие захватили крупный пограничный город Колония Агриппина (совр. Кёльн) и другие крепости по Рейну. Армия Веспасиана под командованием Петиллия Цериала провела ряд удачных для римлян сражений против галлов и германцев в 70 году, но столкнулась с трудностями в землях батавов в устье Рейна (на территории совр. Голландии). В результате римлянам осенью того же года удалось принудить батавов к миру, хотя судьба самого Цивилиса осталась неизвестной.

Создание лимеса

В правление императора Домициана (81—96 гг.) римляне окончательно отказались от мысли завоевать труднодоступные из-за климатических (холодные зимы) и ландшафтных (обширные леса и непроходимые болота) условий земли германцев. Чтобы оградить империю от набегов германцев, римляне приступили к организации линии обороны по Рейну—Дунаю. Примерно от середины правого берега Рейна до верхнего Дуная протянулась на более чем 550 км укреплённая полоса с опорными пунктами и воинскими гарнизонами — так называемый лимес (Limes Germanicus, Верхнегерманско-ретийский лимес). Из лагерей римских легионов вдоль этой границы позже развились города: Вена, Бонн, Кёльн, Аугсбург, Майнц и другие.

Германские племена оказались замкнутыми в определённых границах почти на два века, что снизило миграционную активность и создало условия для создания крупных племенных объединений. В пограничной полосе мир сохранялся около 80 лет. В результате меновой торговли товары римского производства стали проникать вглубь варварских земель, однако в целом римская цивилизация оказала ограниченное влияние на Германию.

Письменные источники по древним германцам

В начале I века появился фундаментальный географический труд Страбона, где в кн. 7 он передаёт сведения о расселении германских племён, известных прежде всего по войнам с римлянами.

В середине I века Плиний Старший попытался классифицировать германские племена, разделив их на 5 групп.

В конце I века Корнелий Тацит написал сочинение «О происхождении германцев и местоположении Германии», ставшее основным письменным источником этнографических сведений о древних германцах. Тацит чётко обозначил границы проживания германских племён к востоку от Рейна, к северу от верхнего и среднего Дуная и Карпат до побережья Северного и Балтийского морей. Восточной границы Тацит не обозначил, указав лишь, что германцев отделяет от сарматов зона «обоюдной боязни». Александрийский географ Клавдий Птолемей в середине II века обозначил реку Вислу как восточную границу ареала германских племён.

Маркоманская война. II век

Во II веке Римская империя достигла наивысшего могущества, расширение её территории путём завоевания кельтских и дако-фракийских народов привело к соприкосновению с новыми германскими племенами на севере. Если раньше боевые действия возникали в Галлии и за Рейном, теперь границы Римской империи подвергались атакам со стороны Дуная. По названию одного из этих племён войны на Дунае 166—180 гг. при императоре Марке Аврелии получили название Маркоманских.

Маркоманы и квады, осевшие в землях современных Чехии и Словакии, вторглись в северную Италию. Убии и лангобарды проникли в римскую провинцию Нижняя Паннония (совр. Венгрия). Баталии шли с переменным успехом. По словам Диона Кассия «среди трупов варваров находили женские тела в доспехах».

Одновременно с германцами к востоку от них империю атаковали кочевые племена костобоков, языгов, аланов, роксоланов. Некоторые германские племена действовали как союзники Рима, помогая оборонять дунайские границы империи. Так вандальское асдингов поселилось в провинции Дакия (совр. Румыния) и воевало против врагов Рима. Хотя имя вандалов было известно и раньше, в Маркоманских войнах они впервые вышли как участники событий на историческую арену (по-настоящему вандалы прославятся только в V веке).

Натиск германских племён на придунайские владения Рима был отбит к 172 году, дальше война продолжалась в основном с сарматскими племенами. По условиям мирных договоров «варварским племенам» было запрещено селиться вдоль левого берега Дуная в полосе шириной около 10 км, пасти там скот и обрабатывать землю. Им также было отказано в торговле. Подчинённые квады поставили 13 тыс. воинов для службы в римской армии.

В конце II века племена готов двинулись с побережья Балтики из областей нижней Вислы на юг. Достигнув Причерноморья, они постепенно расширяли свои владения в войнах с местными племенами. Этот период истории готов историки реконструируют в основном по данным археологии, изучающей ареал и этапы Черняховской археологической культуры. Часть их осела во Фракии (совр. Болгария). Именно из их среды, по словам Иордана, вышел солдатский император Максимин Фракиец (235—238 гг.), по иронии судьбы получивший титул Германик за победы над алеманнами на Рейне.

Разгром маркоманов и подчинение квадов на время ослабили давление германцев, но в следующем веке они снова усилили натиск на северные границы Римской империи.

Набеги германцев. III век

Скифские или Готские войны. 240—260-е годы.

Готы, продвинувшиеся восточнее остальных германцев, вступили в столкновения с Римской империей на нижнем Дунае при императоре Каракалле в 210-е годы. Римляне превратили их в федератов-союзников, выплачивая им ежегодные субсидии. Когда субсидии прекратились, готы в союзе с другими племенами разорили провинции Фракию и Нижнюю Мезию (современная Болгария), а в 251 году разгромили римскую армию, убив при этом императора Деция.

В 250—260-е годы готы совершают морские набеги на причерноморские города Малой Азии, через Босфор совершают сухопутные походы вглубь Малой Азии, разграбили прибрежные греческие города, острова Эгейского моря вплоть до Кипра. Готы или герулы захватили даже Афины. Участник войны с готами и герулами афинский историк Дексипп описал эти события в сочинении «О скифской войне», дошедшем лишь в виде фрагментов. По свидетельству Дексиппа германцы уже начали применять сложную осадную технику, тараны и башни, но делали это так неумело, что жителям осаждённых городов с крепостной стеной удавалось отбиться от готов, если только город не был захвачен внезапным штурмом.

О масштабах одной из морских экспедиций готов при императоре Клавдии II (268—270 гг.) рассказал Зосима. Готы, герулы и певкины посадили 320-тыс. войско на 6 тысяч судов и отправились из устья Днестра к болгарскому побережью Чёрного моря. После неудачных осад городов в Мезии они отплыли к Кизику на малоазийском побережье Мраморного моря, где также потерпели неудачу. Тогда варвары прошли через пролив Геллеспонт в Эгейское море, где осадили греческие города Фессалоники и Кассандрию. Города спасла подошедшая имперская армия, которая разгромила готов. Часть варваров двинулась в сторону Македонии, успешно отбиваясь от преследующих римлян, хотя сильно страдая от голода. Другая часть уцелевших варваров отплыла на юг и опустошила Грецию и Фессалию, уведя с собой всех людей, не успевших укрыться в укреплённых городах. Они достигли островов Крита и Родоса, после чего хотели вернуться домой через Македонию и Фракию, но были застигнуты чумой. Всех выживших зачислили в римские легионы или наделили землей, после чего последние по словам Зосимы превратились в мирных крестьян.

Окончательное поражение готам в их землях нанёс император Аврелиан, после чего они совершали лишь эпизодические набеги вплоть до начала Великого переселения народов в 370-х годах.

Войны императоров Галлиена и Аврелиана. 250—270-е годы.

На западе империи также было неспокойно. Новое племенное объединение германцев — алеманны, — прорвав лимес, захватили в 230-е годы так называемые Декуматские поля, область между верховьями Рейна и Дуная. Оттуда они в союзе с другими германцами атаковали римские владения, разорили Галлию и проникли в Испанию, захватив там город Тарракону. Император Галлиен в 250-е годы с трудом сдержал их на Рейне лишь с помощью маркоманов, с которыми установил союзнические отношения. Но алеманны около 260 года вторглись в Италию через Иллирию и подошли близко к Риму. Рим удалось отстоять, уничтожив пришельцев, но многие города Италии и Иллирии обезлюдели в результате разорения алеманами и сопутствующей эпидемии чумы.

Сдержать натиск германцев и спасти империю от развала удалось императору Аврелиану (270—275 гг.), который последовательно в течение 270 года отразил набеги ютунгов на север Италии и провинцию Рецию, вандалов на Паннонию и Иллирию, алеманнов и маркоманов на центральную Италию. В следующем году Аврелиан перешёл за нижний Дунай и нанёс такой удар по готам вождя Каннабавда, что на 50 лет прекратил их набеги на империю.

Однако Аврелиан принял решение уступить Дакию (единственная римская провинция на левом берегу Дуная) германцам, чтобы сконцентрировать силы для обороны по Дунаю. По имени поселившихся там в III веке готов бывшую Дакию в 330-е годы называли Готией, хотя заселили её разные племена. Аврелиан перенёс название Дакия на новую провинцию на правом берегу Дуная, но это название продержалось недолго.

Войны императора Проба. 270-е годы.

После убийства Аврелиана большую часть Галлии захватили зарейнские племена франков, алеманнов и лонгионов. Император Проб (276—282 гг.) в 277 году очистил от них эту римскую провинцию. В донесении сенату он заявил, что перебил 400 тыс. германцев. После победы 16 тысяч германцев, разделённых на мелкие отряды, были посланы на службу в римские войска, в том числе в Британию. В Реции на верхнем Дунае Проб нанёс поражение вандалам и бургундам.

Зосима сообщил историю с франками, поселёнными Пробом где-то на восточных землях империи видимо для обороны границ. Франки восстали, захватив большое количество кораблей, и напали на Грецию. Затем они атаковали Сиракузы на Сицилии, оттуда пристали к африканскому берегу в районе Карфагена. По словам Зосимы франкам удалось вернуться на родину без больших потерь.

Победы Проба и усиление Римской империи, произошедшие уже после потери Декуматских полей и Дакии, на время оградили её от разрушительных набегов германцев. Германские племена воюют друг с другом и с другими племенами за обладание лучшими землями, но об этом этапе их истории сохранилось немного сведений.

Великое переселение народов. IV век

На протяжении IV века набеги германцев на римские провинции продолжались, но границы империи и области расселения германских племён менялись мало. Положение изменилось с приходом в 370-е годы в степи северного Причерноморья гуннов. Нашествие гуннов дало толчок Великому переселению народов, в ходе которого Западная Римская империя пала, а германские племена расселились по её территории и стали создавать собственные государства, положивших начало многим государствам современной Европы.

Войны с алеманнами и франками на Рейне.

Сын Константина Великого император Констанций II оказался втянут в борьбу с узурпатором имперской власти из Галлии Магненцием. В ходе этой борьбы он поощрял германцев за Рейном к вторжению в Галлию с целью ослабления Магненция. По словам Либания, Констанций II «письмами открыл варварам путь в римские пределы, заявив им о своем дозволении приобретать земли, столько, сколько они смогут».. К 355 году франки, алеманны и саксы разорили до 48 городов в Галлии, плотно заселившись вдоль всего левого берега Рейна. По словам Юлиана в Галлии сложилась такая обстановка:

«Множество германцев совершенно спокойно расположилось на житье вокруг кельтских городов, ими же опустошенных. Число городов, стены которых были снесены, доходило до сорока пяти… Наиболее близко расположенные к нам поселения германцев отстояли от берега Рейна на тридцать стадиев [примерно 5 км], а между нами и ними лежала полоса, еще втрое шире, обращенная в пустыню и настолько разоренная, что кельты там даже скота не могли пасти. Даже некоторые города, в окрестностях которых варвары еще не расселились, были, однако, уже покинуты жителями.»

Констанций II направил своего родственника Юлиана в Галлию, где тот к 360 году не только очистил от варваров Галлию, но и перенёс войну за Рейн в германские земли.

После ухода Юлиана из Галлии набеги германцев из-за Рейна возобновились, — прежде всего алеманнов. Римляне подкупили одного из варваров, чтобы убить наиболее досаждавшего им вождя алеманнов Витикабия. В 368 году император Валентиниан совершил глубокий рейд за Рейн и разбил алеманнов, но это привело лишь к короткому перемирию. Тогда римляне в 370 побудили бургундов к нападению на алеманнов, а когда последние, спасаясь от опасности, рассеялись, то римляне атаковали их со стороны Реции (верхнего Дуная), частью перебив, частью поселив захваченных германцев как крестьян на реке По.

Восстание квадов, спровоцированное коварным убийством римлянами их короля Ганнобия, и их набеги на провинцию Паннония вынудили Валентиниана в 374 году к миру с королём алеманнов Макрианом, после чего тот воевал уже против франков, обитавшими ниже по Рейну. Когда алеманны-лентиензы короля Приария в 378 году, узнав об уходе римских войск на восток для войны с готами, совершили набег в верховьях Рейна, то против них в битве при Аргентарии сражался в составе римской армии франкский вождь Маллобавд. Лентиензы были разбиты императором Грацианом и выдали всю свою молодежь для зачисления в римскую армию.

Григорий Турский подробно рассказал о набеге франков, произошедшем в 388 году. Три франкских герцога в нарушении мира перешли Рейн в районе совр. Кёльна и с добычей и частью войска вернулись обратно. Оставшихся франков перебили римские военачальники. Один из них, Квинтин, решился преследовать франков за Рейн, но, удалившись от реки на два дня пути, попал в засаду. Франки загнали римлян в болото и полностью разгромили отряд. Григорий Турский перечислил часть франкских племён: бруктеры, хамавы, ампсиварии, хатты. Известны также франкские племена салиев и батавов.

Около 390 года римский военачальник Арбогаст, сам родом франк, совершил зимний поход в земли франков, однако те смогли скрыться. В 393 году ставленник Арбогаста император Евгений возобновил мир с франками и алеманнами.

Римской империи удалось в течение IV века сдержать германцев на Рейне, пока угроза от готов с востока в начале V века не заставила Рим вывести легионы из Галлии, оставив её беззащитной перед новой мощной волной миграции германских племён.

Войны с готами на нижнем Дунае

Император Константин Великий с 315 года воевал на Дунае с готами. Используя в качестве союзников сарматов, он около 332 года согнал готов с их мест проживания, в результате чего почти 100 тысяч их погибли от голода и холодов. Готы запросили мира, отдав сына готского вождя Ариариха в заложники. Император Константин принял их в число союзников-федератов. Готы поставили в римские войска 40 тыс. человек и обязались не пропускать к дунайской границе другие племена, за что римляне выплачивали им ежегодную денежную субсидию.

В 340-е годы среди готов стало распространяться арианская версия христианства благодаря первому епископу готов Ульфиле, который также создал готскую письменность. Перевод священных книг на готский язык позволил зафиксировать его и сохранить до нашего времени звучание одного из диалектов древнегерманской речи.

С 367 года император восточной части Римской империи Валент II совершает походы за Дунай с целью наказать готов за поддержку узурпатора Прокопия, который захватил власть в Константинополе. После 3 лет походов Валент II по просьбе готов даровал им мир, заключённый с вождём одного из племён Атанарихом на лодках посередине Дуная.

Вторжение готов в 376 году

В 370-е годы в Европе началась мощная волна миграций народов, начало которой положило вторжение гуннов в Северное Причерноморье. Подчинив аланов, гунны напали на владения готов-гревтунгов, вынудив тех после ряда сражений отступить к Днестру. В ходе этих событий погиб прославленный в германском эпосе король Германарих (упоминается также в Велесовой книге), основатель многонациональной империи готов в Восточной Европе (известно как королевство ост-готов). На западный берег Днестра подошли силы готов-тервингов, чтобы остановить на реке продвижение гуннов и присоединившихся к ним племён. Однако гунны атаковали и отбросили их в горы. Готские племена в 376 году приняли решение спасаться от сильного врага в римской провинции Фракия, потому что там были хорошие пастбища, но прежде всего она была отделена Дунаем от степей, по которым наступала орда гуннов.

С разрешения императора Валента II готским племенам (тервингам) вождей Алавива и Фритигерна отвели землю во Фракии и обещали провиант. Племя вождя Атанариха двинулось вверх по левому берегу Дуная, вытесняя оттуда сарматов. Племени готов-гревтунгов под началом Алафея и Сафрака римляне не разрешили переправу через Дунай в пределы империи, но они все равно переправились рядом с Фритигерном.

Римские начальники на местах оказались не в состоянии мирно принять большое количество воинственных готов. После ряда злоупотреблений со стороны римлян и мелких стычек с местным населением доведённые голодом до отчаяния готы под руководством Фритигерна восстали в 377 году, грабя и предавая огню всю Фракию. Немедленно к ним присоединились их соплеменники, ранее оказавшиеся в рабстве в тех местах. Римские войска после генерального сражения с ничейным исходом в Добрудже перешли к новой тактике, блокируя большие массы готов на ограниченной территории, где все запасы провизии были под защитой за городскими стенами.

Император западной части Римской империи Грациан выступил на помощь своему дяде, императору восточной части империи Валенту II, однако тот поспешил вступить в сражение с объединённым войском гревтунгов и тервингов. Решающая битва состоялась 9 августа 378 года под Адрианополем во Фракии. Римская армия потерпела сокрушительный разгром, погиб сам император Валент II и две трети его войск.

Готы и присоединившиеся к ним отряды гуннов и аланов без помех опустошили придунайские римские провинции, неудачно пытались штурмовать Константинополь, дошли к Альпам до границ Италии. Грациан вручил империю погибшего Валента в руки полководца Феодосия, который сумел восстановить империю. Готы завоевали право поселиться на землях восточной империи, их вожди стали военачальниками у Феодосия, а отряды готов — основой его армии.

Готы Алафея и Сафрака поселились в 380 на правах федератов в Паннонии, готы Фритигерна осели во Фракии. Эти племена вероятно объединились во время восстания готов в 395 под предводительством Алариха и стали называться везеготами. Остготами историк Иордан назвал те готские племена, которые остались в Причерноморье и подчинились гуннам. Остготы стали самостоятельной силой после того как военная компания Аттилы (около 454 года) потерпела крах в результате организованного тогда восточными римлянами убийства Аттилы. Готы Атанариха скоро изгнали своего вождя, а само племя, осевшее на левом берегу Дуная, видимо участвовало в неудачном походе Радагайса в Италию в 406.

Великое переселение народов. V век

Нашествие гуннов привело в движение в 370-е годы сначала готов, а затем и другие придунайские германские племена, которые устремились в пределы Римской империи. Ослаблением империи также воспользовались германцы за Рейном (франки, бургунды, свевы). В течение V века вторжения прежде всего германских племён разрушили Западную Римскую империю, хотя основной причиной падения явились не столько внешние факторы, сколько её внутренняя слабость.

Формирование первых германских государств

В 395 году после смерти императора Феодосия объединённая Римская империя была разделена между его сыновьями на Западную и Восточную (Византию), правители которых использовали варваров-германцев для решения своих конфликтов. В 401 году везеготы под началом Алариха ушли из Восточной империи в Западную, где после ряда неудачных сражений в Италии были вынуждены заключить мирный договор с римлянами и осесть в Иллирике.

В 405 году в Италию вторглись варварские орды Радагайса, состоявшие по словам источников из готов. Современные историки предполагают, что в состав орд входили также племена вандалов и свевов. В 406 году Радагайс капитулировал под Флоренцией, но воспользовавшись тем, что римские легионы были уведены из Галлии на защиту Италии, в Галлию, перейдя Рейн, ворвались вандалы, свевы, аланы, позже бургунды и франки.

В 408 году Аларих в 1-й раз осадил Рим, а в 410 захватил и разграбил столицу империи, что потрясло весь христианский мир (см. Захват Рима готами (410 год)). Затем везеготы под началом нового вождя Атаульфа в 412 из Италии двинулись в Галлию, где в 418 году основали королевство в Аквитании с центром в Тулузе, через 40 лет расширившееся за счёт областей Испании. Ещё раньше в Галлии на среднем Рейне бургунды основали своё первое королевство, разгромленное гуннами в 437, но позже возрождённое на новых землях в Галлии.

В 409 году вандалы, свевы, аланы прорвались из Галлии в Испанию, захватив большую её часть. В 411 они распределили между собой страну, переходя к оседлому образу жизни. Видимо к этому времени относится формирование первых германских государств. Королевство свевов в лучшие времена занимало большую часть Испании и просуществовало до 585, когда оно пало под ударами готов. Вандалы в 429 году переселились в Северную Африку, где на захваченных у Западной Римской империи землях основали королевство вандалов и аланов. Вандальское королевство прославилось захватом Рима в 455 году и грабительскими морскими набегами по всему Средиземноморью, однако было разгромлено византийской армией в 534 году (см. Вандальская война).

Падение Западной Римской империи

В 430—440-е годы союз варварских племён под предводительством гуннов и их вождя Аттилы представлял самую серьёзную угрозу существованию Римской империи. Если императору Восточной империи (Византии) Феодосию II удалось откупиться от Аттилы большой данью, то Западная Римская империя вступила с ним в сражение. В 451 году произошла грандиозная битва на Каталаунских полях (провинция Шампань во Франции), в которой римляне сражались вместе с везеготами из Галлии, франками, бургундами, аланами против гуннов и подчинённых им остготов, гепидов и других племён. Аттила потерпел поражение, и гуннская варварская империя через несколько лет распалась. Получившие независимость остготы, осев сначала в Паннонии, а потом во Фракии и на нижнем Дунае, значительно усилились после побед над соседними племенами.

В 476 году германские наёмники, составлявшие войско Западной империи, во главе с Одоакром низложили последнего римского императора Ромула Августа. Императоров в Риме в 460—470 гг. назначали военачальники из германцев, сначала свев Рицимер, потом бургунд Гундобад. Фактически они правили от имени своих ставленников, свергая тех, если императоры пытались действовать независимо. Одоакр решил стать главой государства, для чего ему пришлось пожертвовать титулом императора, чтобы сохранить мир с Восточной Римской империей (Византией). Это событие формально считается концом Римской империи.

В 493 году правителя Италии Одоакра сверг король остготов Теодорих, который избрал Италию местом поселения своего племени. Остготское королевство в Италии просуществовало до 552 года. Византийские войска после длительной войны очистили всю Италию от остготов, после чего те навсегда исчезли из истории, но уже в 570-е годы их место на севере Италии заняли лангобарды. О лангобардах в 1-й половине I века писал ещё Веллей Патеркул: «Народ даже более дикий, чем сама германская дикость.» В конце V века они поселились на среднем Дунае и незадолго до вторжения в Италию разгромили близкие к готам племена герулов и гепидов.

Усиление франков и захват Британии

См. также: Англосаксонский период

В 460-е гг. франки под началом короля Хильдерика образовали собственное государство в устье Рейна. Франкское королевство стало третьим германским государством на землях Галлии (после везеготов и бургундов). В эти годы франки в союзе с римлянами воюют против саксов и алеманнов.

В 486 году франки-салии короля Хлодвига уничтожили последнее государство римлян («государство Сиагрия») на территории Галлии, после чего начинается постепенный захват ими всей Галлии в войнах с везеготами, бургундами и алеманнами, и одновременно подчинение остальных франкских племён. При Хлодвиге Париж стал столицей франкского государства, а сам король с войском принял христианство в форме католичества, чем обеспечил поддержку римского духовенства в борьбе с другими германцами, исповедававшими арианство. Расширение франкского государства привело к созданию в 800 году Франкской империи Карла Великого, объединившей на короткое время владения всех германских народов за исключением Англии, Дании и Скандинавии.

С середины V века дружины ютов, англов и саксов с побережья Северного моря совершают морские набеги на Британию, где с 407 года не осталось римских войск, выведенных на защиту Галлии. Согласно источникам, саксов (или ютов) вначале пригласил кельтский король Вортигерн для помощи в войне с дикими северными племенами пиктов, но германцам понравился остров, и они стали переселяться туда общинами, истребляя местных кельтов. В 494 году было основано королевство западных саксов — Уэссекс, позже на протяжении VI—VII вв. на территории Британии были основаны другие германские королевства (саксы: Эссекс, Сассекс; юты: Кент; англы: Нортумбрия, Мерсия, Восточная Англия).

Литература

• Аммиан Марцеллин. Римская история. — М.: АСТ, 2005.
• Гай Юлий Цезарь. Записки о Галльской войне // Гай Юлий Цезарь. Записки о Галльской войне. Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. — М.: АСТ, Ладомир, 2007.
• Иордан. О происхождении и деяниях гетов. — СПб.: Алетейя, 1997.
• Корнелий Тацит. О происхождении германцев и местоположении Германии // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах. Т.1. Анналы. Малые произведения. — Л.: Наука, 1969.

Отрывок, характеризующий История древних германцев

И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.
Он улыбнулся и протянул ей руку.


Для князя Андрея прошло семь дней с того времени, как он очнулся на перевязочном пункте Бородинского поля. Все это время он находился почти в постояниом беспамятстве. Горячечное состояние и воспаление кишок, которые были повреждены, по мнению доктора, ехавшего с раненым, должны были унести его. Но на седьмой день он с удовольствием съел ломоть хлеба с чаем, и доктор заметил, что общий жар уменьшился. Князь Андрей поутру пришел в сознание. Первую ночь после выезда из Москвы было довольно тепло, и князь Андрей был оставлен для ночлега в коляске; но в Мытищах раненый сам потребовал, чтобы его вынесли и чтобы ему дали чаю. Боль, причиненная ему переноской в избу, заставила князя Андрея громко стонать и потерять опять сознание. Когда его уложили на походной кровати, он долго лежал с закрытыми глазами без движения. Потом он открыл их и тихо прошептал: «Что же чаю?» Памятливость эта к мелким подробностям жизни поразила доктора. Он пощупал пульс и, к удивлению и неудовольствию своему, заметил, что пульс был лучше. К неудовольствию своему это заметил доктор потому, что он по опыту своему был убежден, что жить князь Андрей не может и что ежели он не умрет теперь, то он только с большими страданиями умрет несколько времени после. С князем Андреем везли присоединившегося к ним в Москве майора его полка Тимохина с красным носиком, раненного в ногу в том же Бородинском сражении. При них ехал доктор, камердинер князя, его кучер и два денщика.
Князю Андрею дали чаю. Он жадно пил, лихорадочными глазами глядя вперед себя на дверь, как бы стараясь что то понять и припомнить.
– Не хочу больше. Тимохин тут? – спросил он. Тимохин подполз к нему по лавке.
– Я здесь, ваше сиятельство.
– Как рана?
– Моя то с? Ничего. Вот вы то? – Князь Андрей опять задумался, как будто припоминая что то.
– Нельзя ли достать книгу? – сказал он.
– Какую книгу?
– Евангелие! У меня нет.
Доктор обещался достать и стал расспрашивать князя о том, что он чувствует. Князь Андрей неохотно, но разумно отвечал на все вопросы доктора и потом сказал, что ему надо бы подложить валик, а то неловко и очень больно. Доктор и камердинер подняли шинель, которою он был накрыт, и, морщась от тяжкого запаха гнилого мяса, распространявшегося от раны, стали рассматривать это страшное место. Доктор чем то очень остался недоволен, что то иначе переделал, перевернул раненого так, что тот опять застонал и от боли во время поворачивания опять потерял сознание и стал бредить. Он все говорил о том, чтобы ему достали поскорее эту книгу и подложили бы ее туда.
– И что это вам стоит! – говорил он. – У меня ее нет, – достаньте, пожалуйста, подложите на минуточку, – говорил он жалким голосом.
Доктор вышел в сени, чтобы умыть руки.
– Ах, бессовестные, право, – говорил доктор камердинеру, лившему ему воду на руки. – Только на минуту не досмотрел. Ведь вы его прямо на рану положили. Ведь это такая боль, что я удивляюсь, как он терпит.
– Мы, кажется, подложили, господи Иисусе Христе, – говорил камердинер.
В первый раз князь Андрей понял, где он был и что с ним было, и вспомнил то, что он был ранен и как в ту минуту, когда коляска остановилась в Мытищах, он попросился в избу. Спутавшись опять от боли, он опомнился другой раз в избе, когда пил чай, и тут опять, повторив в своем воспоминании все, что с ним было, он живее всего представил себе ту минуту на перевязочном пункте, когда, при виде страданий нелюбимого им человека, ему пришли эти новые, сулившие ему счастие мысли. И мысли эти, хотя и неясно и неопределенно, теперь опять овладели его душой. Он вспомнил, что у него было теперь новое счастье и что это счастье имело что то такое общее с Евангелием. Потому то он попросил Евангелие. Но дурное положение, которое дали его ране, новое переворачиванье опять смешали его мысли, и он в третий раз очнулся к жизни уже в совершенной тишине ночи. Все спали вокруг него. Сверчок кричал через сени, на улице кто то кричал и пел, тараканы шелестели по столу и образам, в осенняя толстая муха билась у него по изголовью и около сальной свечи, нагоревшей большим грибом и стоявшей подле него.
Душа его была не в нормальном состоянии. Здоровый человек обыкновенно мыслит, ощущает и вспоминает одновременно о бесчисленном количестве предметов, но имеет власть и силу, избрав один ряд мыслей или явлений, на этом ряде явлений остановить все свое внимание. Здоровый человек в минуту глубочайшего размышления отрывается, чтобы сказать учтивое слово вошедшему человеку, и опять возвращается к своим мыслям. Душа же князя Андрея была не в нормальном состоянии в этом отношении. Все силы его души были деятельнее, яснее, чем когда нибудь, но они действовали вне его воли. Самые разнообразные мысли и представления одновременно владели им. Иногда мысль его вдруг начинала работать, и с такой силой, ясностью и глубиною, с какою никогда она не была в силах действовать в здоровом состоянии; но вдруг, посредине своей работы, она обрывалась, заменялась каким нибудь неожиданным представлением, и не было сил возвратиться к ней.
«Да, мне открылась новое счастье, неотъемлемое от человека, – думал он, лежа в полутемной тихой избе и глядя вперед лихорадочно раскрытыми, остановившимися глазами. Счастье, находящееся вне материальных сил, вне материальных внешних влияний на человека, счастье одной души, счастье любви! Понять его может всякий человек, но сознать и предписать его мот только один бог. Но как же бог предписал этот закон? Почему сын?.. И вдруг ход мыслей этих оборвался, и князь Андрей услыхал (не зная, в бреду или в действительности он слышит это), услыхал какой то тихий, шепчущий голос, неумолкаемо в такт твердивший: „И пити пити питии“ потом „и ти тии“ опять „и пити пити питии“ опять „и ти ти“. Вместе с этим, под звук этой шепчущей музыки, князь Андрей чувствовал, что над лицом его, над самой серединой воздвигалось какое то странное воздушное здание из тонких иголок или лучинок. Он чувствовал (хотя это и тяжело ему было), что ему надо было старательна держать равновесие, для того чтобы воздвигавшееся здание это не завалилось; но оно все таки заваливалось и опять медленно воздвигалось при звуках равномерно шепчущей музыки. „Тянется! тянется! растягивается и все тянется“, – говорил себе князь Андрей. Вместе с прислушаньем к шепоту и с ощущением этого тянущегося и воздвигающегося здания из иголок князь Андрей видел урывками и красный, окруженный кругом свет свечки и слышал шуршанъе тараканов и шуршанье мухи, бившейся на подушку и на лицо его. И всякий раз, как муха прикасалась к егв лицу, она производила жгучее ощущение; но вместе с тем его удивляло то, что, ударяясь в самую область воздвигавшегося на лице его здания, муха не разрушала его. Но, кроме этого, было еще одно важное. Это было белое у двери, это была статуя сфинкса, которая тоже давила его.
«Но, может быть, это моя рубашка на столе, – думал князь Андрей, – а это мои ноги, а это дверь; но отчего же все тянется и выдвигается и пити пити пити и ти ти – и пити пити пити… – Довольно, перестань, пожалуйста, оставь, – тяжело просил кого то князь Андрей. И вдруг опять выплывала мысль и чувство с необыкновенной ясностью и силой.
«Да, любовь, – думал он опять с совершенной ясностью), но не та любовь, которая любит за что нибудь, для чего нибудь или почему нибудь, но та любовь, которую я испытал в первый раз, когда, умирая, я увидал своего врага и все таки полюбил его. Я испытал то чувство любви, которая есть самая сущность души и для которой не нужно предмета. Я и теперь испытываю это блаженное чувство. Любить ближних, любить врагов своих. Все любить – любить бога во всех проявлениях. Любить человека дорогого можно человеческой любовью; но только врага можно любить любовью божеской. И от этого то я испытал такую радость, когда я почувствовал, что люблю того человека. Что с ним? Жив ли он… Любя человеческой любовью, можно от любви перейти к ненависти; но божеская любовь не может измениться. Ничто, ни смерть, ничто не может разрушить ее. Она есть сущность души. А сколь многих людей я ненавидел в своей жизни. И из всех людей никого больше не любил я и не ненавидел, как ее». И он живо представил себе Наташу не так, как он представлял себе ее прежде, с одною ее прелестью, радостной для себя; но в первый раз представил себе ее душу. И он понял ее чувство, ее страданья, стыд, раскаянье. Он теперь в первый раз поняд всю жестокость своего отказа, видел жестокость своего разрыва с нею. «Ежели бы мне было возможно только еще один раз увидать ее. Один раз, глядя в эти глаза, сказать…»
И пити пити пити и ти ти, и пити пити – бум, ударилась муха… И внимание его вдруг перенеслось в другой мир действительности и бреда, в котором что то происходило особенное. Все так же в этом мире все воздвигалось, не разрушаясь, здание, все так же тянулось что то, так же с красным кругом горела свечка, та же рубашка сфинкс лежала у двери; но, кроме всего этого, что то скрипнуло, пахнуло свежим ветром, и новый белый сфинкс, стоячий, явился пред дверью. И в голове этого сфинкса было бледное лицо и блестящие глаза той самой Наташи, о которой он сейчас думал.
«О, как тяжел этот неперестающий бред!» – подумал князь Андрей, стараясь изгнать это лицо из своего воображения. Но лицо это стояло пред ним с силою действительности, и лицо это приближалось. Князь Андрей хотел вернуться к прежнему миру чистой мысли, но он не мог, и бред втягивал его в свою область. Тихий шепчущий голос продолжал свой мерный лепет, что то давило, тянулось, и странное лицо стояло перед ним. Князь Андрей собрал все свои силы, чтобы опомниться; он пошевелился, и вдруг в ушах его зазвенело, в глазах помутилось, и он, как человек, окунувшийся в воду, потерял сознание. Когда он очнулся, Наташа, та самая живая Наташа, которую изо всех людей в мире ему более всего хотелось любить той новой, чистой божеской любовью, которая была теперь открыта ему, стояла перед ним на коленях. Он понял, что это была живая, настоящая Наташа, и не удивился, но тихо обрадовался. Наташа, стоя на коленях, испуганно, но прикованно (она не могла двинуться) глядела на него, удерживая рыдания. Лицо ее было бледно и неподвижно. Только в нижней части его трепетало что то.
Князь Андрей облегчительно вздохнул, улыбнулся и протянул руку.
– Вы? – сказал он. – Как счастливо!
Наташа быстрым, но осторожным движением подвинулась к нему на коленях и, взяв осторожно его руку, нагнулась над ней лицом и стала целовать ее, чуть дотрогиваясь губами.
– Простите! – сказала она шепотом, подняв голову и взглядывая на него. – Простите меня!
– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.
– Батюшка! Отец! – закричала она, хватая его за ноги. – Благодетель, хоть сердце мое успокой… Аниска, иди, мерзкая, проводи, – крикнула она на девку, сердито раскрывая рот и этим движением еще больше выказывая свои длинные зубы.
– Проводи, проводи, я… я… сделаю я, – запыхавшимся голосом поспешно сказал Пьер.
Грязная девка вышла из за сундука, прибрала косу и, вздохнув, пошла тупыми босыми ногами вперед по тропинке. Пьер как бы вдруг очнулся к жизни после тяжелого обморока. Он выше поднял голову, глаза его засветились блеском жизни, и он быстрыми шагами пошел за девкой, обогнал ее и вышел на Поварскую. Вся улица была застлана тучей черного дыма. Языки пламени кое где вырывались из этой тучи. Народ большой толпой теснился перед пожаром. В середине улицы стоял французский генерал и говорил что то окружавшим его. Пьер, сопутствуемый девкой, подошел было к тому месту, где стоял генерал; но французские солдаты остановили его.
– On ne passe pas, [Тут не проходят,] – крикнул ему голос.
– Сюда, дяденька! – проговорила девка. – Мы переулком, через Никулиных пройдем.
Пьер повернулся назад и пошел, изредка подпрыгивая, чтобы поспевать за нею. Девка перебежала улицу, повернула налево в переулок и, пройдя три дома, завернула направо в ворота.
– Вот тут сейчас, – сказала девка, и, пробежав двор, она отворила калитку в тесовом заборе и, остановившись, указала Пьеру на небольшой деревянный флигель, горевший светло и жарко. Одна сторона его обрушилась, другая горела, и пламя ярко выбивалось из под отверстий окон и из под крыши.
Когда Пьер вошел в калитку, его обдало жаром, и он невольно остановился.
– Который, который ваш дом? – спросил он.
– О о ох! – завыла девка, указывая на флигель. – Он самый, она самая наша фатера была. Сгорела, сокровище ты мое, Катечка, барышня моя ненаглядная, о ох! – завыла Аниска при виде пожара, почувствовавши необходимость выказать и свои чувства.
Пьер сунулся к флигелю, но жар был так силен, что он невольна описал дугу вокруг флигеля и очутился подле большого дома, который еще горел только с одной стороны с крыши и около которого кишела толпа французов. Пьер сначала не понял, что делали эти французы, таскавшие что то; но, увидав перед собою француза, который бил тупым тесаком мужика, отнимая у него лисью шубу, Пьер понял смутно, что тут грабили, но ему некогда было останавливаться на этой мысли.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих светлеющих облаков дыма с блестками искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато золотого, перебирающегося по стенам пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров. Действие это было в особенности сильно на Пьера, потому что Пьер вдруг при виде этого пожара почувствовал себя освобожденным от тяготивших его мыслей. Он чувствовал себя молодым, веселым, ловким и решительным. Он обежал флигелек со стороны дома и хотел уже бежать в ту часть его, которая еще стояла, когда над самой головой его послышался крик нескольких голосов и вслед за тем треск и звон чего то тяжелого, упавшего подле него.
Пьер оглянулся и увидал в окнах дома французов, выкинувших ящик комода, наполненный какими то металлическими вещами. Другие французские солдаты, стоявшие внизу, подошли к ящику.
– Eh bien, qu'est ce qu'il veut celui la, [Этому что еще надо,] – крикнул один из французов на Пьера.
– Un enfant dans cette maison. N'avez vous pas vu un enfant? [Ребенка в этом доме. Не видали ли вы ребенка?] – сказал Пьер.
– Tiens, qu'est ce qu'il chante celui la? Va te promener, [Этот что еще толкует? Убирайся к черту,] – послышались голоса, и один из солдат, видимо, боясь, чтобы Пьер не вздумал отнимать у них серебро и бронзы, которые были в ящике, угрожающе надвинулся на него.
– Un enfant? – закричал сверху француз. – J'ai entendu piailler quelque chose au jardin. Peut etre c'est sou moutard au bonhomme. Faut etre humain, voyez vous… [Ребенок? Я слышал, что то пищало в саду. Может быть, это его ребенок. Что ж, надо по человечеству. Мы все люди…]
– Ou est il? Ou est il? [Где он? Где он?] – спрашивал Пьер.
– Par ici! Par ici! [Сюда, сюда!] – кричал ему француз из окна, показывая на сад, бывший за домом. – Attendez, je vais descendre. [Погодите, я сейчас сойду.]
И действительно, через минуту француз, черноглазый малый с каким то пятном на щеке, в одной рубашке выскочил из окна нижнего этажа и, хлопнув Пьера по плечу, побежал с ним в сад.
– Depechez vous, vous autres, – крикнул он своим товарищам, – commence a faire chaud. [Эй, вы, живее, припекать начинает.]
Выбежав за дом на усыпанную песком дорожку, француз дернул за руку Пьера и указал ему на круг. Под скамейкой лежала трехлетняя девочка в розовом платьице.
– Voila votre moutard. Ah, une petite, tant mieux, – сказал француз. – Au revoir, mon gros. Faut etre humain. Nous sommes tous mortels, voyez vous, [Вот ваш ребенок. А, девочка, тем лучше. До свидания, толстяк. Что ж, надо по человечеству. Все люди,] – и француз с пятном на щеке побежал назад к своим товарищам.
Пьер, задыхаясь от радости, подбежал к девочке и хотел взять ее на руки. Но, увидав чужого человека, золотушно болезненная, похожая на мать, неприятная на вид девочка закричала и бросилась бежать. Пьер, однако, схватил ее и поднял на руки; она завизжала отчаянно злобным голосом и своими маленькими ручонками стала отрывать от себя руки Пьера и сопливым ртом кусать их. Пьера охватило чувство ужаса и гадливости, подобное тому, которое он испытывал при прикосновении к какому нибудь маленькому животному. Но он сделал усилие над собою, чтобы не бросить ребенка, и побежал с ним назад к большому дому. Но пройти уже нельзя было назад той же дорогой; девки Аниски уже не было, и Пьер с чувством жалости и отвращения, прижимая к себе как можно нежнее страдальчески всхлипывавшую и мокрую девочку, побежал через сад искать другого выхода.


Когда Пьер, обежав дворами и переулками, вышел назад с своей ношей к саду Грузинского, на углу Поварской, он в первую минуту не узнал того места, с которого он пошел за ребенком: так оно было загромождено народом и вытащенными из домов пожитками. Кроме русских семей с своим добром, спасавшихся здесь от пожара, тут же было и несколько французских солдат в различных одеяниях. Пьер не обратил на них внимания. Он спешил найти семейство чиновника, с тем чтобы отдать дочь матери и идти опять спасать еще кого то. Пьеру казалось, что ему что то еще многое и поскорее нужно сделать. Разгоревшись от жара и беготни, Пьер в эту минуту еще сильнее, чем прежде, испытывал то чувство молодости, оживления и решительности, которое охватило его в то время, как он побежал спасать ребенка. Девочка затихла теперь и, держась ручонками за кафтан Пьера, сидела на его руке и, как дикий зверек, оглядывалась вокруг себя. Пьер изредка поглядывал на нее и слегка улыбался. Ему казалось, что он видел что то трогательно невинное и ангельское в этом испуганном и болезненном личике.
На прежнем месте ни чиновника, ни его жены уже не было. Пьер быстрыми шагами ходил между народом, оглядывая разные лица, попадавшиеся ему. Невольно он заметил грузинское или армянское семейство, состоявшее из красивого, с восточным типом лица, очень старого человека, одетого в новый крытый тулуп и новые сапоги, старухи такого же типа и молодой женщины. Очень молодая женщина эта показалась Пьеру совершенством восточной красоты, с ее резкими, дугами очерченными черными бровями и длинным, необыкновенно нежно румяным и красивым лицом без всякого выражения. Среди раскиданных пожитков, в толпе на площади, она, в своем богатом атласном салопе и ярко лиловом платке, накрывавшем ее голову, напоминала нежное тепличное растение, выброшенное на снег. Она сидела на узлах несколько позади старухи и неподвижно большими черными продолговатыми, с длинными ресницами, глазами смотрела в землю. Видимо, она знала свою красоту и боялась за нее. Лицо это поразило Пьера, и он, в своей поспешности, проходя вдоль забора, несколько раз оглянулся на нее. Дойдя до забора и все таки не найдя тех, кого ему было нужно, Пьер остановился, оглядываясь.
Фигура Пьера с ребенком на руках теперь была еще более замечательна, чем прежде, и около него собралось несколько человек русских мужчин и женщин.
– Или потерял кого, милый человек? Сами вы из благородных, что ли? Чей ребенок то? – спрашивали у него.
Пьер отвечал, что ребенок принадлежал женщине и черном салопе, которая сидела с детьми на этом месте, и спрашивал, не знает ли кто ее и куда она перешла.
– Ведь это Анферовы должны быть, – сказал старый дьякон, обращаясь к рябой бабе. – Господи помилуй, господи помилуй, – прибавил он привычным басом.
– Где Анферовы! – сказала баба. – Анферовы еще с утра уехали. А это либо Марьи Николавны, либо Ивановы.
– Он говорит – женщина, а Марья Николавна – барыня, – сказал дворовый человек.
– Да вы знаете ее, зубы длинные, худая, – говорил Пьер.
– И есть Марья Николавна. Они ушли в сад, как тут волки то эти налетели, – сказала баба, указывая на французских солдат.
– О, господи помилуй, – прибавил опять дьякон.
– Вы пройдите вот туда то, они там. Она и есть. Все убивалась, плакала, – сказала опять баба. – Она и есть. Вот сюда то.
Но Пьер не слушал бабу. Он уже несколько секунд, не спуская глаз, смотрел на то, что делалось в нескольких шагах от него. Он смотрел на армянское семейство и двух французских солдат, подошедших к армянам. Один из этих солдат, маленький вертлявый человечек, был одет в синюю шинель, подпоясанную веревкой. На голове его был колпак, и ноги были босые. Другой, который особенно поразил Пьера, был длинный, сутуловатый, белокурый, худой человек с медлительными движениями и идиотическим выражением лица. Этот был одет в фризовый капот, в синие штаны и большие рваные ботфорты. Маленький француз, без сапог, в синей шипели, подойдя к армянам, тотчас же, сказав что то, взялся за ноги старика, и старик тотчас же поспешно стал снимать сапоги. Другой, в капоте, остановился против красавицы армянки и молча, неподвижно, держа руки в карманах, смотрел на нее.
– Возьми, возьми ребенка, – проговорил Пьер, подавая девочку и повелительно и поспешно обращаясь к бабе. – Ты отдай им, отдай! – закричал он почти на бабу, сажая закричавшую девочку на землю, и опять оглянулся на французов и на армянское семейство. Старик уже сидел босой. Маленький француз снял с него последний сапог и похлопывал сапогами один о другой. Старик, всхлипывая, говорил что то, но Пьер только мельком видел это; все внимание его было обращено на француза в капоте, который в это время, медлительно раскачиваясь, подвинулся к молодой женщине и, вынув руки из карманов, взялся за ее шею.
Красавица армянка продолжала сидеть в том же неподвижном положении, с опущенными длинными ресницами, и как будто не видала и не чувствовала того, что делал с нею солдат.
Пока Пьер пробежал те несколько шагов, которые отделяли его от французов, длинный мародер в капоте уж рвал с шеи армянки ожерелье, которое было на ней, и молодая женщина, хватаясь руками за шею, кричала пронзительным голосом.
– Laissez cette femme! [Оставьте эту женщину!] – бешеным голосом прохрипел Пьер, схватывая длинного, сутоловатого солдата за плечи и отбрасывая его. Солдат упал, приподнялся и побежал прочь. Но товарищ его, бросив сапоги, вынул тесак и грозно надвинулся на Пьера.
– Voyons, pas de betises! [Ну, ну! Не дури!] – крикнул он.
Пьер был в том восторге бешенства, в котором он ничего не помнил и в котором силы его удесятерялись. Он бросился на босого француза и, прежде чем тот успел вынуть свой тесак, уже сбил его с ног и молотил по нем кулаками. Послышался одобрительный крик окружавшей толпы, в то же время из за угла показался конный разъезд французских уланов. Уланы рысью подъехали к Пьеру и французу и окружили их. Пьер ничего не помнил из того, что было дальше. Он помнил, что он бил кого то, его били и что под конец он почувствовал, что руки его связаны, что толпа французских солдат стоит вокруг него и обыскивает его платье.
– Il a un poignard, lieutenant, [Поручик, у него кинжал,] – были первые слова, которые понял Пьер.
– Ah, une arme! [А, оружие!] – сказал офицер и обратился к босому солдату, который был взят с Пьером.
– C'est bon, vous direz tout cela au conseil de guerre, [Хорошо, хорошо, на суде все расскажешь,] – сказал офицер. И вслед за тем повернулся к Пьеру: – Parlez vous francais vous? [Говоришь ли по французски?]
Пьер оглядывался вокруг себя налившимися кровью глазами и не отвечал. Вероятно, лицо его показалось очень страшно, потому что офицер что то шепотом сказал, и еще четыре улана отделились от команды и стали по обеим сторонам Пьера.
– Parlez vous francais? – повторил ему вопрос офицер, держась вдали от него. – Faites venir l'interprete. [Позовите переводчика.] – Из за рядов выехал маленький человечек в штатском русском платье. Пьер по одеянию и говору его тотчас же узнал в нем француза одного из московских магазинов.
– Il n'a pas l'air d'un homme du peuple, [Он не похож на простолюдина,] – сказал переводчик, оглядев Пьера.
– Oh, oh! ca m'a bien l'air d'un des incendiaires, – смазал офицер. – Demandez lui ce qu'il est? [О, о! он очень похож на поджигателя. Спросите его, кто он?] – прибавил он.
– Ти кто? – спросил переводчик. – Ти должно отвечать начальство, – сказал он.
– Je ne vous dirai pas qui je suis. Je suis votre prisonnier. Emmenez moi, [Я не скажу вам, кто я. Я ваш пленный. Уводите меня,] – вдруг по французски сказал Пьер.
– Ah, Ah! – проговорил офицер, нахмурившись. – Marchons! [A! A! Ну, марш!]
Около улан собралась толпа. Ближе всех к Пьеру стояла рябая баба с девочкою; когда объезд тронулся, она подвинулась вперед.
– Куда же это ведут тебя, голубчик ты мой? – сказала она. – Девочку то, девочку то куда я дену, коли она не ихняя! – говорила баба.
– Qu'est ce qu'elle veut cette femme? [Чего ей нужно?] – спросил офицер.
Пьер был как пьяный. Восторженное состояние его еще усилилось при виде девочки, которую он спас.
– Ce qu'elle dit? – проговорил он. – Elle m'apporte ma fille que je viens de sauver des flammes, – проговорил он. – Adieu! [Чего ей нужно? Она несет дочь мою, которую я спас из огня. Прощай!] – и он, сам не зная, как вырвалась у него эта бесцельная ложь, решительным, торжественным шагом пошел между французами.
Разъезд французов был один из тех, которые были посланы по распоряжению Дюронеля по разным улицам Москвы для пресечения мародерства и в особенности для поимки поджигателей, которые, по общему, в тот день проявившемуся, мнению у французов высших чинов, были причиною пожаров. Объехав несколько улиц, разъезд забрал еще человек пять подозрительных русских, одного лавочника, двух семинаристов, мужика и дворового человека и нескольких мародеров. Но из всех подозрительных людей подозрительнее всех казался Пьер. Когда их всех привели на ночлег в большой дом на Зубовском валу, в котором была учреждена гауптвахта, то Пьера под строгим караулом поместили отдельно.


В Петербурге в это время в высших кругах, с большим жаром чем когда нибудь, шла сложная борьба партий Румянцева, французов, Марии Феодоровны, цесаревича и других, заглушаемая, как всегда, трубением придворных трутней. Но спокойная, роскошная, озабоченная только призраками, отражениями жизни, петербургская жизнь шла по старому; и из за хода этой жизни надо было делать большие усилия, чтобы сознавать опасность и то трудное положение, в котором находился русский народ. Те же были выходы, балы, тот же французский театр, те же интересы дворов, те же интересы службы и интриги. Только в самых высших кругах делались усилия для того, чтобы напоминать трудность настоящего положения. Рассказывалось шепотом о том, как противоположно одна другой поступили, в столь трудных обстоятельствах, обе императрицы. Императрица Мария Феодоровна, озабоченная благосостоянием подведомственных ей богоугодных и воспитательных учреждений, сделала распоряжение об отправке всех институтов в Казань, и вещи этих заведений уже были уложены. Императрица же Елизавета Алексеевна на вопрос о том, какие ей угодно сделать распоряжения, с свойственным ей русским патриотизмом изволила ответить, что о государственных учреждениях она не может делать распоряжений, так как это касается государя; о том же, что лично зависит от нее, она изволила сказать, что она последняя выедет из Петербурга.