Армия Древней Македонии

Изначально Македония была небольшим государством пастухов и земледельцев на севере греческих земель. Однако в IV веке до н. э. македонский царь Филипп II смог, создав мощное войско, захватить всю Грецию, а его сын Александр разгромил гигантскую Персидскую империю, занимавшую территорию 12 современных государств, и вошёл в историю как величайший полководец, не проигравший ни в одной битве.

Кавалерия

Конница гетайров

Главной ударной силой македонской армии являлись гетайры («друзья», «товарищи», «сотрапезники») — отряды тяжёлой кавалерии, в которых служили представители македонской знати. В армии Александра Македонского было восемь ил (ила — аналог эскадрона) гетайров, насчитывающих в общей сложности 1800 человек. Это были территориальные формирования, то есть каждая ила набиралась в определённой области Македонии. Известны илы из Ботиеи, Амфиополя, Анфема, Верхней Македонии, Белоземелья. Но назывались илы по имени своего командира — иларха.

Македонская ила насчитывала 200 человек и строилась клиньями. Во время сражения все илы гетайров располагались на правом крыле македонской армии. Самая крайняя ила, стоявшая справа, носила название «царская» и имела двойную численность (400 человек), так как пополнялась царскими телохранителями. Возглавлял эту илу сам царь.

Гетайры были вооружены кавалерийским копьём, имевшим наконечники на обоих концах, и коротким мечом, а защищены были медной кирасой или льняным панцирем белого цвета и беотийским шлемом. Гетайры носили золотисто-жёлтый македонский плащ с широкой полосой пурпурного цвета на краю, подчёркивающей их знатность. Этот македонский плащ назывался хламида.

Фессалийская конница

Область Фессалия (Тессалия) находилась на севере Греции, южнее Македонии. Её равнины позволяли заниматься разведением коней и иметь сильную конницу. Фессалийские всадники входили в состав армии Александра Македонского как союзники в войне с Персией. Фессалийская конница почти полностью копировала конницу гетайров. Она комплектовалась из знати, подразделялась на восемь ил, одна из которых имела удвоенную численность и также состояла из 1800 человек. Вооружение фессалийцев полностью соответствовало вооружению гетайров. Во время битвы фесалийская конница располагалась на левом крыле македонской армии под командованием опытнейшего полководца Пармениона. В отличие от гетайров, фессалийцы в бою строились ромбом.

Фессалийский плащ отличался формой от македонской хламиды и назывался «фессалийские крылья». Он был тёмно-пурпурного (почти фиолетового) цвета с белым краем.

Фракийская конница

В качестве лёгкой конницы в македонской армии использовались всадники фракийских племён, как подчинённых Македонии, так и свободных от неё. Фракийцы занимались разведкой, а во время боя поддерживали тяжёлую конницу гетайров. Фракийская конница подразделялась на три части — продрому, пэону и одриссу.

Продрома

Так назывались отряды лёгкой фракийской конницы, которой управляли македонские офицеры. Обычно они сражались дротиками, но иногда вооружались сариссами. Панцирей разведчики не имели, а вся их защита состояла из беотийского шлема. Всего насчитывалось 4 илы продром по 200 человек в каждой, итого — 800 человек. Продромы носили плащи розового цвета.

Пэоны

Отряды пэонов формировались из всадников фракийского племени, жившего севернее Македонии. Они имели то же снаряжение, что и продрома, но носили шлемы аттического типа. Командовал пэонами князь Аристон. В одном из боёв он сразился в поединке с персидским полководцем Сатропатом, закованным в броню, и, сразив его, представил окровавленную голову перса царю Александру, потребовав награды. Общая численность пэонов была невелика — несколько сот человек.

Одриссы

Продрома и пэоны составляли элиту в войске Александра Великого, а кроме них существовала ещё конница одрисов — фракийского племени, живущего к северо-востоку от Македонии. Возглавлял их македонец Агафон. Вооружались одриссы так же, как и все остальные фракийские всадники. Они носили пёстрый фракийский плащ и фракийскую шапку.

Греческая кавалерия

Конница греческих союзников

Для похода на Восток подчинённые Македонии при царе Филиппе греческие города-полисы обязаны были выставить свои пешие и конные войска. Так как гористая Греция была бедна конницей, приходилось формировать одну илу от нескольких городов. Известны пелопонесско-ахейская, фиотидо-малейская и фокее-локридская илы. В каждой из них было по 600 человек, и командовал ими сначала полководец Эригий. Во время похода по Азии к войску Александра Великого подходили подкрепления из Элиды, Беотии, Аркании, Этолии. Благодаря всему этому ко времени битвы при Гавгамелах удалось сформировать ещё три илы, которыми командовал Койран (Каран).

Во время походов Александра Македонского союзная греческая конница участвовала во всех крупных сражениях. Эта конница относилась к разряду тяжёлой, так как её всадники были защищены кирасой и шлемом, а вооружены камаксом (кавалерийским копьём) и мечом. В бою ила союзной греческой конницы строилась квадратом.

Наёмная греческая конница

Кроме союзной, в македонской армии существовала ещё и наёмная греческая конница. В битве при Гавгамелах участвовало два отряда этой конницы (на левом и правом флангах) по две илы в каждом. Каждая ила включала в себя 400 человек. В начале битвы отряды наёмной конницы правого крыла македонской армии были высланы против тяжёлой бактрийской конницы, чтобы расстроить её порядки и подготовить атаку конницы гетайров, но были смяты тяжёлой, полностью закованной в броню конницей и с величайшим трудом спасены продромой. В отличие от союзной, наёмная греческая конница была легковооружённой, так как не носила тяжёлых кирас. В остальном они полностью копировали союзную греческую конницу.

Пехота

Фаланга

Основа тяжелой пехоты македонской армии Филиппа состояла из пезэтайров («пеших друзей»), иначе — фалангитов . Сариссу держали в 90-180 см.от тупого конца, так что наконечники копий первых четырёх или пяти рядов в бою выступали перед фронтом фаланги. Несмотря на более тяжёлые доспехи постоянные тренировки делали части презетеров более маневренными, нежели обыкновенная греческая фаланга. Фаланга делилась на подразделения-таксисы. Таксисы формировали линию фаланги. Всего было 12 таксисов предположительно по 1,5-2 тысячи человек. Из них шесть таксисов пошли с Александром в Поход под командованием Пармениона. При Иссе сражались 9500 пезетеров пяти таксисов. Особенно прославился таксис Кэна, сына Полемократа, набиравшийся в Элимиотиде и имевший элитный статус — он стоял на ударном правом крыле при Иссе и Гавгамелах. Может быть, именно этот таксис был назван астгетайрами — («городскими гетайрами»)? Защитное вооружение: гоплитский шлем пилос, щит аспис (гоплон), книмиды-поножи. Наличие панцирей не установлено точно, если они были, то, вероятнее всего, линотораксы. Основным оружием была сарисса (пехотная пика 4 метров длиной со свинцовым противовесом на пяте древка, тренировочная сарисса могла достигать длину до 8 метров), прямой меч-ксифос.

Гипасписты

Гипасписты-«щитоносцы» в македонской армии Филиппа Второго и Александра Великого (Аргираспиды-«среброщитные» — элитное подразделение гипаспистов в составе царской Агемы). Наследники идеи фиванских гамиппов. Организованы в хилиархии-«тысячи». Всего было 3 или 6 тысяч гипаспистов (3 или 6 хилиархий).

Одно из ранних наименований гипаспистов — «щитоносцы гетайров», из чего можно сделать вывод, что весь корпус гипаспистов первоначально был сформирован из пеших оруженосцев (щитоносцев) царских спутников-гетайров. Основой боевого применения Александром отборного корпуса гипаспистов стало теснейшее взаимодействие гипаспистов с гетайрами (явное развитие Филиппом идеи Эпаминонда применения беотийских пеших гамиппов и фиванско-тебайской конницы в составе смешанных конно-пехотных отрядов. Гамиппы шли в бой, держась за гривы или за хвосты коней). Вооружение гипаспистов: ударная пика-сарисса (от 2.5-3 м.), гоплитское копьё или дротики, ксифос, шлем, щит аспис, панцирь, книмиды-поножи.

Лёгкая пехота

Агриане

Агрианами называлось фракийское племя, жившее севернее Македонии. Их царь Лангар выделил Александру Македонскому, 1000 лучших своих воинов. В македонской армии эти войска считались элитными и действовали вместе с конницей гетайров. Они участвовали во всех крупных битвах, а особенно хорошо проявили себя в битвах в горах и при штурмах городов. В битве при Гавгамелах, агриане отразили атаку частей персидской кавалерии, обошедших конницу гетайров с тыла. Агриане относились к лёгкой пехоте и были вооружены дротиками и мечом. Защитой им служил небольшой щит-пельта и шлем. Командовал ими македонский военачальник Аттал.

Лучники

В войне македонцев с Персией участвовало три отряда лучников, по 500 человек в каждом. Особую славу снискал отряд критских лучников, издавна славившихся своей меткостью. Они носили маленький бронзовый щит на левой руке, у локтя. Этот щит ярко блестел на Солнце, выдавая расположение стрелков, но именно этим критяне и гордились. На голове они носили своеобразную повязку-тюрбан.

Греческая пехота

Греческие союзники

Для похода на Восток, «Войны за отмщение», греческие города, входящие в Коринфский союз, предоставили часть своих войск в распоряжение Александра. Всего в начале похода греческие контингенты насчитывали 7000 гоплитов. Каждый город выставлял свой лохос, численность которого колебалась от 400 до 800 человек. Активного участия в боевых действиях эта пехота не принимала, скорее всего, из-за своей ненадёжности и ненадобности в македонских тактических схемах. В основном они использовались в качестве гарнизонов в захваченных городах. Греческие гоплиты были вооружены копьём длиной 2,5-3 метра и мечом. Защитой им служил льняной панцирь или бронзовая кираса, бронзовый шлем и поножи, а также большой щит-гоплон. На щите, по греческому обычаю, имелось изображение буквы, тотемного значка или другого символа, чаще всего обозначающего принадлежность к определённому городу Греции.

Греческие наёмники

Кроме греков-союзников, в армию Александра Великого входили отряды греков-наёмников. Они присоединялись к нему за всё время его похода, а также переходили к нему в подчинение от персидских сатрапов. Наёмники разделялись на лохосы по 512 человек в каждом. Ко времени битвы при Гавгамелах их численность достигала 9000 человек — 4000 ахейцев и 5000 ветеранов. Они составляли вторую линию македонского войска, не допуская персидскую кавалерию в тыл македонского войска. Большинство наёмников были родом из Пелопоннеса. В отличие от греческих союзников, они не носили панцирей и понож.

Инженерные части и артиллерия

Македонская Армия первой в истории применила прототип полевой артиллерии. Для сопровождения осадных обозов Филипп ввёл о военный обиход лёгкие катапульты и баллисты. Александр расширил зону их применения, используя их в качестве полевой артиллерии (особенно в горах и при переправах). Орудия были сконструированы так, чтобы основные детали можно было перевозить на лошадях или мулах. Более громоздкие детали вытёсывались на месте. Не малое количество орудий перевозилось в собранном виде. Именно Филипп, а после Александр, ввели в обиход инженерный корпус, который отвечал не только за осадные обозы, но и за обозы с оборудованием для наведения переправ через реки. Как и в случае с осадными орудиями, основные части оборудования транспортировались на вьючных животных и телегах, а деревянные вытёсывались на месте.

См. также

• Битва при Гранике
• Битва при Иссе

Отрывок, характеризующий Армия Древней Македонии

В 1811 м году в Москве жил быстро вошедший в моду французский доктор, огромный ростом, красавец, любезный, как француз и, как говорили все в Москве, врач необыкновенного искусства – Метивье. Он был принят в домах высшего общества не как доктор, а как равный.
Князь Николай Андреич, смеявшийся над медициной, последнее время, по совету m lle Bourienne, допустил к себе этого доктора и привык к нему. Метивье раза два в неделю бывал у князя.
В Николин день, в именины князя, вся Москва была у подъезда его дома, но он никого не велел принимать; а только немногих, список которых он передал княжне Марье, велел звать к обеду.
Метивье, приехавший утром с поздравлением, в качестве доктора, нашел приличным de forcer la consigne [нарушить запрет], как он сказал княжне Марье, и вошел к князю. Случилось так, что в это именинное утро старый князь был в одном из своих самых дурных расположений духа. Он целое утро ходил по дому, придираясь ко всем и делая вид, что он не понимает того, что ему говорят, и что его не понимают. Княжна Марья твердо знала это состояние духа тихой и озабоченной ворчливости, которая обыкновенно разрешалась взрывом бешенства, и как перед заряженным, с взведенными курками, ружьем, ходила всё это утро, ожидая неизбежного выстрела. Утро до приезда доктора прошло благополучно. Пропустив доктора, княжна Марья села с книгой в гостиной у двери, от которой она могла слышать всё то, что происходило в кабинете.
Сначала она слышала один голос Метивье, потом голос отца, потом оба голоса заговорили вместе, дверь распахнулась и на пороге показалась испуганная, красивая фигура Метивье с его черным хохлом, и фигура князя в колпаке и халате с изуродованным бешенством лицом и опущенными зрачками глаз.
– Не понимаешь? – кричал князь, – а я понимаю! Французский шпион, Бонапартов раб, шпион, вон из моего дома – вон, я говорю, – и он захлопнул дверь.
Метивье пожимая плечами подошел к mademoiselle Bourienne, прибежавшей на крик из соседней комнаты.
– Князь не совсем здоров, – la bile et le transport au cerveau. Tranquillisez vous, je repasserai demain, [желчь и прилив к мозгу. Успокойтесь, я завтра зайду,] – сказал Метивье и, приложив палец к губам, поспешно вышел.
За дверью слышались шаги в туфлях и крики: «Шпионы, изменники, везде изменники! В своем доме нет минуты покоя!»
После отъезда Метивье старый князь позвал к себе дочь и вся сила его гнева обрушилась на нее. Она была виновата в том, что к нему пустили шпиона. .Ведь он сказал, ей сказал, чтобы она составила список, и тех, кого не было в списке, чтобы не пускали. Зачем же пустили этого мерзавца! Она была причиной всего. С ней он не мог иметь ни минуты покоя, не мог умереть спокойно, говорил он.
– Нет, матушка, разойтись, разойтись, это вы знайте, знайте! Я теперь больше не могу, – сказал он и вышел из комнаты. И как будто боясь, чтобы она не сумела как нибудь утешиться, он вернулся к ней и, стараясь принять спокойный вид, прибавил: – И не думайте, чтобы я это сказал вам в минуту сердца, а я спокоен, и я обдумал это; и это будет – разойтись, поищите себе места!… – Но он не выдержал и с тем озлоблением, которое может быть только у человека, который любит, он, видимо сам страдая, затряс кулаками и прокричал ей:
– И хоть бы какой нибудь дурак взял ее замуж! – Он хлопнул дверью, позвал к себе m lle Bourienne и затих в кабинете.
В два часа съехались избранные шесть персон к обеду. Гости – известный граф Ростопчин, князь Лопухин с своим племянником, генерал Чатров, старый, боевой товарищ князя, и из молодых Пьер и Борис Друбецкой – ждали его в гостиной.
На днях приехавший в Москву в отпуск Борис пожелал быть представленным князю Николаю Андреевичу и сумел до такой степени снискать его расположение, что князь для него сделал исключение из всех холостых молодых людей, которых он не принимал к себе.
Дом князя был не то, что называется «свет», но это был такой маленький кружок, о котором хотя и не слышно было в городе, но в котором лестнее всего было быть принятым. Это понял Борис неделю тому назад, когда при нем Ростопчин сказал главнокомандующему, звавшему графа обедать в Николин день, что он не может быть:
– В этот день уж я всегда езжу прикладываться к мощам князя Николая Андреича.
– Ах да, да, – отвечал главнокомандующий. – Что он?..
Небольшое общество, собравшееся в старомодной, высокой, с старой мебелью, гостиной перед обедом, было похоже на собравшийся, торжественный совет судилища. Все молчали и ежели говорили, то говорили тихо. Князь Николай Андреич вышел серьезен и молчалив. Княжна Марья еще более казалась тихою и робкою, чем обыкновенно. Гости неохотно обращались к ней, потому что видели, что ей было не до их разговоров. Граф Ростопчин один держал нить разговора, рассказывая о последних то городских, то политических новостях.
Лопухин и старый генерал изредка принимали участие в разговоре. Князь Николай Андреич слушал, как верховный судья слушает доклад, который делают ему, только изредка молчанием или коротким словцом заявляя, что он принимает к сведению то, что ему докладывают. Тон разговора был такой, что понятно было, никто не одобрял того, что делалось в политическом мире. Рассказывали о событиях, очевидно подтверждающих то, что всё шло хуже и хуже; но во всяком рассказе и суждении было поразительно то, как рассказчик останавливался или бывал останавливаем всякий раз на той границе, где суждение могло относиться к лицу государя императора.
За обедом разговор зашел о последней политической новости, о захвате Наполеоном владений герцога Ольденбургского и о русской враждебной Наполеону ноте, посланной ко всем европейским дворам.
– Бонапарт поступает с Европой как пират на завоеванном корабле, – сказал граф Ростопчин, повторяя уже несколько раз говоренную им фразу. – Удивляешься только долготерпению или ослеплению государей. Теперь дело доходит до папы, и Бонапарт уже не стесняясь хочет низвергнуть главу католической религии, и все молчат! Один наш государь протестовал против захвата владений герцога Ольденбургского. И то… – Граф Ростопчин замолчал, чувствуя, что он стоял на том рубеже, где уже нельзя осуждать.
– Предложили другие владения заместо Ольденбургского герцогства, – сказал князь Николай Андреич. – Точно я мужиков из Лысых Гор переселял в Богучарово и в рязанские, так и он герцогов.
– Le duc d'Oldenbourg supporte son malheur avec une force de caractere et une resignation admirable, [Герцог Ольденбургский переносит свое несчастие с замечательной силой воли и покорностью судьбе,] – сказал Борис, почтительно вступая в разговор. Он сказал это потому, что проездом из Петербурга имел честь представляться герцогу. Князь Николай Андреич посмотрел на молодого человека так, как будто он хотел бы ему сказать кое что на это, но раздумал, считая его слишком для того молодым.
– Я читал наш протест об Ольденбургском деле и удивлялся плохой редакции этой ноты, – сказал граф Ростопчин, небрежным тоном человека, судящего о деле ему хорошо знакомом.
Пьер с наивным удивлением посмотрел на Ростопчина, не понимая, почему его беспокоила плохая редакция ноты.
– Разве не всё равно, как написана нота, граф? – сказал он, – ежели содержание ее сильно.
– Mon cher, avec nos 500 mille hommes de troupes, il serait facile d'avoir un beau style, [Мой милый, с нашими 500 ми тысячами войска легко, кажется, выражаться хорошим слогом,] – сказал граф Ростопчин. Пьер понял, почему графа Ростопчина беспокоила pедакция ноты.
– Кажется, писак довольно развелось, – сказал старый князь: – там в Петербурге всё пишут, не только ноты, – новые законы всё пишут. Мой Андрюша там для России целый волюм законов написал. Нынче всё пишут! – И он неестественно засмеялся.
Разговор замолк на минуту; старый генерал прокашливаньем обратил на себя внимание.
– Изволили слышать о последнем событии на смотру в Петербурге? как себя новый французский посланник показал!
– Что? Да, я слышал что то; он что то неловко сказал при Его Величестве.
– Его Величество обратил его внимание на гренадерскую дивизию и церемониальный марш, – продолжал генерал, – и будто посланник никакого внимания не обратил и будто позволил себе сказать, что мы у себя во Франции на такие пустяки не обращаем внимания. Государь ничего не изволил сказать. На следующем смотру, говорят, государь ни разу не изволил обратиться к нему.
Все замолчали: на этот факт, относившийся лично до государя, нельзя было заявлять никакого суждения.
– Дерзки! – сказал князь. – Знаете Метивье? Я нынче выгнал его от себя. Он здесь был, пустили ко мне, как я ни просил никого не пускать, – сказал князь, сердито взглянув на дочь. И он рассказал весь свой разговор с французским доктором и причины, почему он убедился, что Метивье шпион. Хотя причины эти были очень недостаточны и не ясны, никто не возражал.
За жарким подали шампанское. Гости встали с своих мест, поздравляя старого князя. Княжна Марья тоже подошла к нему.
Он взглянул на нее холодным, злым взглядом и подставил ей сморщенную, выбритую щеку. Всё выражение его лица говорило ей, что утренний разговор им не забыт, что решенье его осталось в прежней силе, и что только благодаря присутствию гостей он не говорит ей этого теперь.
Когда вышли в гостиную к кофе, старики сели вместе.
Князь Николай Андреич более оживился и высказал свой образ мыслей насчет предстоящей войны.
Он сказал, что войны наши с Бонапартом до тех пор будут несчастливы, пока мы будем искать союзов с немцами и будем соваться в европейские дела, в которые нас втянул Тильзитский мир. Нам ни за Австрию, ни против Австрии не надо было воевать. Наша политика вся на востоке, а в отношении Бонапарта одно – вооружение на границе и твердость в политике, и никогда он не посмеет переступить русскую границу, как в седьмом году.
– И где нам, князь, воевать с французами! – сказал граф Ростопчин. – Разве мы против наших учителей и богов можем ополчиться? Посмотрите на нашу молодежь, посмотрите на наших барынь. Наши боги – французы, наше царство небесное – Париж.
Он стал говорить громче, очевидно для того, чтобы его слышали все. – Костюмы французские, мысли французские, чувства французские! Вы вот Метивье в зашей выгнали, потому что он француз и негодяй, а наши барыни за ним ползком ползают. Вчера я на вечере был, так из пяти барынь три католички и, по разрешенью папы, в воскресенье по канве шьют. А сами чуть не голые сидят, как вывески торговых бань, с позволенья сказать. Эх, поглядишь на нашу молодежь, князь, взял бы старую дубину Петра Великого из кунсткамеры, да по русски бы обломал бока, вся бы дурь соскочила!
Все замолчали. Старый князь с улыбкой на лице смотрел на Ростопчина и одобрительно покачивал головой.
– Ну, прощайте, ваше сиятельство, не хворайте, – сказал Ростопчин, с свойственными ему быстрыми движениями поднимаясь и протягивая руку князю.
– Прощай, голубчик, – гусли, всегда заслушаюсь его! – сказал старый князь, удерживая его за руку и подставляя ему для поцелуя щеку. С Ростопчиным поднялись и другие.


Княжна Марья, сидя в гостиной и слушая эти толки и пересуды стариков, ничего не понимала из того, что она слышала; она думала только о том, не замечают ли все гости враждебных отношений ее отца к ней. Она даже не заметила особенного внимания и любезностей, которые ей во всё время этого обеда оказывал Друбецкой, уже третий раз бывший в их доме.