Бой у острова Уэссан (1944)
| Бой у Уэссана | |||
| Основной конфликт: Вторая мировая война | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа союзников | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | </tr>|||
| |||
| Силы сторон | </tr>|||
| |||
| Потери | </tr>|||
| |||
</table> Бой у острова Уэссан (иногда, в литературе, неверно, бой у острова Ушан) — морское сражение 9 июня 1944 г. во время Второй мировой войны близ о. Уэссан между 10-й флотилией эсминцев Королевского ВМФ Великобритании и 8-й флотилией эсминцев Кригсмарине. СодержаниеПредшествующие событияПосле начала десантной операции в Нормандии командир базировавшейся в Бордо немецкой 8-й флотилии эсминцев капитан цур зее Т. фон Бехтольсхайм получил приказ идти в Ла-Манш для противодействия высадке союзников. 6 августа 1944 г. Бехтольсхайм с 4 имевшимися у него боеспособными кораблями — 3 эсминцами и миноносцем - вышел в море и взял курс на север. Во время перехода флотилия подвергалась налету союзной авиации, корабли получили пробоины от осколков бомб, однако ни один из них не был выведен из строя. 7 июня флотилия прибыла в Брест, где прошла срочный ремонт, а вечером 8 июня покинула Брест и, обогнув Уэссан, взяла курс в Ла-Манш. В ночь на 9 июня в западной части Ла-Манша дежурила 10-я флотилия эсминцев КВМФ Великобритании под командованием кэптена Б. Джонса — четыре британских, два канадских и два польских эсминца. Состав 8-й флотилии эсминцев Кригсмарине
Водоизмещение 2603/3543 т. Скорость 36-37 узлов. Экипаж 332 ч. Вооружение: пять 150-мм орудий, два 4-х трубных торпедных аппарата
Водоизмещение 1604/2228 т. Скорость 37,5 узлов. Экипаж 230 чел. Вооружение — пять 120-мм орудий, два 4-х трубных торпедных аппарата
Водоизмещение 1294/1754 т. Скорость 33 узла. Экипаж 206 ч. Вооружение: четыре 105-мм орудия, два 3-трубных торпедных аппарата. Всего — 4 корабля, 19 орудий среднего калибра, 30 торпедных труб Состав 10-й флотилии эсминцев Роял Нави
Водоизмещение 1854/2519 т. Скорость 36 узлов. Экипаж 260 чел. Вооружение — шесть 120-мм орудий, два 102-мм орудия (зенитные), один 4-трубных торпедный аппарат
Водоизмещение 1751/2369. Скорость 36 узлов. Экипаж 200 чел. Вооружение — шесть 120-мм орудий, одно 102-мм орудие (зенитное), один 5-трубный торпедный аппарат.
Водоизмещение 1975/2400. Скорость 40 узлов. Экипаж 200 чел. Вооружение — девять 102-мм орудий, два 3-трубных торпедных аппарата Всего — 8 кораблей, 62 орудия среднего калибра, 36 торпедных труб. Соотношение силФлотилия союзников состояла из пяти больших эсминцев типа «Трайбл», двух эсминцев последующих типов J и N и одного польского эсминца типа «Гром», переоборудованного как корабль ПВО. Союзная флотилия была намного сильнее немецкой флотилии из двух больших эсминцев типа «Нарвик», небольшого трофейного голландского эсминца ZH-1 и маленького миноносца. Союзники имели над немцами 2-кратное превосходство в числе кораблей (8 против 4). По количеству стволов артиллерии среднего калибра превосходство союзников было более чем 3-кратным (62 против 19). И, хотя половину немецкой артиллерии составляли исключительно крупные для кораблей класса эсминца 150-мм орудия со снарядами большой разрушительной мощи, как показал опыт войны, в скоротечных схватках эсминцев решающее значение имели показатели выпускаемой орудиями за единицу времени массы снарядов, а в этом отношении немецкие 150-мм орудия проигрывали более скорострельным британским 120-мм пушкам. В то время по числу труб в торпедных аппаратах (36 против 30) немцы уступали незначительно (учитывая запасные торпеды на немецких эсминцах можно говорить о примерном равенстве в торпедном вооружении). На деле соотношение сил оказалось более благоприятным для немцев, так как союзная флотилия вступила в бой разделенной на части. Реально в сражении участвовали только четыре эсминца «трайбла». В бою с ними немцы по-прежнему уступали в количестве орудий (19 против 32), зато имели перед союзниками почти двукратное превосходство по числу торпед (30 против 16). Таким образом, командиру немецкой флотилии следовало делать ставку на торпедную атаку, а британской — на артиллерийский бой. Серьёзным преимуществом британских эсминцев была их лучшая мореходность, которая давала превосходство и в скорости, и, особенно, — лучшая радиоэлектроника, в том числе аппаратура, позволявшая перехватывать и читать радио противника. Ход сраженияНемецкая флотилия шла на восток строем кильватера: флагманский эсминец Z-32, за ним ZH-1, Z-24, строй замыкал миноносец Т-24. Навстречу двигались двумя дивизионами эсминцы союзников. Первый дивизион составляли британские «Тартар» (флагман флотилии) и «Ашанти», канадские «Хайда» и. «Гурон» Севернее шли польские «Блыскавица» (флагман дивизиона) и «Перун», британские «Эскимо» и «Джевлин». В 01:23 9 июня 1944 г. к северу от Роскофа на побережье Бретани и в 60 км к северо-востоку от Уэссана немцы первыми визуально обнаружили впереди слева по курсу британо-канадский дивизион. Корабли союзников были видны на фоне моря, освещенные лунным светом. Бехтольсхайм дал приказ о готовности к торпедной атаке и повернул на север для перехвата противника. В 1.25, когда немецкая флотилия сблизилась с кораблями союзников на дистанцию 20-25 кабельтовых, Z-32, ZH-1 и Z-24 разрядили носовые торпедные аппараты. Каждый эсминец выпустил по 4 торпеды, всего — 12 торпед. Бехтольсхайм предполагал, что союзники не видят его корабли, и нападение будет неожиданным и результативным. Однако кэптен Джонс, благодаря перехвату немецких радиопереговоров, знал обо всех действиях противника. Уклонившись от торпедного залпа, британские и канадские эсминцы неожиданно для немцев начали артиллерийский бой, открыв для себя цели осветительными снарядами. Концевой в союзной колонне «Гурон» также выстрелил тремя торпедами, но не добился попаданий, тогда как артиллерии союзников удалось сразу нанести противнику серьёзные повреждения. «Тартар» дважды поразил 120-мм снарядами головной немецкий Z-32, на котором была сбита радиоантенна, пробит один из паровых котлов и вспыхнул пожар. Ещё более сильно пострадал ZH-1, в который попали два снаряда с «Ашанти». Один из них сделал подводную пробоину в котельном отделении, другой перебил паропровод в машинном отделении. «Хайда» и «Гурон» сосредоточили огонь на Z-24, обстреливая его даже из зенитных орудий. У немецкого эсминца была выведена из строя носовая башня с двумя 150-мм орудиями, пробита дымовая труба, через пробоину заполнялось водой машинное отделение, взрывы снарядов разрушили мостик, рулевую и штурманскую рубки, вызвали пожар боеприпасов. Только концевой Т-24 избежал обстрела и не получил ни одного попадания.
Под огнём союзников строй 8-й немецкой флотилии рассыпался. ZH-1 остановился на месте, потеряв ход, Z-24 поставил дымовую завесу и вместе с идущим за ним Т-24 повернул обратным курсом на юго-запад. «Хайда» и «Гурон» бросились их преследовать. Оставшийся в одиночестве Z-32 продолжал двигаться на север, ведя бой с «Тартаром» и «Ашанти». В 1.42 в «Тартар» попало два немецких снаряда, сбив ему мачту. Сумев оторваться от «Тартара» и «Ашанти», Z-32 уходил на север, но в 2.11 неожиданно обнаружил впереди новые корабли союзников — эсминцы «Блысковица», «Перун», «Эскимо» и «Джевлин», которые немцы приняли за три легких крейсера и эсминец. Z-32 выпустил из кормового аппарата 4 торпеды с дистанции в 40 кабельтовых и под прикрытием дымовой завесы повернул обратно на юг. Уходя от торпед, «Блысковица» резко уклонился вправо, на время потеряв идущего следом «Перуна». Британские «Эскимо» и «Джевлин» выпустили в сторону немецкого корабля по торпеде, но, как и немцы, не добились попаданий, после чего развернулись вслед за польскими эсминцами на север. Больше в бою британо-польский дивизион не участвовал. Двигаясь на юг, Z-32 снова столкнулся с «Тартаром» и «Ашанти». В артиллерийской дуэли с британским флагманом Z-32 получил три попадания 120-мм снарядами. На немецком эсминце были разбиты одно 150-мм орудие и кормовой торпедный аппарат, из-за взрыва и пожара в погребе боеприпасов его пришлось срочно затопить, был затоплен из-за пробоины насосный отсек, на верхней палубе были пожары и сильные разрушения. Z-32 попал в «Тартар» один раз — 150-мм снаряд разорвался в машинном отделении, перебив главный паропровод. «Тартар» окутался паром и потерял скорость, но Z-32 стал преследовать «Ашанти», обогнав своего поврежденного флагмана. Неожиданно прямо по курсу обнаружился стоявший неподвижно подбитый ранее эсминец ZH-1. Его артиллеристы открыли огонь по британским кораблям. «Ашанти» в ответ выпустил торпеду, которая попала в ZH-1 и оторвала ему носовую часть. Тем не менее, эсминец остался на плаву и продолжал вести огонь из одного орудия. Немцы даже сумели выпустить 3 торпеды из кормового аппарата, но не попали в цель. «Ашанти» продолжал обстреливать обреченный эсминец, пока в 2.40 он не затонул. Пока британцы добивали ZH-1, Z-32 прошёл незамеченным за кормой у «Ашанти» и «Тартара» и взял курс на восток. Бехтольсхайм связался по радио с Z-24 и Т-24 и дал им приказ идти на соединение с ним.
Вышедшие из боя эсминец Z-24 и миноносец Т-24 отказались от продолжения операции по прорыву в Ла-Манш. В 05.35 командир Z-24 предложил командиру Т-24 выйти вперед и прокладывать курс, так как на эсминце была разрушена штурманская рубка и сгорели все карты. Вечером 9 июня Z-24 и Т-24 вернулись в Брест. В тот же день оставленный экипажем Z-32 был уничтожен союзной авиацией у Иль-де-Ба. Итоги сраженияНемцы не смогли помешать высадке союзных войск в Нормандии. 8-я флотилия эсминцев Кригсмарине — последнее соединение крупных надводных кораблей на западе было фактически уничтожено. Немцы потеряли 2 эсминца и 85 чел. погибшими (50 чел. — на ZH-1, 26 чел. — на Z-32, 9 чел. на Z-24). Ещё 141 немецкий моряк с ZH-1 был подняты из воды англичанами и взят в плен (37 чел. с ZH-1 самостоятельно добрались на шлюпке до берега). Эсминец Z-24 получил в бою повреждения, которые не позволили ему в дальнейшем принять участие в боевых действиях. Лишь один немецкий корабль, участвовавший в сражении, — миноносец Т-24 — не имел потерь и повреждений. У союзников более-менее серьёзно пострадал только один эсминец — «Тартар», который вернулся в строй уже через месяц. Тем не менее, немецкая пропаганда объявила бой у Уэссана «славной страницей в истории», представив сражение, как неравную схватку с превосходящими силами — четырьмя британскими крейсерами и шестью эсминцами. Объявлялось, что «8-я флотилия сражалась храбро, и потеря двух эскадренных миноносцев, хотя и очень тяжелая, была скрашена довольно большим числом спасенных моряков». Командир флотилии барон Теодор фон Маухенхайм-Бехтольсхайм 3 июля 1944 г. был награждён Рыцарским крестом. Интересный фактБой при Уэссане был единственным морским сражением, в котором столкнулись наиболее мощные эсминцы Великобритании и Германии во Второй мировой войне — британские «трайблы» и немецкие «нарвики». Оба корабля создавались как боевые единицы с мощным артиллерийским вооружением. У «трайблов» первоначально было восемь 120-мм орудий — вдвое больше, чем на предшествующих британских эсминцах. Немцы, в свою очередь, сделали ставку на увеличение калибра орудий, поставив на «нарвики» четыре 150-мм орудия вместо 127-мм орудий предыдущих серий своих эсминцев. Позднее британцы сочли артиллерийское вооружение «трайблов» избыточным и заменили одну двухорудийную установку главного калибра 102-мм зенитками. Немцы, напротив, в ходе войны довооружили свои «нарвики» носовой двухорудийной башней, доведя количество 150-мм орудий до пяти. При этом британцы ради мощной артиллерии пожертвовали на «трайблах» торпедным вооружением, уменьшив его вдвое, тогда как на «нарвиках» осталось столько же торпед, как на ранних сериях. Следует заметить, что «нарвик» был значительно крупнее «трайбла», что и позволило сохранить его универсальным (артиллерийско-торпедным) кораблем. Эксперты сходятся в том, что по своим боевым характеристикам «трайблы» имели преимущество над «нарвиками», однако в бою при Уэссане немецкие эсминцы показали себя вполне достойно. В бою с «Тартаром» Z-32, хотя и добился меньшего числа попаданий, чем получил сам, фактически вывел своего противника из строя. «Нарвики» продемонстрировали в бою высокую живучесть. Z-24 смог, несмотря на тяжелые повреждения, избежать гибели, а Z-32 продержался два с половиной часа против нескольких союзных кораблей равного ему класса. Решающую роль в единственном сражении «нарвиков» и «трайблов» сыграло, таким образом, численное превосходство кораблей союзников Напишите отзыв о статье "Бой у острова Уэссан (1944)"Литература
|
|||
Отрывок, характеризующий Бой у острова Уэссан (1944)
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.
На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.
Ростов, стоя в первых рядах Кутузовской армии, к которой к первой подъехал государь, испытывал то же чувство, какое испытывал каждый человек этой армии, – чувство самозабвения, гордого сознания могущества и страстного влечения к тому, кто был причиной этого торжества.
Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова.
– Урра! Урра! Урра! – гремело со всех сторон, и один полк за другим принимал государя звуками генерал марша; потом Урра!… генерал марш и опять Урра! и Урра!! которые, всё усиливаясь и прибывая, сливались в оглушительный гул.
Пока не подъезжал еще государь, каждый полк в своей безмолвности и неподвижности казался безжизненным телом; только сравнивался с ним государь, полк оживлялся и гремел, присоединяясь к реву всей той линии, которую уже проехал государь. При страшном, оглушительном звуке этих голосов, посреди масс войска, неподвижных, как бы окаменевших в своих четвероугольниках, небрежно, но симметрично и, главное, свободно двигались сотни всадников свиты и впереди их два человека – императоры. На них то безраздельно было сосредоточено сдержанно страстное внимание всей этой массы людей.
Красивый, молодой император Александр, в конно гвардейском мундире, в треугольной шляпе, надетой с поля, своим приятным лицом и звучным, негромким голосом привлекал всю силу внимания.
Ростов стоял недалеко от трубачей и издалека своими зоркими глазами узнал государя и следил за его приближением. Когда государь приблизился на расстояние 20 ти шагов и Николай ясно, до всех подробностей, рассмотрел прекрасное, молодое и счастливое лицо императора, он испытал чувство нежности и восторга, подобного которому он еще не испытывал. Всё – всякая черта, всякое движение – казалось ему прелестно в государе.
