Бооль, Владимир Георгиевич фон

Владимир Георгиевич фон Бооль
Фото из «Альбома портретов бывших кадетов 1 Кадетского Корпуса» (издание 1882 года)
Дата рождения	31 марта 1836(1836-03-31)
Дата смерти	2 декабря 1899(1899-12-02) (63 года)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Звание	генерал-майор

Владимир Георгиевич фон Бооль (1836—1899) — генерал-майор Русской императорской армии, один из наиболее выдающихся российских военных педагогов конца XIX века, публицист, редактор, писатель, автор ряда военно-исторических трудов.

Биография

Владимир Георгиевич фон Бооль родился 31 марта 1836 года, происходил из семьи дворян Полтавской губернии.

Образование получил в Первом кадетском корпусе, откуда в 1856 году в звании прапорщика был направлен Волынский лейб-гвардии полк. Продолжил обучение в Михайловской артиллерийской академии, по окончании которой фон Бооль был назначен преподавателем физики в Первый кадетский корпус.

Некоторое время спустя Владимир Георгиевич фон Бооль был переведён на должность инспектора классов в Петровский Полтавский кадетский корпус, где в полной мере проявился его педагогический талант.

В 1884 году фон Бооль был назначен инспектором класов 3-го воен. Александровского училища.

Переехав в город Москву, он стал деятельным членом московского отделения Русского Императорского технического общества и в течение четырёх лет помогал редактировать его главное печатное издание «Записки Императорского Русского Технического Общества».

Владимир Георгиевич фон Бооль умер 2 декабря 1899 года, после тяжелой продолжительной болезни.

В. Г. фон Бооль составил ряд учебников по физике, математике и географии. Его статьи помещались, начиная с 1865 года, в «Учителе», «Педагогическом сборнике», «Народной школе», «Художественном сборнике», «Киевлянине» и других печатных изданиях Российской империи. Им также были написаны «Воспоминания педагога», в которых он подробно излагает время своего пребывания в Александровском Царскосельском корпусе, в 1 кадетском корпусе и в Михайловской артиллерийской академии, описывает, как очевидец, преобразование старых кадетских корпусов в военные гимназии и обратно, давая ряд метких характеристик Ванновского, Махотина и других руководителей того времени.

Награды

• Ордена Святой Анны 1, 2 и 3 степеней
• Ордена Святого Станислава 1, 2 и 3 степеней и 2 ст. с Императорской короной
• Ордена Святого Владимира 2, 3 и 4 степеней

• Серебряная медаль в память Императора Александра ІІІ
• Серебряная медаль в память св. Коронования Их Императорских Величеств в 1896 году
• Бронзовая медаль в память Императора Николая I

• Знак отличия беспорочной службы

Избранная библиография

• «Учебник математической и физической географии»;
• «Воспоминания педагога»;
• «Теория устройства различного рода весов»;
• «Приборы и машины для механического производства арифметических действий».

Литература

• «Исторический вестник» 1900 г., № 2;
• «Московские ведомости», 1899 г., № 339, № 341;
• Ромашкевич А. Д. «Материалы к истории Петровского Полтавского кадетского корпуса с 1-го октября 1907 г. по 1-е октября 1908 г. Год пятый». Полтава. 1908. Стр.83-84;
• «Русская старина» (1904 год март, апрель).

Отрывок, характеризующий Бооль, Владимир Георгиевич фон

– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
– Но как же из Москвы доктор еще не приехал? – сказала княжна. (По желанию Лизы и князя Андрея к сроку было послано в Москву за акушером, и его ждали каждую минуту.)
– Ничего, княжна, не беспокойтесь, – сказала Марья Богдановна, – и без доктора всё хорошо будет.
Через пять минут княжна из своей комнаты услыхала, что несут что то тяжелое. Она выглянула – официанты несли для чего то в спальню кожаный диван, стоявший в кабинете князя Андрея. На лицах несших людей было что то торжественное и тихое.
Княжна Марья сидела одна в своей комнате, прислушиваясь к звукам дома, изредка отворяя дверь, когда проходили мимо, и приглядываясь к тому, что происходило в коридоре. Несколько женщин тихими шагами проходили туда и оттуда, оглядывались на княжну и отворачивались от нее. Она не смела спрашивать, затворяла дверь, возвращалась к себе, и то садилась в свое кресло, то бралась за молитвенник, то становилась на колена пред киотом. К несчастию и удивлению своему, она чувствовала, что молитва не утишала ее волнения. Вдруг дверь ее комнаты тихо отворилась и на пороге ее показалась повязанная платком ее старая няня Прасковья Савишна, почти никогда, вследствие запрещения князя,не входившая к ней в комнату.
– С тобой, Машенька, пришла посидеть, – сказала няня, – да вот княжовы свечи венчальные перед угодником зажечь принесла, мой ангел, – сказала она вздохнув.
– Ах как я рада, няня.
– Бог милостив, голубка. – Няня зажгла перед киотом обвитые золотом свечи и с чулком села у двери. Княжна Марья взяла книгу и стала читать. Только когда слышались шаги или голоса, княжна испуганно, вопросительно, а няня успокоительно смотрели друг на друга. Во всех концах дома было разлито и владело всеми то же чувство, которое испытывала княжна Марья, сидя в своей комнате. По поверью, что чем меньше людей знает о страданиях родильницы, тем меньше она страдает, все старались притвориться незнающими; никто не говорил об этом, но во всех людях, кроме обычной степенности и почтительности хороших манер, царствовавших в доме князя, видна была одна какая то общая забота, смягченность сердца и сознание чего то великого, непостижимого, совершающегося в эту минуту.
В большой девичьей не слышно было смеха. В официантской все люди сидели и молчали, на готове чего то. На дворне жгли лучины и свечи и не спали. Старый князь, ступая на пятку, ходил по кабинету и послал Тихона к Марье Богдановне спросить: что? – Только скажи: князь приказал спросить что? и приди скажи, что она скажет.
– Доложи князю, что роды начались, – сказала Марья Богдановна, значительно посмотрев на посланного. Тихон пошел и доложил князю.
– Хорошо, – сказал князь, затворяя за собою дверь, и Тихон не слыхал более ни малейшего звука в кабинете. Немного погодя, Тихон вошел в кабинет, как будто для того, чтобы поправить свечи. Увидав, что князь лежал на диване, Тихон посмотрел на князя, на его расстроенное лицо, покачал головой, молча приблизился к нему и, поцеловав его в плечо, вышел, не поправив свечей и не сказав, зачем он приходил. Таинство торжественнейшее в мире продолжало совершаться. Прошел вечер, наступила ночь. И чувство ожидания и смягчения сердечного перед непостижимым не падало, а возвышалось. Никто не спал.