Броненосные крейсера типа «Инфанта Мария Тереза»
Броненосные крейсера типа «Инфанта Мария Тереза» — боевые корабли испанского флота. Являлись увеличенным вариантом британских броненосных крейсеров типа «Орландо», было построено 3 единицы: «Инфанта Мария Тереза» (исп. Infanta Teresa Maria ), «Альмиранте Окендо» (исп. Almirante Oquendo), «Бискайя» (исп. Vizcaya). Все крейсера принимали участие в испано-американской войне.
Развитием проекта стали крейсера типа «Принцесса де Астуриас».
Содержание
История создания
После Каролинского кризиса (попытки немецкой канонерки захватить в 1885 г. принадлежавшие испанцам остров в Тихом океане) правительство Испании приняло решение срочно заказать шесть броненосных крейсеров, которые, действуя из метрополии, гарантировали бы защиту отдалённых колониальных владений. В качестве наиболее подходящего образца были выбраны британские броненосные крейсера типа «Орландо». Однако испанские крейсера должны были быть существенно крупнее, с более мощной двигательной установкой и скоростью, более крупным калибром главных орудий и большей толщиной бортовой брони. Для строительства кораблей в Испании было образовано совместное англо-испанское предприятие «Sociedad Astilleros del Nervion» и устроена верфь в Бильбао, на которой в 1889 году было заложено три первых корабля:
«Инфанта Мария Тереза» — заложен 24 июля 1889, спущен 30 августа 1890, вступил в строй 28 августа 1893 года.
«Бискайя» — заложен 7 октября 1889, спущен 4 октября 1891, вступил в строй 2 августа 1894 года.
«Альмиранте Окендо» — заложен 16 ноября 1889, спущен 4 октября 1891, вступил в строй 21 августа 1895 года.
Одновременно три корабля были заложены на казенных адмиралтействах в Картахене, Ферроле и Кадисе, но так как их строительство затянулось и в проект были внесены серьёзные изменения, эти корабли — «Принцесса де Астуриас», «Каталунья» и «Кардинал Сиснерос» — стали особым типом крейсеров.
Конструкция
Корпус
Крейсера имели стальной высокобортный гладкопалубный корпус с таранным форштевнем. Силуэт с возвышавшимися над центральной надстройкой двумя мачтами и слегка наклонёнными назад дымовыми трубами называли изящным и элегантным. Корабли обладали хорошей мореходностью и отличной маневренностью, но отсутствие медной обшивки подводной части создавало угрозу обрастания водорослями при длительном плавании в тропических водах, а большое количество деревянных деталей, применявшихся в надстройках и внутренних конструкциях, делало крейсера в ходе боя уязвимыми для пожаров.
Силовая установка
Корабли приводили в движение двумя винтами, вращавшимися двумя 3-цилиндровыми вертикальными паровыми машинами тройного расширения, изготовленными в Испании по британской лицензии. Машины питали шесть огнетрубных котлов (три двойных) в двух котельных отделениях. Мощность двигательной установки должна была составлять 9 тыс. л. с. при естественной тяге и 13 тыс. — при форсированной. Скорость при этом должна была составлять соответственно 18 и 19,5 узлов. Фактически при сдаточных испытаниях скорость превышала 20 узлов. Крейсера могли принять на борт 1050 т. угля, что хватало на 10 тыс. миль плавания экономным 10-узловым ходом.
Бронирование
Толстая бортовая броня кораблей данного типа была характерная скорее для броненосца, чем крейсера, но при этом прикрывала лишь небольшую часть корпуса. Броневой пояс имел толщину в 12 дюймов, но ширину всего в 1,68 м, при этом над ватерлинией при нормальной загрузке угля выступало всего 0,46 м. Бронепояс простирался в длину на 2/3 корпуса (66,5 м.), носовая и кормовая оконечности корабля оставались без его защиты. Впереди и сзади бронепояса замыкали броневые траверсы такой же толщины. Бортовую броню сверху прикрывала броневая палуба 2-дюймовой, а на скатах — 3-дюймовой толщины, правда, не из броневой, а из обычной стали. Выступавшие над ней судовые механизмы закрывал невысокий гласис из наклонных плит 6-дюймовой толщины, прикрытых 2-дюймовыми крышками. Орудия главного калибра защищались бронированными барбетами толщиной в 10-дюймов, прикрытые сверху броневыми полусферами из 4-дюймовой брони. Подъёмники для поднятия боезапаса к орудиями ГК защищала труба из 8-дюймовой брони.
Вооружение
Главным калибром крейсера были два 280-мм (11-дюймовых) орудия испанской фирмы Онтория в носовой и кормовой башнях. Вспомогательную артиллерию составляли десять 140-мм (5,5-дюймовых) орудий Онтория, установленных за броневыми щитами в средней части верхней палубы (по пяти на борт). Крайние орудия были вынесены на спонсоны и могли вести огонь соответственно на нос и корму. Малокалиберную артиллерию, предназначенную для борьбы с миноносцами, составляли восемь 57-мм (6-фунтовых) пушек Норденфельда и восемь 37-мм пушек Гочкиса, размещенных на нижней батарейной палубе. На марсах мачт стояло два 11-мм митральезы. Минное вооружение каждого крейсера составляли восемь 356-мм (14-дюймовых) торпедных аппарата Шварцкопфа — четыре неподвижных по паре на носу и корме и четыре поворотных по два на борт.
Орудия испанского производства отличалось устарелостью системы и ненадежностью, которая еще более возросла после установки на 5,5-дюймовые орудия для увеличения скорострельности модернизированных затворов. Низкого качества были и боеприпасы. По словам адмирала Серверы, командовавшего эскадрой испанских броненосных крейсеров во время войны с США: «Из 3000 снарядов для пушек Онтория [по 100 снарядов для 30 140-мм орудий] только 620 можно использовать, остальные же абсолютно бесполезны.»
Служба
Крейсера были зачислены в состав испанского флота «Инфанта Мария Тереза» — в 1893, «Бискайя» — в 1894, а «Адмирал Окендо» в 1895 г., ещё до полной установки на них вооружения. После завершения монтажа орудий главного калибра три однотипных крейсера образовали Практическую эскадру — основу испанского флота. «Инфанта Мария Тереза» представляла Испанию на открытии Кильского канала в 1895 г. В 1897 г. «Инфанта» посетила Нью-Йорк, а «Бискайя» участвовала в международном смотре на Спитхэдском рейде по случаю 60-летия вступления на престол британской королевы Виктории. В том же году «Бискайя» ушла на Кубу, где 9 месяцев находилась в качестве стационера в Гаване.
В январе 1898 г., после прибытия в Гавану американского броненосного крейсера «Мэн» «Бискайя» была направлена с ответным визитов в Нью-Йорк. После взрыва «Мэна» 15 февраля 1898 г. испано-американские отношения резко ухудшились, и «Бискайя» срочно вернулась в Гавану, куда прибыл и «Адмирал Окендо». В условиях угрозы войны два крейсера в апреле покинули Гавану и перешли к островам Зеленого мыса, соединившись там с «Инфантой Марией Терезой» и купленным у Италии новым броненосным крейсером «Кристобаль Колон», а также тремя эсминцами. Через несколько дней, уже после объявления испано-американской войны, эскадра под командованием контр-адмирала П. Серверы отправилась в Вест-Индию, хотя серьёзно уступала по силам сосредоточенному там американскому флоту.
Так как Сервере не удалось встретиться с посланными пароходами-угольщиками, его эскадра испытывала серьёзные проблемы с топливом и не смогла дойти до укрепленной Гаваны. 19 мая испанские крейсера прибыли в Сантьяго-де-Куба, где вскоре были заблокированы американской эскадрой вице-адмирала У. Сэмпсона. 3 июля 1898 г. Сервера попытался прорваться, что привело к сражению при Сантьяго, в котором все испанские корабли были потеряны. «Инфанта Мария Тереза» и «Адмирал Окендо» продержались в бою менее часа и, охваченные пожарами, были вынуждены выброситься на берег всего в 6,5 милях от Сантьяго, «Бискайя» сумела уйти от Сантьяго на 21 милю, прежде чем также не была вынуждены выброситься под обстрелом на берег и спустить флаг.
Имея шансы оторваться от тихоходных американских броненосцев, испанские крейсера оказались неспособны развить максимальную скорость из-за обрастания подводной части корпуса, низкого качества полученного в Сантьяго угля и плохой работы кочегаров. Испанская корабельная артиллерия в решающем бою показала свою полную непригодность: «Затворы не закрывались, снаряды заклинивало в стволах, запальные трубки отказывались срабатывать. Из одного орудия безуспешно пытались выстрелить семь раз, прежде чем это удалось сделать, из другого — восемь». К тому же через короткое время большинство орудий на испанских кораблях было выведено из строя в результате попаданий или близких разрывов американских снарядов, а также охвативших палубы пожаров.
Получив 40 попаданий снарядами крупного и среднего и 64 — малого калибра, испанские крейсера были вынуждены прекратить борьбу и сдаться, хотя у них «ни один снаряд не повредил жизненно важных конструкций или механизмов». Американские снаряды действительно не могли пробить толстый бронепояс крейсеров, однако при попадании в незащищенные броней обширные части борта и надстройки на испанских кораблях появлялись огромные пробоины и разрушения («верхние сооружения были разнесены в клочья, а мостики уничтожены»), происходили внутренние взрывы (в частности из-за поражения снаряженных торпедных аппаратов), бил пар из порванных паропроводов, а пожарные магистрали не давали воду, что делало невозможным борьбу со стремительно распространявшимися пожарами. По мнению историка флота Х. Вильсона: «Очевидно, американцы целились в центр корабля, чтобы вызвать пожар на жилой палубе и в каютах».
Пожары, полностью охватившие все три крейсера, продолжались после того, как они были оставлены экипажами. На «Адмирале Окендо» и «Бискайе» произошли взрывы погребов боеприпасов, что практически разрушило эти корабли. Менее пострадавшую «Инфанту Марию Терезу» попытались доставить для ремонта в США. 1 ноября 1898 г. при буксировке в Норфолк она попала в шторм и затонула близ острова Кэт.
Оценка проекта
Роковая для крейсеров типа «Инфанта Мария Тереза» битва при Сантьяго выявила их серьёзные недостатки, прежде всего — небоеспособное артиллерийское вооружение и устаревшая система бронирования — узкий толстый бронепояс, защищавший ватерлинию от поражения из орудий крупного калибра, но не прикрывавший надводную часть корабля от разрушительного огня среднекалиберной артиллерии. Уязвимость кораблей усиливалась из-за обилия на них деревянных деталей, размещения важнейших паропроводов над броневой палубой и наличие многочисленных торпедных аппаратов. К достоинствам следует отнести первоначально хорошие мореходные качества «Инфант», которые, впрочем, не смогли проявить себя в условиях обросших ракушками дна и низкокачественного угля.
Напишите отзыв о статье "Броненосные крейсера типа «Инфанта Мария Тереза»"
Литература
- Александров А.С., Соломонов Б.В. [pvrf.narod.ru/lib/09_page0.html Броненосные крейсера типа «Инфанта Мария Тереза»] (рус.) // Морская Коллекция : журнал. — Москва: Моделист-Конструктор, 2008. — № 4 (103). — С. 32.
- Ненахов Ю. Ю. Энциклопедия крейсеров 1860—1910. — Минск: Харвест, 2006. — ISBN 5-17-030194-4.
- Conway’s All the World’s Fighting Ships, 1860—1905. — London: Conway Maritime Press, 1980. — ISBN 0-85177-133-5.
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Броненосные крейсера типа «Инфанта Мария Тереза»
Поровнявшись с гвардейской пехотой, он заметил, что чрез нее и около нее летали ядры, не столько потому, что он слышал звук ядер, сколько потому, что на лицах солдат он увидал беспокойство и на лицах офицеров – неестественную, воинственную торжественность.Проезжая позади одной из линий пехотных гвардейских полков, он услыхал голос, назвавший его по имени.
– Ростов!
– Что? – откликнулся он, не узнавая Бориса.
– Каково? в первую линию попали! Наш полк в атаку ходил! – сказал Борис, улыбаясь той счастливой улыбкой, которая бывает у молодых людей, в первый раз побывавших в огне.
Ростов остановился.
– Вот как! – сказал он. – Ну что?
– Отбили! – оживленно сказал Борис, сделавшийся болтливым. – Ты можешь себе представить?
И Борис стал рассказывать, каким образом гвардия, ставши на место и увидав перед собой войска, приняла их за австрийцев и вдруг по ядрам, пущенным из этих войск, узнала, что она в первой линии, и неожиданно должна была вступить в дело. Ростов, не дослушав Бориса, тронул свою лошадь.
– Ты куда? – спросил Борис.
– К его величеству с поручением.
– Вот он! – сказал Борис, которому послышалось, что Ростову нужно было его высочество, вместо его величества.
И он указал ему на великого князя, который в ста шагах от них, в каске и в кавалергардском колете, с своими поднятыми плечами и нахмуренными бровями, что то кричал австрийскому белому и бледному офицеру.
– Да ведь это великий князь, а мне к главнокомандующему или к государю, – сказал Ростов и тронул было лошадь.
– Граф, граф! – кричал Берг, такой же оживленный, как и Борис, подбегая с другой стороны, – граф, я в правую руку ранен (говорил он, показывая кисть руки, окровавленную, обвязанную носовым платком) и остался во фронте. Граф, держу шпагу в левой руке: в нашей породе фон Бергов, граф, все были рыцари.
Берг еще что то говорил, но Ростов, не дослушав его, уже поехал дальше.
Проехав гвардию и пустой промежуток, Ростов, для того чтобы не попасть опять в первую линию, как он попал под атаку кавалергардов, поехал по линии резервов, далеко объезжая то место, где слышалась самая жаркая стрельба и канонада. Вдруг впереди себя и позади наших войск, в таком месте, где он никак не мог предполагать неприятеля, он услыхал близкую ружейную стрельбу.
«Что это может быть? – подумал Ростов. – Неприятель в тылу наших войск? Не может быть, – подумал Ростов, и ужас страха за себя и за исход всего сражения вдруг нашел на него. – Что бы это ни было, однако, – подумал он, – теперь уже нечего объезжать. Я должен искать главнокомандующего здесь, и ежели всё погибло, то и мое дело погибнуть со всеми вместе».
Дурное предчувствие, нашедшее вдруг на Ростова, подтверждалось всё более и более, чем дальше он въезжал в занятое толпами разнородных войск пространство, находящееся за деревнею Працом.
– Что такое? Что такое? По ком стреляют? Кто стреляет? – спрашивал Ростов, ровняясь с русскими и австрийскими солдатами, бежавшими перемешанными толпами наперерез его дороги.
– А чорт их знает? Всех побил! Пропадай всё! – отвечали ему по русски, по немецки и по чешски толпы бегущих и непонимавших точно так же, как и он, того, что тут делалось.
– Бей немцев! – кричал один.
– А чорт их дери, – изменников.
– Zum Henker diese Ruesen… [К чорту этих русских…] – что то ворчал немец.
Несколько раненых шли по дороге. Ругательства, крики, стоны сливались в один общий гул. Стрельба затихла и, как потом узнал Ростов, стреляли друг в друга русские и австрийские солдаты.
«Боже мой! что ж это такое? – думал Ростов. – И здесь, где всякую минуту государь может увидать их… Но нет, это, верно, только несколько мерзавцев. Это пройдет, это не то, это не может быть, – думал он. – Только поскорее, поскорее проехать их!»
Мысль о поражении и бегстве не могла притти в голову Ростову. Хотя он и видел французские орудия и войска именно на Праценской горе, на той самой, где ему велено было отыскивать главнокомандующего, он не мог и не хотел верить этому.
Около деревни Праца Ростову велено было искать Кутузова и государя. Но здесь не только не было их, но не было ни одного начальника, а были разнородные толпы расстроенных войск.
Он погонял уставшую уже лошадь, чтобы скорее проехать эти толпы, но чем дальше он подвигался, тем толпы становились расстроеннее. По большой дороге, на которую он выехал, толпились коляски, экипажи всех сортов, русские и австрийские солдаты, всех родов войск, раненые и нераненые. Всё это гудело и смешанно копошилось под мрачный звук летавших ядер с французских батарей, поставленных на Праценских высотах.
– Где государь? где Кутузов? – спрашивал Ростов у всех, кого мог остановить, и ни от кого не мог получить ответа.
Наконец, ухватив за воротник солдата, он заставил его ответить себе.
– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
