Бюнтинг, Николай Георгиевич

Николай Георгиевич фон-Бюнтинг нем. Nikolai von Bünting<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Тверской губернатор
15 апреля 1906 — 2 марта 1917
Предшественник:	Павел Александрович Слепцов
Преемник:	должность ликвидирована
Эстляндский губернатор
ноябрь 1905 — январь 1906
Предшественник:	Алексей Александрович Лопухин
Преемник:	Пётр Петрович Башилов
Архангельский губернатор
10 мая 1904 — 8 ноября 1905
Предшественник:	Николай Александрович Римский-Корсаков
Преемник:	Николай Николаевич Качалов
Курский вице-губернатор
26 сентября 1897 — 15 февраля 1903
Предшественник:	Фёдор Порфирьевич Шиповский
Преемник:	Павел Григорьевич Курлов
Рождение:	1861(1861) Санкт-Петербург
Смерть:	2 марта 1917(1917-03-02) Тверь
Супруга:	София Михайловна Бюнтинг
Дети:	Мария, Екатерина, Регина, Маргарита и София
Награды:

Никола́й Гео́ргиевич фон-Бю́нтинг (1861, Санкт-Петербург — 2 марта 1917, Тверь) — глава ряда губерний Российской империи.

Биография

Православный. Выходец из остзейского дворянского рода: отец — барон Георг-Вильгельм Карлович фон Бюнтинг (1826—1877); мать — баронесса Мария Николаевна фон Медем (1836—1907). Эта ветвь рода Бюнтингов была внесена в дворянскую родословную книгу Псковской губернии; семье принадлежало имение Халахальня близ Изборска в (950 десятин). При имении было организовано прекрасное молочное хозяйство и многопольный севооборот.

Карьера

По окончании с золотой медалью Императорского училища правоведения (1883) Н. Г. Бюнтинг слушал лекции в Берлинском университете. Затем поступил на службу по Министерству юстиции, с 1884 года служил в Сенате. В 1891 году перешел в Министерство внутренних дел.

С сентября 1897 курский вице-губернатор, с мая 1904 архангельский, в ноябре 1905 — январе 1906 эстляндский губернатор. С 15 апреля 1906 года, в разгар революционных беспорядков, — тверской губернатор (на место убитого эсеровской бомбой П. А. Слепцова). Гофмейстер.

Был членом многих Тверских обществ — учёной архивной комиссии, благотворительного общества «Доброхотная копейка», тверского православного братства Св. благословенного князя Михаила Ярославовича, почётным членом Общества хоругвеносцев в Старице и Торжке; убеждённый монархист.

Гибель губернатора

Во время Февральской революции отказался признавать созданный в городе комитет общественной безопасности с участием либерально настроенных деятелей. Направил телеграмму Николаю II с заявлением о том, что исполнил свой долг до конца. Привёл в порядок официальные документы. Готовясь к смерти, молился перед иконой Богоматери, исповедовался по телефону викарному епископу.

2 марта восставшие рабочие и солдаты ворвались в губернаторский дворец и повели губернатора в комитет общественной безопасности. Попытки членов комитета, в частности А. А. Червен-Водали, спасти губернатора завершились неудачей. «Высокий, плотный, прямой, уже с проседью в волосах и небольшой бороде», фон-Бюнтинг был отправлен на гауптвахту, но по дороге убит выстрелом из револьвера. Толпа издевалась над телом, которое пролежало на главной улице до позднего вечера — лишь тогда викарный епископ смог забрать его и тайно похоронить.

По другим данным, вдова пыталась перевести тело супруга в Халахальню, чтобы похоронить в семейной усыпальнице, но удалось доехать только до Пскова, где Бюнтинг был похоронен около какой-то церкви, но место захоронения не было отмечено.

Семья

В 1897 году он женился на своей кузине Софии Михайловне Медем (1876—1948), выпускнице Екатерининского института благородных девиц. Занималась на курсах изящных искусств в Париже, брала уроки у ведущих художников Петербургской Академии художеств.

София Михайловна Бюнтинг была председательницей старейшего в Твери благотворительного «Общества доброхотной копейки», во время Первой мировой войны объявила об организации трудовой помощи для беженцев и пострадавших от военных бедствий. Было предоставлено помещение в принадлежащем Обществу Доме трудолюбия для устройства там: механических мастерских для шитья на месте и раздачи работы на дом; яслей на 100 детей работниц; столовой, чайной, кухни, контор и других необходимых помещений.

На отпущенные для этой цели Комитетом Ея Высочества 30 тысяч рублей были оборудованы мастерские, в которые поставили 80 швейных машин, «приводимых в движение электрическим током». В мастерских могли ежедневно работать и найти себе достаточный заработок 160 беженок, дети которых тут же принимались бесплатно в ясли; и здесь же все желающие могли получить дешевый и здоровый обед, ужин, чай. Столовая отпускала ежедневно свыше 500 обедов. Были также открыты два общежития: для 20 беженок — воспитанниц средних учебных заведений и для 15 беженцев — учащихся средних учебных заведений.

У супругов было 5 дочерей: Мария (1898—?), Екатерина (1900—?), Регина (?—?), Маргарита (1907—1938) и София (1912—1992).

Источники

• [rusk.ru/st.php?idar=170848 Мученик «великой бескровной» К 90-летию со дня убийства тверского губернатора Николая Георгиевича Бюнтинга (1861—1917)]
• Тверские губернаторы. Тверь, 1996.
• [region.library.tver.ru/cgi-bin/fulltext_opac.cgi?show_article=3184 Биография.]
• [www.pravbeseda.ru/library/?page=book&id=700 Митрополит Вениамин (Федченков) . Россия между Верой и безверием.]
• [www.a-z.ru/women/texts/uspenskrd.htm Успенская В. И. Тверская женская история: социальные инициативы наших прабабушек.]
• [www.pskovcity.ru/hron20011.htm Имения Халахальня.]

Отрывок, характеризующий Бюнтинг, Николай Георгиевич

– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.
– То то торопили выступать, а выступили – стали без толку посереди поля, – всё немцы проклятые путают. Эки черти бестолковые!
– То то я бы их и пустил наперед. А то, небось, позади жмутся. Вот и стой теперь не емши.
– Да что, скоро ли там? Кавалерия, говорят, дорогу загородила, – говорил офицер.
– Эх, немцы проклятые, своей земли не знают, – говорил другой.
– Вы какой дивизии? – кричал, подъезжая, адъютант.
– Осьмнадцатой.
– Так зачем же вы здесь? вам давно бы впереди должно быть, теперь до вечера не пройдете.
– Вот распоряжения то дурацкие; сами не знают, что делают, – говорил офицер и отъезжал.