Бёрнс, Джон Эллиот

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джон Бёрнс
англ. John Elliot Burns

Джон Эллиот Бёрнс (ок. 1911)
Дата рождения:

20 октября 1858(1858-10-20)

Место рождения:

Лондон

Дата смерти:

24 января 1943(1943-01-24) (84 года)

Место смерти:

Великобритания

Гражданство:

Великобритания Великобритания

Род деятельности:

политика

Джон Бёрнс на Викискладе

Джон Эллиот Бёрнс (англ. John Elliot Burns; 1858–1943) — английский политический деятель.



Биография

Джон Эллиот Бёрнс родился 20 октября 1858 года в городе Лондоне.

Служил в Западной Африке (на Нигере), затем работал на фабриках в Лондоне. Вскоре стал одним из популярнейших столичных ораторов на митингах рабочих и безработных; организовывал тред-юнионы, по преимуществу чернорабочих[1].

В 1881 году был вместе с Генри Мейерсом Гайндманом одним из основателей Социал-демократической федерации Великобритании (англ. Social Democratic Federation)[2][3].

В 1885 году выступил кандидатом на выборах в Парламент Великобритании, как социалист (против либерала и консерватора), но безуспешно[1].

За участие в митинге безработных в Гайд-парке (в Лондоне) в 1886 году, окончившемся столкновением с полицией, Бёрнс был арестован, но спустя некоторое время оправдан, так как было выяснено (во многом благодаря показаниям Рескина), что он уговаривал толпу разойтись[1].

В том же 1886 году Джон Бёрнс был организатором другого митинга рабочих, созванного в Лондоне в Трафальгар-сквере для выражения поддержки Ирландии. Митинг вновь окончился столкновением с силами правопорядка и вошёл в историю Великобритании под именем «кровавого воскресенья». За участие в последнем Д. Бёрнс был приговорен к шести неделям тюремного заключения[1].

Около этого времени Бёрн вышел из состава социал-демократической федерации и стал называть себя «независимым социалистом»[1].

С 1888 года он состоял членом лондонского графства и боролся за муниципализацию городских предприятий, за понижение рабочего дня в них и т. д[1].

В 1889 году Джон Бёрнс вместе с Томом Манном (англ. Tom Mann) и Беном Тиллетом (англ. Ben Tillett) был организатором стачки докеров (англ. London Dock Strike of 1889), которая вынудила руководство пойти на некоторые уступки рабочим[1].

В 1892 году Бёрнс был избран в Баттерси (Лондонский округ) в палату общин не как социалист, а как либерал, выставленный либералами против консерваторов. В 1895 и 1900 гг. он переизбран в палату общин, оба раза как либерал. В либеральной партии он занимал место на крайнем левом фланге, стремясь социализировать или по крайней мере радикализировать партию[1].

От социал-демократической программы он не отказывался, но считал, что проводить её он может скорее в рядах либералов, чем в социал-демократической федерации, ставшей, по его мнению, совершенно бессильной. В последней его считали изменником, однако среди рабочих в начале XX века Джон Бёрнс пользовался громадной популярностью; оттого либералы им тоже очень дорожили[1].

В 1914 году был назначен министром торговли, но подал в отставку в знак протеста против Первой мировой войны два дня спустя её начала.

Джон Эллиот Бёрнс скончался 24 января 1943 года.

Напишите отзыв о статье "Бёрнс, Джон Эллиот"

Примечания

Литература

Отрывок, характеризующий Бёрнс, Джон Эллиот

– Г'афиня, – сказал Денисов с опущенными глазами и виноватым видом, хотел сказать что то еще и запнулся.
Наташа не могла спокойно видеть его таким жалким. Она начала громко всхлипывать.
– Г'афиня, я виноват перед вами, – продолжал Денисов прерывающимся голосом, – но знайте, что я так боготво'ю вашу дочь и всё ваше семейство, что две жизни отдам… – Он посмотрел на графиню и, заметив ее строгое лицо… – Ну п'ощайте, г'афиня, – сказал он, поцеловал ее руку и, не взглянув на Наташу, быстрыми, решительными шагами вышел из комнаты.

На другой день Ростов проводил Денисова, который не хотел более ни одного дня оставаться в Москве. Денисова провожали у цыган все его московские приятели, и он не помнил, как его уложили в сани и как везли первые три станции.
После отъезда Денисова, Ростов, дожидаясь денег, которые не вдруг мог собрать старый граф, провел еще две недели в Москве, не выезжая из дому, и преимущественно в комнате барышень.
Соня была к нему нежнее и преданнее чем прежде. Она, казалось, хотела показать ему, что его проигрыш был подвиг, за который она теперь еще больше любит его; но Николай теперь считал себя недостойным ее.
Он исписал альбомы девочек стихами и нотами, и не простившись ни с кем из своих знакомых, отослав наконец все 43 тысячи и получив росписку Долохова, уехал в конце ноября догонять полк, который уже был в Польше.



После своего объяснения с женой, Пьер поехал в Петербург. В Торжке на cтанции не было лошадей, или не хотел их смотритель. Пьер должен был ждать. Он не раздеваясь лег на кожаный диван перед круглым столом, положил на этот стол свои большие ноги в теплых сапогах и задумался.
– Прикажете чемоданы внести? Постель постелить, чаю прикажете? – спрашивал камердинер.
Пьер не отвечал, потому что ничего не слыхал и не видел. Он задумался еще на прошлой станции и всё продолжал думать о том же – о столь важном, что он не обращал никакого .внимания на то, что происходило вокруг него. Его не только не интересовало то, что он позже или раньше приедет в Петербург, или то, что будет или не будет ему места отдохнуть на этой станции, но всё равно было в сравнении с теми мыслями, которые его занимали теперь, пробудет ли он несколько часов или всю жизнь на этой станции.
Смотритель, смотрительша, камердинер, баба с торжковским шитьем заходили в комнату, предлагая свои услуги. Пьер, не переменяя своего положения задранных ног, смотрел на них через очки, и не понимал, что им может быть нужно и каким образом все они могли жить, не разрешив тех вопросов, которые занимали его. А его занимали всё одни и те же вопросы с самого того дня, как он после дуэли вернулся из Сокольников и провел первую, мучительную, бессонную ночь; только теперь в уединении путешествия, они с особенной силой овладели им. О чем бы он ни начинал думать, он возвращался к одним и тем же вопросам, которых он не мог разрешить, и не мог перестать задавать себе. Как будто в голове его свернулся тот главный винт, на котором держалась вся его жизнь. Винт не входил дальше, не выходил вон, а вертелся, ничего не захватывая, всё на том же нарезе, и нельзя было перестать вертеть его.
Вошел смотритель и униженно стал просить его сиятельство подождать только два часика, после которых он для его сиятельства (что будет, то будет) даст курьерских. Смотритель очевидно врал и хотел только получить с проезжего лишние деньги. «Дурно ли это было или хорошо?», спрашивал себя Пьер. «Для меня хорошо, для другого проезжающего дурно, а для него самого неизбежно, потому что ему есть нечего: он говорил, что его прибил за это офицер. А офицер прибил за то, что ему ехать надо было скорее. А я стрелял в Долохова за то, что я счел себя оскорбленным, а Людовика XVI казнили за то, что его считали преступником, а через год убили тех, кто его казнил, тоже за что то. Что дурно? Что хорошо? Что надо любить, что ненавидеть? Для чего жить, и что такое я? Что такое жизнь, что смерть? Какая сила управляет всем?», спрашивал он себя. И не было ответа ни на один из этих вопросов, кроме одного, не логического ответа, вовсе не на эти вопросы. Ответ этот был: «умрешь – всё кончится. Умрешь и всё узнаешь, или перестанешь спрашивать». Но и умереть было страшно.
Торжковская торговка визгливым голосом предлагала свой товар и в особенности козловые туфли. «У меня сотни рублей, которых мне некуда деть, а она в прорванной шубе стоит и робко смотрит на меня, – думал Пьер. И зачем нужны эти деньги? Точно на один волос могут прибавить ей счастья, спокойствия души, эти деньги? Разве может что нибудь в мире сделать ее и меня менее подверженными злу и смерти? Смерть, которая всё кончит и которая должна притти нынче или завтра – всё равно через мгновение, в сравнении с вечностью». И он опять нажимал на ничего не захватывающий винт, и винт всё так же вертелся на одном и том же месте.