Рабочий класс

Рабо́чий класс — социальный класс, наёмные работники, не владеющие средствами производства, живущие продажей своей рабочей силы и производящих прибавочный продукт.

От собственно рабочего класса следует отличать прочих занятых по найму: работающих нефизическим трудом в промышленности (инженеры, бухгалтеры, секретари и т.д.), наёмных работников в торговле и сфере услуг, которые образуют группу служащих, а также работников сферы услуг, занимающихся физическим трудом, например, водителей и автослесарей, официантов и домработниц,а так же электромонтёров которые не создают прибавочный продукт.

История рабочего класса

Возникновение

В XV—XVI веках цеховая организация ремесла в Западной Европе начала разлагаться. Цеховые мастера из-за увеличения миграции крестьян в города стали опасаться переполнения цехов новыми членами и чрезмерного увеличения конкуренции, и поэтому цехи начали затруднять переход подмастерьев в мастера. Была установлена высокая плата за ученье, длинный срок бытности учеником и подмастерьем, введено требование продолжительных путешествий подмастерьев для усовершенствования в ремесле, что влекло за собой значительные расходы, было установлен требование к подмастерьям предоставить дорогое пробное изделие (шедевр) приёмной комиссии цеха для получения статуса мастера. Наконец звание мастера приобрело наследственный характер и в число мастеров стали приниматься лишь сыновья прежних мастеров или лица, вступавшие в брак с их дочерьми и вдовами. Все это привело к тому, что значительная часть подмастерьев была вынуждена оставаться всю жизнь в положении наёмных рабочих у мастеров. Эта группа подмастерьев и образовала впервые класс свободных наёмных рабочих. С течением времени образуются «братства подмастерьев» (компаньонажи), объединявшие ремесленных рабочих и стремившиеся улучшить положение своих членов при помощи стачек.

Дальнейшее развитие рабочего класса происходит с обезземелеванием крестьян, появлением крупного производства и изобретением машин. С XV века в Англии начинается процесс обезземеления крестьян (огораживания), несколько позднее подобные процессы происходят в Германии и других странах Западной Европы, вследствие чего множество сельских жителей переселялись в города, увеличивая там предложение труда.

Ремесленный цеховой строй постепенно вытеснялся в XVI—XVII веках домашней формой крупного производства — торговцы, сосредоточивавшие в своих руках сбыт ремесленных изделий, выдавали ремесленникам денежные задатки, сырье, орудия в обмен на обязательство передавать им все изготовленные изделия. Так ремесленники превращались в наёмных рабочих, производящих у себя на дому товары по заказу купцов-капиталистов. В XVII—XVIII веках капиталисты начинают основывать мануфактуры, использующие труд наёмных рабочих. Но значительная часть мелких производителей в области обрабатывающей промышленности продолжала работать самостоятельно у себя дома и сбывать изделия на местном рынке.

Промышленная революция, начавшаяся в конце XVIII века, применение машин в производстве дали крупным производителям такие преимущества и выгоды в издержках производства, что ремесленникам трудно уже было с ними конкурировать. Разорившиеся ремесленники бросали своё ремесло и превращались в наёмных фабричных рабочих. Число наёмных рабочих быстро возрастало благодаря миграции крестьян в города.

Положение рабочего класса в XIX — начале XX веков

«Как, например, живет рабочий народ в Манчестере? Рабочие, занятые на хлопчатобумажных фабриках, встают в 5 часов утра, работают на фабрике с 6 до 8 часов, потом… пьют жидкий чай или кофе с не­большим количеством хлеба… и вновь работают до 12 часов, когда дается часовой перерыв на обед, состоящий обычно из варёного картофеля у тех, кто получает низшую заработную плату… Те, кто получает высшую заработ­ную плату, присоединяют к этому мясо — по крайней мере, три раза в неде­лю. По окончании обеда они вновь работают на фабрике до 7 часов вечера или позже, затем вновь пьют чай, часто с примесью спирта и с небольшим количеством хлеба. А некоторые второй раз едят вечером картофель или овсянку… Питающееся таким образом население живет скученной массой в домах, отделенных узкими, немощеными, зараженными улицами, в атмо­сфере, пропитанной дымом и испарением большого мануфактурного горо­да. А в мастерских они работают в течение 12 часов в день в расслабляющей, разгоряченной атмосфере, часто насыщенной пылью от хлопка, с нечистым воздухом от постоянного дыхания или от других причин, — будучи при этом заняты делом, поглощающим внимание и требующим неослабной затраты физической энергии в соперничестве с математической точностью, беспре­станным движением и неистощимой силою машины… Домашним хозяйст­вом рабочие пренебрегают, домашний уют им неизвестен… помещения грязные, неуютные, непроветривающиеся, сырые…» (описание 1851 г.)

Быстрая урбанизация и рост числа наёмных рабочих чрезвычайно обострили со­циальные проблемы. Пока центры фабричного производства были относитель­но небольшими, городской житель мог в дополнение к заработку на фабрике обра­батывать огород, а в случае потери работы наняться на ферму. Но с ростом городов таких возможностей становилось всё меньше. Мигрировавшим в города крестьянам приходилось с трудом приспосабливаться к непривычным условиям городского быта. Как заметил Ф. Бродель, «жить в городе, лишиться традиционной поддержки огорода, молока, яиц, пти­цы, работать в огромных помещениях, терпеть малоприятный надзор мастеров, повиноваться, не быть более свободным в своих передвижениях, принять твер­до установленные часы работы — все это в ближайшем будущем станет тяжким испытанием».

На протяжении XIX — начала XX веков жилищные условия большинства наёмных рабочих не отвечали элементарным санитарно-гигиениче­ским требованиям. В большинстве случаев их жилища были перенаселены. Если под перенаселением понимать проживание в каждой комнате, включая кухню, более двух человек, то в перенаселенных квартирах обитали: в Познани — 53 %, в Дортмунде — 41 %, в Дюссельдорфе — 38 %, в Ахене и Эссене −37 %, в Бреслау — 33 %, в Мюнхене — 29 %, в Кёльне — 27 %, в Берлине — 22 % рабочих. Были перена­селены были 55 % квартир в Париже, 60 % в Лионе, 75 % в Сент-Этьене. Была также распространена «сдача коек постояльцам», практиковавшаяся семьями, сни­мавшими квартиры. В Лондоне встречались объявления о сдаче части комнаты, причем мужчина, работавший днем, и девушка, работавшая прислугой в гостинице ночью, должны были пользоваться одной постелью. Современники в середине XIX века писали, что в Ливерпуле «от 35 до 40 тысяч насе­ления живет ниже уровня почвы — в погребах, не имеющих вовсе стока…».

До изобретения газового освещения продолжительность рабочего дня на предприятиях зависела от естественного освещения, но с появлением газо­вых горелок фабрики получили возможность работать в ночное время. Во Франции многие бумагопрядильные фабрики в 1840-х годах установили рабочий день в пределах 13,5—15 часов, из которых на отдых выделялось по получасу три раза за смену. На английских фабриках в 1820—1840-х годах рабочий день за вычетом трех перерывов для приёма пищи (1 час на обед и по 20-30 минут на завтрак и ужин) длился 12—13 часов. Распространённой становилась работа по вос­кресным дням.

В промышленности начал массово использоваться женский труд и впервые в истории множество женщин начало трудиться вне дома. При этом на текстильных фабриках мужчины работали надзирателями и квалифициро­ванными механиками, а женщины обслуживали прядильные и ткацкие стан­ки и получали меньшую зарплату, чем мужчины. Внедрение машин позволяло использовать элементарно обученных, малоквалифицированных работников и поэтому по­всеместным явлением также стал дешёвый детский труд. В 1839 году 46 % фабричных рабочих Великобритании не достигли 18-летнего возраста. Официально признавалось: «Быва­ют случаи, что дети начинают работать с 4-х лет, иногда с 5, 6, 7 и 8 лет в рудниках».

Социальные протесты, про­снувшееся чувство «социального стыда» за бедствия трудящихся, стремле­ние уменьшить политическую нестабильность заставляли политиков выступать в поддержку разработки социальных программ для неимущих, государственного регулирования отношений между трудом и капиталом.

Борьба рабочих за свои права

Во Франции, Великобритании и других странах уже в конце XVIII века появилось стремление рабочих к образованию профсоюзов. Однако этим объединения противодействовало законодательство, запрещавшее всякого рода соединения и сходки рабочих для преследования общих интересов под страхом уголовного наказания (во Франции — постановление национального собрания 17 июня 1791 года, в Великобритании — запрещение коалиций законом 1800 года, в Пруссии — постановления промышленного устава 1845 года). Союзы рабочих стали организоваться тайно. В конце XVIII и первой половине XIX веков недовольство рабочих своим положением приводило к многочисленным стачкам и беспорядкам, сопровождавшимся грабежами и разрушением. Рабочие в то время считали причиной своего обеднения машины и фабрики и обращали против них свою ненависть. К таким волнениям относится, например, движение луддитов в Великобритании, беспорядки во Франции в 1830-х и 1840-х годах, беспорядки в Силезии в 1844 году и др.

Первым организованным рабочим движением можно считать чартизм в Великобритании 1837—1848 годов. Чартисты требовали предоставления рабочим избирательного права.

Постепенно законодательные запрещение рабочих организаций были отменены (Великобритания — 1825 год, Франция — 1864 год, Германия — 1867 год).

В классовой борьбе рабочих появляются два течения — экономическое и политическое. С одной стороны рабочие объединялись в профсоюзы и устраивали стачки для повышения заработной платы и улучшения условий труда, а, с другой стороны, сознавая себя особым социальным классом, они стремились влиять на ход политической жизни своих стран для принятия законодательства, защищающего их права, и проведения социальных реформ. При этом среди рабочих стали распространяться социалистические и коммунистические, а также анархистские идеи. Наиболее радикальные сторонники этих идей призывали к социальной революции. Первым крупным революционным выступлением рабочего класса стало восстание 23—26 июня 1848 года в Париже.

Ещё в 1840 году был основан международный тайный «Союз справедливых» с центральным органом в Лондоне. В скором времени этот союз переименовывается в «Союз коммунистов» и принял в качестве своей программы изданный Марксом и Энгельсом «Манифест коммунистической партии» (1847). Но этот союз просуществовал недолго и распался в 1852 году В 1864 году образовался Первый интернационал (Международное товарищество трудящихся). Во второй половине XIX века начали возникать социал-демократические партии, отстаивающие интересы рабочих.

Рабочий класс в XX веке в капиталистических странах

В развитых капиталистических странах рабочий класс добился после Второй мировой войны введения всеобщего избирательного права, 8-часового рабочего дня, признания практики коллективных договоров, принятия более прогрессивного социального законодательства.

Численность промышленного рабочего класса продолжала расти. Значительно уменьшился по сравнению с довоенным периодом разрыв в оплате квалифицированного и неквалифицированного труда. В 1940—1950-е годы в наиболее развитых странах наступила эпоха научно-технической революции, в результате которой происходит трансформация индустриального общества в постиндустриальное. Меняется структура трудовых ресурсов: уменьшается доля физического и растет доля умственного высококвалифицированного и творческого труда.

См. также

• Работник
• Подёнщик
• Батрак
• Мастеровой
• Разнорабочий
• Недорабочий
• Пролетариат
• Рабочая аристократия
• Синий воротничок
• Белый воротничок
• Служащие
• Информационный работник
• Когнитариат
• Прекариат
• Трудящийся-мигрант
• Рабочее движение
• Рабочее самоуправление
• Рабочий контроль
• Классовая борьба
• Классовое сознание
• Профессиональное образование
• Эксплуатация (экономика)
• Резервная армия труда
• Принудительный труд
• Наёмное рабство
• Обнищание пролетариата
• Пролетаризация
• Социология труда

Литература

• История рабочего класса России (1861—1900) М.: АН СССР. Институт истории СССР, 1972. — 320 с.
• Покровский В. И. Фабричные и заводские рабочие // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Hal Draper: Karl Marx’s Theory of Revolution. Volume II: The Politics of Social Classes. Monthly Review Press 1979. ISBN 0-85345-439-6
• Chris Harman: Workers of the World — Die Arbeiterklasse im 21. Jahrhundert. Übersetzung aus dem Englischen von Thomas Walter. Edition aurora, Frankfurt am Main. ISBN 3-934536-08-5
• Marcel van der Linden: Plädoyer für eine historische Neubestimmung der Welt-Arbeiterklasse in: Sozial.Geschichte, 20. Jahrgang, Nummer 3, 2005, S. 7-28

Ссылки

• Рабочий вопрос // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Рабочий класс // Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров. — 3-е изд. — М. : Советская энциклопедия, 1969—1978.</span>
• Струве П. Б. Рабочий класс // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Рабочий класс

– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?