Васильчикова, Анна Григорьевна

Анна Григорьевна Васильчикова
Место рождения:	неизвестно
Дата смерти:	до января 1577
Место смерти:	Покровский монастырь (Суздаль) (?)
Отец:	Васильчиков, Григорий
Мать:	неизвестно
Супруг:	царь Иван Грозный
Дети:	нет

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Анна Григорьевна Васильчикова (ум. ок. 1577) — пятая супруга царя Ивана Грозного.

Биография

Из рода Васильчиковых. Существуют разные мнения по поводу её происхождения: по предположению Хмырова, она — дочь боярина и дипломата Григория Васильчикова; современные исследователи считают её дочерью четвероюродного брата Григория Борисовича — Григория Андреевича (который в 1577—1589 годах был московским дворянином). Б. Флоря пишет, что она была из семьи каширских детей боярских, А. Зимин — что из семьи мелких детей боярских, служивших по Кашире и вошедших в опричную среду.

Н. М. Карамзин и С. М. Соловьёв не считали её царицей, поскольку не имели сведений о её бракосочетании (позже найдено описание). Она является 5-й женой царя, то есть незаконной по церковному праву (подробнее см. Законность браков Ивана Грозного). Карамзин указывает, что в царском вкладе на помин её души она не названа «царицей», в отличие от предыдущих жён.

Карамзин пишет о ней: «Царь, уже не соблюдая и легкой пристойности, уже не требуя благословения от Епископов, без всякого церковного разрешения женился (около 1575 года) в пятый раз на Анне Васильчиковой. Но не знаем, дал ли он ей имя Царицы, торжественно ли венчался с нею: ибо в описании его бракосочетаний нет сего пятого, не видим также никого из её родственников при дворе, в чинах, между Царскими людьми ближними. Она схоронена в Суздальской девичьей обители, там, где лежит и Соломония».

«…да приехав к церкви к Покрову Пречистой Богородицы пошел Государь в церковь в сторонние двери от площади что от дьячих изб. А тысяцкий сын его царевич князь Иван и весь поезд с ним…»

— (из свадебного разряда)

На свадьбе, состоявшейся, вероятно, в конце 1574 года или в 1575 году, присутствовали семеро представителей рода Васильчиковых (Илья и Григорий Андреевичи; сыновья последнего Никита и Андрей; Назарий и Григорий Борисовичи и их двоюродный брат Иван Алексеевич), а также жёны троих из них. Её покровителем, судя по всему, был царский фаворит Василий Умной-Колычев, однако кажется, что она не приходилась ему родственницей. Члены семьи Колычевых также присутствовали на свадьбе. Скрынников пишет: «Пятый брак был абсолютно незаконен, и потому свадьбу играли не по царскому чину. На свадьбе отсутствовали великие бояре, руководители думы. На брачный пир пригласили немногих „ближних людей“. Из 35 гостей 19 принадлежали к роду Колычевых. Иван Колычев был главным дружкой невесты Анны Васильчиковой, другой Колычев водил царский поезд».

Зимин пишет: «В 1573/74 г. Назарий и Григорий Васильчиковы получили поместья в Шелонской пятине. Хотя свадебный разряд относится к 7083 г., то есть к сентябрю 1574 — августу 1575 г., эту датировку можно сузить. На свадьбе присутствовал М. В. Колычев, отправленный 30 января 1575 г. на шведский рубеж, где он и умер незадолго до 25 мая. Поэтому церемония бракосочетания не могла состояться позднее 30 января 1575 г. Р. Г. Скрынников датирует её сентябрем — октябрем 1574 г. (в рождественский пост, то есть после 14 ноября, совершать свадьбы не полагалось). Более убедительно мнение Л. М. Сухотина, считавшего, что брак царя с Анной состоялся в январе 1575 г. (не ранее 7 числа). По О. А. Яковлевой, это произошло (согласно традиции заключения церковных браков) между 9 января и 3 февраля того же года. Сразу же после свадьбы Грозный женит и царевичей Ивана и Федора. Первая жена Ивана была пострижена в монахини, и наследнику в супруги выбрали дочь рядового рязанского сына боярского М. Т. Петрова-Солового».

Новгородская летопись говорит: «и потом понял пятую царицу — Васильчикову».

«Первые признаки надвигающейся опалы появились сразу после свадьбы Анны. В промежуток времени между 15 и 28 апреля 1575 г. Василий Умной и двое братьев царицы Анны Григорий и Назарий Васильчиковы дали вклад в Троице-Сергиев монастырь по 50 рублей каждый. То был знак надвигавшейся опалы». Существует указание, что венчание происходило в соборной церкви Покрова Пресвятой Богородицы в Александровой слободе.

Имперский посланник Даниил Принц фон Бухау пишет (после 1576 года), возможно, о ней: «Теперь у него новая супруга — дочь какого-то боярина, одаренная, как говорят, прекраснейшей наружностью; однако большинство постоянно отрицает то, что она пятая» Впрочем, речь может идти о какой-то другой женщине.

Опала

Примерно через год царь охладел к ней, и Васильчикова насильно была пострижена в суздальском Покровском монастыре. Под каким именем она была пострижена — неизвестно. Упоминание историка рода Васильчиковых имени «Дарья» вкупе с датой смерти 1625 говорит, что он перепутал её с другой царицей Анной — Колтовской, умершей «инокиней Дарьей» в означенный год.

Там она и умерла не позднее января 1577 года. Факт и время её смерти подтверждается тем, что примерно в это время царь разослал по монастырям крупные вклады на её поминовение. 6 января 1577 г. Иван IV сделал вклад на помин её души в Симонов монастырь. 12 января — в Новодевичий монастырь, на следующий год опять в тот же день. В Иосифо-Волоцкий монастырь по ней царь дал в 1577 году, через год после её смерти, 100 рублей — «по Анне Васильчиковой дачи Государские 100 рублев», в Троице-Сергиев — два вклада по 300 рублей.

В кормовой книге Иосифо-Волоцкого монастыря вклад пояснен: «Лета 7085 прислал царь и государь великий князь Иван Васильевич всеа Русии в дом Пречистыя Богородицы в Осифов монастырь по Анне по Васильчикове свою государскую милостыню на вечной поминок и на корм 100 рублев. И за ту его дачю государскую поминати ея в повседневном списке… и с повседневного списка ея не выгладити, да и на корм по ней кормити на всяк год генваря в 7 день».

—

Юрганов в связи с малым размером вклада и отсутствием титула «царицы» выдвигает версию, что речь идет не о царской жене, а о её тёзке и тётке (Анна Петровна, урожденная княжна Засекина, жена Бориса Гавриловича Васильчикова), однако это остается лишь его предположением. «Отсутствие» вкладов по царице Васильчиковой он объясняет будто бы испытываемым царем ощущением о греховности его брака. Тем не менее, Юрганов даёт нижнюю границу её смерти, напомнив, что О. А. Яковлева отмечала, что 20 октября 1579 г. царевич Федор и жена его, царица Ирина, пожертвовали вышитый покров на мощи Варлаама Хутынского. На покрове была вышита надпись, в которой перечислялись члены семьи Ивана Грозного в таком составе: сам царь, царевич Иван с женой Феодосией, царевич Федор с женой Ириной, в этой надписи Васильчикова не упоминается (покров не сохранился).

Погребение

Похоронена, по указанию Карамзина, она была в усыпальнице под Покровским собором в Суздале. В примечаниях он пишет: «В рукописной Суздальской Летописи сказано: там же (в Суздальском Покровском девичьем монастыре) похоронена супруга Царя Иоанна Васильевича Царица Анна: должна быть Васильчикова» (так как другая Анна — Колтовская, похоронена в Тихвинском монастыре, и могила её сохранилась до революции).

Юрганов пишет: «В 1972 г. в Покровской церкви девичьего монастыря было произведено вскрытие могилы А. Г. Васильчиковой. К сожалению, не был для этого взят „открытый лист“ Института археологии АН СССР, поэтому отчет о раскопках пока не обнаружен. Однако некоторые фотографии и материалы раскопок сохранились. По экспертизе А. К. Елкиной, блестящего знатока средневековых тканей, волосник А. Г. Васильчиковой сделан из очелья червчатого (малинового) шелка с золотным шитьем; вышитый орнамент представляет семь древ жизни; верхняя часть очелья сделана из полосы кружев, сшитых кольцом; рисунок кружев — ромбы плотного плетения из червчатого шелка; узор ромба заполнен нитями пряденого золота. Покров — из камки итальянского производства; в узоре — символика власти. Окутана была Васильчикова в саван из алой итальянской камки с восточным орнаментом, также символизирующим царскую власть. Употребление шелка, крашенного кармином, пряденого золота в предметах одежды указывает на высший статус погребенной. Таким образом, и характер погребения указывает на то, что её хоронили как царицу».

Надгробная плита утрачена.

Ссылки

• Морозов Б. Н. Князья и дворяне Васильчиковы. // Дворянские роды Российской империи. Том 2. Князья / Авторы-составители Станислав Думин, Пётр Гребельский, Андрей Шумков, Михаил Катин-Ярцев, Томаш Ленчевский. — СПб.: ИПК «Вести», 1995. — 264 с. — 10 000 экз. — ISBN 5-86153-012-2.
• Васильчикова, Анна // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

</center>

Отрывок, характеризующий Васильчикова, Анна Григорьевна

Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.