Вахевич, Борис Андреевич

Борис Андреевич Вахевич
Дата рождения:	29 августа 1875(1875-08-29)
Место рождения:	Одесса
Дата смерти:	17 июля 1906(1906-07-17) (30 лет)
Место смерти:	Одесса
Страна:	Российская империя Российская империя
Научная сфера:	источниковедение
Альма-матер:	Императорский Новороссийский университет

Борис Андреевич Вахевич (1875—1906) — российский историк-источниковед, известен публикацией Румянцевской летописи.

Биография

Начальное образование получил в частном пансионе и Второй одесской гимназии. В 1895—1899 годах учился на историко-филологическом факультете Императорского Новороссийского университета. По решению министра народного образования от 31 декабря 1899 года Борис Вахевич был оставлен для приготовления к профессорскому званию. С 1 января 1900 два года стал стипендиатом по кафедре русской истории. Научным руководителем Бориса Вахевича был профессор Иван Линниченко.

В 1901 году единогласно избран действительным членом Историко-филологического общества при Новороссийском университете, в 1902 году — членом-корреспондентом Императорского Одесского общества истории и древностей. В ноябре 1905 подписался под призывом отдать под суд градоначальника Дмитрия Нейдгардта и других виновников еврейского погрома в Одессе в ноябре 1905 года.

С 26 марта 1905 по 17 июля 1906 работал в должности приват-доцента в университете. В частности, он заявил специальный курс для студентов-историков «Очерк русской историографии XIX века». 17 июля 1906 года умер в результате тяжелой болезни.

Научная карьера трагически оборвалась.

Научное наследие

Историк формировался как специалист по историографии и источниковедению Восточной Европы. В 1901 году, на заседании Историко-филологического общества при Императорском Новороссийском университете он обнародовал доклад «Исследование академика А. А. Шахматова о русских летописях», в которой привел основные выводы российского историка по составу летописных сводов, методологию его работ. Существенным вкладом Вахевича в историческую науку стали его публикация на страницах «Записок» Общества истории и древностей в 1902 году и отдельное издание «Кройники литовской и жмойтской», или так называемой «Румянцевской летописи». Учёный пытался подать источник на высоком уровне, коррелируя его с другими известными списками — Красинского, Уварова, Супрасльского, Быховца, публикацию сопровождал археографическим предисловием. В предисловии он высказал предположение, поддержанное и другими учеными, что протограф его появился в Вильно в 60-е годы XVI века. После выхода 24-го тома «Записок» (1902) список попал в научный оборот под названием «Румянцевского».

Научные публикации

• З Кроники великого княжества литовского жомоитского // ЗООИД. — 1902. — Т. ХХІV. — 1. Исследования.

Литература

• Музичко О. Є., Хмарський В. М. До історії розвитку української медієвістики в Одесі кінця ХІХ — початку ХХ ст.: Б. А. Вахевич (укр.) // Науковий вісник. Одеський державний економічний університет. Всеукраїнська асоціація молодих науковців. Науки: економіка, політологія, історія. — 2005. — № 1 (13). — С. 159-168.

Отрывок, характеризующий Вахевич, Борис Андреевич

Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.