Вениамин (Воскресенский)

Епископ Вениамин<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Епископ Тутаевский, викарий Ярославской епархии
9 октября 1921 — 5 октября 1932
Предшественник:	Корнилий (Попов)
Преемник:	викариатство упразднено
Имя при рождении:	Василий Константинович Воскресенский
Рождение:	15 января 1871(1871-01-15) село Переславцево Ярославской губернии
Смерть:	5 октября 1932(1932-10-05) (61 год) Уральск, Казахстан
Лик святости:	святой новомученик и исповедник

Епи́скоп Вениами́н (в миру Василий Константинович Воскресенский; 15 января 1871, село Переславцево, Угличский уезд, Ярославская губерния — 5 октября 1932, Уральск, Казахстан) — епископ Православной российской церкви с титулом «Романовский» (с 1921 года), викарий Ярославской епархии.

Прославлен Русскою православной церковью в лике святых новомучеников и исповедников Российских в 2000 году.

Биография

Образование

Родился 15 января 1871 года в многодетной семье священника села Переславцево Ярославской губернии. В его семье все пятеро сыновей обладали превосходными музыкальными способностями.

В 1892 году окончил Ярославскую духовную семинарию, после чего продолжил обучение в Московской духовной академии, которую окончил в 1896 году со степенью кандидата богословия.

Священник и преподаватель

Был пострижен в монашество, рукоположен во иеромонаха.

С 1898 года — инспектор Кутаисской духовной семинарии.

В 1901 году переведён в Тифлисскую духовную семинарию.

С 1908 года — преподаватель Вятской духовной семинарии.

С 1909 года — преподаватель Вологодской духовной семинарии.

С 1911 года — преподаватель Ярославской духовной семинарии.

Был активным популяризатором церковного пения в Ярославской епархии, организовал хор в Ярославской семинарии, а также в родном селе Переславцево. Выступал за максимальный учёт местных традиций в церковном пении.

С 1916 года преподавал в Ярославской железнодорожной школе.

С 1918 года работал учителем в общеобразовательной школе Ярославля русскую литературу и пение.

Параллельно с учительством, он активно участвовал в жизни епархии, входил в проповеднический кружок архиепископа Ярославского и Ростовского Агафангела (Преображенского), в епархиальное братство святителя Димитрия; в 1919 году был избран членом Ярославского епархиального совета.

4 июня 1921 года съезд духовенства и мирян Тутаевского уезда избрал иеромонаха Василия кандидатом на кафедру викарного епископа Тутаевского. Митрополит Агафангел (Преображенский) одобрил и святейший Патриарх Тихон утвердил это решение.

Вскоре пострижен в мантию с именем Вениамин.

Архиерей

9 октября 1921 года хиротонисан во епископа Тутаевского, викария Ярославской епархии (иногда его именовали епископом Романовским — по старому названию города Тутаева — Романов-Борисоглебск).

Как и митрополит Агафангел (Преображенский), резко выступил против обновленчества, и автоматически попал в поле зрения ОГПУ.

В 1922 году был арестован и приговорён к 7 годам лишения свободы по обвинению в «использовании религиозных предрассудков масс с целью свержения рабоче-крестьянской власти». Освобождён в 1926 году. В среде верующих и его многочисленных почитателей считался великим молитвенником, старцем, подвижником, слыл прозорливцем.

12 июня 1927 года вновь арестован. в селе Пошехонье и этапирован во Владимирскую тюрьму через Тутаев. По свидетельству очевидцев, «летом 1927 года по городу Тутаеву конвоиры водили уже пожилого человека с наполовину обритой, как у каторжника, головой, осыпая его ругательствами и побоями. В Тутаеве его хорошо знали». На допросе заявил: «Я борюсь с неверием, среди неверующих есть люди и власти… моя борьба касается их не как представителей власти, а как частных людей, поэтому я никогда не считал, что борюсь против советской власти как власти». Был приговорён к трём годам ссылки в Казахстан, отбывал её в Уральской области.

Резко негативно отнёсся к Декларации Заместителя Патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского). В одном из писем из ссылки писал:

Декларация поставила Церковь в такое отношение к современному государству, какого (отношения) она принять не может, оставаясь Церковью. Наше государство открыто перед всем миром начертало на своём знамени — безбожие и борьба с религией, с Православием в особенности. Борьба до победного конца, до полной смерти религии. Церковь никогда не может сказать такому правительству: «Я с нашим правительством», безбожному народу: «Я с нашим народом». Церковь никогда не может сказать «радости и успехи нашей гражданской родины — наши радости и успехи, неудачи ея — наши неудачи». Христианская наша родина под руководством богоборческого правительства систематически и быстро перестраивается. Она уже новая, строение ея во всех отраслях жизни — безбожное, антихристианское, образуется безбожная родина. Радости и успехи ея безбожного строения не могут быть радостями Церкви.

Тем не менее, отделяться от митрополита Сергия не стал, считая, что предстоятель может быть осуждён только церковным собором или консенсусом православных иерархов: «Я хочу быть послушным Церкви и её канону: без суда не суди. Я боюсь выступить с судом без суда Церкви». 3 (16) ноября 1928 года в письме священнику Николаю Розову владыка призывал священство епархии сохранять верность митрополиту Сергию вплоть до законного церковного суда:

В большинстве взглядов Декларация составляет грех не в области догмата, а в области морали. Декларация не ересь, а скорее духовно-нравственное преступление. Но совершенства нет на земле, нет власти, которая бы не грешила. Грешит и человек власти, один более, другой менее. Но этот грех не уничтожает власти и не составляет фактора, лишающего её носителя права быть членом Церкви. Поэтому и митрополита Сергия терпеть можно, в особенности по обстоятельствам времени, в особенности при отсутствии ясного общего голоса Церкви о подлинной духовной природе его акта. <...> Будь Собор – несомненно, митрополит Сергий, лишенный доверия, был бы заменён другим, но, можно с уверенностью думать, не лишён бы был церковного общения. Нет оснований исключать его из церковного общения и теперь, а значит, нет основания совершать отделение

Здоровье епископа Вениамина в заключении и ссылке окончательно было подорвано, он перенёс инсульт.

Последний арест и кончина

1 апреля 1930 года был арестован по обвинению в «антисоветской» переписке со своими прихожанами. Виновным себя не признал, был тяжело болен: у него была парализована вся правая сторона тела. 10 сентября 1931 года был приговорён к 10 годам лишения свободы, но приговор не был исполнен, так как владыка скончался 5 октября 1932 года в тюремной больнице Уральска.

Канонизация

Причислен к лику святых новомучеников и исповедников Российских Юбилейным Архиерейским собором Русской православной церкви в августе 2000 года.

Библиография

• Православная энциклопедия. Т. 7, М.. 2004. С. 615—617.
• Архиепископ Угличский Серафим (Самойлович). Епископ Романовский Вениамин (Воскресенский); Священнослужители и миряне; Ч. 2-3. — Б. м., 2000. — 136 c. ISBN 5-901094-29-8
• Благовестник. Епископ Романовский Вениамин (Воскресенский): жизнеописание, письма / [сост.: Е. И. Большакова]. — [Б. м.: Берег Правый, 2009?]. — 393 с., [22] л. ил.: ил, факс.

Ссылки

• [www.ortho-rus.ru/cgi-bin/ps_file.cgi?2_3476 Вениамин (Воскресенский), сщмч.] на сайте «Русское православие»
• [www.spletnica.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=492&Itemid=1 Обстоятельства ареста]
• [www.katakomb.ru/10/Pis_Veniamin_Voskresensky.html Письмо епископа Тутаевского Вениамина (Воскресенского) протоиерею Флегонту Понгильскому]
• [www.pravmir.ru/svyashhennomuchenik-veniamin-voskresenskij-ya-boryus-s-neveriem/ Священномученик Вениамин (Воскресенский): «Я борюсь с неверием»]

Отрывок, характеризующий Вениамин (Воскресенский)

Билибин рассматривал внимательно свои ногти, и многие, видимо, робели, как бы спрашивая, в чем же они виноваты? Анна Павловна шепотом повторяла уже вперед, как старушка молитву причастия: «Пусть дерзкий и наглый Голиаф…» – прошептала она.
Князь Василий продолжал:
– «Пусть дерзкий и наглый Голиаф от пределов Франции обносит на краях России смертоносные ужасы; кроткая вера, сия праща российского Давида, сразит внезапно главу кровожаждущей его гордыни. Се образ преподобного Сергия, древнего ревнителя о благе нашего отечества, приносится вашему императорскому величеству. Болезную, что слабеющие мои силы препятствуют мне насладиться любезнейшим вашим лицезрением. Теплые воссылаю к небесам молитвы, да всесильный возвеличит род правых и исполнит во благих желания вашего величества».
– Quelle force! Quel style! [Какая сила! Какой слог!] – послышались похвалы чтецу и сочинителю. Воодушевленные этой речью, гости Анны Павловны долго еще говорили о положении отечества и делали различные предположения об исходе сражения, которое на днях должно было быть дано.
– Vous verrez, [Вы увидите.] – сказала Анна Павловна, – что завтра, в день рождения государя, мы получим известие. У меня есть хорошее предчувствие.


Предчувствие Анны Павловны действительно оправдалось. На другой день, во время молебствия во дворце по случаю дня рождения государя, князь Волконский был вызван из церкви и получил конверт от князя Кутузова. Это было донесение Кутузова, писанное в день сражения из Татариновой. Кутузов писал, что русские не отступили ни на шаг, что французы потеряли гораздо более нашего, что он доносит второпях с поля сражения, не успев еще собрать последних сведений. Стало быть, это была победа. И тотчас же, не выходя из храма, была воздана творцу благодарность за его помощь и за победу.
Предчувствие Анны Павловны оправдалось, и в городе все утро царствовало радостно праздничное настроение духа. Все признавали победу совершенною, и некоторые уже говорили о пленении самого Наполеона, о низложении его и избрании новой главы для Франции.
Вдали от дела и среди условий придворной жизни весьма трудно, чтобы события отражались во всей их полноте и силе. Невольно события общие группируются около одного какого нибудь частного случая. Так теперь главная радость придворных заключалась столько же в том, что мы победили, сколько и в том, что известие об этой победе пришлось именно в день рождения государя. Это было как удавшийся сюрприз. В известии Кутузова сказано было тоже о потерях русских, и в числе их названы Тучков, Багратион, Кутайсов. Тоже и печальная сторона события невольно в здешнем, петербургском мире сгруппировалась около одного события – смерти Кутайсова. Его все знали, государь любил его, он был молод и интересен. В этот день все встречались с словами:
– Как удивительно случилось. В самый молебен. А какая потеря Кутайсов! Ах, как жаль!
– Что я вам говорил про Кутузова? – говорил теперь князь Василий с гордостью пророка. – Я говорил всегда, что он один способен победить Наполеона.
Но на другой день не получалось известия из армии, и общий голос стал тревожен. Придворные страдали за страдания неизвестности, в которой находился государь.
– Каково положение государя! – говорили придворные и уже не превозносили, как третьего дня, а теперь осуждали Кутузова, бывшего причиной беспокойства государя. Князь Василий в этот день уже не хвастался более своим protege Кутузовым, а хранил молчание, когда речь заходила о главнокомандующем. Кроме того, к вечеру этого дня как будто все соединилось для того, чтобы повергнуть в тревогу и беспокойство петербургских жителей: присоединилась еще одна страшная новость. Графиня Елена Безухова скоропостижно умерла от этой страшной болезни, которую так приятно было выговаривать. Официально в больших обществах все говорили, что графиня Безухова умерла от страшного припадка angine pectorale [грудной ангины], но в интимных кружках рассказывали подробности о том, как le medecin intime de la Reine d'Espagne [лейб медик королевы испанской] предписал Элен небольшие дозы какого то лекарства для произведения известного действия; но как Элен, мучимая тем, что старый граф подозревал ее, и тем, что муж, которому она писала (этот несчастный развратный Пьер), не отвечал ей, вдруг приняла огромную дозу выписанного ей лекарства и умерла в мучениях, прежде чем могли подать помощь. Рассказывали, что князь Василий и старый граф взялись было за итальянца; но итальянец показал такие записки от несчастной покойницы, что его тотчас же отпустили.
Общий разговор сосредоточился около трех печальных событий: неизвестности государя, погибели Кутайсова и смерти Элен.
На третий день после донесения Кутузова в Петербург приехал помещик из Москвы, и по всему городу распространилось известие о сдаче Москвы французам. Это было ужасно! Каково было положение государя! Кутузов был изменник, и князь Василий во время visites de condoleance [визитов соболезнования] по случаю смерти его дочери, которые ему делали, говорил о прежде восхваляемом им Кутузове (ему простительно было в печали забыть то, что он говорил прежде), он говорил, что нельзя было ожидать ничего другого от слепого и развратного старика.
– Я удивляюсь только, как можно было поручить такому человеку судьбу России.
Пока известие это было еще неофициально, в нем можно было еще сомневаться, но на другой день пришло от графа Растопчина следующее донесение:
«Адъютант князя Кутузова привез мне письмо, в коем он требует от меня полицейских офицеров для сопровождения армии на Рязанскую дорогу. Он говорит, что с сожалением оставляет Москву. Государь! поступок Кутузова решает жребий столицы и Вашей империи. Россия содрогнется, узнав об уступлении города, где сосредоточивается величие России, где прах Ваших предков. Я последую за армией. Я все вывез, мне остается плакать об участи моего отечества».
Получив это донесение, государь послал с князем Волконским следующий рескрипт Кутузову:
«Князь Михаил Иларионович! С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 го сентября получил я через Ярославль, от московского главнокомандующего, печальное известие, что вы решились с армиею оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело на меня это известие, а молчание ваше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим генерал адъютанта князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь печальной решимости».


Девять дней после оставления Москвы в Петербург приехал посланный от Кутузова с официальным известием об оставлении Москвы. Посланный этот был француз Мишо, не знавший по русски, но quoique etranger, Busse de c?ur et d'ame, [впрочем, хотя иностранец, но русский в глубине души,] как он сам говорил про себя.
Государь тотчас же принял посланного в своем кабинете, во дворце Каменного острова. Мишо, который никогда не видал Москвы до кампании и который не знал по русски, чувствовал себя все таки растроганным, когда он явился перед notre tres gracieux souverain [нашим всемилостивейшим повелителем] (как он писал) с известием о пожаре Москвы, dont les flammes eclairaient sa route [пламя которой освещало его путь].
Хотя источник chagrin [горя] г на Мишо и должен был быть другой, чем тот, из которого вытекало горе русских людей, Мишо имел такое печальное лицо, когда он был введен в кабинет государя, что государь тотчас же спросил у него:
– M'apportez vous de tristes nouvelles, colonel? [Какие известия привезли вы мне? Дурные, полковник?]
– Bien tristes, sire, – отвечал Мишо, со вздохом опуская глаза, – l'abandon de Moscou. [Очень дурные, ваше величество, оставление Москвы.]
– Aurait on livre mon ancienne capitale sans se battre? [Неужели предали мою древнюю столицу без битвы?] – вдруг вспыхнув, быстро проговорил государь.
Мишо почтительно передал то, что ему приказано было передать от Кутузова, – именно то, что под Москвою драться не было возможности и что, так как оставался один выбор – потерять армию и Москву или одну Москву, то фельдмаршал должен был выбрать последнее.
Государь выслушал молча, не глядя на Мишо.
– L'ennemi est il en ville? [Неприятель вошел в город?] – спросил он.
– Oui, sire, et elle est en cendres a l'heure qu'il est. Je l'ai laissee toute en flammes, [Да, ваше величество, и он обращен в пожарище в настоящее время. Я оставил его в пламени.] – решительно сказал Мишо; но, взглянув на государя, Мишо ужаснулся тому, что он сделал. Государь тяжело и часто стал дышать, нижняя губа его задрожала, и прекрасные голубые глаза мгновенно увлажились слезами.
Но это продолжалось только одну минуту. Государь вдруг нахмурился, как бы осуждая самого себя за свою слабость. И, приподняв голову, твердым голосом обратился к Мишо.
– Je vois, colonel, par tout ce qui nous arrive, – сказал он, – que la providence exige de grands sacrifices de nous… Je suis pret a me soumettre a toutes ses volontes; mais dites moi, Michaud, comment avez vous laisse l'armee, en voyant ainsi, sans coup ferir abandonner mon ancienne capitale? N'avez vous pas apercu du decouragement?.. [Я вижу, полковник, по всему, что происходит, что провидение требует от нас больших жертв… Я готов покориться его воле; но скажите мне, Мишо, как оставили вы армию, покидавшую без битвы мою древнюю столицу? Не заметили ли вы в ней упадка духа?]