Вятрович, Владимир Михайлович

Владимир Михайлович Вятрович

Владимир Вятрович, октябрь 2011

Владимир Михайлович Вятрович (укр. Володимир Михайлович В'ятрович; 7 июня 1977, Львов) — украинский историк, публицист, исследователь истории освободительного движения, общественный деятель. Кандидат исторических наук, председатель ученого совета «Центра исследований освободительного движения» (Львов), член наблюдательного совета Национального музея-мемориала жертв оккупационных режимов «Тюрьма на Лонцкого», экс-директор архива Службы безопасности Украины (2008—2010), редактор научного сборника «Украинское освободительное движение» (2003—2008). Директор Украинского института национальной памяти (УИНП, с 2014). Пишет статьи для «Украинской правды» и портала ТСН.ua.

Биография

В 1994—1999 — учился на историческом факультете Львовского университета (специальность — история Украины).

В 2004 защитил кандидатскую диссертацию «Зарубежные рейды УПА в контексте реализации антитоталитарной национально-демократической революции народов Центрально-Восточной Европы».

Принимал участие в Оранжевой революции 2004 года как координатор чёрной «Поры».

Ноябрь 2002 — март 2008 — директор «Центра исследований освободительного движения» (Львов).

2005—2006 — преподаватель в Украинском католическом университете. Автор первого в Украине учебного курса для высшей школы «Украинское освободительное движение 1920-50-х годов» для студентов исторических факультетов Украинского католического университета и Львовского национального университета им. Ивана Франко.

Август 2005 — декабрь 2007 — научный сотрудник Института украиноведения им. И. Крипякевича НАН Украины.

Май 2007 — январь 2008 — представитель Украинского института национальной памяти во Львовской области.

2008 — научный консультант международного проекта «Украина помнит, мир признает», посвященного популяризации и международному лоббированию признания Голодомора 1932−1933 годов геноцидом.

Январь — октябрь 2008 — начальник архивного отдела Украинского института национальной памяти.

Январь — октябрь 2008 — советник по научно-исследовательской работы главы СБУ.

Октябрь 2008 — март 2010 — директор отраслевого государственного архива Службы безопасности Украины в Киеве.

С октября 2009 — член Наблюдательного совета Национального музея-мемориала жертв оккупационных режимов «Тюрьма на Лонцкого».

С марта 2008 — председатель ученого совета «Центра исследований освободительного движения».

В 2010—2011 работал в Украинском научном институте Гарвардского университета.

Активист Евромайдана, выступал со сцены, призывая к активным действиям против властей. Вятрович координировал массовые акции протеста, с мегафоном вёл колонну активистов на блокирование правительственных зданий и Верховной Рады, стоял на баррикадах. Говоря о ротации активистов Евромайдана, он вспоминал деятельность УПА: «В 1940−1950-е в подполье было хуже — ротация была не из-за временного ухода на работу, а из-за потери товарища навсегда. Поэтому прорвемся!». Также он отметил: «Мы не собираемся останавливаться после смены власти в Украине, когда сбросим режим Януковича».

В марте 2014 года назначен директором Украинского института национальной памяти.

Редактор книги «Стенной Бурлак» (Львов, 2000), один из авторов и ответственный редактор выставки «Украинская Повстанческая Армия. История непокоренных» (Львов, 2007).

Критика

Книгу «Отношение ОУН к евреям: формирование позиции на фоне катастрофы» (оригинальное название: Ставлення ОУН до євреїв: формування позиції на тлі катастрофи) критиковали Джон-Пол Химка, Тарас Курило, Пер Андерс Рудлинг и Гжегож Россолински-Либе. Учёные утверждают, что автор пытается оправдать преступления ОУН в отношении евреев. По мнению Курило и Химки, книга не очень помогает разобраться в событиях и искажает историческую правду. Тем не менее, в ней есть интересный материал для дальнейших исследований.

Книгу «Вторая польско-украинская война. 1942−1947» (оригинальное название: Друга польсько-українська війна. 1942−1947) тоже критиковали историки: Игорь Ильюшин, Андрей Портнов, Гжегож Мотыка, Анджей Земба, Пер Андерс Рудлинг, Гжегож Россолински-Либе, А. Л. Сова. В этой работе Вятрович интерпретирует события 1939−1947 годов, в том числе Волынскую Резню, как войну между поляками и украинцами. Портнов пишет, что Вятрович пытается доказать непричастность лидеров ОУН к уничтожению поляков и утверждает, будто Волынская резня была стихийным восстанием украинских крестьян. Портнов называет эту книгу политически ангажированной. Мотыка, Рудлинг, Россолински-Либе утверждают, что Вятрович в случае с поляками использует риторику и игнорирует факты так же, как и в теме уничтожения евреев. Рудлинг рекомендует читать книгу только для знакомства с явлением ревизионизма. Мотыка и Сова утверждают, что книга полезна для изучения истории СС-Галичины и судьбы украинцев в Польше в 1945−1947 годы, но в целом неудачна.

С критикой Вятровича выступал историк Колумбийского университета Тарик Сирил Амар, сравнивая его работу о Шухевиче с пропагандой. Амар писал, что Вятрович игнорирует роль ОУН(б) в Холокосте на Украине.

Профессор Парижского университета Дельфин Бештель относит Вятровича к представителям новой радикальной школы украинских историков, перед которыми правительство с момента прихода к власти Виктора Ющенко поставило задачу опровергнуть участие ОУН и УПА в Холокосте на Украине. Над этой задачей, по её словам, работали управляемые государством организации: Институт национальной памяти, «Центр исследований освободительного движения» и Служба безопасности Украины.

Исследователь Оксфордского университета Уиллем Блэкер, анализируя деятельность музея «Тюрьма на Лонцкого» и «Центра исследований освободительного движения», называет Вятровича известным националистическим историком. Блэкер обращает внимание, что в экспозициях музея, на территории которого убивали евреев во время львовского погрома 1941 года, замалчивается участие ОУН в этом погроме. К националистам относит Вятровича историк Джон-Пол Химка, комментируя интервью Вятровича, в котором тот оправдывал убийства поляков украинскими националистами.

Ведущий сотрудник ИНИОН РАН Алексей Миллер полагает, что Вьятрович занимается не историей, а исторической политикой:

…я думаю, например, о сотруднике этого Института [национальной памяти] и советнике председателя Службы Безопасности Владимире Вятровиче, который занимается глорификацией УПА, ОУН и их лидеров — Бандеры и Шухевича. Некоторое время назад он опубликовал книгу об УПА, где многие документы, неудобные для его концепции, были проигнорированы, где он использовал как подлинные те документы, которые были подделаны после войны теми, кого они дискредитировали в своей оригинальной версии. Ему указали на эти ошибки в рецензии, авторы которой подарили ему «привилегию сомнения». То есть они не обвинили его в сознательной фальсификации, но трактовали это именно как ошибки. И вот когда он просто проигнорировал эту рецензию — все стало на свои места. Он занимается не историей, а исторической политикой. Он нас не услышит, а если услышит, то без зазрения совести проигнорирует.

Польский историк Гжегож Грицюк называет работу Вятровича о Волынской резне «весьма далекой от достойного уровня традиционной (и даже постмодернистской) историографии и методологии», отмечая, что автор повторяет лживую версию, появившуюся в 1943 году.

Американский историк Джаред Макбрайд полагает, что работы Вятровича объединяет стремление оправдать украинцев, несмотря ни на какие факты. Макбрайд пишет, что праворадикальные украинские националисты изображаются Вятровичем как трагические борцы за свободу, иногда вынужденные надеть нацистскую форму, совершенно непричастные к Холокосту и осуществлявшие «симметричные» ответные действия во время Волынской резни. Все документы из советских архивов, свидетельствующие о преступлениях ОУН-УПА, Вятрович просто объявляет фальшивкой, а историков, критикующих такой подход, — пособниками пропаганды. Несмотря на многочисленные негативные отзывы от историков, Вятрович активно цитируется в украинских СМИ. Как пишет Макбрайд, именно Вятрович был инициатором принятия законов о декоммунизации, которые фактически закрепляют законодательные ограничения свободы слова.

По мнению украинского историка Юрия Радченко, Вятрович лишь выдает себя за академического ученого, являясь на самом деле пропагандистом и апологетом ОУН(б); он также отмечает, что Вятровича не считают на Западе серьёзным историком. Радченко, однако, считает, что применение к Вятровичу определения «ультраправый» является преувеличением

Историки обвиняют самого Вятровича и сотрудников его Центра исследований освободительного движения в том, что с целью обеления ОУН и УПА они в своих научных работах фальсифицируют исторические документы, а также ограничивают доступ к материалам, могущим представить деятельность украинских националистических организаций в невыгодном свете. Польский историк д-р А. Запаловский называет Вятровича «лицом, однозначно дисквалифицированным в мировом научном сообществе как исторический лжец и манипулятор».

Планы декоммунизации, разработанные Вятровичем, также критикуются. Политолог Кость Бондаренко считает, что эта политика приведёт к негативным последствиям

Запретить коммунизм, как и любую другую идеологию, невозможно. Запреты только усиливают интерес. Особенно это касается молодежной среды. Запрет идеологии одним поколением политиков означает, что следующее поколение, бунтуя против политических «родителей», обязательно возродит запрещенную идеологию, еще и с приставкой «нео» или «пост».

Библиография

Монографии

• Рейди УПА теренами Чехословаччини — Львів, 2001.
• Армія безсмертних. Повстанські світлини — Львів, 2002.
• Ставлення ОУН до євреїв: формування позиції на тлі катастрофи — Львів, 2006.
• Польсько-українські стосунки в 1942−1947 роках у документах ОУН та УПА / відп. ред. та упоряд. — Львів: Центр досліджень визвольного руху, 2011.
• Друга польсько-українська війна. 1942−1947 — Київ: Видавничий дім «Києво-Могилянська академія», 2011.; друге, оновлене видання — 2012.
• Історія з грифом «Секретно» — Київ: Видавничий дім «Києво-Могилянська академія», 2011.
• Історія з грифом «Секретно» : Нові сюжети — Київ: Видавничий дім «Києво-Могилянська академія», 2012.

Книги в соавторстве

В’ятрович В., Забілий Р., Дерев’яний І., Содоль П. Українська Повстанська Армія. Історія нескорених / Відп. ред. та упоряд. В. В’ятрович. — 2-ге вид., випр. та доп. — Львів: Центр досліджень визвольного руху, 2008. — 352 c.

Источники

• [www.academia.edu/499204/Iak_OUN_stavylasia_do_ievreiv_Rozdumy_nad_knyzhkoiu_Volodymyra_V_iatrovycha Курило Тарас, Химка Іван-Павло. Як ОУН ставилася до євреїв? Роздуми над книжкою Володимира В’ятровича] // «Україна модерна. Війна переможцев і переможених» — К.: «Критика», 13(2)2008. — С. 252−265.
• Мотыка Гжегож. Неудачная книга // «Ab Imperio», 1/2012. — C. 387−400..
• Портнов Андрей. Истории для домашнего употребления // «Ab Imperio», 3/12. — С. 324−334.
• Per A. Rudling. The OUN, the UPA and the Holocaust:ерс A Study in the Manufacturing of Historical Myths // The Carl Beck Papers in Russian & East European Studies, No. 2107, November 2011. — ISSN 0889-275X. — pp. 28−31.
• Per Anders Rudling. Warfare or War Criminality? // Volodymyr V’iatrovych, Druha pol’s’ko-ukains’ka viina, 1942−1947 — Kyiv: Vydavnychyi dim "Kyevo-Mohylians’ka akademiia", 2011. — 228 pp. ISBN 978-966-518-567; «Ab Imperio», 1/2012, pp. 356−381..
• Макбрайд Джаред. [gefter.ru/archive/15793 Как новый «комиссар памяти» на Украине контролирует прошлое страны] / The Nation

Отрывок, характеризующий Вятрович, Владимир Михайлович

– Позвольте мне спросить, – сказал он. – Вы масон?
– Да, я принадлежу к братству свободных каменьщиков, сказал проезжий, все глубже и глубже вглядываясь в глаза Пьеру. – И от себя и от их имени протягиваю вам братскую руку.
– Я боюсь, – сказал Пьер, улыбаясь и колеблясь между доверием, внушаемым ему личностью масона, и привычкой насмешки над верованиями масонов, – я боюсь, что я очень далек от пониманья, как это сказать, я боюсь, что мой образ мыслей насчет всего мироздания так противоположен вашему, что мы не поймем друг друга.
– Мне известен ваш образ мыслей, – сказал масон, – и тот ваш образ мыслей, о котором вы говорите, и который вам кажется произведением вашего мысленного труда, есть образ мыслей большинства людей, есть однообразный плод гордости, лени и невежества. Извините меня, государь мой, ежели бы я не знал его, я бы не заговорил с вами. Ваш образ мыслей есть печальное заблуждение.
– Точно так же, как я могу предполагать, что и вы находитесь в заблуждении, – сказал Пьер, слабо улыбаясь.
– Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину, – сказал масон, всё более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи. – Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем Великого Бога, – сказал масон и закрыл глаза.
– Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в Бога, – с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.
Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.
– Да, вы не знаете Его, государь мой, – сказал масон. – Вы не можете знать Его. Вы не знаете Его, оттого вы и несчастны.
– Да, да, я несчастен, подтвердил Пьер; – но что ж мне делать?
– Вы не знаете Его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете Его, а Он здесь, Он во мне. Он в моих словах, Он в тебе, и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас! – строгим дрожащим голосом сказал масон.
Он помолчал и вздохнул, видимо стараясь успокоиться.
– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.