Геррон, Курт
| Курт Геррон | |
| Kurt Gerron | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Профессия: | |
Курт Геррон (нем. Kurt Gerron, 11 мая 1897, Берлин — 15 ноября, по другим данным, 28 октября 1944, Освенцим) — немецкий актёр, режиссёр.
Биография
Курт Геррон родился 11 мая 1897 в Берлине. В 1914 году после окончания гимназии был призван в действующую армию. На фронте получил несколько ранений, изучал медицину в Берлинском университете и после первых экзаменов вернулся в качестве врача на фронт. После войны завершил учёбу.[1]
В 1920 году Геррон решил стать актёром. В 1920—1925 годах он работал в Немецком театре Макса Рейнхардта, затем выступал на сцене других берлинских театров. Участие в «Трёхгрошовой опере» Брехта в Театре на Шиффбауэрдамм принесло ему известность. Помимо работы в разговорном театре, он выступал как певец и актёр в многочисленных постановках ревю и кабаре.[1]
С 1920 года Геррон снимался в кино. Из-за тучной фигуры ему в основном поручали колоритные роли второго плана, благодаря которым он достиг большой популярности. К его наиболее известным персонажам относятся фокусник Киперт в «Голубом ангеле» (Der blaue Engel, 1930) и адвокат в «Трое с бензоколонки» (Die Drei von der Tankstelle, 1930).
В 1926 году Геррон дебютировал в качестве кинорежиссёра, а с 1931 года он всё чаще становился за камеру; снял первые успешные комедии с Хайнцем Рюманом.
В 1933 году вскоре после прихода к власти нацистов в силу своих политических взглядов и еврейского происхождения эмигрировал во Францию, где поставил две кинокомедии, а затем в Австрию. Спустя некоторое время он переехал в Голландию, где снял один детектив и документальный фильм о голландской радиостанции, а также отвечал за голландский дубляж фильма «Белоснежка и семь гномов» Диснея. После снятой в Риме совместной итало-голландской постановки ограничился выступлениями в театре и кабаре вместе с другими эмигрантами.[1]
В 1940 году после оккупации Голландии германским вермахтом Геррон остался в Амстердаме и стал директором еврейского театра, в котором также работали другие немецкие эмигранты. В середине 1943 года его арестовали и отправили в концлагерь Вестерборк.[1]
25 февраля 1944 года Геррон был депортирован в концлагерь Терезиенштадт. Между 16 августа и 11 сентября 1944 года он снимал там в качестве режиссёра псевдо-документальный фильм «Фюрер дарит евреям город» (нем. Der Führer schenkt den Juden eine Stadt), попытку нацистов пустить пыль в глаза мировой общественности и Красному Кресту. При участии известных заключённых в фильме инсценировалась приятная жизнь в гетто с развлечениями и культурными мероприятиями. По завершении работы над фильмом в октябре 1944 года Курта Геррона и других участников съёмок отправили с пометкой «возвращение нежелательно» в Освенцим. Там он погиб в газовой камере.[1]
В изначальной форме фильм о гетто так и не вышел на экраны. Отдельные фрагменты были показаны осенью 1944 года в одном из выпусков кинохроники; сохранившиеся части рабочей копии были использованы в 1964 году в документации о фильме «Так хорошо было в Терезине» (So schön war es in Terezin). В 1962 году чешский режиссёр Збынек Бриних снял фильм «Эшелон из рая», основанный на тех же событиях.[1]
Напишите отзыв о статье "Геррон, Курт"
Примечания
Ссылки
Отрывок, характеризующий Геррон, Курт
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
