Индейские головные уборы

(Военные головные уборы индейцев Северной Америки)

Перьевые знаки манданов______________Головной убор сиу

Перьевые знаки

Многие племена Северной Америки имели особые способы закрепления перьев тех или других видов птиц на голове как знак племенного отличия. Например, вертикальное орлиное перо на затылке было особенно характерно для сиу, хотя могло носится и многими другими. Более специфичное украшение было у кроу — «рожки» из лишённых бородки перьев. Способ закрепления пера не требует никакой головной повязки и он позволяет перу свободно отклоняться, что необходимо при проходе через заросли. Это достигается тем, что перо втыкается в маленькую косичку на затылке. Кроме того, индейцы часто проявляли фантазию в оформлении своего убора. К таким можно отнести, например, крепящиеся на на затылке круг или гребень из орлиных перьев.

Но на Великих равнинах сложилась также особая сложная система воинских обозначений с помощью перьев. Причём в разных племенах были свои особенности. Количеством перьев, а также их подрезкой, расщеплением или нанесением меток обозначали функцию носителя в прошедшей военной компании, а также его смелые поступки — «подвиги». Комбинации таких значков носились не дольше, чем до новой военной стычки.

War bonnet

War bonnet (досл. с англ. — военный капор; также feather headdress — головной убор из перьев; на лакотском — waphaha — военный головной убор или c уточнением, что «орлиный» — waNbli waphaha; на шайеннском — mámaa'e; специального названия на русском не имеется) — головной убор, носившийся в бою, а также надевавшийся в торжественных случаях вождями и наиболее заслуженными воинами. Считался наделённым великой духовной, защитной, а то и лечебной силой.

Значение

Равнинные племена наделяли перья орла мистическими свойствами, поэтому самые священные головные уборы делались из их перьев. Красота головного убора считалась второстепенной вещью, его главным назначением была защита владельца. Так шайеннский вождь по имени Римский Нос считал, что его головной убор защищал от пуль, поэтому он демонстративно разъезжал перед строем американских солдат. Головной убор нельзя было носить без согласия старейшин племени. Разрешение определял случай — например, право ношения давалось воину, первому коснувшемуся павшего в бою врага, так как это считалось большим подвигом. Но в разных племенах были свои критерии для присуждения этой регалии. Вопреки расхожему мнению, отдельные перья головного убора не давались за конкретные подвиги. Поэтому он собирался сразу в законченном виде, а на перьях отсутствуют какие-либо метки. Хотя, в целом, и считается, что каждое перо — это один подвиг, и, чтобы сделать большой убор, даже друзья и родственники могут поделиться своими подвигами.

В племенах, где орла нужно было добыть самостоятельно, проводилось обращение к духу птицы, которая должна была быть убита; охота на орла означала необходимость надолго покинуть племя в его поисках. Там, где перья покупались, двенадцать хороших перьев при покупке могли стоить столько же, сколько хороший конь. (Большинство названий условно, так как отсутствует на русском.)

Конструкция

Простая

В лесных и окраинных племенах иногда использовали венцы из перьев, но их конструкция была более простой, чем у классического war bonnet и менее регламентированной. Значимость тоже была совсем не та, поэтому их могли носить и часто носили все воины, даже юноши (что особенно заметно на старых снимках пайютов или оджибве). Это были широкие ленты, или шапочки (часто украшенные вышивкой) с жёстко укреплёнными перьями каких-либо птиц. Обычно перья закреплялись с внутренней стороны ленты. Перья были и большие, и очень короткие. Часто, за неимением перьев страуса, которые широко применялись во Флориде, бородки как больших, так и маленьких перьев пушились. Перья стояли вертикально, немного конусом (наружу или внутрь) или имели наклон назад (что несколько напоминало классический вариант убора). Они могли быть закреплены и вокруг тульи шляпы с небольшими полями и даже вокруг тульи цилиндра. В танцевальных уборах калифорнийских индейцев перья могли вставляться в плетённый из растительных волокон обод. У некоторых головных уборов восточных лесных индейцев лента, образующая повязку вокруг головы, сзади спускалась коротким или несколько более длинным хвостом, на котором аналогичным образом закреплялись перья.

На востоке равнин и к западу от Великих озёр применялся простой головной убор, основой которого является широкая полоса кожи или материи, закрепляемая на голове и ниспадающая на спину. Перья на нём, начиная от вышитой налобной полосы, закрепляются с направлением назад и лежат сплошными рядами, спускаясь по спине.

Первоначально головной убор строго из орлиных перьев, видимо, стали носить в ряде племён северной Миссури. Но архаичной его формой считается, сохранившаяся в более западных племенах: черноногих, уматилла, кламатов, не-персе, а также у шайеннов. Она отличается жёстко закреплёнными перьями, образующими форму трубы (англ. straight-up headdres, stand-up-style bonnet). На форму убора влияло также то, что перья могли крепиться или внешней, или внутренней стороной наружу. Спереди часто укреплялся пушистый плюмаж, собранный из мелких пёрышек, окрашенных в красный цвет. При этом перья могли крепиться двумя способами. Если основа была мягкая, например, матерчатая широкая полоса, то их основания вставлялись в специальные кармашки. Такой убор с вертикально стоящими перьями может иметь и длинный, спускающийся до земли, шлейф с такими же кармашками для перьев или классической конструкции.

В другом варианте основой убора был высокий обод из жёсткой кожи. Перья венца такого убора закрепляли классическим способом. При при этом образуется небольшой раструб и появляется уже некоторая подвижность. Часто обод покрыт красной шерстяной тканью и украшен рядами латунных заклёпок. Обычно для украшения широко применялись шкурки белого горностая. У черноногих стержни перьев часто украшались накладками в виде кожаных полосок, обмотанных иглами дикобраза. Очень редкий вариант, когда все перья лишены бородки и только украшены пухом — вверху, в основании и середине. Спереди и сзади — по одному пушистому плюмажу.

Классическая

Классическую конструкцию убора, есть мнение, придумали индейцы кроу. Основное отличие этого перьевого убора от почти всех других — это то, что перья в нём закрепляются так, что имеют возможность двигаться (не по отдельности, а все вместе).

Имеются некоторые разновидности конструкций. Различается степень стяжки перьев, то есть они или приподняты в види конуса, или широко распущены и касаются спины, или сжаты с боков. Иногда все перья имеют сильный наклон назад и даже вниз (англ. swept-back style). Иногда указывается, что именно такую форму предпочитали кроу, в отличие от широкой у сиу. Но, на самом деле, подобные разновидности имелись у разных племён. Кроме этого венец из перьев может или окружать только голову (англ. halo headdres), или сзади быть несколько удлинённым с помощью пришитого сзади прямоугольного куска сукна, спадая на спину. Иногда венец из перьев дополняется одиночным хвостом или шлейфом с одним рядом стоящих по центру перьев (англ. trailer headdres) или с двумя сходящимися или параллельными рядами перьев, отходящими от его боков (англ. double tail). Эти перья символизируют похожие выросты на позвоночнике бизона. Реже на шлейфе перья просто висят поперечными рядами. Двойной ряд может составлять единое целое с незамкнутым или замкнутым сзади венцом. Шлейфов бывает и два, с рядом перьев на каждом. Такие головные уборы (особенно если они до земли и даже ещё длиннее) были приспособлены для верховой езды или торжественных обрядов. Первоначально основа шлейфа, естественно, была кожаной. Позже чаще применялось сукно красного цвета. На шлейф брали и материю другого цвета, например, синюю армейских одеял. Иногда снизу имеются более узкие подкладки из кожи, сукна другого цвета или любой материи. Кожаный шлейф в позднее время встречался уже редко. В бою шлейф может или свободно свисать и развиваться, или его приподнимают, прикрепляя к запястью или локтю левой руки в месте чуть ниже его середины.

Использовались хвостовые или реже менее красивые маховые перья крыльев орла беркута (золотой, военный орёл). Чаще их крепили внешней стороной наружу. Цвет перьев мог быть разным. Белые с чёрными кончиками — от молодых беркутов, затем пёстрые — от беркутов среднего возраста (для этих птиц существует особое название — пятнистый орёл) и полностью чёрные или коричневые — от старых беркутов. С появлением анилиновых красителей, индейцы иногда красили отдельные перья в головном уборе целиком в красный цвет. Они вставлялись среди белых перьев группами по два, три или четыре пера. Реже около половины или все перья были красными. Тёмные концы перьев иногда украшали 1—2 маленькие (иногда и большие) наклейки белого меха или кожи, а на самых кончиках привязывались или подклеивались под мех пучки белого или красного пуха или длинные пряди конского волоса или других животных, красные или белые, отдельно или вместе с пухом. Ещё одно перо с удалённой бородкой, но с пухом на конце и в основании закреплялось на кожаной или фетровой (тулья от шляпы) шапочке отдельно, на темени. Оно было самым длинным, так как было маховым, а бралось от белоголового орлана (лысый орёл). Оно символизировало центральный столб Танца Солнца.

Другими почётными деталями головного убора могли быть рога бизона (цельные или распиленные, два по бокам или один на лбу) и подвесы из целых или нарезанных шкурок белого горностая. Но каждый головной убор имел и другие индивидуальные особенности: в виде степени использования орлиного пуха (в основании перьев и оклейка шапочки), в вышивке налобной (редко круговой) полосы иглами дикобраза или бисером (иногда и стеклярусом), в применении различных подвесов (из перьев, различных мехов, матерчатых лент, нанизанного пуха, бус, отороченных мехом выдры и бисером косичек из конского волоса). В основании перьев пух мог заменяться короткими пёрышками. Нижние части стержней перьев могли иметь по-разному оформленную обмотку или обходились без неё. Спереди иногда помещался пушистый плюмаж красного цвета, или центральное перо могло иметь подрезанную зубчиками бородку. Боковые розетки на темени бывают обшиты бисером, сделаны из гофрированной материи, из латунных блях, круглых зеркал, выполнены в виде ажурного креста в круге, обмотанного иглами дикобраза, или вообще могли отсутствовать. Ряд круглых зеркал — обычного размера или типа стоматологических — мог покрывать налобную полосу. Применялись также мелкие бубенчики и бахрома, кожаная или из шкурок белой ласки. На концы шлейфа иногда подвешивали пустые гильзы.

В Новейшее время головной убор равнинного типа стал применяться многими племенами, ранее его не имевшими, как предмет статусный, но не имеющий прежнего магического значения. Сейчас он является частью паниндейского костюма и паниндейской культуры в целом. При этом иногда наблюдается отход от старых канонов, например, применяются перья индюка или страуса, шире используются красители разных цветов для перьев и пуха. Поступающие в настоящее время на мировой рынок поделки из Таиланда и тому подобные далеки от традиционного индейского дизайна. К тому же пошловатый способ рекламирования окончательно ставит их в категорию китча. Сами коренные американцы протестуют против использования этой регалии в сфере поп-культуры.

Другие головные уборы

Горностаевый war bonnet

Применялся, наряду с обычным war bonnet, в племенах Плато: не-персе, кайюсы, валла-валла. Почти аналогичный по конструкции, но его перья обтягивались трубками из шкурок горностаев. Оставались открытыми только чёрные концы перьев. Также отличием было гибкое нижнее окончание перьев.

Шапочка, обшитая перьями

Такие уборы могли носить все воины. У сиу убор этого класса представлял собой шапочку, по всей поверхности обшитую небольшими перьями, неподвижно торчащими вверх. Различные кожаные шапочки были распространены на Юго-западе. Она может носится вообще сама по себе или как-то украшенной, в том числе и маленьким пучком пёрышек на макушке. На макушке могут быть свободно закреплены несколько больших орлиных перьев или же более плотный пучок небольших перьев (может дополняться и орлиным пером). Небольшие перья могут покрывать и всю шапочку. Реже это были большие перья, как на головных уборах, использовавшихся севернее. Иногда шапочка украшается рогами вилорога, а сзади — скальповыми прядями. Шапочки с пучками перьев также использовали в танцах в Калифорнии. Юты Большого Бассейна, а иногда также пуэбло и апачи украшали шапочку гребнем из орлиных перьев, который начинался от лба и продолжался по длинному шлейфу до земли. У апачей гребень дополнялся ещё расщеплёнными рогами бизона.

На северных равнинах шапочка покрывается очень большим количеством перьев среднего размера: ворона, сороки или совы. При полужёстком закреплении перьев формируется шарообразная форма. Этот головной убор может быть усложнён расположенным на затылке плюмажем и гребнем из перьев индюка или орла, одним длинным пером на макушке, пером без бородки, вместе пером и пером без бородки, тонкими рожками. Такие уборы носили члены военных обществ Люди-собаки в племенах шайеннов и хидатса. Также их применяли сиу и арикара. Похожие уборы, с небольшими перьями, были у оджибве. Но перья могут быть закреплены и очень свободно. При этом они лежат на шапочке плоско, сообразно порывам ветра.

Равнинные кри обходились вообще без шапочки. Они закрепляли на голове пучок с бо́льшим или меньшим количеством перьев среднего размера, которые или свободно лежат, или даже образуют шар. В Калифорнии использовали подобные церемониальные уборы.

К шапочке со свободно лежащими перьями или одиночным шлейфом могут быть добавлены цельные или расщеплённые рога бизона, что сближает их внешне с головными уборами следующего типа.

Бизоний

Простейшим вариантом таких уборов можно считать тот, который вообще не имеет шапки. Он состоит из узкого оголовья — кожаной полосы поперёк головы, на которой и закреплены расщеплённые или цельные рога бизона. Полоса удерживается завязками под подбородком. Между рогами часто торчат вверх коротко подрезанные перья. Другими украшениями бывают когти птиц, бубенчики, латунные гвоздики на рогах, пучки волоса на кончиках рогов, а также длинные или короткие кожаные полоски, образующие на концах колечки. Эти полоски имеют по всей длине перевязки иглами дикобраза. У длинных полос, которые ниспадают сзади на спину, иглы могут в верхней части создавать общий узор. Вместо подобной бахромы могут быть полоски ткани, обёрнутые мехом (горностая?). Такие головные уборы были регалией военного общества Люди-собаки.

Следующий вариант убора с рогами представляет собой широкую полосу кожи или материи, закреплённую на голове и немного спускающаяся на спину. Её покрывают направленные спереди назад очень длинные пряди конского волоса.

Рога закреплялись и на простой шапочке, например, из красного сукна и почти без украшений (несколько небольших перьев и латунные кружки). Сзади спускался обычный длинный шлейф со стоящими перьями.

Из вариантов с мехом бизона, самый простой представляет собой шапку из шкуры, снятой с головы бизона с закреплёнными на ней маленькими или большими цельными рогами. Других украшений нет. Такие уборы являлись, кроме прочего, регалиями женских обществ.

На равнинах головной убор с цельными или распиленными и уплощенными рогами бизона (англ. buffalo headdress, buffalo horn headdress) по своей значимости стоял выше, чем war bonnet. Так, по сообщению Джорджа Кэтлина, только несколько человек из всех лидеров селения имели право его носить. Он делается из шкуры с головы бизона. Рога часто расщепляли на четверти, а то и на полоски в палец толщиной. Расщеплённые рога могли ещё и делать более плоскими с помощью распаривания. Их полировали и иногда раскрашивали. Рога закрепляли свободно, чтобы они немного качались. На их концах часто помещались кисточки крашеного конского волоса или перья. Там же часто закреплялись кожаные или жильные с нанизанным бисером стринги, в той или иной степени стягивающие излишний развал рогов. Они или соединяли концы обоих рогов, или соединяли концы и центр шапочки.

Сзади свисает хвост — в два раза более длинная полоса шкуры (шириной в 10 и длиной 24—30 дюймов). Такой хвост украшался несколькими висячими перьями. Вместо хвоста сзади могли свисать длинные пряди конского волоса. Хвост или шлейф может быть и до земли (5 и более футов). При этом он имел около тридцати маховых орлиных перьев, реже — хвостовых. Некоторые уборы делались с перьями ястреба или совы (особенно если мистическими помощниками владельца были эти птицы) или комбинировались перья орла и других птиц. Высокий Бык, лидер шайеннского общества Люди-собаки, имел головной убор с рогами, которые распиленны снизу на две трети длины и раздвинуты. А на его длинном кожаном шлейфе вместо перьев закреплены 10 широких расщеплённых и уплощенных бизоньих рогов. Некоторые выдающиеся воины или знахари (шаманы) могли иметь уборы из мехов других зверей, например, рыси, но они также украшались рогами бизона или же вилорога.

Часто убор украшался вышитой иглами дикобраза или бисером налобной полосой. На темени могли крепиться перламутровые диски. Нередко на головном уборе помещали различные предметы, которые обозначали важные моменты в жизни владельца, а также морские раковины, пучки расщеплённых или целых перьев, заплетённые и окрашенные пряди из конского волоса, шкурки или хвосты белого горностая, кожаную или фетровую бахрому. Переднюю часть убора иногда занимали стоящие торчком низко подрезанные перья. На макушке убора может находиться перо без бородки, длиной около 24 дюйма, — плюмаж Танца Солнца. Он означал, что владелец участвовал в одном или нескольких Танцах Солнца.

Не следует путать эти головные уборы с массивными уборами для обрядовых танцев из снятых с головы бизона вместе с рогами шкур, со всей головы или только с её верхней части.

В предыдущем разделе уже говорилось о типе убора, который использовался у арикара, манданов и сиу как регалия военного общества Люди-собаки (шапочка, обшитая перьями). Подобный же, но рогатый убор может иметь шапочку, сплошь покрытую короткими перьями с туловища орла, или ещё и с ястребиными перьями. Некоторые перья могут быть обрезаны. Сзади спускается обычный длинный шлейф из больших перьев беркута. Сбоку имеются подвесы в виде трубок из шкурок горностая.

Горностаевый с рогами

Этот тип головных уборов имеет шапочку, обшитую или цельными шкурками белого горностая, или чаще — нарезанными полосками, коротко или более длинно, и нашитыми в виде парика. Убор украшают или рога вилорога, или маленькие цельные, но чаще обычного размера распиленные и уплощённые рога бизона. Иногда один целый рог бизона находится на лбу или один — на лбу и два — по бокам. Очень большими рогами украшали свои уборы индейцы Плато. Применялись и рога коровы. Особенности креплений рогов такие же, как и у предыдущего типа, но здесь они часто более обильно украшены: бисером, перьями, полной обмоткой лентами, латунными гвоздиками и бубенчиками. Налобная полоса имеется не всегда. Сбоку и сзади часто свисают ленты из шкурок горностая. Используются и различные дополнительные магические предметы, например, ловцы снов. Шлейф чаще отсутствует. Если имеется кожаный шлейф с орлиными перьями, то он может быть с несколькими поперечными палочками-распорками. На кожу шлейфа могут быть нанесены узоры краской и другие украшения, например, пришитые в два ряда копытца вилорога. Сверху перья шлейфа крепятся к центральному плюмажу. Если обычно ряд перьев начинается на затылке или макушке (очень редко — от шеи), но на Плато нередко такие головные уборы имеют гребень из перьев, начинающийся на лбу и переходящий в шлейф. Редкий вариант, когда перья шлейфа крепятся не на полосе из кожи или ткани, а просто на шнурке (команчи).

Головной убор из пушистых «перьев»

Конструктивно похож на war bonnet стиля «swept-back», но у него вместо перьев — пушистые плюмажи, то есть палочки, сплошь покрытые мелкими перьями. Причём передние покрыты узкими перьями медно-золотистого цвета с шеи петуха, а сзади преобладают сероватые перья с бородкой пошире. Нижняя часть палочек имеет обмотку красной материей, а на верхних концах торчат кисточки белого конского волоса. Спереди шапочка украшена вышитой бисером полосой, а по бокам свисают несколько шкурок белого горностая и кожаные завязки.

Нет сведений, применялись ли подобные головные уборы в военных действиях или в воинских церемониях, а также как широко они были распространены. Имеющийся экземпляр относится к концу XIX в. и предполагается, что он применялся для танцев в резервационный период.

Гастовех

(Gustoweh, kastowah, gastowa.)

См. также

• Закон орлиного пера

Литература

• Mails Thomas E. The Mysnic Warriors of the Plains. — Tulsa, Oklahoma: Council Oak Books, 1991. — S. 294* Mails Thomas E. The Mysnic Warriors of the Plains. — Tulsa, Oklahoma: Council Oak Books, 1991. — S. 294—310, 344, 376—396. (англ.).
• [babel.hathitrust.org/cgi/pt?id=uc2.ark:/13960/t16m34416;view=1up;seq=305 Seton Thompson Ernest. Two Little Savages. — New York: Doubleday, 1903. — P. 299—305]. (англ.).

Отрывок, характеризующий Индейские головные уборы

После Бородинского сражения, занятия неприятелем Москвы и сожжения ее, важнейшим эпизодом войны 1812 года историки признают движение русской армии с Рязанской на Калужскую дорогу и к Тарутинскому лагерю – так называемый фланговый марш за Красной Пахрой. Историки приписывают славу этого гениального подвига различным лицам и спорят о том, кому, собственно, она принадлежит. Даже иностранные, даже французские историки признают гениальность русских полководцев, говоря об этом фланговом марше. Но почему военные писатели, а за ними и все, полагают, что этот фланговый марш есть весьма глубокомысленное изобретение какого нибудь одного лица, спасшее Россию и погубившее Наполеона, – весьма трудно понять. Во первых, трудно понять, в чем состоит глубокомыслие и гениальность этого движения; ибо для того, чтобы догадаться, что самое лучшее положение армии (когда ее не атакуют) находиться там, где больше продовольствия, – не нужно большого умственного напряжения. И каждый, даже глупый тринадцатилетний мальчик, без труда мог догадаться, что в 1812 году самое выгодное положение армии, после отступления от Москвы, было на Калужской дороге. Итак, нельзя понять, во первых, какими умозаключениями доходят историки до того, чтобы видеть что то глубокомысленное в этом маневре. Во вторых, еще труднее понять, в чем именно историки видят спасительность этого маневра для русских и пагубность его для французов; ибо фланговый марш этот, при других, предшествующих, сопутствовавших и последовавших обстоятельствах, мог быть пагубным для русского и спасительным для французского войска. Если с того времени, как совершилось это движение, положение русского войска стало улучшаться, то из этого никак не следует, чтобы это движение было тому причиною.
Этот фланговый марш не только не мог бы принести какие нибудь выгоды, но мог бы погубить русскую армию, ежели бы при том не было совпадения других условий. Что бы было, если бы не сгорела Москва? Если бы Мюрат не потерял из виду русских? Если бы Наполеон не находился в бездействии? Если бы под Красной Пахрой русская армия, по совету Бенигсена и Барклая, дала бы сражение? Что бы было, если бы французы атаковали русских, когда они шли за Пахрой? Что бы было, если бы впоследствии Наполеон, подойдя к Тарутину, атаковал бы русских хотя бы с одной десятой долей той энергии, с которой он атаковал в Смоленске? Что бы было, если бы французы пошли на Петербург?.. При всех этих предположениях спасительность флангового марша могла перейти в пагубность.
В третьих, и самое непонятное, состоит в том, что люди, изучающие историю, умышленно не хотят видеть того, что фланговый марш нельзя приписывать никакому одному человеку, что никто никогда его не предвидел, что маневр этот, точно так же как и отступление в Филях, в настоящем никогда никому не представлялся в его цельности, а шаг за шагом, событие за событием, мгновение за мгновением вытекал из бесчисленного количества самых разнообразных условий, и только тогда представился во всей своей цельности, когда он совершился и стал прошедшим.
На совете в Филях у русского начальства преобладающею мыслью было само собой разумевшееся отступление по прямому направлению назад, то есть по Нижегородской дороге. Доказательствами тому служит то, что большинство голосов на совете было подано в этом смысле, и, главное, известный разговор после совета главнокомандующего с Ланским, заведовавшим провиантскою частью. Ланской донес главнокомандующему, что продовольствие для армии собрано преимущественно по Оке, в Тульской и Калужской губерниях и что в случае отступления на Нижний запасы провианта будут отделены от армии большою рекою Окой, через которую перевоз в первозимье бывает невозможен. Это был первый признак необходимости уклонения от прежде представлявшегося самым естественным прямого направления на Нижний. Армия подержалась южнее, по Рязанской дороге, и ближе к запасам. Впоследствии бездействие французов, потерявших даже из виду русскую армию, заботы о защите Тульского завода и, главное, выгоды приближения к своим запасам заставили армию отклониться еще южнее, на Тульскую дорогу. Перейдя отчаянным движением за Пахрой на Тульскую дорогу, военачальники русской армии думали оставаться у Подольска, и не было мысли о Тарутинской позиции; но бесчисленное количество обстоятельств и появление опять французских войск, прежде потерявших из виду русских, и проекты сражения, и, главное, обилие провианта в Калуге заставили нашу армию еще более отклониться к югу и перейти в середину путей своего продовольствия, с Тульской на Калужскую дорогу, к Тарутину. Точно так же, как нельзя отвечать на тот вопрос, когда оставлена была Москва, нельзя отвечать и на то, когда именно и кем решено было перейти к Тарутину. Только тогда, когда войска пришли уже к Тарутину вследствие бесчисленных дифференциальных сил, тогда только стали люди уверять себя, что они этого хотели и давно предвидели.


Знаменитый фланговый марш состоял только в том, что русское войско, отступая все прямо назад по обратному направлению наступления, после того как наступление французов прекратилось, отклонилось от принятого сначала прямого направления и, не видя за собой преследования, естественно подалось в ту сторону, куда его влекло обилие продовольствия.
Если бы представить себе не гениальных полководцев во главе русской армии, но просто одну армию без начальников, то и эта армия не могла бы сделать ничего другого, кроме обратного движения к Москве, описывая дугу с той стороны, с которой было больше продовольствия и край был обильнее.
Передвижение это с Нижегородской на Рязанскую, Тульскую и Калужскую дороги было до такой степени естественно, что в этом самом направлении отбегали мародеры русской армии и что в этом самом направлении требовалось из Петербурга, чтобы Кутузов перевел свою армию. В Тарутине Кутузов получил почти выговор от государя за то, что он отвел армию на Рязанскую дорогу, и ему указывалось то самое положение против Калуги, в котором он уже находился в то время, как получил письмо государя.
Откатывавшийся по направлению толчка, данного ему во время всей кампании и в Бородинском сражении, шар русского войска, при уничтожении силы толчка и не получая новых толчков, принял то положение, которое было ему естественно.
Заслуга Кутузова не состояла в каком нибудь гениальном, как это называют, стратегическом маневре, а в том, что он один понимал значение совершавшегося события. Он один понимал уже тогда значение бездействия французской армии, он один продолжал утверждать, что Бородинское сражение была победа; он один – тот, который, казалось бы, по своему положению главнокомандующего, должен был быть вызываем к наступлению, – он один все силы свои употреблял на то, чтобы удержать русскую армию от бесполезных сражений.
Подбитый зверь под Бородиным лежал там где то, где его оставил отбежавший охотник; но жив ли, силен ли он был, или он только притаился, охотник не знал этого. Вдруг послышался стон этого зверя.
Стон этого раненого зверя, французской армии, обличивший ее погибель, была присылка Лористона в лагерь Кутузова с просьбой о мире.
Наполеон с своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал Кутузову слова, первые пришедшие ему в голову и не имеющие никакого смысла. Он писал:

«Monsieur le prince Koutouzov, – писал он, – j'envoie pres de vous un de mes aides de camps generaux pour vous entretenir de plusieurs objets interessants. Je desire que Votre Altesse ajoute foi a ce qu'il lui dira, surtout lorsqu'il exprimera les sentiments d'estime et de particuliere consideration que j'ai depuis longtemps pour sa personne… Cette lettre n'etant a autre fin, je prie Dieu, Monsieur le prince Koutouzov, qu'il vous ait en sa sainte et digne garde,
Moscou, le 3 Octobre, 1812. Signe:
Napoleon».
[Князь Кутузов, посылаю к вам одного из моих генерал адъютантов для переговоров с вами о многих важных предметах. Прошу Вашу Светлость верить всему, что он вам скажет, особенно когда, станет выражать вам чувствования уважения и особенного почтения, питаемые мною к вам с давнего времени. Засим молю бога о сохранении вас под своим священным кровом.
Москва, 3 октября, 1812.
Наполеон. ]

«Je serais maudit par la posterite si l'on me regardait comme le premier moteur d'un accommodement quelconque. Tel est l'esprit actuel de ma nation», [Я бы был проклят, если бы на меня смотрели как на первого зачинщика какой бы то ни было сделки; такова воля нашего народа. ] – отвечал Кутузов и продолжал употреблять все свои силы на то, чтобы удерживать войска от наступления.
В месяц грабежа французского войска в Москве и спокойной стоянки русского войска под Тарутиным совершилось изменение в отношении силы обоих войск (духа и численности), вследствие которого преимущество силы оказалось на стороне русских. Несмотря на то, что положение французского войска и его численность были неизвестны русским, как скоро изменилось отношение, необходимость наступления тотчас же выразилась в бесчисленном количестве признаков. Признаками этими были: и присылка Лористона, и изобилие провианта в Тарутине, и сведения, приходившие со всех сторон о бездействии и беспорядке французов, и комплектование наших полков рекрутами, и хорошая погода, и продолжительный отдых русских солдат, и обыкновенно возникающее в войсках вследствие отдыха нетерпение исполнять то дело, для которого все собраны, и любопытство о том, что делалось во французской армии, так давно потерянной из виду, и смелость, с которою теперь шныряли русские аванпосты около стоявших в Тарутине французов, и известия о легких победах над французами мужиков и партизанов, и зависть, возбуждаемая этим, и чувство мести, лежавшее в душе каждого человека до тех пор, пока французы были в Москве, и (главное) неясное, но возникшее в душе каждого солдата сознание того, что отношение силы изменилось теперь и преимущество находится на нашей стороне. Существенное отношение сил изменилось, и наступление стало необходимым. И тотчас же, так же верно, как начинают бить и играть в часах куранты, когда стрелка совершила полный круг, в высших сферах, соответственно существенному изменению сил, отразилось усиленное движение, шипение и игра курантов.


Русская армия управлялась Кутузовым с его штабом и государем из Петербурга. В Петербурге, еще до получения известия об оставлении Москвы, был составлен подробный план всей войны и прислан Кутузову для руководства. Несмотря на то, что план этот был составлен в предположении того, что Москва еще в наших руках, план этот был одобрен штабом и принят к исполнению. Кутузов писал только, что дальние диверсии всегда трудно исполнимы. И для разрешения встречавшихся трудностей присылались новые наставления и лица, долженствовавшие следить за его действиями и доносить о них.
Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.
– Это что за каналья еще? Расстрелять мерзавцев! – хрипло кричал он, махая руками и шатаясь. Он испытывал физическое страдание. Он, главнокомандующий, светлейший, которого все уверяют, что никто никогда не имел в России такой власти, как он, он поставлен в это положение – поднят на смех перед всей армией. «Напрасно так хлопотал молиться об нынешнем дне, напрасно не спал ночь и все обдумывал! – думал он о самом себе. – Когда был мальчишкой офицером, никто бы не смел так надсмеяться надо мной… А теперь!» Он испытывал физическое страдание, как от телесного наказания, и не мог не выражать его гневными и страдальческими криками; но скоро силы его ослабели, и он, оглядываясь, чувствуя, что он много наговорил нехорошего, сел в коляску и молча уехал назад.