Грибалёва, Валентина Александровна

Валентина Александровна Грибалёва
Дата рождения	1919(1919)
Место рождения	станция Изоча, Невельский уезд, Витебская губерния, РСФСР
Дата смерти	20 февраля 1945(1945-02-20)
Место смерти	северо-западнее Кюстрина, Германия
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	бронетанковые и механизированные войска
Годы службы	1943—1945
Звание
Часть	220-я отдельная танковая бригада
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Валентина Александровна Грибалёва (1919—1945) — советский танкист, участница Великой Отечественной войны, старший сержант. В годы войны — механик-водитель лёгкого танка Т-60, затем среднего танка Т-34.

Биография

Родилась в 1919 году на станции Изоча Витебской губернии (ныне деревня Красный Посёлок Невельского района Псковской области), где провела своё детство.

Переехала в Ленинград в 1932 году. Работала кладовщицей в автотранспортном управлении Ленсовета и одновременно окончила курсы шофёров Осоавиахима.

С началом Великой Отечественной войны комсомолка Валентина Грибалёва направлена в отряд Местной противовоздушной обороны (МПВО). Как и все, дежурила на ленинградских крышах, тушила «зажигалки», помогала вытаскивать из-под завалов раненых. Пережила две блокадные зимы.

В январе 1943 (по другим данным — в 1942 году) добровольно вступила в Красную Армию (призвана в РККА Фрунзенским РВК города Ленинграда), овладев специальностью механика-водителя. Обучалась в учебном танковом подразделении, расположенном на Выборгской стороне Ленинграда. Первой боевой машиной был лёгкий танк Т-60, затем средний танк Т-34.

В составе 220-й отдельной танковой бригады участвовала в боях по снятию блокады Ленинграда, на Карельском перешейке, участвовала в освобождении Эстонии и Польши.

28 августа 1943 года бригада выведена в резерв Ленинградского фронта на переформирование. В сентябре 1944 года за содержание своего танка «в образцовом порядке и в боевой готовности» механик-водитель танка 1-й танковой роты 3-го танкового батальона сержант В. А. Грибалёва была награждена медалью «За отвагу».

30 ноября 1944 года бригада перешла в подчинение 5-й ударной армии 1-го Белорусского фронта. В боях 14-17 января 1945 года 3-й танковый батальон капитана В. Г. Кабанова во взаимодействии со стрелковым полком 94-й гвардейской стрелковой дивизии пробили брешь в обороне противника и, вклинившись в глубину на 12 километров, первым вышел к реке Пилица. При прорыве сильно укреплённой обороны противника старший сержант В. А. Грибалёва умело провела свою машину через минное поле и первая прорвалась вперёд, раздавив два дзота и три пулемётных гнёзда. Тем самым она обеспечила успешное продвижение советской пехоты. В дальнейшем, при форсировании реки Пилица, она «мужественно и самоотверженно» первой провела свою машину через переправу. За этот эпизод 24 января 1945 года была представлена командиром 3-го танкового батальона капитаном В. Г. Кабановым к ордену Славы III степени, однако решением командира бригады полковника А. Н. Пашкова награда была пересмотрена на орден Красного Знамени.

С 31 января бригада принимала участие в боевых действиях по удержанию Кюстринского плацдарма на западном берегу реки Одер. В боях по расширению плацдарма старший сержант В. А. Грибалёва в составе экипажа уничтожила три танка PzKpfw IV, 6 орудий, две миномётные батареи с расчётами и до 100 солдат офицеров противника. При этом отражено три контратаки противника.

20 февраля 1945 года механик-водитель танка Т-34 3-го танкового батальона старший сержант В. А. Грибалёва погибла в бою. По воспоминаниям генерал-лейтенанта Ф. Е. Бокова, бывшего в то время членом Военного совета 5-й ударной армии, «все части и подразделения облетела весть о бессмертном подвиге комсомолки механика-водителя танка старшего сержанта Валентины Александровны Грибалёвой. Её машина была в боевом дозоре северо-западнее Кюстрина. Внезапно большая группа немцев, вырываясь из мешка, ринулась напролом, пытаясь соединиться со своими частями. Экипаж атаковал противника, пулемётным и пушечным огнём уничтожил десятки гитлеровцев. Но тем все-таки удалось подбить боевую машину, и она не могла двигаться. Но танкисты продолжали расстреливать фашистских солдат. Валю тяжело ранило. Истекая кровью, она держалась до последнего патрона, до последнего дыхания.»

Похоронена на центральной площади деревни Дармитцель (нем. Darrmietzel, ныне Даргомышль в гмине Дембно Мыслибуржского повята Западно-Поморского воеводства, Польша).

Семья

Мать — Домна Алексеевна Грибалёва, проживала в Ленинграде на улице Фонтанка.

Награды

• орден Красного Знамени (15 февраля 1945)
• орден Отечественной войны I степени (11 марта 1945)
• медали:
  • медаль «За отвагу» (26 сентября 1944)
  • медаль «За оборону Ленинграда»

Память

Внешние изображения
	[old.gov.spb.ru/Pictures/966454125579715.jpg Мемориальная доска в Санкт-Петербурге].

20 января 1969 года именем В. А. Грибалёвой названа улица в Выборгском районе Ленинграда (ныне Санкт-Петербург). На доме № 6 установлена мемориальная доска.

В её честь также названа улица в Невеле.

В деревне Новая Изоча в память В. А. Грибалёвой поставлен обелиск.

Литература

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_sp/629/Грибалева Грибалёва Валентина Александровна] // Санкт-Петербург. Петроград. Ленинград: Энциклопедический справочник / Ред. коллегия: Л. Н. Белова, Г. Н. Булдаков, А. Я. Дегтярев и др. — М.: Большая Российская Энциклопедия, 1992.

Ссылки

• [nevelikc.ru/kraevedenie/ulitsy-geroi-nevelya/valentina/ г. Невель — ул. танкиста Валентины Грибалёвой]. Невель. Справочник. Всё о Невеле. Проверено 15 сентября 2014.
• [gov.spb.ru/gov/terr/reg_viborg/news/33210/ В Выборгском районе состоялось семь митингов, посвященных Дню Победы]. Администрация Санкт-Петербурга (8 мая 2013). Проверено 15 сентября 2014.
• Mapro [issuu.com/zima192/docs/gazeta_23_nomer Валентина Александровна Грибалёва (Механик-водитель «Т-60», «Т-34»)] // Интернет-газета «Танки Онлайн». — 2011. — № 23. — С. 8.

Отрывок, характеризующий Грибалёва, Валентина Александровна

С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.


22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.