Гроссман, Генрик

Генрик Гроссман
Henryk Grossmann
Дата рождения:	14 апреля 1881(1881-04-14)
Место рождения:	Краков
Дата смерти:	24 ноября 1950(1950-11-24) (69 лет)
Место смерти:	Лейпциг
Научная сфера:	экономика

Генрик Гроссман (польск. Henryk Grossmann; 14 апреля 1881, Краков — 24 ноября 1950, Лейпциг) — польский марксистский экономист.

Учился в Краковском и Венском университетах. Вместе с Карлом Радеком участвовал в польском социалистическом студенческом движении. В 1905 году вышел из Польской социал-демократической партии Галиции и Силезии-Цешина, став секретарём и теоретиком Еврейской социал-демократической партии. После войны вступил в Коммунистическую рабочую партию Польши.

В Вене занимался под руководством Карла Грюнберга. По его приглашению работал в Институте социальных исследований (de:Institut für Sozialforschung, Франкфурт-на-Майне); преподавал в Варшавском и Лейпцигском университетах. За несколько месяцев до биржевого краха 1929 года был издан труд Гроссмана «Закон накопления и крах капиталистической системы». В 1933 году эмигрировал сначала во Францию, затем в США. С 1949 года профессор экономики в Лейпцигском университете (Восточная Германия).

Перри Андерсон считает, что можно говорить о чисто польской школе марксистской политической экономии, в которую входят Роза Люксембург, Наталия Мошковска, Михал Калецки и Генрик Гроссман.

Основные произведении

• «Теория экономических кризисов» (Teorja kryzysów gospodarczych, 1925);
• «Симон де Сисмонди и его экономическая теория» (Simonde de Sismondi et ses theories economiques, 1926);
• «Общественные основы механистической философии и мануфактура» (Die gesellschaftlichen Grundlagen der mechanistischen Philosophie und die Manufaktur, 1935).

Ссылки

• [www.anu.edu.au/polsci/rick/grossmanwebbib060522.htm Библиография Г. Гроссмана]

Отрывок, характеризующий Гроссман, Генрик

«Как могут они быть недовольны чем то, думала Наташа. Особенно такой хороший, как этот Безухов?» На глаза Наташи все бывшие на бале были одинаково добрые, милые, прекрасные люди, любящие друг друга: никто не мог обидеть друг друга, и потому все должны были быть счастливы.


На другой день князь Андрей вспомнил вчерашний бал, но не на долго остановился на нем мыслями. «Да, очень блестящий был бал. И еще… да, Ростова очень мила. Что то в ней есть свежее, особенное, не петербургское, отличающее ее». Вот всё, что он думал о вчерашнем бале, и напившись чаю, сел за работу.
Но от усталости или бессонницы (день был нехороший для занятий, и князь Андрей ничего не мог делать) он всё критиковал сам свою работу, как это часто с ним бывало, и рад был, когда услыхал, что кто то приехал.
Приехавший был Бицкий, служивший в различных комиссиях, бывавший во всех обществах Петербурга, страстный поклонник новых идей и Сперанского и озабоченный вестовщик Петербурга, один из тех людей, которые выбирают направление как платье – по моде, но которые по этому то кажутся самыми горячими партизанами направлений. Он озабоченно, едва успев снять шляпу, вбежал к князю Андрею и тотчас же начал говорить. Он только что узнал подробности заседания государственного совета нынешнего утра, открытого государем, и с восторгом рассказывал о том. Речь государя была необычайна. Это была одна из тех речей, которые произносятся только конституционными монархами. «Государь прямо сказал, что совет и сенат суть государственные сословия ; он сказал, что правление должно иметь основанием не произвол, а твердые начала . Государь сказал, что финансы должны быть преобразованы и отчеты быть публичны», рассказывал Бицкий, ударяя на известные слова и значительно раскрывая глаза.
– Да, нынешнее событие есть эра, величайшая эра в нашей истории, – заключил он.
Князь Андрей слушал рассказ об открытии государственного совета, которого он ожидал с таким нетерпением и которому приписывал такую важность, и удивлялся, что событие это теперь, когда оно совершилось, не только не трогало его, но представлялось ему более чем ничтожным. Он с тихой насмешкой слушал восторженный рассказ Бицкого. Самая простая мысль приходила ему в голову: «Какое дело мне и Бицкому, какое дело нам до того, что государю угодно было сказать в совете! Разве всё это может сделать меня счастливее и лучше?»
И это простое рассуждение вдруг уничтожило для князя Андрея весь прежний интерес совершаемых преобразований. В этот же день князь Андрей должен был обедать у Сперанского «en petit comite«, [в маленьком собрании,] как ему сказал хозяин, приглашая его. Обед этот в семейном и дружеском кругу человека, которым он так восхищался, прежде очень интересовал князя Андрея, тем более что до сих пор он не видал Сперанского в его домашнем быту; но теперь ему не хотелось ехать.