Дворцовые перевороты в Османской империи (1807—1808)

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан) К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Дворцовые перевороты в Османской империи (1807—1808) — серия дворцовых переворотов и военных мятежей, в результате которых на троне Османской империи в 1807—1808 годы сменились три султана. Эти дворцовые перевороты во многом были спровоцированы попытками Селима III провести социально-экономические реформы, которые не устроили определённые группы османской военно-политической элиты.

Исторические причины и предпосылки

К началу XIX столетия Османская империя оказалась в ослабленном положении, столкнувшись с рядом неудач во внешнеполитической деятельности. В частности, по итогам нескольких мирных договоров (например, Ясского мирного договора 1791 года) Турцией были утрачены некоторые территории в результате войн в том числе с Российской империей. Утрата внешнеполитических позиций способствовала развитию затяжного политического кризиса в стране. В это время консервативно настроенные круги янычаров, которые исповедовали традиционализм в системе государственного управления, были настроены против запланированных верховной властью либеральных реформ, которые были направлены на предотвращение политического кризиса. В 1789 году султан Абдул-Хамид I скончался, и на престол взошёл его активный, энергичный племянник Селим III, который поставил перед собой цель обновить Османскую империю, ориентируясь на модель западноевропейских государств. Комплекс либеральных реформ, которые планировал Селим, был навеян достижениями Великой французской революции, однако эти замыслы вызвали противодействие военно-политической элиты. Заключив Ясский мирный договор, Селим III сконцентрировался на проведении реформ, направленных на европеизацию, в частности, в бюджетном аппарате, в государственной иерархии и в общественной жизни. Также Селим способствовал распространению светского образования среди широких кругов населения Порты и начал упразднять военное управление ленных владений. В 1805 году Селим всерьёз покусился на многолетнее традиционное доминирования янычар, начав формировать новое регулярное войско при поддержке французского военачальника Себастиани де ла Порта, что вызвало мощное недовольство военной элиты, приступившей к подготовке переворота. Также недовольство крестьян и других податных слоёв населения вызвала реформа налогообложения (например, введение налоговых сборов за сельскохозяйственную продукцию), так что реформы Селима в рамках государственной стратегии «нового порядка» («Низам-и-Джедид») обрели большое число противников, которые в результате таких реформ утрачивали свои привилегии, с чем не желали смиряться.

Первый дворцовый переворот. Свержение Селима

29 мая 1807 года янычары приступили к активным действиям и подняли восстание. Воспользовавшись тем, что большая часть населения не поддержала финансовые реформы султана, военные подразделения янычар смогли быстро установить контроль над Константинополем и низложить султана, видимо, не ожидавшего такого радикального поворота событий. Лидером этого восстания янычар был Кабакчи Мустафа, возглавлявший ямаков — элитные войска специального назначения, которые во время русско-турецких войн XVIII века защищали Босфор от пиратов-казаков Малороссии. Свергнутый Селим был быстро заменён на престоле его двоюродным братом Мустафой IV, который был готов проводить более традиционалистскую политику и отказаться от планов всесторонней европеизации Османской империи. Селим был заточен в одном из помещений дворца, где находился в довольно комфортных условиях, но не имел возможности влиять на политическую жизнь страны.

Второй дворцовый переворот. Убийство Селима III. Арест Мустафы IV

В это время должность губернатора Рущука (современный болгарский город Русе) занимал авторитетный и пользовавшийся большим влиянием в армейских кругах османский военачальник Мустафа-паша Байрактар, которого не устроило смещение Селима и правление Мустафы IV. Собрав вокруг себя верных сторонников, Байрактар начал готовить заговор против султана. Мустафа Байрактар планировал освободить Селима и возвести его на престол. Однако опасаясь его восстановления на престоле военными заговорщиками, группировавшимися вокруг Байрактара, Мустафа приказал убить своего двоюродного брата Селима, заключённого в дворцовых покоях. 28 июля 1808 года Селим был задушен, но родной брат Мустафы, Махмуд, приказ о ликвидации которого тоже был отдан, смог скрыться от наёмников и сохранил жизнь. В это время мятежные войска, верные Байрактару, окружили султанский дворец; Мустафа встретил их насмешками и издевательствами и даже продемонстрировал из окна предводителям мятежников тело Селима, полагая, что это сможет отпугнуть заговорщиков. Однако это не остановило руководителей восстания, которые приказали своим подразделениям взять дворец, в результате чего Мустафа IV был арестован, а на престол был возведён его брат Махмуд II, спасшийся от готовившегося на него покушения.

Попытка свержения Махмуда. Окончательная расправа над янычарами

Находясь в заключении в дворцовых покоях, свергнутый Селим имел возможность общаться с Махмудом, оказывая на него влияние, таким образом, вступивший на престол Махмуд продолжил осуществление реформ, направленных на европеизацию турецкой государственной системы, что снова вызвало недовольство янычарской армейской элиты. Великим визирем вместо Мустафа-паши Челеби был назначен координатор дворцового переворота Мустафа Байрактар, который также активно подключился к проведению либерально-демократических преобразований в рамках идеологии «Низам-и-Джедид». В частности, Мустафа Байрактар вслед за Селимом планировал радикально реорганизовать армию по европейскому образцу. Реформационная стратегия правителей Османской империи привели к новому военному заговору янычаров, которые, выступив в ноябре 1808 года, блокировали резиденцию великого визиря. Султану и его визирю было предложено остановить проведение реформ и распустить «европеизированную» армию, восстановив, в свою очередь, войско янычар, однако оба отвергли требования восставших. Дворец Мустафы-паши Байрактара был подожжён, сам он погиб в войне 15 ноября 1808 года, но Махмуд отдал приказ об убийстве Мустафы, который был приведён в исполнение. После этого новый султан, мобилизовав свои войска, подавил восстание янычар, приказав артиллерийским подразделениям своей регулярной армии начать обстрел военного штаба янычар, большая часть которых была арестована и впоследствии казнена.

Последствия дворцовых переворотов. Роспуск корпуса янычар

Эта попытка янычар восстановить своё доминирующее положение в государстве стало фактически последней в их истории, так как уже в июне 1826 года в результате «Счастливого случая» (тур. Vaka-i Hayriye) янычарские армейские формирования были окончательно ликвидированы — их полностью заменила армия нового образца. Махмуд II, расправившись с руководителями янычарского корпуса и своими политическими оппонентами, начал уже с 1808 года без оглядки на военную оппозицию претворять в жизнь социально-экономические и военно-политические реформы, которые всё же не смогли предотвратить закат и последующий распад Османской империи.

Отрывок, характеризующий Дворцовые перевороты в Османской империи (1807—1808)

– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
«Господи Боже! Тот, Кто там в этом небе, спаси, прости и защити меня!» прошептал про себя Ростов.