Джордж, Генри

Генри Джордж
Henry George
Дата рождения:	2 сентября 1839(1839-09-02)
Место рождения:	Филадельфия, штат Пенсильвания, США
Дата смерти:	29 октября 1897(1897-10-29) (58 лет)
Место смерти:	Нью-Йорк, США
Страна:	США
Научная сфера:	политическая экономия
Известен как:	основоположник джорджизма

Ге́нри Джо́рдж (англ. Henry George; 2 сентября 1839 — 29 октября 1897) — американский политэконом, публицист и политик, которого относят к буржуазным радикалам либо либертарным левым. Основоположник джорджизма.

Биография

Генри Джордж родился в Филадельфии, в семье, принадлежавшей к беднейшей прослойке среднего класса. Он был вторым из 10 детей в семье. Учение в школе прекратилось для Джорджа, когда ему было 14 лет, и в 15 лет, в апреле 1855 года он ушёл в море юнгой на судне «Hindoo», шедшего на Мельбурн и Калькутту. После 14-месячного плавания он вернулся в Филадельфию, где устроился учеником наборщика. Спустя некоторое время он переселился в Калифорнию с идеей заработать на золотых приисках, но потерпел неудачу, и ему пришлось вновь вернуться к типографскому делу. Поработав печатником, Генри Джордж вскоре сам решил испробовать себя в журналистике. Он остался в этой сфере до конца своих дней, закончив свою жизнь редактором и владельцем газеты.

Экономические труды

Свою первую работу в области экономической теории Генри Джордж опубликовал в 1871 году; это была брошюра «Наша земля и земельная политика» (англ. Our Land and Land Policy). Книга осталась малозамеченной, но автор не оставил свой интерес к аграрному вопросу. На протяжении нескольких лет Джордж продолжал собирать материалы и изучать современную ему научную литературу. Написанная им в результате книга «Прогресс и бедность» принесла автору буквально всемирную известность. По свидетельству М. Ковалевского, "увлечение им одно время приняло в Англии размеры, довольно близкие к тем, в каких оказалось в XVIII веке увлечение личностью и доктринами Руссо". Вскоре после выхода "Прогресса и бедности" в свет (1879) её перевели почти на все европейские языки. Русский читатель увидел её в 1884 году, под названием «Прогресс и бедность по Генри Джорджу» (СПб., 1884).

Экономическая теория Джорджа глазами русских учёных

Ниже излагается фрагмент статьи А.Миклашевского «Генри Джордж» из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона:

В целом ряде живо и остроумно написанных очерков Джордж пытается раскрыть причины всё более возрастающей бедности, наряду с увеличивающимся накоплением богатств и с развитием всех производительных сил. В противоположность учениям классической школы и новейших экономистов, он видит источник зла не в чрезмерном возрастании прибавочной стоимости вообще, а в возрастании одного из её видов — земельной ренты.

Происхождение прибавочной стоимости, обычно именуемой прибылью на капитал, он объясняет существованием особых воспроизводительных сил природы, которые всегда возрастают с течением времени. Зерно, брошенное в землю, даёт прирост, скот даёт приплод и т. д. Прибыль всегда — результат естественного прироста. Существование прибыли в отраслях промышленности, занимающихся только переработкой или обработкой материала, обусловливается естественным процессом распределения прироста между всеми отраслями промышленности. Никто не стал бы заниматься обработкой вещей, если бы процессы обмена не обеспечивали ему участия в естественном приросте капитала.

Под влиянием обмена прирост, получаемый только в тех видах употребления капитала, где действуют естественные воспроизводительные силы природы, равномерно распределяется между всеми другими видами этого употребления. Существование прибыли, таким образом, не только не может оказывать вреда обществу, но является необходимым условием самого бытия промышленности.

Не то по отношению к ренте. Рикардо вполне ясно доказал, что в процессе экономического развития рента стремится возрастать и в конечном результате поглощает наибольшую долю рабочей платы и прибылей. Все социальные реформы должны быть, поэтому, единственно направлены на уничтожение ренты: государство должно присвоить себе основной источник её происхождения — землю, при помощи установления всеобщего земельного налога, поглощающего без остатка всю ренту.

Джорджа часто сравнивают с физиократами; но сходство между их учениями только внешнее. Физиократы были горячими сторонниками частной земельной собственности; желания Джорджа сводятся к её упразднению. Физиократы, при помощи «единого налога на землю», хотели взять в пользу государства одну только часть «чистого продукта»; Джордж желает отнять у землевладельцев весь излишек дохода, приобретаемый ими вследствие общественных условий. Сходясь в признании существования «некоторого, даваемого природой чистого излишка», физиократы называют его рентой, Джордж же относит этот излишек к прибыли.

Классическая школа политэкономии различает два вида прибавочной стоимости: прибыль и ренту, и сводит происхождение той и другой к своеобразным условиям. Своим предположением о происхождении прибыли из «чистого излишка», или «прироста», — как считает Миклашевский — «вряд ли Джордж успел опровергнуть учение» классиков. Считая рассуждения Джорджа теоретически неправильными, Миклашевский замечает, что эта неправильность не помешала Джорджу приобрести в Америке огромную популярность, «хотя именно там с существованием ренты связаны многочисленные интересы мелких землевладельцев».

Экономическая теория Джорджа глазами немецких учёных

Немецкий предприниматель, экономист, автор учения о «свободной экономике» Йохан Сильвио Гезелль высказывает мнение об идее Генри Джорджа в своей книге «Естественный экономический порядок». Цитата:

Свободная земля не является, как многие склонны умозаключить, панацеей. Генри Джордж был мнения, что свободная земля отменит: Процент на капитал. Экономические кризисы. Безработицу.

Но его вера не была поддержана множеством идей, увеличивающих совокупность действий всех его мыслей, вся его затея показала лишь недостаточность осмысливания его базовой идеи в целом, поэтому по поводу его теории и возникает столько сомнений. К тому же сомнения не разделяются его учениками.

То, что для Генри Джорджа было всего лишь его, увы, бездоказательной точкой зрения, превратилось для его учеников в нерушимую догму. Единственным исключением является Майкл Флёршайм; в этом причина того, что он крайне непопулярен среди других реформаторов земельного закона, хотя именно он — причина восстановления идеи земельной реформы в Германии.

Свободная земля влияет на распределение продуктов; безработица и экономические кризисы — вовсе не являются проблемами распределения, а являются проблемами обменов в коммерческих сделках, даже процент на капитал, хотя он и влияет на распределение продуктов ещё сильнее, чем на ренту, это всего лишь проблема ОБМЕНА, ибо действие, которое определяет размер этого процента, то есть соотношение по которому существующие запасы продуктов будут предлагаться к продаже на рынках в будущем, тоже есть всё тот же обмен, и ничего кроме обмена. В ренте, с другой стороны, нет места обмену, получатель ренты просто ренту получает, а взамен ничегошеньки не даёт. Рента есть часть урожая, а не обмен, поэтому рассмотрение проблемы ренты не добавит ничего нового к разрешению проблемы процента на капитал.

Решить проблемы безработицы, экономических кризисов и процента на капитал нельзя до тех пор, пока мы не исследуем условия возникновения ОБМЕНОВ. Генри Джордж не предпринял такого исследования, не сделали ни одной попытки углубиться в эту проблему и немецкие земельные реформаторы; именно по этой причине они никак и ничем не могут объяснить существование процента на капитал, природу экономических кризисов и безработицы. Теория Генри Джорджа о проценте на капитал, которую, к их стыду, всё ещё изучают немецкие реформаторы, является не проработанной и сырой теорией «плодоношения», которая не способна в принципе решить феномен процента на капитал и безработицы. А уж его теория кризисов (диспропорция между потреблением и доходами богачей) и вовсе разговор ни о чём.

Вот откуда вся слабость земельных реформ и движений за них. Предполагалось, что земельная реформа сама по себе решит социальную проблему, но не было представлено ни одного по-настоящему научного анализа нашей экономической системы. Поэтому реформаторы, помимо неудачи в построении логичной теории, потерпели также поражение и на практике. Работникам на зарплате, для кого реформа должна была предоставить спасение от их бед, простая национализация земли НИЧЕГО не даст. Они требуют, чтобы им доставался весь продукт их труда, а это значит полная отмена ренты на землю и отмена процента на капитал; а ведь они ещё требуют такую экономическую систему, при которой нет экономических кризисов и нет безработицы.

Преувеличение эффекта от введения национализации земли и вызвало безмерный ущерб и неудачу всего движения.

Джорджизм

Джорджизм (англ. Georgism) — экономико-философское учение, в основе которого лежит идея, что каждый владеет созданным им продуктом (англ. everyone owns what they create), однако все природные блага, и прежде всего земля, принадлежат в равной степени всему человечеству.

Сочинения

• George. Henry. [www.econlib.org/library/YPDBooks/George/grgPP26.html Progress and Poverty: An Inquiry into the Cause of Industrial Depressions and of Increase of Want with Increase of Wealth]. — N.Y.: Robert Schalkenbach Foundation, 1879. — ISBN 0-9140-1660-1.
• George. Henry. [www.econlib.org/library/YPDBooks/George/grgPP26.html Progress and Poverty: An Inquiry into the Cause of Industrial Depressions and of Increase of Want with Increase of Wealth]. — L: The Remedy, 1890. — ISBN 0-9140-1660-1.
• George. Henry. Progress and Poverty: An Inquiry into the Cause of Industrial Depressions and of Increase of Want with Increase of Wealth. — Kegan Paul (reissued by Cambridge Univ. Press), 2009. — ISBN 978-1-108-00361-2.

В русском переводе

• [drive.google.com/file/d/0B94jiYiyxxDHWExIaE41aEpPUjg/view Прогресс и бедность] / Пер. с англ. С. Д. Николаева - С.-Петербург, 1896.

Библиография

• Блауг М. [www.seinst.ru/page789/ Джордж, Генри] // 100 великих экономистов до Кейнса = Great Economists before Keynes: An introduction to the lives & works of one hundred great economists of the past. — СПб.: Экономикус, 2008. — С. 101-103. — 352 с. — (Библиотека «Экономической школы», вып. 42). — 1 500 экз. — ISBN 978-5-903816-01-9.
• Блюмин И. Г. Буржуазная политическая экономия США второй половины XIX в. // Критика буржуазной политической экономии: В 3 томах. — М.: Изд-во АН СССР, 1962. — Т. II. Критика современной английской и американской политической экономии. — С. 324-326. — 519 с. — 3 200 экз.
• Джордж Генри // Дебитор — Евкалипт. — М. : Советская энциклопедия, 1972. — (Большая советская энциклопедия : [в 30 т.] / гл. ред. А. М. Прохоров ; 1969—1978, т. 8).</span>
• Миклашевский А. Н. Джордж, Генри // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Barker. Charles Albro. Henry George. — Greenwood Press, 1974. — ISBN 0-8371-7775-8.
• «Henry George» by Charles Albro Barker, Oxford University Press 1955 and Greenwood Press 1974. ISBN 0-8371-7775-8

Отрывок, характеризующий Джордж, Генри

– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.