Захват автобуса с заложниками в Маниле

Захват автобуса с заложниками в Маниле
Автобус, в котором удерживались заложники.
Место атаки	Филиппины Филиппины, Манила
Цель атаки	Автобус с туристами из Гонконга
Дата	23 августа 2010 года ~10:00 ~ 21:00 (UTC+8)
Способ атаки	Захват автобуса
Оружие	винтовка М16
Погибшие	8 заложников и Роландо Мендоза
Раненые	9
Число террористов	1
Организаторы	Роландо Мендоза
Число заложников	25
Заложники	21 турист и гид из Гонконга, трое филиппинцев

Захват автобуса с заложниками в Маниле произошёл 23 августа 2010 года, когда уволенный офицер филиппинской полиции Роландо Мендоза удерживал автобус с двадцатью пятью заложниками (21 турист и гид из Гонконга, трое филиппинцев) в парке Ризал (Манила, Филиппины) с требованием вернуть его на работу. Мендоза заявил, что он был отстранён от работы без возможности должным образом доказать свою правоту и что он хочет справедливых слушаний.

После десяти часов осады автобуса водитель-филиппинец смог выбраться из него и сообщил, что все заложники мертвы. Последовавший за этим штурм автобуса полицией Манилы длился около полутора часов и сопровождался перестрелкой, за штурмом в прямом эфире наблюдали миллионы телезрителей. В итоге восемь заложников и Мендоза были убиты, ещё девять человек ранены. Руководство Гонконга незамедлительно присвоило Филиппинам «чёрный» (самый высокий) уровень опасности, рекомендовав своим гражданам воздержаться от поездок в эту страну. Штурм автобуса был признан экспертами в Филиппинах и других странах плохо осуществлённым и некомпетентным, филиппинское правительство также признало свои ошибки и пообещало провести тщательное расследование, результаты которого будут предоставлены правительствам Китая и Гонконга.

Преступник

Личность захватчика заложников была идентифицирована Национальной полицией Филиппин как Роландо Мендоза, бывший офицер старшего командного состава, который требовал своего восстановления на должность в округе полиции Манилы, откуда он был уволен в 2009 году в связи с обвинением в вымогательстве.

Мендоза получил высшее образование по криминологии, начал карьеру в полиции с должности патрульного, в дальнейшем вырос до старшего инспектора. За время службы он был семнадцать раз награждён за храбрость и честь. В феврале 1986 года Мендоза руководил группой полицейских, которые остановили фургон с тринадцатью ящиками денег, которые бывший президент Филиппин Фердинанд Маркос пытался вывезти из страны. Мендоза и его команда вернули груз властям страны. В том году организация Jaycees International наградила Мендозу, как одного из десяти выдающихся полицейских Филиппин.

В 1996 году Роландо Мендоза был замешан в скандале с групповым изнасилованием, однако обвинения были сняты после того, как потерпевшие не появились в суде.

25 апреля 2008 года Мендоза был уволен с должности начальника мобильного патрульного подразделения. Это произошло после того, как шеф-повар отеля Кристиан Калав заявил, что 9 апреля 2008 года Мендоза и ряд других офицеров полиции подбросили к нему в машину пакетики с метамфетамином, вынудили его взять их, обвинили в употреблении наркотиков и требовали, чтобы он отдал им деньги из кассового аппарата. По словам Калава, полицейские отпустили его после того, как его друг принёс 20 тысяч песо. Омбудсмен Филиппин признал Мендозу и ещё четверых полицейских виновными в должностном преступлении. В августе 2008 года восьмой отдел прокуратуры Манилы прекратил дело после того, как Калев не присутствовал на судопроизводстве; 17 октября 2008 года служба внутренних дел Национальной полиции Филиппин рекомендовала прекратить дело по той же причине. Брат Мендозы, Грегорио утверждал, что всё, чего хотел его брат — это справедливые слушания у омбудсмена, который «даже не дал ему шанса защищать себя; они незамедлительно уволили его».

Ход событий

Захват

Согласно предварительным оценкам захват заложников произошёл, когда Роландо Мендоза пытался проследовать вместе с гонконгскими туристами зайти в автобус компании Hong Thai Travel Services, стоявший у трибуны Квирино в парке Ризал. Когда водитель отказал ему в бесплатном проезде, Мендоза стал размахивать оружием, приковал водителя наручниками к рулю и захватил автобус. Однако, по словам некоторых свидетелей, захват произошёл в Форте-Сантьяго. Полиция пытается выяснить, кто высадил Мендозу в Форте-Сантьяго. По словам водителя Алберто Лубанга, Мендоза сел в автобус там и показал свои истинные намерения в парке Ризал.

Мендоза, вооружённый винтовкой М16, требовал его восстановления на предыдущем посту, утверждая, что он был ложно обвинён. Мэр Манилы Алфредо Лим заявил, что он выполнил бы желание Мендозы, если бы тот смог доказать свою правоту.

Вначале полиция предполагала, что в автобусе в основном граждане Южной Кореи, однако затем выяснилось, что в автобусе находились двадцать один турист из Гонконга, водитель, филиппинский гид и гонконгский гид Маса Це. Маса Це незамедлительно сообщил о захвате автобуса в свою компанию по телефону, приблизительно в 10:30 он разговаривал с менеджером по работе с клиентами около двух минут и сообщил спокойным голосом, что его группа удерживается в качестве заложников.

Переговоры

Почти через час Мендоза отпустил шестерых гонконгских заложников: первой из автобуса вышла пожилая женщина, которая жаловалась на боли в желудке, затем её муж, больной диабетом. Затем были выпущены сорокалетняя женщина и двое её детей (десятилетний сын и четырёхлетняя девочка). Когда она вышла, она попросила освободить третьего ребёнка (двенадцатилетнего мальчика), солгав Мендозе, что он является её родственником. Взамен освобождённых заложников в автобус зашли двое добровольно вызвавшихся филиппинских фотографов. Отпущенные заложники были сопровождены в огороженный полицией участок в парке Ризал.

К полудню были выпущены ещё четверо заложников, включая филиппинского гида и двух фотографов. В постоянном контакте с Мендозой находился ведущий новостей TV5 Эрвин Тулфо, переговоры вели старший офицер полиции Орландо Йебра и главный инспектор Ромео Салвадор. В автобусе оставалось семнадцать человек.

К этому времени телекомпании ABS-CBN 2, GMA-7, TV5 и NBN-4 вели прямую трансляцию с места событий в Маниле, а TVB и Cable TV — в Гонконге. Телекомпании CNN, Channel News Asia, BBC News и Reuters через арендованные у ABS-CBN спутниковые соединения вели вещание по всему миру.

Офис омбудсмена отклонил просьбу Мендозы о восстановлении в полиции, но уверил его, что дело будет пересмотрено. Вице-мэр Манилы Иско Морено вечером доставил письмо от омбудсмена к месту событий. Однако Мендоза назвал решение омбудсмена «мусором», отметив, что текст не соответствует его требованиям. Мэр Манилы Алфредо Лим сказал по местному радио, что власти согласились восстановить его в должности, чтобы прекратить удержание заложников, но письмо ещё не было доставлено из-за большого движения на дорогах.

После того, как к месту событий прибыл отряд специального назначения полиции Манилы, Мендоза заявил в интервью по радио DZXL, что он убьёт заложников, если спецназ не покинет территорию. С ним переговорил его брат, офицер полиции Грегорио Мендоза, который предложил ему сдаться мирно и сказал, что «здесь ничего не случится». Затем Грегорио Мендоза был арестован, полиция заявила, что его не просили принимать участие в переговорах и что он прошёл в ограждённую зону с оружием. Позднее президент Филиппин Акино сказал, что Грегорио Мендоза способствовал ухудшению ситуации, раздув ненависть своего брата к переговорщикам.

Штурм

После того, как в автобусе Роландо Мендоза в прямом эфире по телевидению и радио смог увидеть арест своего брата, он стал вести себя нервно и по радио приказал полицейским отпустить его, угрожая в противном случае убийством заложников. По радио Мендоза позже заявил, что он убил двоих заложников до начала штурма автобуса.

Первые выстрелы из автобуса прозвучали около 19:21. В то же время снайперы прострелили шины автобуса после того, как он пытался тронуться. Водитель автобуса выбрался из него после того, как в 19:30 в автобусе раздались ещё выстрелы, и сказал полиции, что все заложники убиты. Позднее он признался, что он думал о смерти всех заложников, так как Мендоза беспорядочно стрелял по всем.

Мендоза взбесился после того, как увидел, что его брат и его жена были арестованы. Первым был застрелен в голову Маса Це, которого ранее Мендоза приковал наручниками к рулю. По словам выжившего заложника Джо Чана, Мендоза после этого собрался застрелить остальных заложников, и пятеро мужчин немедленно бросились на преступника. Однако Мендоза сделал шаг назад и застрелил их до того, как они добрались до него. В это время водителю Алберто Лубангу удалось сбежать из автобуса.

Мендоза продолжил убивать заложников одного за другим, целясь в голову. В это время Кен Лён прикрыл своим телом свою жену Эми и умер от ранения, но защитил её; также их дочь Джесси, прикрывая старшего брата Джейсона, была убита двумя пулями По воспоминаниям Джо Чана, его защитил наполненный рюкзак, поэтому он выжил после стрельбы, но оба его запястья были сломаны пулями.

Спецназ полиции начал окружать автобус в 19:37. Полицейские разбили окна автобуса кувалдами и попытались войти в него, однако Мендоза ответил стрельбой. Попытка полиции войти внутрь автобуса длилась около часа, после чего в автобус были заброшены четыре канистры со слезоточивым газом, в то время, как полиция открывала дверь. Никто из полицейских не знал об экстренном открывании дверей, что могло бы сэкономить им время и силы. Попытка открыть дверь с помощью троса, привязанному к полицейской машине, закончилась разрывом троса. Полицейский снайпер, который занял позиции ещё днём, застрелил Мендоза во время штурма. К этому времени, по словам представителя президента Эдвина Ласиерды, была подтверждена смерть ещё четверых заложников, шестеро заложников были признаны живыми и не получившими сильных ранений.. Также было сообщено, что случайными пулями были ранены двое человек, стоящих вне автобуса, — 47-летний инженер новостей TVB и ребёнок.

Жертвы

Шестеро заложников были доставлены в медицинский центр Ospital ng Maynila, где была зафиксирована смерть двоих, а состояние четверых оценивалось как стабильное; двое заложников были помещены в Philippines General Hospital в близлежащей Эрмите; оставшиеся семеро заложников, выжившие после последнего штурма, были доставлены в Manila Doctors Hospital. Ещё шестеро заложников, включая гида Маса Це, были признаны мёртвыми, таким образом, число смертей составило восемь. Один человек находился в критическом состоянии и один серьёзно ранен. Другие шестеро выживших имели ранения меньшей тяжести и были помещены под медицинское наблюдение.

Водитель автобуса Алберто Лубанг, который заявил, что был прикован к рулю наручниками, сбежал из автобуса за несколько минут до того, как ситуация накалилась. Позднее мэр Алфредо Лим сказал, что очевидное дружелюбие Лубанга к Мендозе и та лёгкость, с которой он освободился от наручников, ведут к подозрению, что он мог быть сообщником преступника Лубанг отрицал это, сказав, что в качестве доказательства у него есть наручники. 27 августа было сообщено, что Лубанг пропал.

Список жертв был быстро раскрыт средствам массовой информации Шестеро из восьми погибших заложников были членами двух семей. В то время, как миссис Лён выжила, её муж и две дочери погибли, а сын был серьёзно ранен в голову и находится в критическом состоянии. Выжившие сестра и брат Трэйси Вонг и Джейсон Вонг остались сиротами — оба их родителя и тётя были убиты. Среди погибших был также Фу Чокян — муж женщины, которая была отпущена с двумя детьми примерно через час после захвата автобуса.

СМИ сообщили, что тела троих из погибших не будут подвергнуты аутопсии в Филиппинах в связи с протестами их семей.

Имя	Возраст	Пол	Состояние	Гражданство	Примечание
Кен Лён Кам Вин (梁錦榮)	58	М	Мёртв	Канада	Турист; отец, семья Лён
Дорис Лён Чунсэ (梁頌詩)	21	Ж	Мертва	Канада	Турист; старшая дочь, семья Лён
Джесси Лён Сони (梁頌儀)	14	Ж	Мертва	Канада	Турист; младшая дочь, семья Лён
Вон Цзелам (汪子林)	51	М	Мёртв	Китай	Турист; отец, семья Вон
Йонг Йэва (楊綺華)	44	Ж	Мертва	Китай	Турист; мать, семья Вон
Йонг Йэкам (楊綺琴)	46	Ж	Мертва	Китай	Турист; тётя, семья Вон
Фу Чокян (傅卓仁)	39	М	Мёртв	Китай	Турист; отец, семья Фу
Маса Це Тинчун (謝廷駿)	31	М	Мёртв	Китай	Гонконгский гид
Джейсон Лён Сон Сюе (梁頌學)	18	М	Критическое состояние, ранен в голову	Канада	Турист; сын, семья Лён
Эми Лён Нг Яувон (梁吳幼媛)	53	Ж	Легко ранена	Канада	Турист; мать, семья Лён
Ик Сюлин (易小玲)	32	Ж	Серьёзно ранена, нижняя челюсть разбита выстрелом, потеряла два пальца	Китай	Турист
Джо Чан Квокчу (陳國柱)	46	М	Серьёзно ранен, оба запястья сломаны пулями	Китай	Турист
Трэйси Вон Чоки (汪綽瑤)	15	Ж	Легко ранена в ногу	Китай	Турист; дочь, семья Вон
Ли Инчэн (李瀅銓)	36	Ж	Легко ранена	Китай	Турист
Ло Камфун (羅錦芬)	66	Ж	Легко ранена	Китай	Турист
Вэн Мин (溫明)	47	М	Ранен случайными пулями	Китай	Репортёр из Гонконга (Новости TVB)
Майк Ладрило и Кампанеро	13	М	Ранен в бедро случайными пулями	Филиппины	Наблюдал за штурмом недалеко от автобуса
Диана Чан	32	Ж	Выпущена без физического вреда	Филиппины	Филиппинский гид
Алберто Лубанг	38	М	Бежал без физического вреда	Филиппины	Водитель автобуса
Ригор Круз	19	М	Выпущен без физического вреда	Филиппины	Филиппинский фотограф, вызвавшийся быть заложником
Данило Медрил	65	М	Выпущен без физического вреда	Филиппины	Филиппинский фотограф, вызвавшийся быть заложником
Ли Икбю (李奕彪)	72	М	Выпущен без физического вреда	Великобритания	Турист
Ли Функван (李徐鳳群)	66	Ж	Выпущена без физического вреда	Великобритания	Турист
Цан Йэлай (曾懿麗)	40	Ж	Выпущена без физического вреда	Китай	Турист; мать, семья Фу
Фу Чунин (傅頌賢)	4	Ж	Выпущена без физического вреда	Китай	Турист; дочь, семья Фу
Фу Чакин (傅澤賢)	10	М	Выпущен без физического вреда	Китай	Турист; сын, семья Фу
Джейсон Вон Чинян (汪政逸)	12	М	Выпущен без физического вреда	Китай	Турист; сын, семья Вон

Расследование

Президент Акино приказал провести тщательное расследование и сообщить ему о его результатах в течение трёх недель. Расследование проводилось комитетом по управлению последствиями инцидента при содействии совместного комитета по расследованию и проверке инцидента, возглавляемого министром юстиции Лейлой де Лимой. Чтобы показать прозрачность расследования, руководство Филиппин пригласило полицию Гонконга для участия в расследовании Однако согласно международному протоколу делегации Гонконга было позволено только наблюдать и комментировать, но не вмешиваться в ход расследования, чтобы не покушаться на суверенитет. Де Лима заявила, что её учреждение будет единственным официальным источником информации для местных СМИ и указала гонконгским СМИ запрашивать новую информацию у правительства Гонконга. Ограничение на предоставление информации касалось всех сторон и учреждений, включая представителей Гонконга в комиссии по расследованию.

Предварительные результаты расследования вышли 31 августа. Согласно баллистической экспертизы филиппинской полиции ранения погибших заложников были получены в результате выстрелов из крупнокалиберного оружия внутри автобуса. Среди 65 гильз винтовки М16, 58 принадлежали оружию Мендозы. Представитель команды по расследованию сообщил, что все восемь погибших заложников были убиты Роландо Мендозой.

Реакция

Филиппинские официальные лица

Президент Филиппин Бенигно Акино III выразил свою озабоченность по поводу инцидента, принёс свои соболезнования жертвам и пообещал тщательное расследование. Несмотря на то, что он заявил, что не впечатлён действиями полиции по освобождению заложников, он выступил в защиту действий полиции, сказав, что преступник не проявлял никаких знаков, что он собирается убить заложников. Он также сделал сравнение с захватом заложников в Москве на показе мюзикла «Норд-Ост», который, по словам Акино, вылился в более жестокие последствия, несмотря на российские ресурсы и опыт. Кроме того, президент отметил, что средства массовой информации, возможно, ухудшили ситуацию, так как преступник наблюдал за всей ситуацией «с высоты птичьего полёта».

После комментариев Акино на его официальной странице в «Фейсбуке» было размещено множество комментариев от возмущённых гонконгцев, ряд из которых был посвящён тому, что Акино улыбался во время пресс-конференции. Впоследствии Акино принёс свои извинения, сказав, что это было проявление гнева.

Спорным было решение арестовать брата Мендозы. В ответ на критику вице-мэр Манилы Иско Морено сказал, что брат Мендозы был виновен в сговоре с преступником и якобы помог спровоцировать стрельбу.

Начальник полицейского округа Манилы Леокадио Сантьяго сообщил, что считает правильным, что начало штурма началось только, когда Мендоза начал стрелять по заложникам, хотя признал ряд ошибок во время операции. Представитель национальной полиции Агримеро Круз-младший указал на пять основных недостатков операции: слабый уровень ведения переговоров с преступником; ряд событий, которые спровоцировали преступника; неадекватное планирование штурма; недостаток опыта и оборудования у команды; неправильное управление толпой и несоответствие процедуры работы со СМИ во время захвата заложников. Министр внутренних дел Джесси Робредо также признал ошибки, совершённые во время операции. По итогам расследования с должностей были сняты директор полицейского округа Манилы Родолфо Магтибай, исполнявший роль командующего спасательной операции, и четверо членов спецназа.

Конгресс Филиппин также отметил плохое качество операции. Несколько членов Палаты представителей Филиппин осудили захват заложников и критически отнеслись к действиям полиции Манилы по разрешению ситуации. Депутат Палаты представителей Гарбиэл Луис Кисумбинг осудил непрерывное освещение операции средствами массовой информации, сказав, что прямой эфир подверг опасности полицейскую спасательную операцию, и внёс проект закона по ограничению СМИ, чтобы они не вмешивались в операции такого рода. Депутат Родолфо Биазон (Либеральная партия) обвинил в исходе инцидента руководство полиции Манилы.

Филиппины планировали отправить в Китай правительственную делегацию, чтобы предоставить официальные объяснения инцидента. Однако график этой делегации был отклонён китайским руководством. В то же время Китай потребовал от Филиппин достоверного отчёта о расследовании.

В своём заявлении 23 августа президент Акино объявил 25 августа 2010 года национальным днём скорби по погибшим. флаги Филиппин на всех правительственных учреждениях, включая консульства и посольство по всему миру, были приспущены

Комитет сената по общественному порядку и борьбе с наркотиками устроил 26 августа слушание по инциденту. Во время слушания представители полиции сообщили, что Мендоза читал по телефону письмо омбудсмена неизвестному человеку до того, как началась стрельба. Также было сообщено, что Родолфо Магтибай, командующий операцией, имел в распоряжении элитный отряд специальных действий, но использовал отряд специального назначения, так как элитное подразделение днём репетировало борьбу с последствиями урагана. Антитеррористическое подразделение национальной полиции также не присутствовало на месте действий, кроме того полиция отклонило предложение филиппинской армии о предоставлении одного из своих элитных отрядов быстрого реагирования, тренировавшийся на юге Филиппин по сценариям захвата заложников и борьбе с исламскими террористами.

Родолфо Магтибай, против назначения которого выступал мэр Манилы Алфредо Лим, сказал, что приказ арестовать Грегорио Мендозу был отдан Лимом как главой комитета по управлению кризисом.

30 августа посольство Филиппин в Гонконге обратилось к филиппинцам с рекомендацией отложить свои поездки в Гонконг в связи с анти­филип­пин­с­ки­ми настроениями. Консул Филиппин в Гонконге Кларо Кристобал в радиоинтервью сообщил, что, несмотря на то, что филиппинцы в Гонконге могут быть уверены в безопасности, поездки из Филиппин в Гонконг могут быть осложнены негативными настроениями, связанными с инцидентом в Маниле.

Правительство Китая

Министр иностранных дел Китай Янг Джечи в звонке министру иностранных дел Филиппин Алберто Ромуло сказал, что он «шокирован» событиями и потребовал расследования. Китайское правительство также отправило в Филиппины команду, чтобы разобраться с ситуацией.

После стрельбы китайский консул в Филиппинах немедленно запросил письменное разъяснение от филиппинского правительства. Позже он не принял объяснение президента Бенигно Акино III, которые тот дал на пресс-конференции, которая прошла рано утром 24 августа. Китайское правительство отказалось принять правительственную делегацию Филиппин, которая собиралась посетить Пекин и Гонконг 26–27 августа, отмечая, что нечего обсуждать до тех пор, пока Филиппины не предоставят отчёт о рассле­до­ва­нии инцидента.

27 августа китайское посольство в Филиппинах выразило своё недовольство после того, как семья Мендозы решила покрыть его гроб флагом Филиппин во время его похорон.

Правительство Гонконга

После захвата заложников правительство Гонконга выразило желание, чтобы инцидент был решён мирным способом. Бюро безопасности Гонконга сформировало отряд и отправило офицеров в Манилу для содействия.

23 августа в 21:46 Бюро безопасности Гонконга перепроверило безопасность резидентов Гонконга на Филиппинах и немедленно объявило «чёрный» уровень тревоги в отношении поездок в эту страну, всем гонконгцам было рекомендовано соблюдать осторожность и вернуться в Гонконг при первой возможности.

Дональд Цанг, главный министр администрации Гонконга, выразил своё негодование действиями Мендозы и выразил свои соболезнования семьям жертв, заявив, что правительство сделает всё, что в его силах, чтобы помочь выжившим и их семьям. Он также выразил недовольство тем, что он не смог связаться с президентом Филиппин по телефону во время осады автобуса, и выразил критику методов операции, в частности её исхода. Правительство организовало два чартерных самолёта, доставивших в Манилу врачей и советников, чтобы поддержать выживших во время инцидента, а также доставить жертвы домой.

Все флаги Гонконга в официальных учреждениях были приспущены наполовину с 24 по 26 августа, также на это время была отменена «Симфония цветов», чтобы выразить скорбь по погибшим. 26 августа в Гонконге были также наполовину приспущены все флаги Китая. На гонконгской фондовой бирже 24 августа была проведена минута молчания. Правительство объявило об открытии 18 мест, где граждане могли выразить своё почтение и написать соболезнования. Мемориальная церемония по жертвам прошла на площадке международного аэропорта Гонконга вечером 25 августа, её посетили главный секретарь Хенри Тан и секретарь безопасности Амброз Ли.

После того, как тела жертв были доставлены в Гонконг, было принято решение провести аутопсию всех восьми тел.

Другие правительства

Канадский министр иностранных дел Лоренс Кэннон 24 августа выразил соболезнования семьям и близким погибших. В заявлении для прессы канадское правительство подтвердило, что среди погибших и раненых были граждане страны, которые были позже идентифицированы как семья Лён.

Британское министерство иностранных дел подтвердило, что заложники Ли Икбю и Ли Функван, оба граждане Великобритании, не получили ранений. Флаги Великобритании на британском консульстве в Гонконге и посольстве в Маниле были приспущены наполовину 25 августа.

Посольство США в Маниле выразило недовольство действиями Мендозы, который взял в заложники невинных граждан в попытке вернуть профессиональный пост.

Отрывок, характеризующий Захват автобуса с заложниками в Маниле

Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлепнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру Наполеон между двумя распоряжениями – одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию, и другое о том, чтобы расстрелять саксонца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии, – сделал третье распоряжение – о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к когорте чести (Legion d'honneur), которой Наполеон был главою.
Qnos vult perdere – dementat. [Кого хочет погубить – лишит разума (лат.) ]


Русский император между тем более месяца уже жил в Вильне, делая смотры и маневры. Ничто не было готово для войны, которой все ожидали и для приготовления к которой император приехал из Петербурга. Общего плана действий не было. Колебания о том, какой план из всех тех, которые предлагались, должен быть принят, только еще более усилились после месячного пребывания императора в главной квартире. В трех армиях был в каждой отдельный главнокомандующий, но общего начальника над всеми армиями не было, и император не принимал на себя этого звания.
Чем дольше жил император в Вильне, тем менее и менее готовились к войне, уставши ожидать ее. Все стремления людей, окружавших государя, казалось, были направлены только на то, чтобы заставлять государя, приятно проводя время, забыть о предстоящей войне.
После многих балов и праздников у польских магнатов, у придворных и у самого государя, в июне месяце одному из польских генерал адъютантов государя пришла мысль дать обед и бал государю от лица его генерал адъютантов. Мысль эта радостно была принята всеми. Государь изъявил согласие. Генерал адъютанты собрали по подписке деньги. Особа, которая наиболее могла быть приятна государю, была приглашена быть хозяйкой бала. Граф Бенигсен, помещик Виленской губернии, предложил свой загородный дом для этого праздника, и 13 июня был назначен обед, бал, катанье на лодках и фейерверк в Закрете, загородном доме графа Бенигсена.
В тот самый день, в который Наполеоном был отдан приказ о переходе через Неман и передовые войска его, оттеснив казаков, перешли через русскую границу, Александр проводил вечер на даче Бенигсена – на бале, даваемом генерал адъютантами.
Был веселый, блестящий праздник; знатоки дела говорили, что редко собиралось в одном месте столько красавиц. Графиня Безухова в числе других русских дам, приехавших за государем из Петербурга в Вильну, была на этом бале, затемняя своей тяжелой, так называемой русской красотой утонченных польских дам. Она была замечена, и государь удостоил ее танца.
Борис Друбецкой, en garcon (холостяком), как он говорил, оставив свою жену в Москве, был также на этом бале и, хотя не генерал адъютант, был участником на большую сумму в подписке для бала. Борис теперь был богатый человек, далеко ушедший в почестях, уже не искавший покровительства, а на ровной ноге стоявший с высшими из своих сверстников.
В двенадцать часов ночи еще танцевали. Элен, не имевшая достойного кавалера, сама предложила мазурку Борису. Они сидели в третьей паре. Борис, хладнокровно поглядывая на блестящие обнаженные плечи Элен, выступавшие из темного газового с золотом платья, рассказывал про старых знакомых и вместе с тем, незаметно для самого себя и для других, ни на секунду не переставал наблюдать государя, находившегося в той же зале. Государь не танцевал; он стоял в дверях и останавливал то тех, то других теми ласковыми словами, которые он один только умел говорить.
При начале мазурки Борис видел, что генерал адъютант Балашев, одно из ближайших лиц к государю, подошел к нему и непридворно остановился близко от государя, говорившего с польской дамой. Поговорив с дамой, государь взглянул вопросительно и, видно, поняв, что Балашев поступил так только потому, что на то были важные причины, слегка кивнул даме и обратился к Балашеву. Только что Балашев начал говорить, как удивление выразилось на лице государя. Он взял под руку Балашева и пошел с ним через залу, бессознательно для себя расчищая с обеих сторон сажени на три широкую дорогу сторонившихся перед ним. Борис заметил взволнованное лицо Аракчеева, в то время как государь пошел с Балашевым. Аракчеев, исподлобья глядя на государя и посапывая красным носом, выдвинулся из толпы, как бы ожидая, что государь обратится к нему. (Борис понял, что Аракчеев завидует Балашеву и недоволен тем, что какая то, очевидно, важная, новость не через него передана государю.)
Но государь с Балашевым прошли, не замечая Аракчеева, через выходную дверь в освещенный сад. Аракчеев, придерживая шпагу и злобно оглядываясь вокруг себя, прошел шагах в двадцати за ними.
Пока Борис продолжал делать фигуры мазурки, его не переставала мучить мысль о том, какую новость привез Балашев и каким бы образом узнать ее прежде других.
В фигуре, где ему надо было выбирать дам, шепнув Элен, что он хочет взять графиню Потоцкую, которая, кажется, вышла на балкон, он, скользя ногами по паркету, выбежал в выходную дверь в сад и, заметив входящего с Балашевым на террасу государя, приостановился. Государь с Балашевым направлялись к двери. Борис, заторопившись, как будто не успев отодвинуться, почтительно прижался к притолоке и нагнул голову.
Государь с волнением лично оскорбленного человека договаривал следующие слова:
– Без объявления войны вступить в Россию. Я помирюсь только тогда, когда ни одного вооруженного неприятеля не останется на моей земле, – сказал он. Как показалось Борису, государю приятно было высказать эти слова: он был доволен формой выражения своей мысли, но был недоволен тем, что Борис услыхал их.
– Чтоб никто ничего не знал! – прибавил государь, нахмурившись. Борис понял, что это относилось к нему, и, закрыв глаза, слегка наклонил голову. Государь опять вошел в залу и еще около получаса пробыл на бале.
Борис первый узнал известие о переходе французскими войсками Немана и благодаря этому имел случай показать некоторым важным лицам, что многое, скрытое от других, бывает ему известно, и через то имел случай подняться выше во мнении этих особ.

Неожиданное известие о переходе французами Немана было особенно неожиданно после месяца несбывавшегося ожидания, и на бале! Государь, в первую минуту получения известия, под влиянием возмущения и оскорбления, нашел то, сделавшееся потом знаменитым, изречение, которое самому понравилось ему и выражало вполне его чувства. Возвратившись домой с бала, государь в два часа ночи послал за секретарем Шишковым и велел написать приказ войскам и рескрипт к фельдмаршалу князю Салтыкову, в котором он непременно требовал, чтобы были помещены слова о том, что он не помирится до тех пор, пока хотя один вооруженный француз останется на русской земле.
На другой день было написано следующее письмо к Наполеону.
«Monsieur mon frere. J'ai appris hier que malgre la loyaute avec laquelle j'ai maintenu mes engagements envers Votre Majeste, ses troupes ont franchis les frontieres de la Russie, et je recois a l'instant de Petersbourg une note par laquelle le comte Lauriston, pour cause de cette agression, annonce que Votre Majeste s'est consideree comme en etat de guerre avec moi des le moment ou le prince Kourakine a fait la demande de ses passeports. Les motifs sur lesquels le duc de Bassano fondait son refus de les lui delivrer, n'auraient jamais pu me faire supposer que cette demarche servirait jamais de pretexte a l'agression. En effet cet ambassadeur n'y a jamais ete autorise comme il l'a declare lui meme, et aussitot que j'en fus informe, je lui ai fait connaitre combien je le desapprouvais en lui donnant l'ordre de rester a son poste. Si Votre Majeste n'est pas intentionnee de verser le sang de nos peuples pour un malentendu de ce genre et qu'elle consente a retirer ses troupes du territoire russe, je regarderai ce qui s'est passe comme non avenu, et un accommodement entre nous sera possible. Dans le cas contraire, Votre Majeste, je me verrai force de repousser une attaque que rien n'a provoquee de ma part. Il depend encore de Votre Majeste d'eviter a l'humanite les calamites d'une nouvelle guerre.
Je suis, etc.
(signe) Alexandre».
[«Государь брат мой! Вчера дошло до меня, что, несмотря на прямодушие, с которым соблюдал я мои обязательства в отношении к Вашему Императорскому Величеству, войска Ваши перешли русские границы, и только лишь теперь получил из Петербурга ноту, которою граф Лористон извещает меня, по поводу сего вторжения, что Ваше Величество считаете себя в неприязненных отношениях со мною, с того времени как князь Куракин потребовал свои паспорта. Причины, на которых герцог Бассано основывал свой отказ выдать сии паспорты, никогда не могли бы заставить меня предполагать, чтобы поступок моего посла послужил поводом к нападению. И в действительности он не имел на то от меня повеления, как было объявлено им самим; и как только я узнал о сем, то немедленно выразил мое неудовольствие князю Куракину, повелев ему исполнять по прежнему порученные ему обязанности. Ежели Ваше Величество не расположены проливать кровь наших подданных из за подобного недоразумения и ежели Вы согласны вывести свои войска из русских владений, то я оставлю без внимания все происшедшее, и соглашение между нами будет возможно. В противном случае я буду принужден отражать нападение, которое ничем не было возбуждено с моей стороны. Ваше Величество, еще имеете возможность избавить человечество от бедствий новой войны.
(подписал) Александр». ]


13 го июня, в два часа ночи, государь, призвав к себе Балашева и прочтя ему свое письмо к Наполеону, приказал ему отвезти это письмо и лично передать французскому императору. Отправляя Балашева, государь вновь повторил ему слова о том, что он не помирится до тех пор, пока останется хотя один вооруженный неприятель на русской земле, и приказал непременно передать эти слова Наполеону. Государь не написал этих слов в письме, потому что он чувствовал с своим тактом, что слова эти неудобны для передачи в ту минуту, когда делается последняя попытка примирения; но он непременно приказал Балашеву передать их лично Наполеону.
Выехав в ночь с 13 го на 14 е июня, Балашев, сопутствуемый трубачом и двумя казаками, к рассвету приехал в деревню Рыконты, на французские аванпосты по сю сторону Немана. Он был остановлен французскими кавалерийскими часовыми.
Французский гусарский унтер офицер, в малиновом мундире и мохнатой шапке, крикнул на подъезжавшего Балашева, приказывая ему остановиться. Балашев не тотчас остановился, а продолжал шагом подвигаться по дороге.
Унтер офицер, нахмурившись и проворчав какое то ругательство, надвинулся грудью лошади на Балашева, взялся за саблю и грубо крикнул на русского генерала, спрашивая его: глух ли он, что не слышит того, что ему говорят. Балашев назвал себя. Унтер офицер послал солдата к офицеру.
Не обращая на Балашева внимания, унтер офицер стал говорить с товарищами о своем полковом деле и не глядел на русского генерала.
Необычайно странно было Балашеву, после близости к высшей власти и могуществу, после разговора три часа тому назад с государем и вообще привыкшему по своей службе к почестям, видеть тут, на русской земле, это враждебное и главное – непочтительное отношение к себе грубой силы.
Солнце только начинало подниматься из за туч; в воздухе было свежо и росисто. По дороге из деревни выгоняли стадо. В полях один за одним, как пузырьки в воде, вспырскивали с чувыканьем жаворонки.
Балашев оглядывался вокруг себя, ожидая приезда офицера из деревни. Русские казаки, и трубач, и французские гусары молча изредка глядели друг на друга.
Французский гусарский полковник, видимо, только что с постели, выехал из деревни на красивой сытой серой лошади, сопутствуемый двумя гусарами. На офицере, на солдатах и на их лошадях был вид довольства и щегольства.
Это было то первое время кампании, когда войска еще находились в исправности, почти равной смотровой, мирной деятельности, только с оттенком нарядной воинственности в одежде и с нравственным оттенком того веселья и предприимчивости, которые всегда сопутствуют началам кампаний.
Французский полковник с трудом удерживал зевоту, но был учтив и, видимо, понимал все значение Балашева. Он провел его мимо своих солдат за цепь и сообщил, что желание его быть представленну императору будет, вероятно, тотчас же исполнено, так как императорская квартира, сколько он знает, находится недалеко.
Они проехали деревню Рыконты, мимо французских гусарских коновязей, часовых и солдат, отдававших честь своему полковнику и с любопытством осматривавших русский мундир, и выехали на другую сторону села. По словам полковника, в двух километрах был начальник дивизии, который примет Балашева и проводит его по назначению.
Солнце уже поднялось и весело блестело на яркой зелени.
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.


Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.


Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
– Здравствуйте, генерал! – сказал он. – Я получил письмо императора Александра, которое вы доставили, и очень рад вас видеть. – Он взглянул в лицо Балашева своими большими глазами и тотчас же стал смотреть вперед мимо него.
Очевидно было, что его не интересовала нисколько личность Балашева. Видно было, что только то, что происходило в его душе, имело интерес для него. Все, что было вне его, не имело для него значения, потому что все в мире, как ему казалось, зависело только от его воли.
– Я не желаю и не желал войны, – сказал он, – но меня вынудили к ней. Я и теперь (он сказал это слово с ударением) готов принять все объяснения, которые вы можете дать мне. – И он ясно и коротко стал излагать причины своего неудовольствия против русского правительства.
Судя по умеренно спокойному и дружелюбному тону, с которым говорил французский император, Балашев был твердо убежден, что он желает мира и намерен вступить в переговоры.
– Sire! L'Empereur, mon maitre, [Ваше величество! Император, государь мой,] – начал Балашев давно приготовленную речь, когда Наполеон, окончив свою речь, вопросительно взглянул на русского посла; но взгляд устремленных на него глаз императора смутил его. «Вы смущены – оправьтесь», – как будто сказал Наполеон, с чуть заметной улыбкой оглядывая мундир и шпагу Балашева. Балашев оправился и начал говорить. Он сказал, что император Александр не считает достаточной причиной для войны требование паспортов Куракиным, что Куракин поступил так по своему произволу и без согласия на то государя, что император Александр не желает войны и что с Англией нет никаких сношений.
– Еще нет, – вставил Наполеон и, как будто боясь отдаться своему чувству, нахмурился и слегка кивнул головой, давая этим чувствовать Балашеву, что он может продолжать.
Высказав все, что ему было приказано, Балашев сказал, что император Александр желает мира, но не приступит к переговорам иначе, как с тем условием, чтобы… Тут Балашев замялся: он вспомнил те слова, которые император Александр не написал в письме, но которые непременно приказал вставить в рескрипт Салтыкову и которые приказал Балашеву передать Наполеону. Балашев помнил про эти слова: «пока ни один вооруженный неприятель не останется на земле русской», но какое то сложное чувство удержало его. Он не мог сказать этих слов, хотя и хотел это сделать. Он замялся и сказал: с условием, чтобы французские войска отступили за Неман.
Наполеон заметил смущение Балашева при высказывании последних слов; лицо его дрогнуло, левая икра ноги начала мерно дрожать. Не сходя с места, он голосом, более высоким и поспешным, чем прежде, начал говорить. Во время последующей речи Балашев, не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос.
– Я желаю мира не менее императора Александра, – начал он. – Не я ли осьмнадцать месяцев делаю все, чтобы получить его? Я осьмнадцать месяцев жду объяснений. Но для того, чтобы начать переговоры, чего же требуют от меня? – сказал он, нахмурившись и делая энергически вопросительный жест своей маленькой белой и пухлой рукой.
– Отступления войск за Неман, государь, – сказал Балашев.
– За Неман? – повторил Наполеон. – Так теперь вы хотите, чтобы отступили за Неман – только за Неман? – повторил Наполеон, прямо взглянув на Балашева.
Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…
– Напротив, ваше величество, – сказал Балашев, едва успевавший запоминать то, что говорилось ему, и с трудом следивший за этим фейерверком слов, – войска горят желанием…
– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».