Зимин, Илья Анатольевич

Илья Зимин
Имя при рождении:	Илья Анатольевич Зимин
Профессия:	журналист
Карьера:	1990-е — 2006
Награды:	Премия «ТЭФИ» 2002 ТЭФИ

Илья́ Анато́льевич Зи́мин (1 мая 1972, Владивосток — 26 февраля 2006, Москва) — российский журналист, автор телепередач из цикла «Профессия — репортёр». Лауреат премии «ТЭФИ—2002» в номинации «Лучший телерепортер».

Биография

Родился 1 мая 1972 года во Владивостоке, в семье Анатолия и Натальи Зиминых. Окончил среднюю школу в Николаевске-на-Амуре, затем — факультет журналистики Дальневосточного государственного университета (в 1994 году). Первый опыт на телевидении — в местной телекомпании «РВК» (Российская Вещательная Корпорация). Работал в ТГТРК «Владивосток».

В год окончания университета получил предложение попробовать силы на НТВ. В 1995 году стал директором Дальневосточного бюро НТВ. С 2000 года работал в Москве на телеканале НТВ в программах «Сегодня» и «Итоги». Зимин вёл репортажи для информационных передач в дни катастрофы подводной лодки К-141 «Курск», из театрального центра на Дубровке, во время политического кризиса на Украине с Майдана Незалежности, а также в дни похорон Папы Римского Иоанна Павла Второго. Вместе с Вадимом Такменёвым сделал фильм «Тайная жизнь Папы». Также являлся автором и ведущим документальных фильмов из цикла «Новейшая история».

В апреле 2001 года, после конфликта, связанного со сменой руководства телеканала по инициативе собрания акционеров «Газпрома», перешёл с многими другими коллегами на телеканал ТВ-6. Корреспондент в программах «Сейчас» и «Итоги». С июня 2002 года — корреспондент телеканала ТВС, образованного журналистским коллективом ТВ-6 («УЖК», командой Киселёва).

Являлся постоянным автором телепередачи «Новый век» на ТВС, где сделал репортажи о группе «Тату» и о взаимоотношениях России и Китая.

После закрытия ТВС в июне 2003 года Илья вернулся на НТВ по приглашению Леонида Парфёнова и продолжил работать в информационных программах «Сегодня», «Намедни», «Страна и мир» и «Личный вклад» с Александром Герасимовым.

С осени 2004 года Илья Зимин являлся одним из постоянных авторов и ведущих телевизионной программы «Профессия — репортёр» на том же телеканале.

Убийство

26 февраля 2006 года был убит при невыясненных обстоятельствах. Смерть наступила вследствие черепно-мозговой травмы затылочной части головы. Накануне убийства журналист был в ночном клубе. В квартире на столе оперативники обнаружили начатую бутылку водки. Из квартиры, предположительно, не пропали какие-либо ценные вещи, поэтому следователи отвергают версию об ограблении. Также маловероятна версия об убийстве в связи с профессиональной деятельностью. В качестве основной версии выдвигалась бытовая ссора, однако арестованный 23 июня 2006 года в Молдавии обвиняемый отрицал свою вину. Задержанный Игорь Вельчев в своё оправдание заявил, что Зимин обращался к нему «с предложениями вступить в половую связь», в ответ на что Вельчев «сильно оттолкнул его и вышел».

25 декабря 2007 года Окницкий районный суд Молдавии полностью оправдал Игоря Вельчева.

Илья Зимин похоронен на центральном кладбище Хабаровска.

Ссылки

• [profrep.ntv.ru/reporter.jsp?id=5 Страница журналиста на сайте программы «Профессия-репортер»]
• Зимин, Илья — статья в Лентапедии. 2012 год.

Отрывок, характеризующий Зимин, Илья Анатольевич

– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.