Истинное слово

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Истинное слово, также Правдивое слово (греч. «Λόγος άληθής») — не сохранившееся до наших дней сочинение римского философа-платоника Цельса, широко образованного писателя второй половины II века, одного из самых известных античных критиков христианства[1]. Написано около 150 года.

О самом Цельсе и его труде известно, в основном, только по цитатам в книге Оригена «Против Цельса» в которой он подвергает критике выпады Цельса с точки зрения глубоко верующего христианина. Первый опыт реконструкции книги Цельса по апологии Оригена принадлежит Кайму (1873 год). Ориген, цитируя Цельса, нигде не указывает главы, или части, или «книги» цитируемого произведения и поэтому в отношении рубрикации «Истинного слова» реконструкции столь же гадательны, как и в отношении самого текста.[2]. Однако, исходя из цитирования Оригеном постулатов Цельса, имеется возможность приблизительно восстановить основные мысли.





Содержание труда

Приблизительные постулаты против христиан из книги «Истинное слово»

  • Христиане представляют собою противозаконную организацию, учение их — варварское и к тому же не оригинальное. Иисус творил чудеса при помощи колдовства. Христиане слепо веруют, не слушаясь веления разума. Иудаизм, из которого выросло христианство, отличается нетерпимостью, стремлением обособиться от всех. Христианство — учение новое, имеющее последователей лишь среди невежд.
  • Иисус — не мессия, сказки о непорочном зачатии заимствованы из эллинской мифологии. Иисус не обладает чертами бога и не совершил ничего божественного. Все пророчества об Иисусе не имеют к нему никакого отношения. Приписываемые Иисусу чудеса, его смерть и воскресение — нелепые, противоречивые сказки, которые можно без труда опровергнуть.
  • Христианство откололось от иудаизма и не перестает раскалываться на все новые секты. Не содержа в себе ничего нового, оно ищет адептов среди низших, необразованных слоев населения. Проповедники христианства — обманщики. Учение о воплощении — бессмыслица. Оно противоречит идее благого и всемогущего бога, которому не подобает облечься в низменную плоть и претерпеть пытки и казнь. Да и не для чего богу сходить на землю и пострадать ради людей, ибо человек — не центр творения. Библия — собрание заимствованных из разных источников нелепых сказаний.
  • Христианское непротивление злу заимствовано у Платона, учение о царстве Божьем — исковерканное учение платоников, митраистов и персидских магов. Учение о дьяволе восходит к неправильно понятым мыслям Гераклита о борьбе как принципе вселенной. Космогония христиан полна противоречий и несообразностей, пророчества об Иисусе — фальсификация; учение о воскресении мертвых — противоестественно, противоречит идее бога и является превратным толкованием мыслей Платона.
  • Необходимо относиться с уважением к официальному культу. Почитание государственных богов, или демонов, вполне совместимо с христианством.
  • Христиане должны найти как-нибудь общий язык с эллинизмом и участвовать в государственной жизни наравне с прочими гражданами[2].

В своём сочинении Цельс собрал все мысли, высказываемые в его время в опровержение христианства языческими учеными и не ограничивается лишь насмешками над христианством, а старается посредством научных и философских приемов доказать его несостоятельность. Для достижения этой цели Цельс читал книги Святого Писания, впрочем не отличая еретических писаний от принятых церковью, так же, как не отличая истинной христианской церкви от еретических сект, отколовшихся от неё[3].

Цельс критиковал христианство с точки зрения античной государственной языческой религии, а также широко понимаемой стоической морали и считал варварством факт того, что христиане поклоняются «схваченному и казненному». Интересно, что Цельс не сомневался в историческом существовании Иисуса Христа: «Совсем недавно, проповедовал он это учение, и христиане признали его сыном божиим.» В другом месте своего сочинения Цельс, очевидно пользуясь какими-то неизвестными апокрифами, замечает, что «евреи восстали против государства иудейского и последовали за Иисусом»[2]. Впрочем Ориген в своём сочинении Против Цельса утверждает, что Цельс разбирает евангельскую историю с очень поверхностной критикой, как и подозревает достоверность всего в ней описываемого, представляя воскресение Спасителя — обманом, Его чудеса — какими-то волхвованиями или просто вымышленными баснями и тому подобное[3].

По представлению Цельса, христианство — лишь порождение так презираемого им иудейства и если в нём и существует что-либо истинное, то заимствованное только от греческих философов, как, например, основной догмат христианства о Святой Троице, учение о которой якобы развито ещё философией Платона. Впрочем, три воплощения Бога и искупления людей Цельс не допускал вовсе, исходя из того, что как неизменяемо Божество, так и мир во всей совокупности своей жизни, с добром и злом, существует и должен существовать неизменно, в силу раз и навсегда положенных Творцом законов. Искупление человека через воплощение Божества представлялось Цельсу несообразным с неизменяемостью Творца и невозможным[3].

Также, кроме нападений на основы христианства, Цельс в своём труде старался выставить христианское общество опасным для всех общественных и политических учреждений.

Критика Оригена в сочинении Против Цельса

По словам Оригена, под влиянием Цельса некоторые из христиан отреклись от своей веры. Критикуя Цельса Ориген выписывает по порядку все возражения Цельса против христианства и тут же их опровергает[4]. Например, против мнения Цельса, в котором он утверждает, что воплощение Бога несообразно с Его неизменяемостью, а также неизменяемостью мира, Ориген возражает, что Бог, промышляя о мире и человеке, по своей Божественной воле устраивает жизнь мира и спасение человека, оставаясь сам неизменяемым[3].

Действительность воплощения Бога Слова Ориген доказывает ветхозаветными пророчествами, которые исполнились в Иисусе Христе[3].

Также Ориген ссылается на историю в доказательство того, что чудеса Иисуса Христа — не волхования и не баснословные вымыслы, как утверждал Цельс, а Его воскресение — не обман[3].

В доказательство Божественности Лица Иисуса Христа, а также истинности Его воскресения Ориген приводит проповедь апостолов и распространение христианства, несмотря на все препятствия[3].

Напишите отзыв о статье "Истинное слово"

Литература

См. также

Ссылки

  • [www.gumer.info/bogoslov_Buks/apologet/Article/_Cels_PrSlov.php Текст труда Цельса "Истинное слово"]

Примечания

  1. [www.biblicalstudies.ru/Lib/Father3/Origen5.html Христианство на перекрестке веков: Ориген против Цельса] // Biblical Studies. Русские страницы
  2. 1 2 3 [www.gumer.info/bogoslov_Buks/apologet/Article/_Cels_PrSlov.php Цельс. Правдивое слово] // Библиотека Гумер. Апологетика
  3. 1 2 3 4 5 6 7 [drevo-info.ru/articles/2259.html Истинное слово] Древо Православная энциклопедия
  4. [www.gumer.info/bogoslov_Buks/apologet/origen/index.php Текст книги «Против Цельса»]

Отрывок, характеризующий Истинное слово

– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.


Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.