Календарь из Гезера

Календарь из Гезера — известняковая табличка (11.1х7.2 см), найденная в 1908 году Робертом Макалистером при раскопках Тель-Гезера. Находка была передана в турецкий археологический музей в Стамбуле, где и находится по сей день. Один из древнейших памятников палео-еврейского письма, датируется X веком до н. э.

Описание

Артефакт сохранился весьма неплохо, учитывая его почтенный возраст. Текст записан т. н. палео-еврейским алфавитом, близким финикийскому. Начертание букв очень архаичное и крайне неровное. В большинстве других надписей буквы изображаются гораздо аккуратнее. Словоразделители в тексте отсутствуют, но дважды встречается вертикальная черта (|), которая, скорее всего, разделяет предложения, чем напоминает знак «соф пасук» в тексте Танаха. Аналогичным образом она используется в стеле моавитского царя Меша (IX в. до н. э.). В календаре данная черта используется лишь в тех случаях, когда конец предложения не совпадает с концом строки. Большинство букв сохранилось отчётливо. Первая буква йод (י) в первой строке частично пострадала, но из общего контекста её можно однозначно восстановить по сравнению с остальными. В третьей строке буква тав (ת) тяготеет к архаичной форме «+» при том, что более поздние надписи содержат вариант «х». Буква мем (ם) в 4-й строке оказалась между 4-й и 5-й строками. У этой буквы тоже своя особенность начертания: её волнистая часть изображается вертикально, хотя в более поздних надписях она постепенно склоняется влево. Тав и мем напоминают своей формой буквы в надписи на саркофаге царя Ахирама. Буква хет (ח) в 5-й строке календаря оказалась почему-то развёрнутой против часовой стрелки на 70-80 градусов, но смысл надписи от этого не меняется.

Транслитерация и перевод

Стр.	Транслитерация	Перевод
1	‏ירחו אסף‎‏‎ | ‏ירחו ז‎‏‎	Два месяца сбора (урожая). Два месяца по-
2	‏רע‎‏‎ | ‏ירחו לקש‎‏‎	сева. Два месяца «позднего урожая».
3	‏ירח עצד פשת‎‏‎	Месяц уборки льна.
4	‏ירח קצר שערם‎‏‎	Месяц жатвы ячменя.
5	‏ירח קצר וכל‎‏‎	Месяц жатвы и пира.
6	‏ירחו זמר‎‏‎	Два месяца обрезки (лозы).
7	‏ירח קץ‎‏‎	Месяц летних плодов.
8	‏אבי‎‏‎	Авий[а]

Календарь рассказывает о сельскохозяйственной деятельности, которая проводится в одномесячные и двухмесячные периоды. Некоторые учёные предполагают, что перед нами упражнение ученика в правописании. Есть все основания полагать, что грамотность была широко распространена в Израиле уже во времена Судей (Книга Судей 8:14). Другие специалисты считают, что здесь записана популярная народная или детская песня. Есть также мнение, что документ относится каким-то образом к сбору налогов с земледельцев.

Анализ текста

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

В следующей таблице приводится анализ каждого предложения из надписи. В левом столбце предложения записаны современным еврейским алфавитом с огласовками. Это предполагаемое чтение текста таблички, заимствованное из версии статьи на иврите. В правом столбце каждому предложению даётся подробное описание.

Пр.	Транскрипция	Описание предложения
1	Yarḥaw ’asp	Два месяца сбора (урожая). Август и сентябрь. Главная проблема этого и следующих предложений — слово ‏ירחו‎‏‎. Нам хорошо известно слово ‏יֶרַח‎‏‎ (месяц) из Танаха (Исх.2:2 и др.) В форме (w)arhu оно встречается уже в аккадском языке и восходит к прасемитскому корню wrh. Вопрос в том, что значит буква вав (ו) на конце слова. Смысл всего текста в целом однозначно указывает нам, что слово ‏ירחו‎‏‎ должно содержать значение «два месяца». В таком случае описание будет соответствовать реальным месяцам, и общее количество месяцев, упомянутых в тексте, получается ровно 12. Двойственное число в древнееврейском языке действительно есть, но согласно масоретской грамматике оно в абсолютной форме выражается окончанием «-áйим» (напр. две руки — йадáйим ‏יָדַיִם‎‏‎), а в сопряжённой форме — «-эй» (йедéй ‏יְדֵי‎‏‎), то есть не отличается от сопряжённой формы множественного числа. Окончание «айим» или «эй» никак не может быть записано буквой вав (ו). Согласно традиционной грамматике, ‏ירחו‎‏‎ следовало бы перевести «его месяц», однако это плохо соотносится с контекстом и противоречит известным правилам орфографии X в. до н. э. Что же передаёт литера вав (ו) в слове ‏ירחו‎‏‎? После данной таблицы достаточно подробно рассмотрены различные теории.
2	Yarḥaw zar‘	Два месяца посева. Октябрь и ноябрь. Здесь всё вполне ясно, за исключением ‏ירחו‎‏‎, описанного выше.
3	Yarḥaw laqš	Два месяца «позднего урожая». Декабрь и январь. Иначе слово ‏לֶקֶשׁ‎‏‎ может быть переведено «яровые» или «второй покос». Это очень редкое в Ветхом Завете слово. Оно встречается лишь в стихе Ам.7:1. Его корень несёт значение «поздний».
4	Yarḥ ‘aṣd pišt	Месяц уборки льна. Это февраль. Слово ‏עֲצַד‎‏‎ в Ветхом Завете не встречается, но в других семитских языках (напр. староаккадском, эфиопском) данный корень имеет значение «убирать (урожай)». В Танахе лишь дважды (Ис.44:12 и Иер.10:3) встречается однокоренное ‏מַעֲצָד‎‏‎, которое переводится «топор» или «секира». О. М. Штейнберг в своём этимологическом словаре даёт слову ‏עָצַד‎‏‎ значение «резать, рубить», откуда выводит ‏מַעֲצָד‎‏‎. Лён издревле использовался людьми для получения волокон из стеблей и масла из семян. Слово ‏פֵּשֶׁת‎‏‎ в Ветхом Завете обозначает тереблёный лён, обычно во множественном числе (‏פִּשְׁתִּים‎‏‎), а собирательный термин ‏פִּשְׁתָּה‎‏‎ (Исх.9:31) говорит о растении лён. В тексте таблички, скорее всего, говорится о льне, который ещё на поле, то есть используется второе слово, но буква һэ (ה) на конце не пишется, потому что она играет роль матери чтения.
5	Yarḥ qǎṣir śǎ‘urīm	Месяц жатвы ячменя. Март. Слово ‏קָצִיר‎‏‎ в Танахе обычно записывается с буквой йод (י) в предпоследней позиции в качестве матери чтения, однако в табличке из Гезера использование матерей чтения в середине слова не отмечается. Буквы вав (ו) и йод (י) в роли матрес лекционис в середине слов начинают широко применяться лишь после Вавилонского изгнания. Ячмень широко используется на Ближнем Востоке, так как созревает быстрее, чем пшеница, и лучше переносит жару и засуху. Из зерна готовят пищу, а стебли идут на корм скоту. Понятие ячмень в Ветхом Завете обычно встречается в форме множественного числа ‏שְׂעֹרִים‎‏‎. Штейнберг переводит это слово «ячменные зёрна», тогда как растение ячмень по Штейнбергу будет ‏שְׂעֹרָה‎‏‎. В книге Руфь 1:22 как раз говорится о начале жатвы ячменя, где и читаем выражение ‏קְצִיר שְׂעֹרִים‎‏‎, аналогичное тексту в Календаре. Здесь слово ячмень также записано во множественном числе, но без матери чтения йод (י) перед финальной мем (ם). Эта древняя орфографическая традиция лишь местами сохранилась в тексте Танаха, напр. в Быт. 3:7.
6	Yarḥ qǎṣir wǎkalli	Месяц жатвы и пира. Месяц апрель. В этом предложении вопросы возникают вокруг слова ‏כל‎‏‎. Одни специалисты переводят его как «пир» или «празднование». Другие считают, что здесь идёт речь об измерении.
7	Yarḥaw zamir	Два месяца обрезки (лозы). Май и июнь. Для глагола «замар» характерно значение «обрезать (виноградную лозу)» только в земледельческом контексте. См. Лев.25:3, 4.
8	Yarḥ qêṣ	Месяц летних плодов. Июль. Слово ‏קֵץ‎‏‎ переводится «лето», а также «летние плоды». В библейском иврите оно записывается ‏קַיִץ‎‏‎ в абсолютной форме, потому что стяжение дифтонга «ай» в долгое «э» среди иудеев ещё не произошло ко времени записи неогласованного текста Танаха, а текст нашего артефакта отражает израильскую (северную) традицию произношения, где данное стяжение произошло гораздо раньше. Летние или спелые плоды, как понятие, встречаются в Ам.8:1, 2; Иер.40:10, 12. Во 2Цар.16:1 это слово переведено «смоквы», как один из самых характерных летних плодов. В Септуагинте там написано «финики».
9	’abiy[ya]	Абийа. Это слово написано под углом 90 градусов по отношению к остальным. До нас дошли лишь три буквы: алеф, бет, йод. Наиболее вероятно, что это — имя автора. Оно встречается в Библии в двух основных вариантах: Авиййаһу (2Пар.13:20,21) и Авиййа (2Пар.13:19,22), и переводится «Отец мой — Иегова». Как видим, к одному и тому же человеку, царю Иудейскому, в тексте Библии использованы оба варианта написания. Большинство учёных считают, что в имени автора таблички была четвёртая буква — һэ, но эта часть артефакта была утеряна. В таком случае его имя будет звучать как Авиййа. Но, учитывая то, что использование матерей чтения в тексте крайне скудно даже на конце слов, можно предположить, что так было записано имя Авиййаһу. В таком случае последняя буква (вав) не записывается, будучи матерью чтения, а һэ читается как полноценная согласная.

Обсуждение слова ‏ירחו‎‏‎

Согласно стандартной интерпретации, мы имеем дело с результатом эволюции гипотетической прасемитской формы двойственного числа. Она реконструируется в прасемитском языке как warĥa: na в именительном падеже и warĥayna — в косвенном. Если окончание -na опускается, слово принимает т. н. «сопряжённую форму» и переводится «два месяца … (чего-то, напр. сбора урожая)», а не просто «два месяца». Сопряжённая форма в косвенном падеже, принимая местоименный суффикс 3л. ед.ч. муж.р., превращается в warĥaysu «два его месяца». Следуя общепринятому принципу словообразования, предложенному У. Ф. Олбрайтом (W. F. Albright), прасемитская форма warĥa: su > на северо-западе превращается в yarĥa: hu (s перед гласной становится h, а начальная w переходит в y) > yarĥayhu (окончание именительного падежа теряется и заменяется косвенным падежом) > yarĥe: hu (стяжение дифтонга -ay- в долгое -е:-) > ‏ירחו‎‏‎ yarĥew. Такое словообразование неплохо объясняет все согласные и эволюцию слова, а также значение слова. К тому же это предполагает, что форма ед.ч. ‏ירח‎‏‎ переводится «его месяц» и в произношении имеет суффикс 3л. ед.ч. муж.р., который уже эволюционировал до долгой гласной -о:, и поэтому на письме не отражается. При этом также следует принять, что в более поздней орфографии, где появились матери чтения на конце слов, буква һэ (ה) используется для обозначения как суффикса муж.р. -о:, так и суффикса жен.р. -а:, и лишь позже суффикс -о: начинают передавать буквой вав (ו), когда она, наряду с буквой йод (י), стала обозначать долгие гласные на конце слов. Основная претензия большинства оппонентов к теории Олбрайта в том, что из самого календаря не ясно, к кому относится слово «его» в выражениях «два его месяца» и «его месяц».

Гинзберг (H. L. Ginsberg) предложил иное объяснение. Он предлагает читать букву вав (ו), как долгий гласный -о:. Согласно данному объяснению, окончания косвенного/винительного падежа ещё не заменили окончания именительного падежа, поэтому слово стоит в именительном падеже: yarĥa:. Но ханаанский переход *a: > o: приводит к появлению формы yarĥo:. Данное объяснение критикуют на основании того, что окончание двойственного числа именительного падежа ещё не перешло в о:, что видно из ханаанских записей в библиотеке Амарны, где слово he-na-ia, реконстр. *ğe: na: ya, «мои [два] глаза» (послание EA 144:17, отосланое из Сидона в Египет).

Лемер (A. Lemaire) предполагает, что сопряжённая форма двойственного числа именительного падежа -ay развилась из более ранней формы *-aw, которую мы и наблюдаем в Календаре из Гезера. Но такое предположение маловероятно, так как форма -ay широко распространена среди множества семитских языков, в отличие от *-aw.

Гарбини (G. Garbini) считает, что мы имеем дело не с двойственным числом, а с множественным, и в таком случае окончание сопряжённой формы именительного падежа будет *-u, что и выражено в Календаре буквой вав (ו). С таким вариантом сложно согласиться, поскольку вав (ו) стабильно обозначает двойственное число лишь в табличке из Гезера.

Ицхак Сапир (Yitzhak Sapir) выдвигает следующее объяснение. По его мнению буква вав (ו) в слове ‏ירחו‎‏‎ передаёт согласный w, а не гласные *-u: или -o:, и этот согласный выражает форму двойственного числа без местоименного суффикса, которая, впрочем, нигде более не зафиксирована кроме Календаря. Это могла быть особая малораспространённая форма. Впрочем, он находит связь со словом ‏יַחְדָּו‎‏‎ йахдaw «вместе», которое хорошо известно из Библии. Корень yaĥd- восходит к прасемитскому *'aĥad. В центральносемитской группе встречаем корень *waĥd-, а на северо-западе распространена форма yaĥd-. Это слово может иметь значения «один, отдельный, единственный». Сапир считает, что ‏יחדו‎‏‎ «вместе» является формой двойственного числа от ‏-יחד‎‏‎ yaĥd- «отдельный». Он также приводит в пример фразу из Псалма 114:8 (в русс. Библии 113:8) ‏ההפכי הצור אגם־מים חלמיש למעינו־מים‎‏‎ «Превращающего скалу в озеро воды и камень в источник вод». Предпоследнее слово можно прочитать как форму двойственного числа от ‏מעין‎‏‎ или ‏עין‎‏‎ — «два источника [вод]». Возможно, что использование одного слова ‏עין‎‏‎ в значении «источник» и «глаз» обусловило использование формы двойственного числа. При этом ‏למ‎‏‎ следует рассматривать, как архаичный и поэтический вариант направительного предлога «к». Хотя в стихе нет ничего, что указывало бы на двойственное число, ‏למעינו‎‏‎ безусловно является весьма необычной формой, которая обычно объясняется как архаичное и поэтическое выражение. Обратите внимание, что корень слова ‏עין‎‏‎ имеет параллели с ‏ירחו‎‏‎ и ‏יחדו‎‏‎. Можно предположить, что форма двойственного числа, которую предлагает Сапир, характерна для корней вида CVCC/CaCC. В связи с этим вспоминается ещё одно слово из Танаха: ‏חַיְתוֹ‎‏‎, которое несколько раз встречается в Ветхом Завете (Быт. 1:24, Пс. 50:10 (рус. 49:10), Ис. 56:9 и др.) и, по-видимому, имеет прямое отношение к обсуждаемому явлению, хотя и не упоминается Ицхаком Сапиром.

См. также

• Силоамская надпись

Ссылки

• [khazarzar.skeptik.net/books/jud/gezer.htm Статья о календаре из Гезера на сайте Руслана Хазарзара].
• [www.ancient-hebrew.org/6_middle.html Virtual Museum of Ancient Semitic Sript (на англ.)] Здесь размещена хорошая подборка западносемитских памятников письменности.
• [www.kchanson.com/ANCDOCS/westsem/gezer.html#lp Подробный разбор таблички] на сайте [www.kchanson.com К. Хансона (K. C. Hanson) (на англ.)].
• [www.holylandphotos.org/browse.asp?s=1,3,7,202,203,336,337&img=TWMRISAM04 Описание календаря из Гезера на английском языке]. Там же можно скачать качественные изображения данной таблички для личного изучения.
• [toldot.blogspot.com/2006/02/yrhw-in-gezer-calendar.html Обсуждение слова ‏ירחו‎‏‎ с грамматической точки зрения на английском языке].

При составлении статьи использовались следующие издания:

• The Brown-Driver-Briggs Hebrew-English Lexicon. Published by Hendrickson Publishers. Tenth Printing — October 2006.
• The Analytical Hebrew and Chaldee Lexicon by Benjamin Davidson. Published by Hendrickson Publishers. Twelfth Printing — April 2006.
• Biblia Hebraica Stuttgartensia. Published by Deutsche Bibelgesellschaft. Fifth and revised edition. 1997.
• Синодальный перевод Библии на русский язык. Минск, 2002.
• О. М. Штейнберг. Еврейский и халдейский этимологический словарь к книгам Ветхого Завета. Вильна, 1878.

Отрывок, характеризующий Календарь из Гезера

– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.