Капнист, Дмитрий Алексеевич
| Дмитрий Алексеевич Капнист | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
с. Обуховка Миргородского уезда Полтавской губернии Российская империя |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: | |
| Мать: |
Ульяна Дмитриевна Белуха-Кохановская |
| Награды и премии: |
|
Дмитрий Алексеевич Капнист (19 (31) марта 1837, предположительно село Обуховка Миргородского уезда Полтавской губернии[1] — 11 (24) июля 1904, Ялта) — граф (с 15 января 1876 года), дипломат, камергер, тайный советник, старший советник министерства иностранных дел, директор Азиатского департамента министерства иностранных дел (1891—1896), сенатор из рода Капнистов.
Содержание
Биография
Родился 19(31) марта 1837 года в семье члена Союза Благоденствия Алексея Васильевича Капниста и Ульяны Дмитриевны Белуха-Кохановской. Окончив в 1861 году курс в Московском университете со степенью кандидата, вступил в службу 22 января 1862 года в министерство внутренних дел, с откомандированием для занятии в земский отдел. В 1863 году переведен в ведомство иностранных дел, где в 1864 году назначен третьим секретарем канцелярии, в 1865 году младший секретарь посольства в Лондоне, в 1869 году младший секретарь посольства в Париже, а в 1872 — старший секретарь посольства в Константинополе.
В 1875 году пожалован в звание камергера, в 1876 — первый секретарь канцелярии министерства, в том же году назначен чиновником особых поручении при государственном канцлере. Через год он уже младший советник министерства, а в 1881 году — старший советник министерства.
12 марта 1891 года назначен директором азиатского департамента (до 1896). Основной задачей российской политики Капнист считал установление контроля над проливами Босфор и Дарданеллы. Ещё в 1890 году в докладе директору Канцелярии МИД он предлагал при поддержке Германии создать укрепления на берегах Босфора, а берега пролива Дарданеллы оккупировать силами одного из балканских государств, оставив при этом Константинополю статус свободного города[1]. Активно участвовал в урегулировании Ближневосточного кризиса 1894-97 годов, отвергая сотрудничество с британцами по этому вопросу. Наиболее выгодным для России считал «постепенное расчленение» Османской империи на зависимые от османского правительства самостоятельные государства. В данном случае, считал Капнист, турецкий султан будет вынужден обратиться к России за поддержкой. Для поддержания порядка в Константинополе предлагал создать соединённый полицейский корпус. В 1895 году участвовал в Памирском разграничении, благодаря которому граница между Россией и Афганистаном прошла по реке Пяндж. В 1896 году участвовал в восстановлении дипломатических отношений с Болгарией. В отношениях с Японией выступал как сторонник заключения русско-японского соглашения о разграничении сфер влияния на Дальнем Востоке. Опасаясь будущих осложнений, был против строительства Китайско-Восточной железной дороги[1]. В дипломатических кругах имел репутацию интригана[1]. В 1895 году после смерти министра иностранных дел Николая Карловича Гирса претендовал на самостоятельную роль в проведении внешней политики на восточных направлениях[1].
В 1885 году произведен в тайные советники и назначен почётным опекуном в Московское, а с 1891 года — в Санкт-Петербургское присутствие опекунского совета учреждений Императрицы Марии. С 1897 — первоприсутствующий в 1-м общем собрании Сената.
Член Санкт-Петербургского славянского благотворительного общества[1]. Почётный мировой судья Лебединского округа (1882)[2].
Награды
Напишите отзыв о статье "Капнист, Дмитрий Алексеевич"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Капнист Дмитрий Алексеевич // Большая российская энциклопедия / С. Л. Кравец. — М.: Большая Российская энциклопедия (издательство), 2009. — Vol. 13. — P. 29-30. — 783 p. — 60 000 экз. — ISBN 978-5-85270-344-6.
- ↑ Капнисты //Малороссийский родословник Т.2 — С. 282—297.
Источники
- Альманах современных русских государственных деятелей
- С. Г. Блинов Русский провинциальный Некрополь. стр 190
- [ru.rodovid.org/wk/Запись:206600 Капнист, Дмитрий Алексеевич] на «Родоводе». Дерево предков и потомков
Отрывок, характеризующий Капнист, Дмитрий Алексеевич
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.
«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.
Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
