Кларк, Эндрю

Эндрю Кларк
Andrew Clark
Род деятельности:	врач
Дата рождения:	28 октября 1826(1826-10-28)
Место рождения:	Абердин, Шотландия
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Дата смерти:	6 ноября 1893(1893-11-06) (67 лет)
Место смерти:	Лондон
Отец:	Эндрю Кларк
Мать:	Амелия Андерсон

Сэр Эндрю Кларк, 1-й баронет Кларк оф Кавендиш-Сквер (англ. Andrew Clark, 1st Bt of Cavendish Square, 28 октября 1826 — 6 ноября 1893) — шотландский врач, специалист по патологиям.

Биография

Родился 28 октября 1826 года в городе Абердине, незаконнорожденный сын Амелии Андерсон и Эндрю Кларка. Отец, который также был врачом, умер, когда ему было всего несколько лет. После учёбы в школе Абердина, он был послан опекуном в среднюю школу Данди и поступил учеником к аптекарю. По возвращении в Абердин Кларк начал своё медицинское образование в университете. Вскоре, однако, он отправился в Эдинбург, где в высшей академической школе получил репутацию одного из самых лучших студентов, и, в конечном счете, стал помощником доктора Джона Хьюза Беннетта в отделении патологии Эдинбургского королевского госпиталя и помощником анатомиста Роберта Нокса. Но проявившиеся симптомы туберкулёза привели его академическую карьеру к концу: в надежде, что сможет поправить здоровье на море, в 1848 году Кларк поступил на медицинский факультет Королевского флота.

В следующем году он стал патологоанатомом Госпиталя Хэслар (Hašlar), где одним из его коллег стал Томас Хаксли. В 1853 году Кларк был успешным кандидатом на вновь созданную должность хранителя в музей Лондонского госпиталя. Там он намеревался посвятить всю свою энергию патологии, но обстоятельства привели его к активной медицинской практике. В 1854 году, когда Кларк получил докторскую степень в Абердине, в госпитале стала вакантной должность помощника врача, которая досталась ему. Кларк любил рассказывать, как его прогрессирующий туберкулез приобрёл ему это назначение. Сотрудники госпиталя сказали: «Он всего лишь бедный шотландский врач, которому осталось жить несколько месяцев, пусть будет.» И за два года до смерти Кларк публично заявил, что из тех, кто был в штате больницы во время его назначения на должность, он единственный, оставшийся в живых.

В 1854 году Кларк стал членом Королевской врачебной коллегии, а затем последовательно прошёл через все ступени должностной лестницы, достигнув в 1888 году поста президента, который занимал до самой смерти, будучи всякий раз переизбираем. С 1858 года он читал лекции в Королевской врачебной коллегии, потом был председателем медицинского общества в Лондоне. Со времени избрания помощником врача Лондонского госпиталя, профессиональная слава его быстро росла, и, наконец, Кларк стал самым популярным практикующим врачом Лондона, среди его пациентов были некоторые выдающиеся люди того времени. Большее число людей, которые каждое утро проходили через его врачебный кабинет, получали стандартные медицинские предписания, но в действительно серьёзных случаях Кларк был непревзойдённым специалистом как в тщательности диагноза, так и во внимании к деталям.

В 1883 году, в знак признания его заслуг перед медицинской наукой, Кларк получает звание баронета.

Несмотря на занятость, Кларк нашел время для написания многочисленных медицинских трудов, в точном и отточенном стиле, каковым он обыкновенно гордился. Без сомнения, в значительной мере благодаря личным причинам, его любимая тема — болезни лёгких и, особенно, фиброз легких, но в трудах обсуждаются также и другие предметы, такие как почечная недостаточность, анемия, запоры и т. д.

Он умер в Лондоне 6 ноября 1893 года после апоплексического удара. Похоронен в Эссендене, недалеко от своего загородного дома в Хатфилде, Хартфордшир.

Ссылки

• Chisholm, Hugh, ed (1911). «Clark, Sir Andrew». Encyclopædia Britannica (11th ed.). Cambridge University Press.
• Кларк, Эндрю // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [www.aim25.ac.uk/cgi-bin/search2?coll_id=7163&inst_id=8 AIM25 Archives in London]

Отрывок, характеризующий Кларк, Эндрю

– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.