Литература средневековой Боснии

Литература средневековой Боснии — литература Боснии и Герцеговины, охватывающая период с конца XII до XV веков.

Являлась преимущественно церковной, написанной на церковно-славянском языке, оригинальные произведения не известны. Среди прочих памятников письменности: грамоты правителей, надписи на боснийских надгробиях — стечках.

История

Слабое развитие письменности в средневековой Боснии было обусловлено культурной изоляцией страны, в которой преобладала Боснийская церковь. Монастырей, как очагов культуры, в Боснии было мало. Первые памятники письменности относятся к концу XII века. В употреблении было две азбуки: кириллица, включая её местную разновидность — босанчицу, и глаголица. На кириллице была написана грамота бана Кулина 1189 года и «Хумская плита» XII века.

Бумага в Боснии была впервые применена в письме бана Твртка Дубровнику от 7 февраля 1376 или 1377 года. Бумага импортировалась в страну в основном из Дубровника, который, в свою очередь, покупал её в Италии. Из Дубровника доставляли также чернила для письма по пергаменту и бумаге. Чернила были чёрного, синего, тёмно-синего, красного цвета — киновари. Цветные чернила использовались при рисовании книжных миниатюр. Документы феодального рода Ябланичей выполнены в синем цвете. При украшении книг применялось и золото. Использовалось перо птицы: гусиное, лебединое и другие.

Богослужебная литература

От литературы, созданной боснийской церковью, уцелели три сборника, четыре книги Апостолов и 13 четвероевангелий. Среди них — фрагмент старейшего евангелия XIII века. Глаголические фрагменты апостолов Михановича и Гршковича, относящиеся к концу XII века. Сплитский фрагмент миссала, относящийся к XIII веку. Монтепрандонский фрагмент трактата против боснийской ереси. Ряд евангелий сохранились благодаря тому, что были приспособлены к богослужению Сербской православной церкви, среди них Дивошево, Вруточское, Никольское, Припковичево и Копитарево евангелия. Среди исчезнувших рукописей: Белградское и Даничичево третьи евангелия, сгоревшие с Национальной библиотекой во время бомбардировок Белграда в 1941 году; утрачено и Сречковичево евангелие. Из сохранившихся сборников — «Хвалов сборник» 1404 года и Венецианский сборник, содержащие книги Нового завета, включая апокрифы, и Десять заповедей.

Среди прочих рукописей: завещание гостя Радина 1466 года, «Баталово Евангелие» 1393 года, рукопись Радослава, письмо деда 1404 года, рассказывающее о споре между Павлом Клешичем и королём. Некоторые из евангелий богато иллюстрированы. К зарубежным источникам, описывающим боснийскую ересь, относятся папские документы после 1440 года.

Язык литературы

Литературный язык памятников в большей мере сближается со штокавским наречием сербского языка, нежели с чакавским наречием хорватского. На восточно-боснийском диалекте штокавского наречия написано Дивошево евангелие. На первых порах существования славянской письменности в Боснии с конца XII века была распространена глаголица, которая проникла сюда их Хорватии или Македонии. Она была рано вытеснена кириллицей, поэтому до нас дошло незначительное количество глаголических памятников. Одновременно с ней в Хуме могла существовать письменность на кириллице, которая была связана с сербской литературой. В XIV—XV веках происходило усиление влияния хорватской литературы на литературу в Боснии.

Из 72 грамот боснийских правителей и властелы XII—XV веков лишь пять были написаны на латыне (латиницей). Греческое письмо в Боснии того времени встречается крайне редко, а в дипломатической переписке оно вообще не известно. Так например, греческая надпись встречается на печати князя Мирослава. Из грамот боснийских правителей своей образностью интересна грамота Степана Дабиши 1392 года, которой был награждён вельможа Хрвое Вукчич за отвагу в борьбе с турками. Грамота бана Кулина 1189 года, написанная кириллицей на народном языке, начиналась со слов: «У име оца и сина и светога духа: я бан босански Кулин…»

Литература

• Kuna, Herta. Hrestomatija starije bosanske književnosti. — Svjetlost, 1974.
• Dizdar, Mak. Stari bosanski tekstovi. — Сараево: Biblioteka kulturno nasljeđe BiH, 1971.

Отрывок, характеризующий Литература средневековой Боснии

– Еще, пожалуйста, еще, – сказала Наташа в дверь, как только замолкла балалайка. Митька настроил и опять молодецки задребезжал Барыню с переборами и перехватами. Дядюшка сидел и слушал, склонив голову на бок с чуть заметной улыбкой. Мотив Барыни повторился раз сто. Несколько раз балалайку настраивали и опять дребезжали те же звуки, и слушателям не наскучивало, а только хотелось еще и еще слышать эту игру. Анисья Федоровна вошла и прислонилась своим тучным телом к притолке.
– Изволите слушать, – сказала она Наташе, с улыбкой чрезвычайно похожей на улыбку дядюшки. – Он у нас славно играет, – сказала она.
– Вот в этом колене не то делает, – вдруг с энергическим жестом сказал дядюшка. – Тут рассыпать надо – чистое дело марш – рассыпать…
– А вы разве умеете? – спросила Наташа. – Дядюшка не отвечая улыбнулся.
– Посмотри ка, Анисьюшка, что струны то целы что ль, на гитаре то? Давно уж в руки не брал, – чистое дело марш! забросил.
Анисья Федоровна охотно пошла своей легкой поступью исполнить поручение своего господина и принесла гитару.
Дядюшка ни на кого не глядя сдунул пыль, костлявыми пальцами стукнул по крышке гитары, настроил и поправился на кресле. Он взял (несколько театральным жестом, отставив локоть левой руки) гитару повыше шейки и подмигнув Анисье Федоровне, начал не Барыню, а взял один звучный, чистый аккорд, и мерно, спокойно, но твердо начал весьма тихим темпом отделывать известную песню: По у ли и ице мостовой. В раз, в такт с тем степенным весельем (тем самым, которым дышало всё существо Анисьи Федоровны), запел в душе у Николая и Наташи мотив песни. Анисья Федоровна закраснелась и закрывшись платочком, смеясь вышла из комнаты. Дядюшка продолжал чисто, старательно и энергически твердо отделывать песню, изменившимся вдохновенным взглядом глядя на то место, с которого ушла Анисья Федоровна. Чуть чуть что то смеялось в его лице с одной стороны под седым усом, особенно смеялось тогда, когда дальше расходилась песня, ускорялся такт и в местах переборов отрывалось что то.
– Прелесть, прелесть, дядюшка; еще, еще, – закричала Наташа, как только он кончил. Она, вскочивши с места, обняла дядюшку и поцеловала его. – Николенька, Николенька! – говорила она, оглядываясь на брата и как бы спрашивая его: что же это такое?
Николаю тоже очень нравилась игра дядюшки. Дядюшка второй раз заиграл песню. Улыбающееся лицо Анисьи Федоровны явилось опять в дверях и из за ней еще другие лица… «За холодной ключевой, кричит: девица постой!» играл дядюшка, сделал опять ловкий перебор, оторвал и шевельнул плечами.
– Ну, ну, голубчик, дядюшка, – таким умоляющим голосом застонала Наташа, как будто жизнь ее зависела от этого. Дядюшка встал и как будто в нем было два человека, – один из них серьезно улыбнулся над весельчаком, а весельчак сделал наивную и аккуратную выходку перед пляской.
– Ну, племянница! – крикнул дядюшка взмахнув к Наташе рукой, оторвавшей аккорд.
Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движение плечами и стала.
Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала – эта графинечка, воспитанная эмигранткой француженкой, этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел и они уже любовались ею.
Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять всё то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке.
– Ну, графинечка – чистое дело марш, – радостно смеясь, сказал дядюшка, окончив пляску. – Ай да племянница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать, – чистое дело марш!
– Уж выбран, – сказал улыбаясь Николай.
– О? – сказал удивленно дядюшка, глядя вопросительно на Наташу. Наташа с счастливой улыбкой утвердительно кивнула головой.
– Еще какой! – сказала она. Но как только она сказала это, другой, новый строй мыслей и чувств поднялся в ней. Что значила улыбка Николая, когда он сказал: «уж выбран»? Рад он этому или не рад? Он как будто думает, что мой Болконский не одобрил бы, не понял бы этой нашей радости. Нет, он бы всё понял. Где он теперь? подумала Наташа и лицо ее вдруг стало серьезно. Но это продолжалось только одну секунду. – Не думать, не сметь думать об этом, сказала она себе и улыбаясь, подсела опять к дядюшке, прося его сыграть еще что нибудь.
Дядюшка сыграл еще песню и вальс; потом, помолчав, прокашлялся и запел свою любимую охотническую песню.
Как со вечера пороша
Выпадала хороша…
Дядюшка пел так, как поет народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне все значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев – так только, для складу. От этого то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у дядюшки был необыкновенно хорош. Наташа была в восторге от пения дядюшки. Она решила, что не будет больше учиться на арфе, а будет играть только на гитаре. Она попросила у дядюшки гитару и тотчас же подобрала аккорды к песне.
В десятом часу за Наташей и Петей приехали линейка, дрожки и трое верховых, посланных отыскивать их. Граф и графиня не знали где они и крепко беспокоились, как сказал посланный.
Петю снесли и положили как мертвое тело в линейку; Наташа с Николаем сели в дрожки. Дядюшка укутывал Наташу и прощался с ней с совершенно новой нежностью. Он пешком проводил их до моста, который надо было объехать в брод, и велел с фонарями ехать вперед охотникам.
– Прощай, племянница дорогая, – крикнул из темноты его голос, не тот, который знала прежде Наташа, а тот, который пел: «Как со вечера пороша».
В деревне, которую проезжали, были красные огоньки и весело пахло дымом.
– Что за прелесть этот дядюшка! – сказала Наташа, когда они выехали на большую дорогу.
– Да, – сказал Николай. – Тебе не холодно?
– Нет, мне отлично, отлично. Мне так хорошо, – с недоумением даже cказала Наташа. Они долго молчали.
Ночь была темная и сырая. Лошади не видны были; только слышно было, как они шлепали по невидной грязи.
Что делалось в этой детской, восприимчивой душе, так жадно ловившей и усвоивавшей все разнообразнейшие впечатления жизни? Как это всё укладывалось в ней? Но она была очень счастлива. Уже подъезжая к дому, она вдруг запела мотив песни: «Как со вечера пороша», мотив, который она ловила всю дорогу и наконец поймала.