Древнеболгарская литература

Древнеболгарская литература (болг. Старобългарска литература) — болгарская литература конца IX — конца XV веков.

Возникла после появления в Болгарии в 886 году учеников Кирилла и Мефодия. Основу литературы составляли переводные памятники религиозного характера. Ведущими жанрами оригинальной литературы IX—X веков являлись гимнография, церковная проповедь, полемическая проза и похвальное слово. В период византийского владычества прекратил существование столичный Преслав — один из центров книгописания, литературная деятельность пришла в упадок. После освобождения Болгарии из-под власти Византии литература достигла наивысшего подъёма в XIV веке. После завоевания Болгарии турками в 1396 году угасла. Важнейшие писатели: Климент Охридский, Константин Преславский (на начальном этапе развития литературы) и Евфимий Тырновский (на завершающем этапе).

История

Первое Болгарское царство

Переводная литература

См. также: Золотой век Симеона

Рождение болгарской литературы было связано с приходом в Болгарию учеников Кирилла и Мефодия в 886 году. Это произошло после крещения Болгарии в 865 году и принятия богослужения на греческом языке. В период с 865 по 886 год богослужебная литература в Болгарии была написана на греческом языке. Литературный язык кирилло-мефодиевских учеников-книжников был близок к тому языку, на котором говорило население Болгарии. Среди этих учеников были Климент Охридский (ум. 916), Наум Охридский (ум. 910) и Константин Преславский. Их учениками являлись Иоанн Экзарх, пресвитеры Иоанн и Григорий, Тудор Доксов. При сыне крестителя Бориса — Симене I болгарская литература пережила «золотой век». Поначалу при переводе греческих книг использовалась глаголица, которую со временем сменила кириллица. Утверждение последней, по всей видимости, произошло в северо-восточной Болгарии и было связано с решениями Преславского собора 893 года по переносу столицы государства из Плиски в Преслав и переходу с греческого богослужения на славянское. На «преславское» происхождение кириллической письменности свидетельствуют надписи начала X века на остатках одного из монастырей в окрестностях Преслава, Крепчанская (921), две Преславские (931) и Добруджанская (943) надписи северо-востока Болгарии. Подбор книг для переводов осуществлялся, в частности, через монашеские связи на греческом Афоне, где в X веке появился болгарский монастырь Зограф. Другим местом хранения религиозных книг был Константинополь и его окрестности. Светские книги по геометрии, античной поэзии и философии, воспринимавшиеся в самой Византии как омертвевшая классика, в Болгарии распространения не получили. Главными переводческими центрами стали Преслав и Охрид. Климентом Охридским и Константином Преславским в Болгарии перевели на славянский язык гимнографический сборник Постную и Цветную Триодь. Константин переложил с греческого «Учительное евангелие». Пресвитер Григорий перевёл некоторые книги Ветхого Завета: Пятикнижие Моисея, «Книгу Судей», «Книгу Руфь» и «Книгу Иисуса Навина». Учениками Кирилла и Мефодия, скорее всего, был переведён и огромный по своему объёму Азбучно-Иерусалимский патерик. В конце IX — начале X века были переведены и Египетский, Римский и Скитский патерики, «Паренесис», «Лествица». По инициативе царя Симеона в первой трети X века был составлен большой свод переводных произведений — «Изборник». Книга включала 380 статей 25 авторов. В этой первой славянской энциклопедии содержались сведения по грамматике, философии, поэтике, медицине, астрономии, ботанике, зоологии и минералогии. Среди переводов агиографической литературы того времени: житие Алексея Человека Божьего, жития отшельника Антония Великого, Панкратия Тавроменийского, Иоанна Златоуста, Саввы Освященного, «Мучение Димитрия Солунского», четьи-минеи. Важным источником исторической литературы служили монашеские «хроники», в том числе хроника Иоанна Малалы, которая повествовала об истории с древнейших времён до царствования византийского императора Юстиниана. Позднее, не ранее второй половины X века, появился перевод хроники Георгия Амартола от «сотворения мира» до 842 года. Иоанн Экзарх составил сборник трудов христианских и древнегреческих авторов, содержавший помимо богословского учения и естественно-научные знания об анатомии человеческого тела и поведении животных. Этот же автор составил «Небеса» — перевод раздела «Источник знания» Иоанна Дамаскина. Произведение знакомило читателя с географией, астрономией и астрологией. Переводились апокрифы, большинство из которых имело палестинское, сирийское и египетское происхождение. Апокрифы рассказывали читателю, что на небе 8 тысяч звёзд, что солнце несут 150 тысяч ангелов, что ежедневно рождается и умирает 12 024 человек и т. п. В апокрифах IX—XI веков преобладали космогонические рассказы в вопросах-ответах («Разумник»), о видениях-вознесениях персонажей из Библии и пророков: «Видение Исаиева», «Откровение Варухова», «Книга Еноха». Среди переводных гадательных книг: «Коледник», «Трепетник», «Месяцеслов». В этих произведениях предсказывались судьбы правителей и государств в зависимости от того, на какой день выпало Рождество Христово. Всего было переведено несколько тысяч византийских сочинений. Деятельность переводчиков царя Симеона привела к созданию «литературных образцов» для других народов Slavia Orthodoxa. Создав «золотой фонд» переводной литературы Византии, болгарская литература превратилась в «литературу-посредницу».

Оригинальная литература

Первые памятники оригинальной литературы были созданы учениками Кирилла и Мефодия и были посвящены гимнографии. К ним относится оригинальная часть (свыше 400 песнопений) Постной Триоди, написанной при участии Константина Преславского. Последний вместе с Климентом Охридским составил цикл минейных песнопений Богоявлению и Рождеству Христову. Климент Охридский написал несколько служб апостолу и святым, канон Евфимию Великому, несколько десятков похвальных и учительных слов, включая «Слово похвальное Кириллу». Константин Преславский с пресвитером Наумом составили каноны апостолу Андрею и архистратигу Михаилу. Древнеболгарская агиография сохранилась лишь фрагментарно. Видимо, во второй половине X — начале XI века были созданы не дошедшие до наших дней жития Климента Охридского, князя-крестителя Бориса, отшельника Ивана Рильского, царя Петра (ум. 969) — автора произведений аскетического характера. От сохранившихся болгарских летописей сохранилось лишь два переводных памятника: «Именник болгарских ханов» и «Историкии» Константина Преславского 893/894 года, составленные на основе византийского «Летописца вкратце». Среди памятников древнеболгарской поэзии: «Похвала царю Симену» и «Азбучая молитва». В ответ на попытку боляр отказаться от распространения славянской письменности возникло «Сказание о письменах», автор которых — болгарский писатель Черноризец Храбр доказывает, что славянские письмена созданы святым мужем, а греческие — язычниками «эллинами». В грекоязычном рассказе «Чудо о кресте и болгарине» книжник X века Христодул повествует о крещении болгар, борьбе с язычеством, войнах царя Симеона с венграми. «Сказание о крестном древе», написанное пресвитером Иеремией в X веке, рассказывало читателю о том, что стало с головой Адама после смерти, где и когда выросло дерево, из которого был изготовлен крест для распятия Христа. Близко к апокрифам стояли не сохранившиеся сочинения богомилов, об учении которых рассказывает болгарский писатель X века Козьма Пресвитер в «Беседе против богомилов». В период Первого Болгарского царства существовало два главных центров литературы — в Преславе (Преславская книжная школа) и Охриде (Охридская книжная школа).

Византийское владычество

См. также: Болгария под властью Византии

После завоевания северо-востока Болгарии в 971 году Преслав практически прекратил существование. Богослужение было переведено на греческий язык. На смену болгарским писателям, создававшим книги на славянском языке, пришли византийцы, писавшие на греческом языке. Выдающимся болгаро-византийским писателем этой эпохи был Феофилакт Охридский, возглавлявший Охридское архиепископство (1084—1107). Им были написаны «Толковое Евангелие», жития Тивериупольских мучеников и Климента Охридского — так называемая «Болгарская легенда». Феофилакт отдаёт предпочтение греческому языку по сравнению с «грубым» болгарским. Создававшиеся в этот период славянские сочинения принадлежали анонимным авторам не отличались изысканностью языка. Так, неизвестным автором XII века было написано «Народное житие Ивана Рильского». Житие и канон Ивану Рильскому написал и писатель Георгий Скилица (ум. 1180) — наместник Византии в Софии. Апокрифы в это время заменили прежде остановленное болгарское летописание. Приблизительно на рубеже XI—XII веков была создана «Болгарская апокрифическая летопись». В сочинении история болгарских царей переплетается с мифическими царствами. Неизвестный автор идеализирует времена независимости: так, при царе Петре, по мнению автора, имело место полное изобилие, а при царе Симеоне размер дани составлял всего ложку масла, пучок пряжи и одно яйцо в год. Во второй половине XI—XII веках в болгарских землях возникли апокалиптические видения-пророчества: «Сказание пророка Исайи о грядущих летах», «Видение Даниилово» и «Толкование Даниилово». Эти предсказания Исайи и Даниила были посвящены судьбам Иерусалима, Константинополя, Болгарии и другим городам и царствам, настоящим и вымышленным. Византийское владычество оказало отрицательное воздействие на литературную жизнь Болгарии, затормозилось и приостановилось развитие почти всех жанров.

Второе Болгарское царство

См. также: Второе Болгарское царство

Официальная литература XIII века немногочисленна. Так, после проведения в Болгарии в 1211 году антибогомильского церковного собора был составлен церковно-государственный «Синодик царя Борила», во многом скомпилированный с греческого памятника. Позднее в Синодик был включён «Рассказ о возобновлении Болгарской патриархии». Автор этого произведения рассказывает о царе Иване Асене II (ум. 1241), который «прославил и просветил болгарское царство больше, чем все предшествовавшие ему болгарские цари». Другим летописным произведением был «Рассказ о Зографских мучениках», относящийся к концу XIII века. В нём описывался отказ иноков Зографского монастыря на Афоне принять унию византийского императора Михаила VIII Палеолога с католической церковью, и последовавшее затем наказание. Продолжили развитие жанры гимнографии и агиографии. Из Византии были заимствованы краткие проложные жития, которые обычно входили в состав служб. Так, были созданы проложные жития Ивана Рильского, болгарского патриарха Иоакима. В памятниках оригинальной литературы этого периода болгарские цари предстают как великие правители, победители греков, сербов, франков и албанцев, а их столица Тырново призвана стать «новым Царьградом». Возникали новые апокричифеские сочинения. Так, «Солунская легенда» XIII века заявляла о богоизбранности болгар, хранящих православную веру. Другим апокрифом было «Сказание о Сивилле», представлявшее собой болгарскую переработку византийского памятника VI—IX веков. В нём также содержится идея мессианства болгар, которые, по мнению автора, превосходят весь мир. Об избранности болгарского народа в числе двух других народов, хранящих правоверные книги, и о покровительстве Святого Духа над болгарскими землями повествует апокрифический «Разумник-Указ Господа». Единственным крупным центром болгарской письменности XIII века была столица Тырново.

XIV век

В XIV веке почти все болгарские деятели культуры и церкви владели греческим языков, и прошли константинопольскую и афонскую школы. Тырново оставалось главным литературным центром Болгарии. Вторым книгописным центром в 1330-е годы стал Ловеч, в котором находилась кафедра Ловечского митрополита. В Ловече монахом Пахомием был написан сборник с выдержками из «Номоканона» и «Шестоднева», житиями, поучениями и апокрифами. В 1360-е годы возник третий центр книгописания в Видине. Здесь был составлен сборник, в который вошли жития мучениц и подвижниц. В столице шло формирование библиотек царей и патриархов. В период царствования Ивана Александра были созданы книги, снабжённые богатыми иллюстрациями, в том числе «Четвероевангелие» (1337) и «Софийский песнивец» (1337), переводная хроника Константина Манассии, «Сборник Ивана Александра» (1348), сборник попа Филиппа (1345/1346). Рукописи патриаршей библиотеки, видимо, погибли во время нашествия турок. Монастырские библиотеки существовали в Килифаревском монастыре под Тырновым, монастыре Святой Троице в Тырнове, Лесновском, Рильском и других монастырях. При Иване Александре возобновилось написание сочинений в жанре царской похвалы. Так, автор «Софийского песнивца» указывает не только на моральные качества своего заказчика, но и на физическую красоту: Иван Александр — «ликом прекрасный», «станом стройный», «очами сладко на всех взирающий». После завоеваний Ивана Александра, по мнению автора, в мире воцарилась «прочная тишина». Похвала царю сближается с акафистными песнопениями: каждая строка начинается со слова «радуйся». Автор снабжает своего кумира эпитетами в превосходной степени: «царь царей», «Богом венчаный», «превысокий», «болгарская похвала и радость»… Заканчивается похвала молитвой об удостоянии царя и его семьи Царствия Небесного. Другая похвала Ивану Александру была написана монахом Симеоном, который поместил её в «Евангелие» 1356 года. Автор восхваляет царя за новый перевод Евангелия на болгарский язык и выставление рукописи, оформленной миниатюрами и драгоценными камнями, на всеобщее обозрение. Переводная деятельность Второго Болгарского царства была посвящена произведениям христианских писателей, византийским хроникам. Были переведены хроники Симеона Метафраста, Иоанна Зонары, Константина Манассии. В последнюю были включены сведения по болгарской истории, 18 из 109 миниатюрных сцен иллюстрировали события истории болгар. Переведены были также «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Троянская притча», включённая в Манассиеву хронику, «Повесть о кровосмешении», «Рассказ о происхождении самодив», «Повесть о корчмарке Феофане», «Рассказы об Эзопе». К последней четверти XIV века относится формирование Тырновской книжной школы. Самым известным представителем литературы Второго Болгарского царства считается Евфимий Тырновский — болгарский патриарх (1375—1393). Он осуществил реформу по «исправлению книг», под которую попали в первую очередь литургические книги. Из текстов устранялись двусмысленности, являвшиеся почвой для возникновения ересей. Для этого, в частности, вводилась новая терминология, представлявшая собой кальки с греческого языка. При этом, правописание возвращалось к временам Кирилла и Мефодия, и всё более удалялось от живой речи. После падения Тырнова под натиском турок болгарским автором Иоасафом Бдинским было написано похвальное слово святой Филофее. Иоасаф повествует о падении Тырнова, о переходе христиан в мусульманскую веру, о заточении патриарх Евфимия Тырновского. Во время пожаров, устроенных турецкими завоевателями, погибли архивы и библиотеки болгарских царей и владык. Эти события привели к затуханию культурной жизни болгар.

Литература

• Калиганов, И. И. История литератур западных и южных славян. — М.: Индрик, 1997. — Т. 1.
• Добрев, И. Д. и др. Старобългарска литература: Енциклопедичен речник. — Абагар, 2003. — 582 с.

Отрывок, характеризующий Древнеболгарская литература

Анна Павловна почти закрыла глаза в знак того, что ни она, ни кто другой не могут судить про то, что угодно или нравится императрице.
– Monsieur le baron de Funke a ete recommande a l'imperatrice mere par sa soeur, [Барон Функе рекомендован императрице матери ее сестрою,] – только сказала она грустным, сухим тоном. В то время, как Анна Павловна назвала императрицу, лицо ее вдруг представило глубокое и искреннее выражение преданности и уважения, соединенное с грустью, что с ней бывало каждый раз, когда она в разговоре упоминала о своей высокой покровительнице. Она сказала, что ее величество изволила оказать барону Функе beaucoup d'estime, [много уважения,] и опять взгляд ее подернулся грустью.
Князь равнодушно замолк. Анна Павловна, с свойственною ей придворною и женскою ловкостью и быстротою такта, захотела и щелконуть князя за то, что он дерзнул так отозваться о лице, рекомендованном императрице, и в то же время утешить его.
– Mais a propos de votre famille,[Кстати о вашей семье,] – сказала она, – знаете ли, что ваша дочь с тех пор, как выезжает, fait les delices de tout le monde. On la trouve belle, comme le jour. [составляет восторг всего общества. Ее находят прекрасною, как день.]
Князь наклонился в знак уважения и признательности.
– Я часто думаю, – продолжала Анна Павловна после минутного молчания, подвигаясь к князю и ласково улыбаясь ему, как будто выказывая этим, что политические и светские разговоры кончены и теперь начинается задушевный, – я часто думаю, как иногда несправедливо распределяется счастие жизни. За что вам судьба дала таких двух славных детей (исключая Анатоля, вашего меньшого, я его не люблю, – вставила она безапелляционно, приподняв брови) – таких прелестных детей? А вы, право, менее всех цените их и потому их не стоите.
И она улыбнулась своею восторженною улыбкой.
– Que voulez vous? Lafater aurait dit que je n'ai pas la bosse de la paterienite, [Чего вы хотите? Лафатер сказал бы, что у меня нет шишки родительской любви,] – сказал князь.
– Перестаньте шутить. Я хотела серьезно поговорить с вами. Знаете, я недовольна вашим меньшим сыном. Между нами будь сказано (лицо ее приняло грустное выражение), о нем говорили у ее величества и жалеют вас…
Князь не отвечал, но она молча, значительно глядя на него, ждала ответа. Князь Василий поморщился.
– Что вы хотите, чтоб я делал! – сказал он наконец. – Вы знаете, я сделал для их воспитания все, что может отец, и оба вышли des imbeciles. [дураки.] Ипполит, по крайней мере, покойный дурак, а Анатоль – беспокойный. Вот одно различие, – сказал он, улыбаясь более неестественно и одушевленно, чем обыкновенно, и при этом особенно резко выказывая в сложившихся около его рта морщинах что то неожиданно грубое и неприятное.
– И зачем родятся дети у таких людей, как вы? Ежели бы вы не были отец, я бы ни в чем не могла упрекнуть вас, – сказала Анна Павловна, задумчиво поднимая глаза.
– Je suis votre [Я ваш] верный раб, et a vous seule je puis l'avouer. Мои дети – ce sont les entraves de mon existence. [вам одним могу признаться. Мои дети – обуза моего существования.] – Он помолчал, выражая жестом свою покорность жестокой судьбе.
Анна Павловна задумалась.
– Вы никогда не думали о том, чтобы женить вашего блудного сына Анатоля? Говорят, – сказала она, – что старые девицы ont la manie des Marieiages. [имеют манию женить.] Я еще не чувствую за собою этой слабости, но у меня есть одна petite personne [маленькая особа], которая очень несчастлива с отцом, une parente a nous, une princesse [наша родственница, княжна] Болконская. – Князь Василий не отвечал, хотя с свойственною светским людям быстротой соображения и памяти показал движением головы, что он принял к соображению эти сведения.
– Нет, вы знаете ли, что этот Анатоль мне стоит 40.000 в год, – сказал он, видимо, не в силах удерживать печальный ход своих мыслей. Он помолчал.
– Что будет через пять лет, если это пойдет так? Voila l'avantage d'etre pere. [Вот выгода быть отцом.] Она богата, ваша княжна?
– Отец очень богат и скуп. Он живет в деревне. Знаете, этот известный князь Болконский, отставленный еще при покойном императоре и прозванный прусским королем. Он очень умный человек, но со странностями и тяжелый. La pauvre petite est malheureuse, comme les pierres. [Бедняжка несчастлива, как камни.] У нее брат, вот что недавно женился на Lise Мейнен, адъютант Кутузова. Он будет нынче у меня.
– Ecoutez, chere Annette, [Послушайте, милая Аннет,] – сказал князь, взяв вдруг свою собеседницу за руку и пригибая ее почему то книзу. – Arrangez moi cette affaire et je suis votre [Устройте мне это дело, и я навсегда ваш] вернейший раб a tout jamais pan , comme mon староста m'ecrit des [как пишет мне мой староста] донесенья: покой ер п!. Она хорошей фамилии и богата. Всё, что мне нужно.
И он с теми свободными и фамильярными, грациозными движениями, которые его отличали, взял за руку фрейлину, поцеловал ее и, поцеловав, помахал фрейлинскою рукой, развалившись на креслах и глядя в сторону.
– Attendez [Подождите], – сказала Анна Павловна, соображая. – Я нынче же поговорю Lise (la femme du jeune Болконский). [с Лизой (женой молодого Болконского).] И, может быть, это уладится. Ce sera dans votre famille, que je ferai mon apprentissage de vieille fille. [Я в вашем семействе начну обучаться ремеслу старой девки.]


Гостиная Анны Павловны начала понемногу наполняться. Приехала высшая знать Петербурга, люди самые разнородные по возрастам и характерам, но одинаковые по обществу, в каком все жили; приехала дочь князя Василия, красавица Элен, заехавшая за отцом, чтобы с ним вместе ехать на праздник посланника. Она была в шифре и бальном платье. Приехала и известная, как la femme la plus seduisante de Petersbourg [самая обворожительная женщина в Петербурге,], молодая, маленькая княгиня Болконская, прошлую зиму вышедшая замуж и теперь не выезжавшая в большой свет по причине своей беременности, но ездившая еще на небольшие вечера. Приехал князь Ипполит, сын князя Василия, с Мортемаром, которого он представил; приехал и аббат Морио и многие другие.
– Вы не видали еще? или: – вы не знакомы с ma tante [с моей тетушкой]? – говорила Анна Павловна приезжавшим гостям и весьма серьезно подводила их к маленькой старушке в высоких бантах, выплывшей из другой комнаты, как скоро стали приезжать гости, называла их по имени, медленно переводя глаза с гостя на ma tante [тетушку], и потом отходила.
Все гости совершали обряд приветствования никому неизвестной, никому неинтересной и ненужной тетушки. Анна Павловна с грустным, торжественным участием следила за их приветствиями, молчаливо одобряя их. Ma tante каждому говорила в одних и тех же выражениях о его здоровье, о своем здоровье и о здоровье ее величества, которое нынче было, слава Богу, лучше. Все подходившие, из приличия не выказывая поспешности, с чувством облегчения исполненной тяжелой обязанности отходили от старушки, чтобы уж весь вечер ни разу не подойти к ней.
Молодая княгиня Болконская приехала с работой в шитом золотом бархатном мешке. Ее хорошенькая, с чуть черневшимися усиками верхняя губка была коротка по зубам, но тем милее она открывалась и тем еще милее вытягивалась иногда и опускалась на нижнюю. Как это всегда бывает у вполне привлекательных женщин, недостаток ее – короткость губы и полуоткрытый рот – казались ее особенною, собственно ее красотой. Всем было весело смотреть на эту, полную здоровья и живости, хорошенькую будущую мать, так легко переносившую свое положение. Старикам и скучающим, мрачным молодым людям, смотревшим на нее, казалось, что они сами делаются похожи на нее, побыв и поговорив несколько времени с ней. Кто говорил с ней и видел при каждом слове ее светлую улыбочку и блестящие белые зубы, которые виднелись беспрестанно, тот думал, что он особенно нынче любезен. И это думал каждый.
Маленькая княгиня, переваливаясь, маленькими быстрыми шажками обошла стол с рабочею сумочкою на руке и, весело оправляя платье, села на диван, около серебряного самовара, как будто всё, что она ни делала, было part de plaisir [развлечением] для нее и для всех ее окружавших.
– J'ai apporte mon ouvrage [Я захватила работу], – сказала она, развертывая свой ридикюль и обращаясь ко всем вместе.
– Смотрите, Annette, ne me jouez pas un mauvais tour, – обратилась она к хозяйке. – Vous m'avez ecrit, que c'etait une toute petite soiree; voyez, comme je suis attifee. [Не сыграйте со мной дурной шутки; вы мне писали, что у вас совсем маленький вечер. Видите, как я одета дурно.]
И она развела руками, чтобы показать свое, в кружевах, серенькое изящное платье, немного ниже грудей опоясанное широкою лентой.
– Soyez tranquille, Lise, vous serez toujours la plus jolie [Будьте спокойны, вы всё будете лучше всех], – отвечала Анна Павловна.
– Vous savez, mon mari m'abandonne, – продолжала она тем же тоном, обращаясь к генералу, – il va se faire tuer. Dites moi, pourquoi cette vilaine guerre, [Вы знаете, мой муж покидает меня. Идет на смерть. Скажите, зачем эта гадкая война,] – сказала она князю Василию и, не дожидаясь ответа, обратилась к дочери князя Василия, к красивой Элен.
– Quelle delicieuse personne, que cette petite princesse! [Что за прелестная особа эта маленькая княгиня!] – сказал князь Василий тихо Анне Павловне.
Вскоре после маленькой княгини вошел массивный, толстый молодой человек с стриженою головой, в очках, светлых панталонах по тогдашней моде, с высоким жабо и в коричневом фраке. Этот толстый молодой человек был незаконный сын знаменитого Екатерининского вельможи, графа Безухого, умиравшего теперь в Москве. Он нигде не служил еще, только что приехал из за границы, где он воспитывался, и был в первый раз в обществе. Анна Павловна приветствовала его поклоном, относящимся к людям самой низшей иерархии в ее салоне. Но, несмотря на это низшее по своему сорту приветствие, при виде вошедшего Пьера в лице Анны Павловны изобразилось беспокойство и страх, подобный тому, который выражается при виде чего нибудь слишком огромного и несвойственного месту. Хотя, действительно, Пьер был несколько больше других мужчин в комнате, но этот страх мог относиться только к тому умному и вместе робкому, наблюдательному и естественному взгляду, отличавшему его от всех в этой гостиной.
– C'est bien aimable a vous, monsieur Pierre , d'etre venu voir une pauvre malade, [Очень любезно с вашей стороны, Пьер, что вы пришли навестить бедную больную,] – сказала ему Анна Павловна, испуганно переглядываясь с тетушкой, к которой она подводила его. Пьер пробурлил что то непонятное и продолжал отыскивать что то глазами. Он радостно, весело улыбнулся, кланяясь маленькой княгине, как близкой знакомой, и подошел к тетушке. Страх Анны Павловны был не напрасен, потому что Пьер, не дослушав речи тетушки о здоровье ее величества, отошел от нее. Анна Павловна испуганно остановила его словами:
– Вы не знаете аббата Морио? он очень интересный человек… – сказала она.
– Да, я слышал про его план вечного мира, и это очень интересно, но едва ли возможно…
– Вы думаете?… – сказала Анна Павловна, чтобы сказать что нибудь и вновь обратиться к своим занятиям хозяйки дома, но Пьер сделал обратную неучтивость. Прежде он, не дослушав слов собеседницы, ушел; теперь он остановил своим разговором собеседницу, которой нужно было от него уйти. Он, нагнув голову и расставив большие ноги, стал доказывать Анне Павловне, почему он полагал, что план аббата был химера.
– Мы после поговорим, – сказала Анна Павловна, улыбаясь.
И, отделавшись от молодого человека, не умеющего жить, она возвратилась к своим занятиям хозяйки дома и продолжала прислушиваться и приглядываться, готовая подать помощь на тот пункт, где ослабевал разговор. Как хозяин прядильной мастерской, посадив работников по местам, прохаживается по заведению, замечая неподвижность или непривычный, скрипящий, слишком громкий звук веретена, торопливо идет, сдерживает или пускает его в надлежащий ход, так и Анна Павловна, прохаживаясь по своей гостиной, подходила к замолкнувшему или слишком много говорившему кружку и одним словом или перемещением опять заводила равномерную, приличную разговорную машину. Но среди этих забот всё виден был в ней особенный страх за Пьера. Она заботливо поглядывала на него в то время, как он подошел послушать то, что говорилось около Мортемара, и отошел к другому кружку, где говорил аббат. Для Пьера, воспитанного за границей, этот вечер Анны Павловны был первый, который он видел в России. Он знал, что тут собрана вся интеллигенция Петербурга, и у него, как у ребенка в игрушечной лавке, разбегались глаза. Он всё боялся пропустить умные разговоры, которые он может услыхать. Глядя на уверенные и изящные выражения лиц, собранных здесь, он всё ждал чего нибудь особенно умного. Наконец, он подошел к Морио. Разговор показался ему интересен, и он остановился, ожидая случая высказать свои мысли, как это любят молодые люди.


Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем Мортемар и Анна Павловна.
Виконт был миловидный, с мягкими чертами и приемами, молодой человек, очевидно считавший себя знаменитостью, но, по благовоспитанности, скромно предоставлявший пользоваться собой тому обществу, в котором он находился. Анна Павловна, очевидно, угощала им своих гостей. Как хороший метрд`отель подает как нечто сверхъестественно прекрасное тот кусок говядины, который есть не захочется, если увидать его в грязной кухне, так в нынешний вечер Анна Павловна сервировала своим гостям сначала виконта, потом аббата, как что то сверхъестественно утонченное. В кружке Мортемара заговорили тотчас об убиении герцога Энгиенского. Виконт сказал, что герцог Энгиенский погиб от своего великодушия, и что были особенные причины озлобления Бонапарта.
– Ah! voyons. Contez nous cela, vicomte, [Расскажите нам это, виконт,] – сказала Анна Павловна, с радостью чувствуя, как чем то a la Louis XV [в стиле Людовика XV] отзывалась эта фраза, – contez nous cela, vicomte.
Виконт поклонился в знак покорности и учтиво улыбнулся. Анна Павловна сделала круг около виконта и пригласила всех слушать его рассказ.
– Le vicomte a ete personnellement connu de monseigneur, [Виконт был лично знаком с герцогом,] – шепнула Анна Павловна одному. – Le vicomte est un parfait conteur [Bиконт удивительный мастер рассказывать], – проговорила она другому. – Comme on voit l'homme de la bonne compagnie [Как сейчас виден человек хорошего общества], – сказала она третьему; и виконт был подан обществу в самом изящном и выгодном для него свете, как ростбиф на горячем блюде, посыпанный зеленью.
Виконт хотел уже начать свой рассказ и тонко улыбнулся.
– Переходите сюда, chere Helene, [милая Элен,] – сказала Анна Павловна красавице княжне, которая сидела поодаль, составляя центр другого кружка.
Княжна Элен улыбалась; она поднялась с тою же неизменяющеюся улыбкой вполне красивой женщины, с которою она вошла в гостиную. Слегка шумя своею белою бальною робой, убранною плющем и мохом, и блестя белизною плеч, глянцем волос и брильянтов, она прошла между расступившимися мужчинами и прямо, не глядя ни на кого, но всем улыбаясь и как бы любезно предоставляя каждому право любоваться красотою своего стана, полных плеч, очень открытой, по тогдашней моде, груди и спины, и как будто внося с собою блеск бала, подошла к Анне Павловне. Элен была так хороша, что не только не было в ней заметно и тени кокетства, но, напротив, ей как будто совестно было за свою несомненную и слишком сильно и победительно действующую красоту. Она как будто желала и не могла умалить действие своей красоты. Quelle belle personne! [Какая красавица!] – говорил каждый, кто ее видел.
Как будто пораженный чем то необычайным, виконт пожал плечами и о опустил глаза в то время, как она усаживалась перед ним и освещала и его всё тою же неизменною улыбкой.
– Madame, je crains pour mes moyens devant un pareil auditoire, [Я, право, опасаюсь за свои способности перед такой публикой,] сказал он, наклоняя с улыбкой голову.
Княжна облокотила свою открытую полную руку на столик и не нашла нужным что либо сказать. Она улыбаясь ждала. Во все время рассказа она сидела прямо, посматривая изредка то на свою полную красивую руку, которая от давления на стол изменила свою форму, то на еще более красивую грудь, на которой она поправляла брильянтовое ожерелье; поправляла несколько раз складки своего платья и, когда рассказ производил впечатление, оглядывалась на Анну Павловну и тотчас же принимала то самое выражение, которое было на лице фрейлины, и потом опять успокоивалась в сияющей улыбке. Вслед за Элен перешла и маленькая княгиня от чайного стола.