Слово (жанр)
Поделись знанием:
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.
Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.
Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.
Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
 |
Данные в этой статье приведены по состоянию на конец XIX века (требуется перевод в современные единицы измерения). Вы можете помочь, обновив информацию в статье.
|
 |
Эта статья или раздел нуждается в переработке. Пожалуйста, улучшите статью в соответствии с правилами написания статей.
|
Слово в древнерусской литературе — наиболее употребительное заглавие сочинений, иногда заменяемое другими: Сказание, Повесть, Поучение. Иногда Слово опускается в заглавии, но подразумевается; например, Об Антихристе, О письменех и т. п. Словами назывались в древнерусской литературе, как поучения и послания церковного характера, так равно и сочинения светского характера (например Слово о Полку Игореве).
В настоящем списке указаны наиболее популярные анонимные слова, так как слова, принадлежащие известным авторам, упомянуты под именами этих последних. Слова и сказания исторические и апокрифические указаны только главнейшие (исторические притом — только такие, которые встречаются как отдельные статьи). Сначала перечислены сочинения, более устойчиво надписываемые Сказаниями, затем те, которые чаще озаглавливаются Словами. Жития святых, иногда называемые сказаниями и словами, здесь не указаны. Отдельные исторические сказания весьма часто вставлялись составителями летописных сводов в их труды.
Кроме вошедших в летописи, до нас дошло в рукописных сборниках большое количество благочестивых сказаний о монастырях, об особенно чтимых иконах. Наиболее замечательные из них:
- «Сказание о чудесах Владимирской иконы Божией матери»[1], в составлении которого И. Забелин («Археологические известия и заметки», 1895, № 2) признает участие вел. кн. Андрея Боголюбского. Издание Импер. общества древней письм.
- «Сказание (Повесть) о явлении чудотворного образа пречистыя Богородицы на Тихвине» — изд. Имп. общ. люб. др. письм., 1888.
- «Сказание о явлении иконы пресвятой Богородицы во граде Казани».
- «Сказание об иконе Пресвятой Богородицы Одигитрия (Фёдоровския)».
Перечисление наиболее чтимых икон находим в «Росписи св. иконам разным явлениям Пресв. Богородицы нашея и присно Девы Мария в разных градех и местех и в разных годех», напечатанной Белокуровым в «Чтен. Общ. ист. и др.» (1893, 1); в этой Росписи находятся и краткие сказания об иконах.
Содержание
Слова о монастырях
Многие древние монастыри, начиная с Печерского, сохранили исторические сказания. Таковы, например,
- «Повесть о Псковском-Печерском монастыре», составленная в XVII в. (см. Ключевский, «Древнерус. жития святых», М., 1871, стр. 249, 415),
- «Сказание о Суздальском Спассо-Евфимиевском монастыре» (рукоп. Евф. мон.).
Слова исторические
- «Сказание Афродитиана», см. «Сказание о Акире премудром и о сыне его Анадоне и о царствии царя Синагрифа» Алевицкого и Анзорского — повесть восточного происхождения, перешла в славянские литературы при посредстве греческой. Изд. во II вып. «Памятников стар. рус. литературы» Кушелева-Безбородка; исслед. А. Н. Пыпина, «Очерк стар. повестей и сказок русских» в «Учен. зап. акд. наук», 1856, кн. IV. Статьи А. Д. Григорьева в «Археологич. изв. и зам.», 1898, № 11-12, и в «Юбилейном сборнике В. Миллера» (М., 1900).
- «Сказание о белом клобуке» (издано в «Памятн. старин. рус. лит.», вып. I и отд. СПб., 1861). Составление его приписывается в рукописях Дмитрию греку-толмачу, которого посылал архиеп. Геннадий в Рим для составления расчёта пасхалий на 8-ю тысячу лет. Несомненно, что это сказание есть оригинальное новгородское сочинение, составленное с патриотической целью возвеличения Новгорода в противовес притязаниям Москвы. Белому клобуку усваивалось значение как бы символа автокефального епископа. Ср. заметку Н. М. Павлова в «Археологич. известиях и заметках» (1895, 4) и статью Д. Ф. Кобеко в «Известиях отд. рус. яз. Акад. наук», 1897, II, кн. 3, С. 617—619).
- «Сказание о Вавилонском царстве», византийского происхождения, касается преемственности власти над миром, полученной Византией от Вавилона; изд. во II вып. «Памятн. старин. рус. литер.» Кушелева-Безбородко, в «Летоп. русск. литер. и др.», Тихонравова, 1859-60, т. III, кн. 5. Исследования: А. Веселовского, «Отрывки византийского эпоса в русск. Повести о Вавил. царстве» (в III т. «Славян. сборника» 1876); И. Жданов, «Повести о Вавилоне и Сказание о князех Владимирских» (в кн. «Рус. былевой эпос», СПб., 1895); А. Веселовского, «Сказание о Вавилоне, скинии и св. Граале» («Изв. рус. отд. Акад. наук», 1896, т. I, кн. 4).
- «Сказание о великих князех Владимирских», по исследованиям И. Н. Жданова, явилось между 1480 и 1522 гг., то есть значительно позже тех событий, которые составляют главное его содержание (присылка греческим императором венца Владимиру Мономаху). Одна из редакций слова — «Послание о Мономаховом венце» — надписывается именем Спиридона-Саввы, современника вел. кн. Василия Ивановича. Составителем первоначальной редакции С. проф. Жданов считает Пахомия Серба. С. является документом большой политической важности, явившимся во время значительного усиления власти московских государей и принятия ими защиты православия после падения Византийской империи. См. И. Жданов, «Русский былевой эпос» (СПб., 1895, гл. 1: «Повести о Вавилоне и С. о князех Владимирских»; в прилож. помещено самое С.).
- «Сказание о двух старцах» — широко распространенный в Европе памфлет, рассказывающий о появлении в различных европейских городах двух старцев, которые предрекали конец света. На протяжении XVII—XVIII столетий сочинение многократно переводилось на русский язык и получило развитие в старообрядческой литературе (Публикация: [www.sedmitza.ru/text/692043.html Шамин С. М. «Сказание о двух старцах»: к вопросуо бытовании европейского эсхатологического пророчества в России] //Вестник церковной истории. 2008. № 2(10). С. 221—248.).
- «Сказание об Индийском царстве, послание пресвитера Иоанна к императору Мануилу». Исследования: Н. Баталина (1879, из «Филол. зап.») и В. Истрина (М., 1893).
- «Иное сказание» занимает видное место в числе повествований о Смутном времени. Обыкновенно оно в рукописях следует за сказанием Авраамия Палицына. Присвоенное слову наименование «Иное» дано ему первым его издателем, И. Д. Беляевым («Временник Общ. ист. и древн. росс.», кн. XVI). С. распадается на следующие отделы:
- повесть о времени Бориса Годунова и Самозванца,
- собрание правительственных грамот о свержении самозванца и воцарении Шуйского
- повествование о движении Болотникова
- повесть о видении в Успенском соборе в 1606 г
- летописные заметки, тождественные с Хронографом 2 ред., о взятии Тулы Шуйским и о событиях до избрания Михаила Фёдоровича
- летописные заметки о времени царя Михаила до вступления на престол Алексея Михайловича
Сказание имеет характер самостоятельного литературного произведения. Оно вышло из среды братии Троицкого монастыря. Сказание издано в XIII т. «Русской исторической библиотеки». Оценка его дана С. Платоновым, в книге: «Древнерусские сказания и повести о смутном времени» (СПб., 1888).
- «Сказание краткое о подвигах инока Геннадия» — раскольничье сочинение из истории Выгорецкого монастыря. Как исторический источник, не всегда отличается достоверностью. Библиографические указания у П. Смирнова, «Внутренние вопросы в расколе в XVII в.» (СПб., 1898, стр. CXIX).
- «Сказания о Мамаевом побоище»:
- Сказание летописное («Полное собр. русск. летоп.», IV, 75-83; VI, 90-98; VIII, 34-42). Как сказание чисто историческое, оно свободно от грубых анахронизмов и почти не заключает в себе народных и художественных элементов. Мамай представлен противником христианской веры. Преп. Сергию не приписывается той значительной роли, как в Поведании.
- «Поведание (Сказание) о Мамаевом побоище» явилось не ранее конца XV в. Автор его, рязанец Софроний, был знаком с «Словом о Полку Игореве» и подражал ему.
- «Задонщина или Слово о вел. кн. Димитрии Ивановиче и брате его кн. Владимире Андреевиче, како победиша супостата своего царя Мамая» — не всегда удачное подражание «Слову о Полку Игореве» (например: О Доне, Доне, быстрая река, прорыла еси горы и течеши в землю Половецкую, прилелей моего господина).
Поведание и Задонщина полны анахронизмов, преувеличений, и в художественном отношении стоят неизмеримо ниже «Слова о Полку Игореве». Разбор сказания в ст. С. Тимофеева (в «Журнале Мин. нар. просв.», 1885, № 8 и 9).
- «Сказание Мефодия Патарского о царстве языка последних времён» — известно было уже первоначальному летописцу. Сочинение апокрифическое, неправильно присвояемое Мефодию. См.
- «Сказание и беседа премудрого и чадолюбивого отца, предание и поучение сыну, снискательна от различных писаний богомудрых отец и премудрого Соломона и Иисуса сына Сирахова и от многих философ искусных муже о женской злобе»- напечатано по рукоп. Румянц. музея Костомаровым (в «Памятник. старинной русской литер.» вып. II). Списки указаны в прил. X к «Отчету» Имп. общ. любител. древней письм. за 1877 г.
- «Сказание о князьях русских» — встречается в хронографах и разнообразных сборниках. Изд. в «Изборнике» А. Попова (М., 1869). См. Лопарев. «Описание рук. Имп. общ. любит. древн. письменности» (I, 155).
- «Сказание о молодце и о девице» — памятник XVII—XVIII в., в диалогической форме. Это один из немногих дошедших до нас образцов «прохладной» простонародной литературы; он интересен особенно по своему языку; изд. X. Лопарёвым в «Памятник. древн. письм.» (1894, № 99).
- «Сказание о птицах небесных» (в иных списках: «Совет птичий», «Сказание о птицах», «Слово о птицах») — памятник народно-сатирический, встречающийся в рукописях сравнительно поздних (XVII—XVIII в.), хотя по языку и некоторым указаниям он может быть отнесен ко времени более раннему. Подобные сказания известны и в других литературах, не исключая древних и восточных. Птицы собираются на совет, и каждая из них говорит о своих свойствах. Птицы великие гордятся своей силой и властью; птицы малые находятся в рабском подчинении у великих, выражая лишь изредка свой протест. Малым птицам остается утешение — вера и сознание, что и великим птицам не уйти суда Божия (ср. «ни хитру, ни горазду, ни птицю горазду суда божия не минути» в «Слове о полку Игореве»). Заморские птицы отвечают на запрос русских птиц, что за морем все птицы большие, все птицы меньшие, то есть все равноправны. Сказания о птицах изучены и изданы X. Лопаревым в «Памятниках древн. письм.» (1896, № 116). См. И. Франко в «Записках товарищ. Шевченка», 1897, т. XXX).
- «Сказание о распрях на Керженце» — известно в двух редакциях и издано в «Матер. для ист. раскола», т. VIII. В слове излагается история распри, происходившей в конце XVII в. по поводу писем Аввакума, в которых он полемизировал против Фёдора по догматическим вопросам. Эти «спорные письма» Аввакума отвергаются многими расколоучителями. Библиографич. указания у П. Смирнова: «Внутренние вопросы в расколе в XVII в.» (СПб. 1898, стр. XCVI-XCIX).
- «Сказание и повесть, еже содеяся в царствующем граде Москве, и о растриге Гришке Отрепьеве и о похождении его» — сохранилось в двух редакциях: пространной и сокращённой. Слово состоит из набора отдельных известий. Более достоверным является начало, дающее, например, точные хронологические показания о смерти некоторых Шуйских. Рассказ о появлении и приключениях Самозванца в Польше носит легендарный характер; он отличается и по языку, удержавшему кое-какие полонизмы. Рассказ о действиях Самозванца в Москве основан на официальных и других данных, не всегда достоверных и точных. Издано в XIII т. «Русск. историч. библиотеки»; оценка его — в вышеуказанной книге С. Платонова.
- «Сказание о Самозванце» (точнее: «О изведении царского семени, и о смятении земли, и о прелести некоторого растриги чернеца…»), относимое в середине XVII в., издано С. Ф. Платоновым в «Памятн. древн. письм.» (1895, № 109). Заключает в себе некоторые оригинальные подробности (например об устроенном Самозванцем аде, под которым одни разумеют театр, другие — подвижную крепость).
- «Сказание о Сивилле пророчице» — апокриф, обыкновенно заключающий в себе предсказания о рождении и учении Христа, о распространении христианства и падении иудейства, также о кончине мира, о появлении Антихриста. Эти предсказания даются царю Соломону. См. А. Веселовский, «Опыты по истории развития христианской легенды» («Журнал Министерства народного просвещения», 1870, ч. 178 и 179); Е. Карский, «Западно-русск. сказание о Сивилле пророчице по рукоп. XVI в.» (Варшава, 1898, из «Варш. унив. изв.», 1898). Сказание о Сивилле пророчице изд. в галицком журн. «Жите и слово» (1895, I).
- «Сказание о Соломоне» (апокриф) — изданы в III вып. «Памятн. стар. рус. литер.», в I т. «Памятников отреченной литер.» Тихонравова и др. История развития сказаний о Соломоне рассмотрена обстоятельно в соч. Веселовского: «Из истории литер. общения Востока и Запада» (СПб., 1872). Ср. его же «Новые данные к истории Соломоновских сказаний» (в XL т. «Зап. Акд. наук», 1881); Ф. Кудринский, «Сказание (малорус.) о царе Соломоне» («Киев. старина», 1897).
- «Сказание о страстях Господних» — исследовано Ф. Булгаковым (в «Памятн. древн. письм.», 1878-79) и С. Соловьевым («Историко-литер. этюды. К легендам об Иуде предателе», Харьков, 1895).
- «Сказание о табаке» («Сказания от книги, глаголемыя Пандон, о хранительном былии, мерзком зелии, еже есть траве табаце, откуду бысть, и како зачатся, и рассеяся по вселенней, и всюду бысть») — русское сочинение XVII в.; издано во II вып. «Памятн. стар. рус. литер.» Кушелева-Безбородка. Легенда довольно нелепая по содержанию и форме.
- «Сказание о святынях Царьграда», изданное Л. Н. Майковым под загл. «Беседы о святынях Царяграда» (СПб., 1890), вызвало статьи Г. С. Дестуниса («Журн. Мин. нар. просв.», 1890, № 9), И. Е. Троицкого («Визант. временник», 1894, т.1), Д. Ф. Кобеко («Известия рус. отд. Акад. наук», 1897, II, кн. 3, 611—628; кн. 4, 1037—1042), X. M. Лопарева (там же, 1898, III, кн. 2). Сказание очень важно для уяснения топографии Константинополя.
- «Сказание о создании церкви св. Софии в Царьграде» — основано на греческих источниках. Появление его относят ко времени до 1200 г. Издано, с предисловием К. Герца и Ф. Буслаева, в «Летопис. русской литерат. и древн.» Тихонравова (1859, т. II), затем архим. Леонидом в «Памятниках древней письменности» (СПб., 1889, № 78). Этим сказанием пользовался паломник еп. Антоний; ср. «Книга паломника Антония архиепископа новгородского» (под редакцией X. Лопарева, «Православный Палестинский сборник», СПб., 1889, вып. 51).
- «Сказание о Царьграде, от кого создан бысть, и почему назвася Византия и от кого прозвася Царьград» — сходное с помещённым в Воскресенской летописи, издано под ред. В. Яковлева (в книге «Сказания о Цариграде», СПб., 1868). Кроме слова, в этой же книге помещены четыре повести о Царьграде.
- «Сказание о царстве государя и вел. кн. Феодора Иоанновича» — компилятивное сочинение; основано на Милютинском житии царевича Димитрия и других повестях. Многие подробности баснословного характера; исторического значения сказание не имеет. Издано в XIII т. «Русской историч. библиотеки».
- «Сказание о Щилове монастыре, иже в великом Новегороде» — издано (по двум редакциям) в «Памятник. стар. русск. литерат.», вып. I. Относится, вероятно, к XIV в. Оно направлено против резоимания (ростовщичества). Особая редакция его издана в I т. «Опис. рукоп. Общ. любит. древн. письм.» (стр. 3 0 2-308). См. Петухов, «Очерки из литерат. истории синодика» (СПб. 1895, стр. 147—149).
- «Сказание о явлении и о сотворении честного и животворящего креста Господня что в Муромском уезде на реке на Унже» — издано в «Памятн. стар. рус. литер.» Кушелева, вып. I (под заглавием «Легенда о Марфе и Марии»). Исследование Буслаева в «Летоп. рус. литер. и древн.» (т. III, кн. 5).
Слова против языческих верований и обрядов
Слова и поучения, направленные против языческих верований и обрядов (числом 7, в том числе слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере, из Паисиева сборника XIV в.), изданы Тихонравовым в «Летоп. рус. литер. и древн.» (1862, т. IV). Новое издание ряда подобных поучений в III вып. «Памятн. древнерусской церк.-учительн. литературы», А. Пономарева.
Поучения
- «Слова на господские праздники» (числом 12), находящиеся в древних списках Пролога, «суть весьма краткие и простые поучения, которые отчасти говорят о значении праздников, отчасти предлагают нравоучение слушателям, заимствованное от сего значения» (Е. Голубинский). О них см. митр. Макарий, «История рус. церкви» (т. III); Е. Петухов, «Материалы и заметки по древней литер.» (Киев, 1894).
- «Слова на неделе Постной Триоди», находящиеся в «Златой Цепи» XIV в. и Сборнике Царского (Уварова) XIV в. — русские сочинения домонгольского времени. Изданы (отчасти) в ст. А. Горского: «О древних словах на св. Четыредесятницу» («Прибавл. к твор. свв. отцов», ч. XVII), отчасти в Златоусте Почаевской печати 1795 г.
- «Слова на поучение ко всем крестьянам» (то есть христианам) сохранились в «Златой Цепи» XIV в. (рук. Троицкой лавры) и друг. списках. Всех слов 8: о князех, о друзех, о страсе, о челяди, о тайне, о снех, о смирении, о храборьстве. Митр. Макарий приписывает их еп. Сарскому Матвею, арх. Филарет — митр. Кириллу I (1222—1233). Ко времени домонгольскому относят их И. Срезневский и Е. Голубинский. Ни в одном из 8 слов нет упоминания о татарах. Изд. в «Москвитянине» (1851, кн. 2) и в «Историч. христ.» Буслаева.
- «Слово в неделю всех святых» (рукопись Румянц. музея) несправедливо приписывается митроп. Клименту, XII в. Издано в кн. Никольского: «О литературных трудах Климента Смолятича» (СПб., 1892).
- «Слово в субботу сыропустную» (известное в рукоп. Румянц. музея) приписывается без убедительных доказательств митр. Клименту, ХП в. В нём ублажается убитый в 1147 г. князь Игорь. О древности поучения свидетельствует выражение: «новопросиявшая в Руси Печера». Изд. в кн. Н. Никольского, «О литературных трудах Климента Смолятича» (СПб., 1892).
- «Слово и откровение св. апостолов» — издано Буслаевым в «Летоп. рус. литер. и древност.» (т. III, 3-6). Оно направлено против почитания ложных богов (Перуна, Хорса, Дыя, Траяна и иных). Архиеп. Филарет относит слово ко времени домонгольскому.
- «Слово на перенесение мощей преславнаго Климента, историческую имуще беседу», представляет эпизодический материал для истории Крыма в IX в. Самое слово относит обретение мощей к 861 г. Автором его мог быть св. первоучитель славянский Кирилл, участвовавший в открытии мощей св. Климента и составивший похвальное ему слово на греческом языке. Кем сделан перевод этого слова (самим Кириллом, Мефодием или другим лицом) — сказать трудно. Во всяком случае это слово — один из древнейших и замечательных памятников славянской письменности. Изд. в «Кирилло-Мефодиев. сборнике» (М., 1865), а в отрывке — X. Лопаревым в I т. «Описания рукописей Имп. общ. любит. древней письменности» (1892, стр. 42-45).
- «Слово на перенесение мощей святаго отца нашего Николая, архиепископа Мирскаго, в Бар граде» — памятник русской литературы конца XI в. Источники его, вероятно, были греческие и перешли на Русь из итальянских и греческих монастырей. Изд. И. Шляпкиным в «Памятн. древн. письм.» (1881, X). Одновременно со словом появилось житие Николая и описание его чудес, последнее принадлежит русскому автору. Таковым архим. Леонид признает Ефрема, еписк. Переяславского, правившего Киевской митрополией с 1091 по 1096 г. и установившего чествование памяти св. Николая («Памятн. древн. письм.», 1887, № 72). Быть может, Ефрему принадлежит и слово на перенесение мощей.
- «Слово некоего христолюбца и ревнителя по правой вере» относится, по всей вероятности, ко времени домонгольскому. Оно указывает на двоеверие русских, продолжающих почитать Перуна и других богов и совершающих им моления; автор обличает бесовские игры, «еже есть плясание, гудение, песни мирские». Изд. Н. Тихонравовым в «Летопис. русск. литературы и древн.» (т. IV) и Ф. Буслаевым в «Исторической хрест.».
- «Об Антихристе и тайном царстве его» — весьма важный источник для первоначальной истории раскола. В одних списках приписывается священномученику Феоктисту, бывшему в изгнании в Соловецком монастыре и умершему там при Никоне; в других — Спиридону. См. П. Смирнов, «Внутренние вопросы в расколе в XVII в.» (СПб., 1898). Слово писано как ответное послание, при Алексее Михайловиче, человеком, пользовавшимся большим авторитетом в расколе; оно отмечает некоторые нестроения и распри в самом расколе. Издано впервые Смирновым.
- «Слово о бражники како вниде в рай» (в иных списках, общ. люб. др. письм. Q XVIII: «О пьянстве») — повесть, защищающая пьянство; издана в «Памятник. старин. русс. литер.» Кушелева-Безбородка (вып. II).
- «О буквах сиречь о словах» — издано М. Петровским в «Памятн. древн. письменности» (СПб., 1888, № 73).
- «Слово о Варваре разбойнице, како приведе его Бог на покаяние» — славянский перевод греческого жития, издан X. Лопаревым в I т. «Описания рукописей Имп. общества любителей древней письменности». Исследование жития у И. Н. Жданова, «Русский былевой эпос» (СПб., 1895). Пространное житие св. Варвара издано у А. Яцимирского, «Из славянских рукописей» (М., 1898).
- «Слово о властелях и судиях, емлющих мзду и неправду судящихся» — признаётся за русское сочинение. См. Розенкампф, «Обозрение Кормчей»; Востоков, «Описание рукописей Румянц. музея».
- «Слово о вере христианской и жидовской» — издано Тихонравовым в «Летоп. русс. литер, и древн.».
- «Слово о Димитрии купце, зовом по реклу Басарге» — издано в II вып. «Памятников стар. русс. литературы» Кушелева-Безбородко. Явилось под влиянием греч. источников. Исслед. А. Пыпиным в его «Очерке стар. повестей и сказок русс.» (1858).
- «Слово и дивна повесть Динары царицы Иверскаго властодержца Александра, како победи Перского царя Адрамелеха». Изд. во II вып. «Памятн. старин. русс. литер.» Кушелева-Безбородка; исслед. Пыпиным в «Очерке литер. истории стар. повестей и сказок русс.» (1858).
- «Слово о жёнах злых и самовольных» — перевод приписываемого Иоанну Златоусту «Слова на усекновение главы Иоанна Предтечи». Пользовалось большой популярностью в старой русской письменности, вызывая даже подражания (например рус. слово «На праздник Иоанна Предтечи о женах», в рукоп. XVI в. Троицкой лавры). Оказало влияние на одну из редакций «Моления» Даниила Заточника, в которой встречаются дословные обильные цитаты из него. Издано вместе с греческим текстом и несколькими русскими подражаниями «о злых женах» в ст. М. Сухомлинова «О псевдонимах в древней русской словесности» (IV т. «Известий II отдел. Акад. наук» и отд. СПб., 1855). Воспроизведено по рукоп. XV в. в издании Имп. общества люб. древн. письм. (1877, № 10).
- «Слово (повесть) о премудрых жёнах» («Како жена мужа прелукавила», «Како баба диавола обманула» и т. п.) — изд. А. Н. Афанасьевым в «Летоп. русс. литер. и древн.» (1863, т. V). Таких слов много в польских фацециях, переведённых на русский язык. Несколько их издано Ф. Булгаковым в «Памятн. древн. письмен.» (1878-1879).
- «О знамениях небесных» — издано в «Библиографич. материалах» А. Н. Попова (М., 1881, № XII).
- «Слово о великом Иоанне, архиепископе великаго Новгорода, како был во единой нощи из Новагорода в Иерусалим град и паки возвратися в великий Новгород тояже нощи» — легенда, свидетельствующая о власти святителя над диаволом, который уносил на себе Иоанна в Иерусалим и привёз его обратно. Изд. в I вып. «Памятник. стар. рус. литер.» Кушелева-Безбородко.
- «Слово о лжи и клевете» — издано М. Сперанским в «Библиографических материалах» А. Попова (М., 1889). В рукописи (XIV в.) оно приписано Иоанну Златоусту, но на самом деле является сокращением русского «Поучения о спасении души». Изд. А. Поповым в «Первом прибавлении к описанию рукоп. Хлудова».
- «Слово о некоем купце» — новгородского происхождения, издано по рукописи XVII в. в I вып. «Памятник, стар. русс. литер.». В слове рассказывается о разрешении Богородицы воспользоваться ризой её иконы, данной этому купцу.
- «Слово о некоем старце» — несколько загадочное сочинение, написанное или переписанное в 1640 г. Оно заключает в себе рассказ о действительном событии — пленении в Крыму черкашенина (малоросса) Сергия Михайлова — и фантастическое сказание о пути из Крыма в Константинополь, Иерусалим и Египет. Слово найдено и издано X. Лопаревым в «Сборнике отд. русского языка Акад. наук» (СПб., 1890).
- «Слово о немеческом прельщении, како научи их Гугнивый Пётр ереси» — направленное против латинян; без сомнения, греческого происхождения, хотя греческий источник пока не найден. Встречается (в разных редакциях) в Толковой Палее, в хронографе первой редакции, в Первоначальной Летописи; вошла также в слово Феодосия против латинян. Пётр Гугнивый — личность легендарная. См. А. Попов, «Обзор полемических соч. против латинян» (М., 1875); А. Павлов, «Критич. опыты по истории древнейшей греко-русск. полемики» (СПб., 1878); А. Яцимирский, «Из славянских рукописей» (М., 1898).
- «О писменех» — сочинение черноризца Храбра, древнейшее свидетельство об изобретении славянской азбуки. Изд. Ягичем в I т. «Исследований по рус. языку» (СПб., 1895).
- «Слово о погибели русския земли» — памятник XIII в. Дошло до нас только в небольшом отрывке, представляющем начало слова. Судя по началу, представляло собой прекрасный памятник древней русской письменности, свидетельствующий о том, что знаменитое Слово о Полку Игореве было не единственным эпическим литературным произведением, отразившим в себе современное народное самосознание и сохранившим некоторые черты народной поэзии. Найдено и издано X. Лопарёвым в «Памятниках древн. письм.» (1892, № 84). Ср. И. Жданов, «Рус. былевой эпос» (СПб., 1895).
- «Слово о посте велицем и о Петрове говенье и о Филиппове» — арх. Филаретом признаётся за русское сочинение. Направлено против чародейства, волхованья и т. п. Изд. в «Правосл. собеседнике» (1859, № 3).
- «Слово о правой вере Иоанна Дамаскина в переводе Иоанна экзарха болгарского» (рукопись синодальной библиотеки XII в.) — один из важнейших памятников славянской письменности. См. Калайдович, «Иоанн, экзарх болгарский». Изд. в «Чтениях Общ. истории и древн.» (1877, IV).
- «Слово о пресвитере Тимофее, впавшем в тяжек грех» — относится ко времени царя Иоанна Грозного. Это одно из самых трогательных, исполненных драматического элемента повествований в древней русской литературе написано простым, но сильным языком, по всей вероятности современником рассказанного происшествия. Издано в I вып. «Памятников старин. рус. литер.» Кушелева-Безбородко.
- «Слово о рожении князя Михаила Васильевича» (Скопина Шуйского) написано современником; автор знает имена действующих лиц и сохранил много мелких подробностей. Рассказ о погребении Скопина носит на себе черты книжного эпического творчества; рассказ об отравлении и смерти князя сохранил старинную былину даже с соблюдением её стихотворного склада. Оценку слова см. у С. Платонова: «Древн. рус. повести и сказания о Смутн. времени» (СПб., 1888).
- «Слово о русальях» — повесть легендарного характера, приписывается в рукописях св. Нифонту, еп. Новгородскому XII в. Изд. в I вып. «Памятн. старин. рус. литер.» Кушелева-Безбородко, под заглавием: «О бесовском князе Лазионе».
- «Слово о среде и пятке», встречающееся в «Измарагде» позднейшей редакции, решает волновавший русскую церковь ещё в XII в. вопрос о почитании этих дней. Важный материал для истории народных суеверий. Исследования Порфирьева, издавшего слово в «Правосл. собесед.» (1859, № 2), и Веселовского («Опыты по ист. развития христианск. легенды», «Журн. Мин. нар. просв.», 1877, февр.). Предполагают, что слово явилось в Новгороде в конце XV в., во время распространения ереси жидовствующих. А. Карнеев, «Вероятный источник слова о среде и пятке» («Журн. Мин. нар. просв.», 1891, № 9).
- «Слово о христолюбивом купце» — издано Костомаровым в I вып. «Памятн. старин. рус. литер.» (легенда об умерщвленном младенце).
- «Слово похвальное св. Клименту Римскому, сказанное при обновлении Десятинной церкви в Киеве, в которой находились мощи святого». Слово, по отзыву проф. Голубинского, «очень хорошее, дающее подозревать в авторе настоящего оратора, в роде Кирилла Туровского». Издано, не вполне, в «Киевлянине» (М., 1850) и в III ч. «Ист. церкви» Макария. Относится к домонгольскому периоду.
- «Слово похвальное на перенесение святых страстотерпец Бориса и Глеба» XII в.; проповедник (нам неизвестный) скорбит о братоубийственных войнах князей, особенно о призывании ими на помощь «поганых» и о нарушении младшими князьями крестного целования. Издано X. Лопаревым в «Памятник. древн. письменности» (1894, № 98); исследование о нём П. Голубовского в I т. «Трудов Археографической комиссии Московск. археологического общества» (1898).
- «Слово (притча) о хмеле» — шутливое сочинение русского происхождения; напечатано во II вып. «Памятник, стар. русс. литер.». О царствии небесном и о воспитании чад — издано Е. В. Петуховым в «Памятн. древн. письм.» (1893, № 93). См. Платонов, в «Ж. М. Н. Пр.», 1893.
- «Слово о святом патриархе Феостирикте»; основано на греческих источниках, быть может, даже переведено с греч. Патриарх Феостирикт — лицо вымышленное. Изд. X. Лопаревым в «Пам. древней письм.» (1893, № 94).
Напишите отзыв о статье "Слово (жанр)"
Примечания
- ↑ [nesusvet.narod.ru/ico/books/vladimirskaya.htm Сказание о чудесах Владимирской иконы Богородицы]. [www.webcitation.org/6CY2M6onS Архивировано из первоисточника 30 ноября 2012].
Ссылки
- Слово, в древнерусской литературе // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).
| ||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Слово (жанр)
Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.
Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.
Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.
Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.
Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
